Мень Александр
Первые апостолы
Александр Мень
Первые апостолы
Эта книга, написанная на основании Книги Деяний и Посланий апостолов, по духу своему является продолжением "Сына Человеческого". Отцу Александру не суждено было закончить эту работу, но то, что он успел, вылилось в увлекательный рассказ о жизни первой Церкви в раннеапостольские времена.
От редакции
Книга "Апостолы" является продолжением ставшей сегодня известной книги отца Александра "Сын человеческий". Написанная столь же живо и увлекательно, она повествует о миссионерских трудах первых апостолов, о том, как, преодолевая трудности и испытания, они создавали первые христианские общины, как несли в мир Благую Весть. Рассказывая об апостолах, отец Александр стремился с максимальной достоверностью передать исторические, биографические, социальные или даже бытовые реалии того времени.
Книга написана прежде всего на материале Деяний и посланий апостолов. Кроме этого, отец Александр использовал античные и иудейские источники, а также обращался к трудам своих предшественников и современников, о чем свидетельствует обширная библиография, представленная в конце книги. Следует отметить, что новозаветные цитаты в тексте приводятся в переводе епископа Кассиана (Безобразова), однако, в некоторых местах автор дает собственный перевод. Встречается также свободный пересказ прямой речи, взятый из Деяний без указания на источник.
Замысел этой книги возник в конце 70-х годов. Завершив 6-томную серию "В поисках Пути, Истины и Жизни", отец Александр начал писать книгу об апостолах как продолжение "Сына человеческого", условно назвав ее "Первые сто лет". По мере работы первоначальный замысел получил иное измерение, и книга, уже под новым названием "Апостолы Петр и Павел" (или "Первые апостолы"), рассматривалась отцом Александром как начало новой серии - "Лики святых". Цель этой серии, по его словам, должна была заключаться в том, чтобы "воссоздать по подлинным документам живые лица подвижников христианства, показать их на фоне эпохи и окружения, выяснить, чему мы можем научиться у них сегодня".
Однако продолжение рукописи было отложено - отец Александр приступил к новой большой работе по составлению "Библиологического словаря" (в настоящее время готовится к изданию), но по завершении его к предшествующей работе вернуться не успел. Несомненно, если бы не трагическая гибель отца Александра, замысел серии "Лики святых" был бы осуществлен и, возможно, книга об апостолах обрела бы новую авторскую редакцию как первая часть в составе новой серии. Сегодня, учитывая большой интерес к наследию отца Александра, мы публикуем эту книгу, считая ее в некотором смысле работой незавершенной.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Действие Духа в жизни Церкви, многообразные воплощения евангельского идеала, борьба с препятствиями, которые вставали и встают на пути к Царству Божию, постепенное раскрытие Благой Вести в истории - таковы темы этой книги.
Биографический жанр выбран для нее по двум причинам. На примере отдельных судеб легче увидеть, что совершается в недрах всего народа Божия. К тому же, если внимание писателя приковано к целым обществам, он волей-неволей теряет из виду нечто очень важное - осуществление христианства в жизни конкретной личности.
Разумеется, каждый святой был сыном своего времени, среды и культуры, однако он одновременно и возвышался над их уровнем. Состояние народного сознания и нравственности в среднем меняется медленно. Энергия поступательного движения как бы сконцентрирована в творческих гениях, мудрецах и святых. Они обгоняют современников, неся в себе движущую силу истории духа, то есть - подлинной истории. Ведь если бы жизнь людей сводилась только к борьбе за существование, за место под солнцем, за господство одних над другими, она не заслуживала бы название истории и в принципе мало бы отличалась от жизни животных.
Мистик, подвижник, деятельный служитель добра, приобщаясь к мирам иным, утверждая правду, сострадание, любовь - бросают вызов человеку-зверю, придают обществу высшую сверхприродную динамику. Это то, о чем писал Анри Бергсон: с появлением человека биологическая эволюция достигла предела, но на смену ей пришло возрастание духа, которое прежде всего проявляется в этике и мистическом опыте.
