Я знал ее. Я был ею. Был не любовником ее, а отцом, который ее оставил. Ей говорили, что отец погиб на войне. Они лгали: он был потерян только для нее.

Фрэнк Уиддос.

Детектив из отдела по расследованию убийств в Калвер-Сити, Фрэнк Уиддос.

На первой же репетиции «Входить без стука» она догадалась, кто такой на самом деле «Джед Пауэрс». Не знаменитый актер (к которому она не испытывала никаких чувств, даже презрения не испытывала), но ее первый любовник Фрэнк Уиддос, с которым они не виделись целых одиннадцать лет. В «Джеде Пауэрсе» она разглядела детектива с жестким и в то же время виноватым ищущим взглядом. Этот мужчина вовсе не подходил на роль в фильме, где должен был играть грубоватого, но добросердечного парня. Это была роль для В., а не для У. с его кривоватой ухмылочкой и насмешливыми глазами. Ведь по сути своей У. был головорезом, убийцей. Сексуальным хищником. И однако же при малейшем его прикосновении Нелл просто таяла. Именно «таяла», иначе не скажешь. Глаза этого мужчины излучали дерзость. Уверенность в податливости ее маленького и мягкого женского тела. Норма Джин настояла на том, что на Нелл обязательно должен быть плотный бюстгальтер. Груди туго сдавливало суровое полотно. Скоро Мэрилин введет моду — ходить без нижнего белья. Но Нелл без нижнего белья даже представить нельзя, просто невозможно. «И бретельки бюстгальтера обязательно должны просвечивать под одеждой, особенно если смотреть со спины. Она изо всех сил пытается казаться нормальной. Она очень-очень старается».

Она будет целовать «Джеда Пауэрса». Страстно, как может целовать только изголодавшаяся по любви женщина. Она так и упадет в его объятия, приникнет к нему. И эта страсть удивит Уидмарка. Даже немного испугает его. Разве это игра? Играет ли Мэрилин Монро Нелл, или же Мэрилин Монро действительно изголодалась по нему всем своим телом, всем существом? Но что в конечном счете есть «игра»? Норма Джин никогда не целовала Фрэнка Уиддоса. Хоть тот и страшно этого хотел. И она это знала, но тем не менее отталкивала его. Она его боялась. Знала, что взрослый мужчина наделен силой проникать в душу. Все ее дружки и приятели были всего лишь мальчишками. У мальчишек нет этой силы. Нет, они могли обидеть, причинить боль, но сил проникнуть ей в душу у них не было. «Привет, Норма Джин. Давай залезай». И она покорно забиралась к нему в машину, просто не было выбора. И длинные вьющиеся пепельно-белокурые волосы обрамляли ее лицо.

Что мог знать Уидмарк об Уиддосе? Да ровным счетом ничего! У него не было подсказки. Да, он заставил ее опуститься перед ним на колени, но заставить полюбить себя — нет. Ей не нравились ни его сексапильность, ни развязная манера держаться, ни его член, которым он так гордился. Все это казалось ей каким-то нереальным. Реальным был Фрэнк Уиддос, поглаживающий ее по пепельно-белокурым волосам. Шепчущий ее имя. Собственное имя, произносимое им, казалось ей магическим. Хотя в самом этом имени, «Норма Джин», ничего магического не было. Но низкий и томный голос Фрэнка Уиддоса придавал этим двум словам волшебную силу. И, слыша их, она тут же понимала, что желанна и красива. Быть желанной — значит быть красивой. Он называл ее по имени, и она тут же забиралась к нему в машину. В полицейский автомобиль без опознавательных номерных знаков. Он был офицером, представителем закона. Представителем власти. Он защищал интересы государства и имел право убивать, защищая их. Она видела, как он избил рукояткой револьвера того паренька, заставил его опуститься на колени, а потом свалил на тротуар. И на тротуаре была кровь. Он носил револьвер в кобуре под левой подмышкой, и как-то раз, туманным и дождливым утром, возле железнодорожной насыпи, где было найдено тело, взял ее за руку. Сжал в своей ручище ее маленькую мягкую ладошку, положил ее пальчики на дуло револьвера. Револьвер был теплым от его тела. О, как же она его любила! Так почему не поцеловала его? Почему не позволила раздеть себя, целовать, как ему хотелось, щекотать языком в самых разных местах, любить руками, губами, всем телом? Тем более что в бумажнике, завернутое в фольгу, у него лежало «предохранительное» средство. «Норма Джин? Обещаю, я не причиню тебе вреда».

Но она лишь позволяла трепать и гладить себя по волосам.

Она потеряла Фрэнка Уиддоса. Он исчез из ее жизни вместе с Пиригами, мистером Хэрингом, ее длинными пепельно-белокурыми кудряшками и пластинкой на немного кривоватых передних зубках. Но сейчас на нее смотрел персонаж из фильма, «Джед Пауэрс». И звали исполнителя этой роли Ричардом Уидмарком.

Но она просто не видела Уидмарка — сейчас он значил для нее не больше, чем какая-нибудь афиша с портретом знаменитого актера. Она видела перед собой Фрэнка Уиддоса, который сумел пробраться ей в душу. Сколько же страсти в этой Нелл! Она вся так и пылает, и тело ее просит любви. Она ведет себя безрассудно, делает знаки этому незнакомцу через опущенные на окне жалюзи. Она работает нянькой в гостинице, сидит с чужими детьми. Она фантазирует. На ней шикарный наряд с чужого плеча, она пахнет чужими духами, сверкает драгоценностями. Она накрашена, и все это превращает скромную мышку Нелл в соблазнительную красавицу блондинку, готовую отдаться «Джеду Пауэрсу» всем своим жаждущим телом. Каждое действие требует оправдания. И ты должен найти объяснение всему, что делаешь на сцене.

Нелл только что вышла из психиатрической больницы. Она пыталась совершить самоубийство. Вскрыла себе вены. Она охвачена страхом, как Глэдис, которую всегда охватывает страх при одной только мысли, что ей придется покинуть Норуолк. Глэдис впивается коготками в покрывало. Худенькое тело Глэдис напрягается, как струна, стоит только Норме Джин заикнуться: Может, приедешь и побудешь у меня? Ну, хотя бы на уик-энд? Хотя бы на День благодарения? О, мама!..

Незнакомец приходит, стучит в дверь к Нелл. Окидывает ее насмешливым взглядом. Ему нравится то, что он видит. В глазах читается одобрение с явным сексуальным подтекстом. Он принес с собой бутылку водки, он взволнован и тоже немного нервничает. Веки его дрожат, когда он начинает поглаживать ее по животу. Нелл спрашивает робким детским голоском:

— Тебе нравится, как я выгляжу?

Чуть позже они поцелуются. Нелл движется к этому поцелую, точно голодная исхудавшая змея. «Джед Пауэрс» удивлен.

Уидмарк тоже удивлен. Он так никогда и не поймет, кто такая «Мэрилин», кто такая «Нелл». Этот вовсе не его стиль игры. Он опытный и техничный актер. Он следует всем указаниям режиссера. Часто его мысли бродят где-то далеко-далеко. Все же есть нечто унизительное в том, что ты актер, особенно для мужчины. В любом актере сидит женщина. Этот грим, эта одежда из костюмерной… Многозначительность взгляда, старание выглядеть привлекательным. Да не все ли равно, черт побери, как выглядит мужчина? И что это за мужчина такой, который накладывает грим, подкрашивает губы, румянит щеки? Впрочем, он уйдет вместе с этим фильмом. Глупая мелодрама, не фильм, а скорее пьеса, слишком много болтовни, статична, снимается почти в одном и том же интерьере.

И Ричард Уидмарк — единственная в нем звезда и считает само собой разумеющимся, что будет доминировать в этом фильме. Запомнит этот самый фильм, «Входить без стука», лишь потому, что к нему проявили определенный интерес две красивые молодые актрисы, с которыми он прежде не встречался. (Вторую звали Энн Бэнкрофт, то был ее дебют в Голливуде.) Но каждая гребаная сцена с этой «Нелл» оборачивалась для него схваткой. Он готов был поклясться — эта женщина не играет. Она настолько глубоко погружалась в образ, что общаться с ней было просто невозможно, все равно что говорить с лунатиком. Глаза широко раскрыты и вроде бы видят, но видит она сон. Нет, разумеется, в каком-то смысле эта полоумная нянька Нелл была лунатиком, именно так прописано в сценарии. И, видя «Джеда Пауэрса», она видит вместо него своего погибшего жениха. Она заблуждается. В сценарии не удалось раскрыть психологическую подоплеку этого образа, не удалось показать, где наступает конец мечтаниям и начинается подлинное безумие. Неужели истинная «любовь» всегда основана на заблуждении?..

После Уидмарк будет рассказывать о том, как эта маленькая хитрая сучка Мэрилин буквально из-под носа выкрадывала у него каждую сцену, где они играли вместе! Каждую сцену! Во время съемок он этого не замечал, видел только на каждодневных просмотрах отснятого материала. И даже тогда это не было столь очевидно, как позже, на первом предварительном просмотре фильма. Монро умудрялась вырывать у него практически каждую сцену. А когда «Нелл» не было в объективе камеры, фильм умирал.