Именно поэтому биографии святых имеют всегда актуальное значение. Есть глубокий смысл в том, что Церковь издавна отводила так много места их почитанию и наследию. Этих людей, живших в разных странах и в разные века, порой столь непохожих по складу характера и дарованиям - всех их роднит вера и любовь ко Христу, воля к служению и призвание свидетельствовать о Его Благой Вести. Хотя идущий от них свет - свет отраженный от подлинного его источника, Христа, - в их лице Он как бы Сам продолжает Свое дело на земле...
x x x
Работая над этой книгой, автор намеренно отказался от заглавия "Жития святых". "Жития" - особый литературный жанр, преимущественно средневековый. Возник он в качестве пояснения к Мартирологам (перечням имен мучеников) и церковным календарям. Далеко на всегда составители "Житий" опирались на надежные источники. Там, где были пробелы, их, по законам жанра, заполняли трафаретными легендами. Старые агиографы редко стремились подчеркивать индивидуальные особенности святого. Житие, как икона, было символичным, носило условный, обобщенный характер. Даже если писатель располагал достоверными сведениями, он ценил их куда меньше, чем современный биограф. В соответствии с требованиями житийной традиции он ставил акцент на общем, иконописном. Характерный пример - инок Епифаний Премудрый. Повествуя о преп.Сергии Радонежском, учеником которого он был, Епифаний сообщает поразительно мало о личности и облике святого; зато мы находим у него немало стереотипных черт, свойственных витиеватым византийским панегирикам. Это вытекало из художественных приемов "Жития".
Житийная литература развивалась в тесной связи с фольклором и богослужением. В ней, как правило, не следует искать портрета, образа, "биографии". Тем более нет смысла просто перелагать "Жития" на современный язык. То, что было создано великими агиографами прошлого (Симеоном Метафрастом, Иаковом Генуэзским, свт.Димитрием Ростовским и другими), не терпит переделок. "Жития" прекрасны именно как законченное церковно-эстетическое целое.
Данная книга преследует совершенно иную цель: воссоздать по подлинным документам живые лики подвижников христианства, показать их на фоне эпохи и окружения, выяснить, чему мы сегодня можем научиться у них (ведь "иконам" подражать невозможно). Время для такой попытки давно назрело, о чем свидетельствует богатая агиографическая литература последних лет, посвященная как отдельным святым, так и святым определенной страны или времени.
Рассказано здесь будет, конечно, н е о в с е х святых, чьи имена включены в церковный календарь. Мы остановимся преимущественно на тех, чьи жизнеописания могут строиться на достаточно документальном материале (древние жития, летописи, творения, другие письменные памятники). Кроме святых, канонизированных Восточной, Православной Церковью, предполагается дать повествования о непрославленных "подвижниках благочестия" и о святых Запада, ибо подлинная святость не измеряется принадлежностью к конфессии.
Пришлось отказаться и от календарного расположения биографий, принятого в "Житиях". Х р о н о л о г и ч е с к и й порядок лучше помогает понять роль святых в ту или иную эпоху.
Цикл открывается томом, посвященным первому столетию после земной жизни Христа, от 30-х годов I века до 30-х годов века II. Главными героями этого п е р в о х р и с т и а н с к о г о периода были апостолы и их непосредственные ученики.
Автор надеется, что знакомство со святыми будет не только питать любознательность, а сделает их ближе, научит молитвенному общению с ними.
Глава первая
"ОНИ ПОШЛИ ЗА НИМ"
Галилея и Иудея, 7-30 годы
В римском Латеране есть мозаика: седовласый старец с царственной осанкой восседает на троне, а у его ног склонились две маленькие фигуры папы и императора. Старец вручает им знаки их достоинства. Это Петр, князь апостолов, над гробницей которого вознесен мощный купол ватиканской базилики. Таким же - почти сверхъестественным гигантом - виделся он ваятелю V века: его Петр, лицом напоминающий Юпитера, правой рукой преподает благословение urbi et orbi, городу и миру, а левой - сжимает символические ключи Царства...
Значение Петра как "Камня Церкви" определено прямыми словами Христа; и не удивительно, что имя его с давних пор украшалось узорами легенд. В них простой народ выразил свое благоговение перед св. Петром. Первоверховный апостол, он - страж небесных врат, первый папа Рима, могущественный чудодей, каждый шаг которого отмечен знамениями.
Используя эту "икону" св. Петра, противники христианства пытались доказать, будто сам его образ возник из перекроенных языческих мифов. Кто только ни помянут среди возможных прототипов апостола! Тут и римский Янус, хранитель рубежей, и персидский Митра, "бог, рожденный из скалы", и Атлант, "столп мира", и Геракл, и Протей, и Зерван[1]. Между тем, реальный Симон-Петр, Петр Евангелий и Деяний, очень мало похож на титана или полубога.