И Уидмарк возненавидел свою роль, возненавидел этого «Джеда Пауэрса». Сплошной треп! И убивать никого не пришлось, даже треснуть как следует, от души, дать пинка. И виной всему была эта блондинка-психопатка, эта чертова нянька, которой доставались самые смачные сцены. Прямо так руки и чесались удавить эту маленькую сучку, заткнуть ей пасть, вышвырнуть ее из окна с высокого этажа. (Кстати, во время просмотра даже самые закаленные ветераны Голливуда дружно ахали и кричали: «Нет, нет, не надо!») И самое странное, что во время этого просмотра сама Мэрилин Монро просто онемела от страха. Кочергу ей в задницу! «Что за куколка! Какое прелестное личико. И фигурка тоже». Но тебя просто тянет держаться от нее подальше, словно она заразная. А уж во время всех этих так называемых «любовных» сцен с ней казалось, что она просто вытягивает из тебя все соки. А мне, честно говоря, не слишком хотелось напрягаться, не так уж и много осталось этих самых «соков». Или же она совершенно не умеет играть, или играет все время. Постоянно. Вся ее жизнь игра. Это для нее как дышать.

Что окончательно добило Уидмарка, так это желание «Нелл» бесконечно переснимать буквально каждую долбаную сцену. Этот бездыханный, но упрямый голосок:

— Пожалуйста! Я могу сделать лучше, я знаю.

И мы вновь и вновь переделывали, переснимали чуть ли не каждый эпизод, и режиссер говорил, что получается все прекрасно. Ну, естественно, с каждым новым разом должно получаться немного лучше, но что с того?! Стоит ли таких усилий дурацкая мелодрама?

Возможно, она просто боролась за свою жизнь. Но он не боролся. Это уж точно.

Все же странно. Однажды утром она вдруг поняла. Здесь знали только «Мэрилин Монро». И никакой Нормы Джин не было и в помине.

Она говорила режиссеру:

— Мотив убить ребенка кроется в следующем. Ребенок — это она. Ребенок — это Нелл. Она хочет убить себя. Она не хочет больше расти, становиться взрослой. А раз ты не растешь, должен умереть. О, если б мне только позволили добавить хотя бы несколько фраз от себя! Я знаю, получилось бы еще лучше. Дело в том, что Нелл — поэт. Нелл ходила в вечернюю школу и слушала там лекции по поэзии. И сама писала стихи. И речь в них шла о любви и смерти. Потом ее поместили в больницу, а теперь она вышла. Но ей все еще кажется, что она за решеткой. Она находится в плену собственного сознания. Ну что вы так на меня смотрите? Это же ясно. Это просто очевидно. Позвольте мне сыграть Нелл по-своему, я знаю.

Нижинского в детстве тоже бросил отец. Красивый танцор-отец. Он был брошенный ребенок-вундеркинд. Танцевать, танцевать!.. Дебют состоялся, когда ему было всего восемь. А через двадцать лет — провал. Что ты еще умеешь, кроме как танцевать, танцевать?.. Танцевать! Ты танцуешь на раскаленных углях, и публика тебе аплодирует. Но стоит только остановиться — и эти угли поглотят тебя, и ты пропал. Я — Бог, я — смерть, я — любовь. Я есть и Бог, и смерть, и любовь. Я — твой брат.

Невозмутима, как заводная кукла. Но внутренне напряжена, вся так и дрожит. А кожа с виду такая бледная и прохладная (кожа Нелл такая бледная и прохладная). Но стоит дотронуться — и можно обжечься. Когда мы целовались, я так и всасывала его душу в себя. Я смеялась — этот мужчина меня боялся! Она вовсе не безумна (Нелл была безумна), но пронзительные глаза горели безумием. Нет, конечно, никакая она не Нелл. Она — молодая способная актриса, которая «играет» Нелл, как играют на пианино. И тем не менее эта Нелл сидела в ней. Нелл была бациллой безумия, поселившейся в голове. Нелл обещала еле слышным шепотком: «Я буду всем, кем ты только пожелаешь». А в конце, когда ее уже уводили, шепнула: «Люди, которые любят друг друга…»

Нелл была Нищенкой служанкой. Нелл — это не фамилия. Она посмела превратиться в принцессу, завладев вещами одной богатой женщины: ее элегантным черным платьем для коктейлей, сережками с бриллиантами, духами и губной помадой. Но Нищенку служанку разоблачили и опозорили. Ей даже не дали покончить жизнь самоубийством. В общественном месте, в вестибюле дорогого отеля, незнакомые люди пялились на нее. Я поднесла бритву к горлу и почувствовала, что счастлива. Как никогда в жизни! И голос матери подначивал: Режь! Не будь трусихой, не уподобляйся мне! На что Норма Джин ответила спокойно и сдержанно: Нет. Я актриса. Это мое ремесло. И я, делая то, что делаю, только притворяюсь. Нелл сидит во мне, но это вовсе не означает, что я сижу в Нелл.

Самодисциплина — это главное. Она голодала, пила ледяную воду. Бегала ранним утром по пустынным улицам Западного Голливуда, добегала до самого Лаурел-Каньон. Управляла своим здоровым молодым телом, энергия в нем переливалась через край. Спать ей не хотелось. По ночам она занималась разминкой, читала книги — по большей части купленные на развалах или взятые у кого-то. Нижинский совершенно завораживал ее. В его безумии была красота и нечто еще такое, с трудом поддающееся определению. Ну, скажем, бесспорное. Ей уже начало казаться, что она знает Нижинского много лет.

Нелл сидела в ней, но это вовсе не означало, что Норма Джин была Нелл. Ибо эта самая Нелл была всего лишь незрелой, эмоционально подавленной женщиной. Она не могла обойтись без любовника, который бы удерживал ее от безумия и саморазрушения. Такая женщина обречена на поражение, изгнание из общества. Почему Нелл не отомстила? Норму Джин так и подмывало вытолкнуть эту капризную, как ребенок, девицу из окна в последней кульминационной сцене. Подобное искушение порой охватывает мать — ей хочется уронить своего младенца, девочку, на пол. И потом крикнуть вбежавшим на шум людям: Она просто выскользнула у меня из рук! Это не нарочно!

Норма Джин то и дело останавливала съемку, спрашивала режиссера, нельзя ли ей переписать хотя бы часть этой сцены. Ну пожалуйста! Всего несколько строк!

— Я знаю, что сказала бы на это Нелл. Это не ее слова.

Но Н. всегда отказывал ей. Она ставила Н. в тупик. Что, если каждая актриса вдруг захочет переписывать свою роль?

— Я не каждая, — возражала ему Норма Джин. Она не сказала Н. о том, что сама пишет стихи, а потому заслужила это право — вставить хотя бы несколько слов. Ее приводила в ярость несправедливость, с которой обошлась с Нелл судьба. Ибо безумие может быть наказуемо лишь в том мире, где превозносится здравый смысл. Это месть заурядных личностей незаурядным и одаренным.

Даже И. Э. Шинн начал замечать эту перемену в своей клиентке. Он несколько раз приходил на съемки фильма. О, вы бы видели это выражение на лице Румпельштильсхена! Норма Джин так глубоко погружалась в образ Нелл, что почти не замечала его присутствия. Равно как и присутствия других. В перерывах между эпизодами она спешила спрятаться, скрыться от посторонних глаз. Не проявляла ни малейшей охоты «общаться». Не давала интервью. Остальные актеры просто не знали, что о ней и думать. Бэнкрофт восхищалась ее работоспособностью, и в то же время это ее утомляло. Да это просто опасно, как зараза какая-нибудь! Уидмарка тянуло к ней, как к красивой сексуальной женщине, и в то же время он относился к ней с недоверием и опаской. Мистер Шинн предостерегал ее, советовал не слишком «выкладываться», умерить «пыл». Ей хотелось расхохотаться ему в лицо. Она уже превзошла Румпельштильсхена. Пусть себе распространяет свои чары. Можно подумать, «Мэрилин» его изобретение. Его!

Самодисциплина — это главное. Позже она будет вспоминать это время и назовет его «сезоном Нелл». Именно тогда родилась она как актриса. Именно тогда впервые поняла, что актерская игра — призвание, предназначение свыше. До той поры ее так называемую «карьеру» определяла вульгарная рекламная кампания, организованная Студией. Она не имела ничего общего с напряженной внутренней жизнью. Оставаясь одна, Норма Джин заново переживала все эти сцены из жизни Нелл. Она знала все, что скажет и почувствует Нелл. Оставалось лишь найти для Нелл подходящую телесную оболочку, уловить некий внутренний ритм мысли и речи. Ночами, не в силах заснуть после изнурительного рабочего дня, она читала «К актеру» Михаила Чехова и «Подготовка актера» Константина Станиславского. И еще читала книгу, рекомендованную преподавателем по актерскому мастерству, «Думающее тело» Мэйбл Тодд.

Эти слова казались ей отрывком из стихотворения, парадоксом, в котором крылась истина в конечной инстанции. Она понимала, что играет «нутром», опираясь лишь на инстинкт. Возможно, она и не играет вовсе, просто проживает за героиню всю ее жизнь и годам к тридцати сгорит. И мистер Шинн предупреждал о том же. Норма Джин уподоблялась молодому спортсмену, стремящемуся выйти за пределы человеческих возможностей, готовому растратить свою силу и молодость в угоду аплодирующей толпе. Примерно то же произошло и с великим Нижинским. Гениям не нужна техника. И в то же время «техника» — это здравый смысл. Преподаватели говорили, что ей не хватает «техники». Но что есть эта «техника», как не отсутствие страсти?.. К Нелл с помощью одной лишь «техники» не подступиться. К Нелл можно приблизиться, лишь вкопавшись в ее душу. Нелл сжигаема страстями и обречена. Нелл должна потерпеть поражение, поскольку ее отвергли в сексуальном плане. Неужели в этом и кроется тайна Нелл?