Подобно тому как люди, стоявшие у колыбели Ветхого Завета, изображены в Библии без всякой идеализации, так и евангелисты, говоря о Петре, не скрывают его слабостей и противоречий в характере. Сегодня историку не приходится "стирать сусальную позолоту" с портрета апостола. Ее попросту не существует.
Рыбаки на озере
Мы не будем снова описывать те события, которые уже изложены в других книгах[a]. Постараемся только еще раз вглядеться в облик человека, призванного Господом "пасти Его овец".
Но сначала бросим взгляд на мир, или вернее мирок, где вырос Петр и провел первую половину жизни. Родился он в начале I века в Вифсаиде. У Геннисаретского озера существовало, по-видимому, два города с таким названием (в переводе оно означает дом припасов, или склад). Обычно считают, что Петр происходил из Вифсаиды-Юлии, расположенной на северо-восточном берегу. Правитель Филипп назвал ее в честь дочери императора Августа, Юлии. Он перестроил поселок, расширил его и переселил туда много язычников[2]. Быть может, наличием этого греческого элемента объясняется, почему отец Петра, Иона[b], дал сыновьям эллинские имена - Симон и Андрей. Впрочем, Петр носил и второе, сходное по звучанию, еврейское имя - Симеон[3].
Жена Симона происходила из семьи капернаумского рыбака. Отец ее умер, и они с Петром перебрались к ее матери. За ними последовал и Андрей, чтобы помогать брату в работе. Имя жены Симона предание не сохранило; известно только, что позднее она стала верной спутницей апостола в его странствиях. Согласно одной легенде, у них родилась дочь, которую с ранней юности поразил тяжкий недуг, но никаких подтверждений этому в Новом Завете мы не находим[4].
Жизнь Симона и Андрея ничем не отличалась от быта других рыбаков Геннисарета. Изо дня в день они видели перед глазами сизую гладь вод в окаймлении холмов, слышали крики чаек, терпеливо занимались своим однообразным трудом.
Рыбы в озере водилось много, и она повсюду ценилась за вкус. Подростки добывали ее гарпунами и удочками, а настоящие промысловики выходили на лов сообща. Сети расставляли, а невода закидывали по нескольку раз круговыми движениями. Рыбачить предпочитали ночью, чтобы утром можно было нести свежий товар на рынок. Большие лодки, как правило, оснащали парусами: с запада часто дули сильные ветры, переходившие весной в шторм[5]. Симону принадлежал довольно вместительный баркас; впоследствии Учитель неоднократно плавал на нем вместе с Двенадцатью.
x x x
От Капернаума уцелели одни развалины, но благодаря раскопкам можно представить себе панораму города, сыгравшего столь важную роль в евангельской истории. Сравнительно многолюдный и оживленный, он был, однако, невелик: несколько кварталов, протянувшихся на километр вдоль берега, покрытого галькой и камнями. Жилища делали из темного неотесанного базальта, а потом штукатурили. Исключение составляла белокаменная синагога, которую построил на свои средства римский офицер-прозелит[6].
Формально Капернаум подчинялся иудейскому тетрарху Антипе. Но и прокураторы Рима[7] держали там гарнизон, что диктовалось стратегическим положением города - на перекрестке дорог между Палестиной, Финикией и Сирией. В Капернауме нередко останавливались путешественники и торговые караваны; поэтому Антипа учредил на берегу таможню. Именно в ней служил сборщик пошлин, ставший позднее учеником Иисусовым.
Как теперь установлено, дом Симона стоял подле синагоги, почти у самого озера. После того как апостол его покинул, там продолжали собираться на молитву галилейские христиане; внутренние перегородки жилья были разобраны, чтобы вместить больше людей. Во время войны с Римом (66-70 гг.) каратели разорили все побережье, но верующие не забыли, где находилась их домовая церковь. На ее месте несколько веков спустя была возведена восьмигранная часовня. Совсем недавно под ее фундаментом археологи обнаружили остатки дома св. Петра[8]. На обломках стен уцелел рисунок лодки апостола и надписи на греческом и арамейском языках. Это доказывает, что капернаумская хижина оставалась святыней для христиан-евреев и паломников из других областей.