Норма Джин подошла совсем близко, но последнего шага сделать так и не удавалось. Она могла «быть» Нелл до определенного предела. Она говорила об этом с Н., но тот так и не понял, о чем идет речь. Она говорила с В. Сказала, что никогда не понимала прежде, насколько одиноким делает человека актерское ремесло.

В. сказал:

— Актер — это самая одинокая на свете профессия. Знаю.

Однажды утром во взятом напрокат «бьюике» с откидным верхом Норма Джин отправилась в Норуолкскую психиатрическую больницу. Утро выдалось свободное. Весь день она была свободна от Нелл. Не надо было репетировать сцен с Нелл, а потом снимать их. Как обычно, Норма Джин везла Глэдис подарки: изящный сборник стихов Луизы Боуган, маленькую плетеную корзинку со сливами и грушами. Хотя у нее были все основания подозревать, что Глэдис редко читала подаренные ей книги, а в отношении привезенных дочерью продуктов всегда проявляла крайнюю подозрительность. «Да кому это надо, травить ее? Скорее она сама отравится!» Норма Джин также оставляла Глэдис деньги. Она вдруг со стыдом спохватилась, что не навещала мать с самой Пасхи, а сейчас был уже сентябрь. Правда, она послала Глэдис перевод по почте, двадцать пять долларов, но о том, что собирается сниматься в фильме «Входить без стука», не сообщила. Норма Джин решила какое-то время скрывать от матери свои успехи. Возможно, из суеверия: Что, если это неправда? Может, мне только снится? И если она узнает, я все потеряю.

Для визита в больницу Норма Джин оделась очень стильно: белые нейлоновые слаксы, черная шелковая блузка, прозрачный черный шарф, накинутый на сверкающие платиново-белые волосы, и блестящие черные лодочки на невысоких каблучках. Она была так грациозна, и голос звучал так мягко и нежно. Она уже не была напряжена, взвинчена до предела; она перестала быть Нелл. Оставила Нелл позади. Нелл ни за что бы не осмелилась переступить порога психиатрической больницы, Нелл застыла бы у ворот, парализованная страхом, просто не решилась бы войти. «Теперь совершенно очевидно: никакая я не Нелл».

Она говорила себе: Это всего лишь роль. Моя роль в фильме. В самой концепции роли уже заложено, что это лишь часть целого, совсем небольшая часть твоего существа. Нелл не реальна, ее не существует, Нелл — не ты. Нелл — это вовсе не твоя жизнь. Даже не твоя карьера.

И все это правда. Все так и есть!

Сегодня утром она была Прекрасной Принцессой, навещающей свою мать в Норуолке. Свою «психически нездоровую» мать, которую она любила, которую не оставила. Свою мать, Глэдис Мортенсен, которую она никогда не бросит. Как бросали своих родных, угодивших в психушку в Норуолке, многие дочери, сыновья, сестры и братья.

Теперь она была Прекрасной Принцессой, на которую все взирали с надеждой и восхищением, стараясь измерить пропасть, отделявшую их от нее, стараясь как можно точнее определить это расстояние.

Теперь она была Прекрасной Принцессой, исправно следующей всем рекомендациям Студии и агентства Прина. А они обязывали ее появляться на людях безупречно причесанной, накрашенной и одетой. И чтобы ни единого волоска не выбивалось из прически, потому что глаза всего мира устремлены на тебя.

Она заметила, с каким интересом разглядывают ее секретарша в приемной и медсестры. И одобрительно при этом улыбаются. Она ворвалась в их мир, словно сверкающий язычок пламени, и осветила своим присутствием унылую больничную обстановку. И тут же появился доктор К., который никогда не выходил ко всем остальным посетителям так быстро. И его коллега доктор С., которого Норма Джин видела впервые. Улыбки, рукопожатия! Всем хотелось посмотреть на дочь Глэдис Мортенсен, знаменитую киноартистку. Никто из этих людей не видел ни «Асфальтовых джунглей», ни «Все о Еве», зато все они видели снимки ослепительной старлетки «Мэрилин Монро» в газетах и журналах. А потому даже те, кто ничего больше не знал о «Мэрилин Монро», равно как и о Норме Джин, стремились взглянуть на нее хотя бы одним глазком, пока она шествовала по лабиринту коридоров к отдаленному крылу «X» (буква «X» обозначала отделение хроников).

До чего ж хорошенькая, правда? Просто шикарная дамочка! А эти волосы!.. Парик, ясное дело. Достаточно взглянуть на бедняжку Глэдис, ее волосы. Но все равно очень похожи, да? Дочь, мать. Сразу видно.

Однако Глэдис, судя по всему, редко узнавала Норму Джин. Или просто притворялась, что не узнавала, из чистого упрямства. Сидела на продавленном диване в уголке плохо освещенной приемной, где всегда так дурно пахло, и походила на мешок с грязным бельем, доставленный в прачечную. Может, ждала прихода своей дочери, а может — и нет. При первом же взгляде на мать Норму Джин кольнули обида и разочарование: на Глэдис было бесформенное серое хлопковое платье, то самое, в котором она была на Пасху. Но ведь в прошлый раз Норма Джин обещала, что они пойдут в город позавтракать. Что сегодня, сейчас, они пойдут в Норуолк посидеть где-нибудь. Неужели Глэдис просто забыла? Волосы свалялись, словно их не расчесывали несколько дней. Обвисшие, сальные, какого-то странного грязно-каштанового оттенка, с металлической примесью седины. Глаза у Глэдис ввалились, но смотрели зорко; все еще красивые глаза, но теперь они казались Норме Джин почему-то меньше, чем прежде. И рот, как будто взятый в скобки двумя глубокими морщинами в уголках губ, тоже казался меньше.

— О, м-мама!.. Вот ты где. — Совершенно дурацкая, не прописанная в сценарии ремарка. Норма Джин чмокнула Глэдис в щеку, чисто инстинктивно задержав дыхание, чтобы не уловить кислого затхлого запаха ее тела. Глэдис подняла лицо-маску и заметила сухо:

— Разве мы с вами знакомы, мисс? Да от вас воняет.

Норма Джин засмеялась и покраснела. (Сотрудники госпиталя были совсем рядом и могли услышать. Торчали в дверях. Жадно впитывали все, что можно было увидеть и услышать во время посещения «Мэрилин Монро».) Глэдис, разумеется, пошутила; просто ей не нравился химический запах, исходивший от выбеленных волос Нормы Джин, который смешивался с терпким ароматом «Шанели». Эти духи подарил ей В. Растерянная, Норма Джин пробормотала слова извинения. Глэдис лишь пожала плечами. То ли давала понять, что прощает, то ли в знак безразличия. Похоже, она медленно пробуждалась от транса. Ну, в точности Нелл. Нет, я ничего не крала у нее, клянусь.

Настал момент подношения даров. Норма Джин уселась рядом с Глэдис на продавленный диван и протянула ей сборник стихов и корзиночку с фруктами. Глэдис буркнула слова благодарности. Видимо, ей нравилось получать подарки, пусть даже она редко ими потом пользовалась, а иногда просто раздавала кому попало сразу после ухода Нормы Джин. А если их крали у нее соседки по палате, проявляла полнейшее безразличие. Я ничего не крала у этой женщины, клянусь.

Как обычно, говорила в основном Норма Джин. Она решила, что Глэдис ни к чему знать о Нелл; что Глэдис ничего не должна знать об этой зловещей мелодраме «Входить без стука», героиней которой являлась молодая женщина с серьезными нарушениями психики. Женщина, которая срывается и едва не убивает вверенную ее попечению маленькую девочку. Такой фильм просто противопоказан Глэдис Мортенсен, равно как и многим другим пациентам Норуолкской больницы. И однако Норма Джин не смогла побороть искушения и все же сказала Глэдис, что работает последнее время актрисой — «очень серьезная и ответственная работа». Рассказала также, что все еще состоит на контракте со Студией; что недавно в «Эсквайре» была напечатана статья о ней, где ее назвали одной из самых многообещающих голливудских старлеток.

Глэдис слушала все это в своей обычной сомнамбулической манере. Но когда Норма Джин раскрыла журнал и показала ей шикарный, просто потрясающий снимок «Мэрилин Монро» во всю страницу, на котором она красовалась в платье в блестках с низким декольте и так весело улыбалась в камеру, Глэдис растерянно заморгала. И долго не сводила со снимка глаз.

Норма Джин заметила извиняющимся тоном:

— Это платье! Студия его предоставила. Оно не мое.

Глэдис недовольно буркнула:

— Так ты что же, носишь чужие платья? А что, если они грязные? Это-то хоть чистое?

Норма Джин нервно усмехнулась.

— Вообще-то я редко пользуюсь чужой одеждой. Только на съемках и в случае необходимости. Говорят, Мэрилин очень фотогенична.

— Ха! — буркнула Глэдис. — А отец твой об этом знает?

Норма Джин растерянно спросила:

— М-мой отец? Что знает?

— Да об этой самой «Мэрилин».