В чем-то это строение было сходно со старыми домами в Средней Азии или на Кавказе. Его окружал двор, отгороженный от узкой глухой улочки стеной. Во дворе сушились сети, стояли жернова и каменные кувшины для воды. Там же находился очаг и два-три деревца, под которыми можно было отдыхать в свободное время. Другие жилища, выходившие во двор, принадлежали родственникам жены Симона.
Вся жизнь семей протекала под открытым небом. В дома уходили на ночь или в непогоду. Комнаты были тесными, с маленькими окнами. Дверей не существовало, запирали только наружные ворота. Кровлей служил плоский настил, который при необходимости можно было легко разобрать.
Так примерно выглядел дом, где нашел пристанище Иисус Назарянин в первый год Своего служения.
x x x
Рыбаки Галилеи слыли народом грубоватым и темным. И вся эта округа была в глазах благочестивых южан чуть ли не языческой, населенной "ам-хаарец", мужичьем, мало смыслящим в религии. Однако такое мнение нельзя считать вполне справедливым. Сын Ионы - один из тех, кто опровергал его всей своей жизнью. Он строго придерживался Закона, в частности, правил о запретной и дозволенной пище[9]. Хотя в Деяниях Петр назван "простецом", человеком "некнижным", это только означало, что он не прошел выучку в богословских школах; но, как и все израильтяне, Петр с детства овладел грамотой, знал Писание и был воспитан в преданности отеческой вере. Слово Божие, которое по субботам читалось в синагоге, не оставляло его равнодушным. Это доказывает хотя бы его путешествие на Иордан: едва ли человек, живущий одними житейскими заботами, бросил бы дом, работу и хозяйство, чтобы идти далеко на юг слушать проповедь отшельника, явившегося из пустыни, не говоря уже о той готовности, с какой Петр отозвался на призыв Иисуса следовать за Ним...
Так же неверно полагать, что будущий апостол представлял собой в Капернауме исключение. Тесная дружба связывала его с сыновьями рыбака Зеведея - Иаковом и Иоанном, и роднила их не просто общность занятий, а настоящая духовная близость.
Ненастными вечерами или сидя за починкой сетей рыбаки могли беседовать, делясь новостями, тревогами и думами. Из Кесарии и Иерусалима доходили слухи о бесчинствах прокуратора и народных волнениях. Многие говорили, что близятся последние времена. Прежде всего это значило, что наступит конец ига язычников и восторжествует Царство Божие.
Правда, Симону и его товарищам грядущее рисовалось довольно смутно. Люди по-разному толковали слова пророков. Из рук в руки переходили десятки свитков, и в них нельзя было найти единого учения о Мессии и Его владычестве. Одни описывали Его как великого воина, похожего на партизанских вожаков Галилеи; другим Его приход виделся мировой катастрофой, когда померкнет солнце и звезды падут с неба; третьи изображали Избавителя идущим во главе тысяч ангелов. Находились и такие, которые уверяли, что Мессия даст народу новую Тору, новое Божественное учение[10]. Разобраться в этой многоголосице было нелегко. Но все заставляет думать, что четыре рыбака из Капернаума ожидали прихода чудесного Царя, Который с помощью сил небесных одолеет неверных и утвердит в Иерусалиме Свою вечную державу.
Именно поэтому они приняли Иисуса как бы за "монарха в изгнании", который скрывается в ожидании часа, когда можно будет дать сигнал к борьбе... В простоте душевной они строили честолюбивые планы и рассчитывали разделить с Ним триумф, заняв места у мессианского престола.
Ученик
С того момента, когда сын Ионы встретил на своем пути Учителя из Назарета и почувствовал на себе Его пристальный взгляд, судьба рыбака словно разломилась надвое. Он перестает быть просто одним из многих жителей приозерья, а делается участником событий всемирных. Выступая из тумана безвестности, он впервые появляется и на страницах Нового Завета. Мы видим его человеком темпераментным и восторженным, немного суетливым, склонным к быстрой перемене чувств. Он энергичен, порывист, но черт природного вождя в нем мало. Это мягкая, добрая, уступчивая натура, хотя в критические минуты он способен и проявить решительность. В словах и поступках Симона сквозит что-то бесхитростное, почти детское. Кажется, что весь он - словно на ладони.
Однако под зыбкой поверхностью есть прочная основа - вера, способность к любви и преданности...
- Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня больше, чем они?[c] - Господи, Ты все знаешь, Ты знаешь, что я люблю Тебя...