Норма Джин помялась и ответила:

— Вряд ли он знает мой псевдоним. Откуда он может его знать?

Глэдис, судя по всему, заводилась все больше. Смотрела на нее с гордостью, с материнской любовью, словно окончательно пробудилась после долгих лет транса. Любовалась, будто спелыми соблазнительными фруктами, этим парадом роскошных молодых красоток, любая из которых могла бы быть ее дочерью. Норма Джин слегка поежилась, словно ей сделали строгий выговор. Она будет пытаться достать его через меня. Я нужна ей как средство. Она любит его, не меня.

Тогда Норма Джин решила схитрить.

— Если б ты назвала мне имя отца, я бы послала ему этот журнал. Могла бы… звонить ему иногда. Ведь он еще жив, да? Все еще живет в Голливуде?

Норма Джин решила не говорить матери, что на протяжении нескольких лет пыталась отыскать своего исчезнувшего отца. Расспрашивала разных добрых людей, и кое-кто из них (в основном то были мужчины) называл ей имена. Но все дальнейшие поиски ни к чему не приводили. Да они просто смеялись надо мной. Я знаю. Но я не сдамся, никогда! (На одном из приемов она нервно флиртовала с самим Кларком Гейблом, пила с ним шампанское. Шутила, намекала этому знаменитому человеку, что они, вполне возможно, родственники. Гейбл казался заинтригованным и растерянным. Он никак не мог понять, на что намекает эта шикарная молодая блондинка.) Норма Джин повторила:

— Если б ты сказала мне имя отца. Может, тогда…

Но Глэдис словно погасла. Закрыла журнал. И ответила плоским безжизненным голосом:

— Нет.

Норма Джин расчесала матери волосы, немного их взбила, сняла прозрачный черный шарф, тоже подарок от В., и обернула им морщинистую шею матери. Затем взяла ее за руку и вывела из больницы. Она заранее договорилась с лечащим врачом, что поведет мать на прогулку; Глэдис Мортенсен был пациенткой с привилегиями. Они шли, и весь персонал провожал их одобрительными взглядами и улыбками. А доктор X., тоже с улыбкой, заметил:

— Какая вы у нас сегодня красавица, миссис Мортенсен!

Но Глэдис в летящем черном шарфе была преисполнена достоинства. Сделала вид, что не слышала этой ремарки.

Норма Джин повела Глэдис в Норуолк, в салон красоты, где ее поредевшие волосы вымыли шампунем, завили и уложили. Глэдис не сопротивлялась, но и особого восторга тоже не выказывала. Затем Норма Джин повела ее на ленч, в чайную. Там сидели одни женщины, да и тех было немного. С беззастенчивым любопытством разглядывали они потрясающей красоты молодую блондинку и хрупкую пожилую женщину, которая, возможно, — должно быть? — доводилась ей матерью. Теперь, с прической, Глэдис выглядела гораздо презентабельнее, а накинутый на шею шарф прикрывал испачканное и измятое на груди платье. И вообще вне мрачной атмосферы больницы она казалась практически нормальной. Норма Джин сделала заказ. Налила матери чаю. А потом бодро заметила:

— Разве не облегчение, выйти наконец из этих стен? Из этого просто ужасного места? Так хочется поехать с тобой куда-нибудь, мама! Ехать и ехать куда глаза глядят! Ведь ты моя мама, ничего противозаконного в том нет. Добраться до побережья, до Сан-Франциско. До Портленда, Орегона. До самой Аляски!

Сколько раз предлагала матери Норма Джин погостить у нее!.. Провести хотя бы несколько дней в ее голливудской квартире, посидеть тихо и спокойно, побыть вместе хотя бы один уик-энд.

— Только вдвоем, ты да я.

Теперь же Норма Джин работала едва ли не по двадцать четыре часа в сутки, и возможности посвятить матери хотя бы немного времени у нее не было. Но предложение оставалось в силе. В ответ Глэдис лишь пожала плечами и мрачно пробурчала нечто нечленораздельное. Глэдис усердно жевала. Глэдис пила чай жадными большими глотками, не боясь обжечься. Норма Джин игриво заметила:

— Тебе не мешало бы почаще выходить, мама. Ведь ничего такого страшного у тебя нет. Нервы, просто нервы. Да у нас у всех «нервы». Знаешь, у нас на Студии даже есть штатный врач, выписывает актерам пилюли от нервов. Я отказалась. Уж лучше буду нервничать, так мне кажется.

Норма Джин услышала свой голосок как бы со стороны — вызывающий, девичий, деланно веселый. Голос, которым говорила ее Нелл. К чему это ей понадобилось говорить эти вещи?

— Знаешь, мне иногда кажется, мама, ты просто не хочешь поправиться. Решила навсегда спрятаться в этом ужасном месте. Там так противно пахнет.

Лицо Глэдис словно окаменело. Запавшие глаза угасли. Чашка в руке задрожала, она залила чаем черный шарф и даже не заметила этого. Норма Джин продолжала болтать, слегка понизив девичий голосок. Со стороны они выглядят как заговорщики, эти мать и дочь! Должно быть, планируют побег. Норма Джин вовсе не была Нелл, но говорила голосом Нелл. И глаза у нее сузились и возбужденно горели — точь-в-точь как у Нелл в самых исступленных сценах. Когда этот «Джед Пауэрс» просто пугался ее, как иногда пугался «Мэрилин Монро» Уидмарк. Глэдис никогда не встречалась с Нелл. Глэдис никогда не встретится с ней. Это было бы жестоко, все равно что смотреть на себя в кривое зеркало. Зеркало, способное превратить стареющую женщину в девушку, блистающую красотой. Норма Джин носила в себе Нелл, как носит любой актер создаваемый им образ. Но это вовсе не означает, что она является Нелл, ибо этой Нелл просто не существует. У нее отняли любовника, отняли отца, и еще смеют утверждать, что она сумасшедшая. А все потому, что Нелл не существует.

— Знаешь, это самая загадочная из загадок, мама, — задумчиво произнесла Норма Джин. — Кто-то из нас, людей, «существует», а большинство — нет. Был один древнегреческий философ, который утверждал, что самое сладостное состояние — это когда ты словно и не существуешь вовсе. Но я с ним не согласна. А ты? Потому что в таком случае у нас не было бы ни знаний, ни опыта. Раз уж мы родились на свет, это что-то да означает, верно? Но где мы были до того, как родились? У меня есть приятельница, актриса по имени Нелл, тоже работает по контракту на Студии. Так вот, она мне как-то сказала, что однажды провела всю ночь без сна, мучаясь этими вопросами. Что это означает — родиться на свет?..

И когда мы умрем, то попадем туда же, где были, пока не родились? Или же куда-то в другое место, в полное небытие? Потому что у нас за время жизни появились знания. Память!.. — Глэдис беспокойно заерзала в своем кресле с прямой спинкой, но не произнесла ни слова.

Глэдис поджала бесцветные губы.

Глэдис, хранительница тайн.

Только тут Норма Джин увидела покрытые ссадинами руки Глэдис. И вспомнила, что когда сидела с матерью в приемной на диване, та держала руки сложенными на коленях, а потом спрятала их между колен. Теперь Глэдис то сжимала их в кулаки, то разжимала и беспокойно потирала одну о другую. Сломанные, обгрызенные почти до мяса ногти впивались в ладони. Временами казалось, что одна рука Глэдис борется за господство с другой. И несмотря на то что Глэдис удалось выработать почти лунатическое безразличие ко всему, что ей говорят, эти руки выдавали ее, говорили об обратном. О том, что она волнуется, что все время настороже. Руки бши ее тайной. И она выдала эту свою тайну!

Прекрасная Принцесса вернула свою мать в Норуолкскую государственную психиатрическую больницу, в крыло «X». Там она в безопасности. Целуя мать на прощание, Прекрасная Принцесса утирала слезы. Затем бережно сняла прозрачный черный шарф с пожилой женщины и накинула себе на шею. Гладкую, без морщин, прелестную шейку.

— Прости меня, мама! Я тебя люблю.

Она не нарочно. Она вовсе не хотела использовать свою мать. Возможно, совершила это неосознанно. Руки! Вот что главное. Беспокойные, все время словно ищущие чего-то руки Нелл. Руки выдают ее безумие. В фильме «Входить без стука» снималась в роли Нелл Норма Джин, а руки она «позаимствовала» у Глэдис Мортенсен. И ее гипнотический взгляд — тоже. Душа Глэдис Мортенсен в здоровом молодом теле Нормы Джин!

Касс Чаплин и его друг Эдди Дж. смотрели этот фильм в шикарном кинотеатре в Брентвуде, что находился неподалеку от того места, где они временно поселились. Поселились в доме помощника одного исполнительного продюсера со студии «Парамаунт», который, что называется, «запал» на Эдди. Оба были просто в восторге от Нормы Джин, этой больной сумасшедшей сексуальной блондиночки, у которой сквозь блузку просвечивали бретельки от лифчика!

И они пошли смотреть фильм еще раз, и Норма Джин понравилась им еще больше. Неизбежное, как сама смерть, появилось слово КОНЕЦ. Касс подтолкнул Эдди в бок.

— Знаешь что? Я до сих пор влюблен в Норму.

Эдди Дж. затряс головой, как будто стараясь привести мысли в порядок, и ответил весело:

— Знаешь что? Я и сам в нее влюблен.