И пусть в минуту страха он пролепечет: "Я не знаю Его", но ведь за час до того Петр окажется единственным, кто сделает отчаянную попытку защитить Наставника. Он добровольно - когда все разбегутся - подвергнет себя опасности, идя с Иоанном к дворцу Кайафы (Иоанн будет рисковать меньше: он знаком первосвященнику). К тому же Петр мгновенно опомнится и будет горько оплакивать свое падение.
Именно такой - то робкий, то самоуверенный, то наивный, то мудрый, но всегда искренний - Симон ближе и понятнее нам, чем "князь апостолов", застывший в неземном ореоле...
x x x
Дополняя синоптиков, четвертое Евангелие свидетельствует, что свое новое имя Кифа[d] Симон получил от Христа еще при первой встрече на Иордане. По-арамейски оно означает одновременно камень и скалу. Позднее среди собратьев, говорящих на греческом языке, апостола станут называть Петром, поскольку это имя тоже переводится как "камень"[11].
Нарекая так Симона, Господь едва ли имел в виду непреклонность его воли; в этом смысле сын Ионы "камнем" отнюдь не был. Скорее всего, в прозвище скрыт намек на призвание апостола - послужить в будущем основой, "скалой", для здания Церкви.
Сам факт переименования так же знаменателен. Новые имена было принято давать слугам. По-видимому, этим Христос хочет сказать, что предназначает Симона служить Ему и Его делу. И проходит совсем немного времени, как Он говорит рыбаку: "Следуй за Мной".
Этот прямой и властный призыв прозвучал в Капернауме, куда Симон возвратился с Иордана. Подобно древним пророкам, Учитель ничего не объясняет. Он ждет от Петра полного доверия. И Петр молча повинуется - как велению свыше. Иисус же лишь добавляет загадочное обещание: "Отныне будешь уловлять людей". Впрочем, для любого, кто знает пророчества, оно не является загадкой. Ведь некогда было предсказано, что в мессианские дни Бог соберет чад Своих, словно рыб, посылая в мир чудесных рыболовов[12]. Не таким ли "рыболовом" должен теперь стать он - сын Ионы?
А если намек понят правильно, значит, стоящий перед Симоном - воистину Помазанник Предвечного. Об этом говорит и символическое знамение: невод, заброшенный по указанию Иисуса, неожиданно наполняется рыбой. Красноречивый знак, и вполне реальный, осязаемый: лодка накренилась, сети вот-вот порвутся[13]. Нужно звать на помощь других рыбаков. Иоанн и Иаков, подоспев, с изумлением смотрят на чудесный улов, едва вместившийся в двух баркасах их и Симона.
Тогда-то проявляется еще одна черта Петра: его глубокое смирение. Он склоняется к ногам Иисуса: "Выйди от меня, Господин, потому что я грешный человек". Это не пустая фраза. Симон говорит от всего сердца. Он слишком непосредствен, чтобы допустить фальшь. Никогда мы не видим у него признаков гордыни. В нем есть тот удивительный здравый смысл, который позволяет ему видеть свою слабость и благоговеть перед Высшим. Петру кажется нестерпимым, чтобы Посланник Небес сидел здесь, среди мокрых досок, свежепахнущей рыбы, бок о бок с ним - заурядным, недостойным существом. Потому-то он и просит Учителя выйти из его лодки на берег. Им руководит трепет, рожденный прикосновением к чуду. Много времени спустя подобные же чувства заставят Петра в ночь Тайной Вечери воскликнуть: "Ты ли мне моешь ноги? Не омоешь ног моих вовек!"
Но как тогда понять желание Петра идти по воде - в другую тревожную ночь, в ночь, когда Христос скрылся от взбудораженной толпы? Поступок апостола, казалось бы, плохо вяжется с образом смиренного человека. Однако на самом деле здесь в очередной раз сказался характер Симона, его импульсивность, неумение сдерживать первые движения души. По той же причине, пробудившись на горе Преображения, ослепленный неземным светом, он не найдет ничего лучшего, как предложить остаться там, соорудив кущи[e]. Накануне Страстей Петр скажет Христу: "Я с Тобой готов и в тюрьму и на смерть идти". И опять-таки в нем будет говорить не столько гордость, сколько порыв.
Смирение Петра и в том, что он становится поистине камнем, простым строительным камнем, покорно ложащимся туда, куда кладет его Божественный Зодчий. Он отдает Господу все: себя, семью, дом.
Его лодка превращается в "амвон", откуда звучит слово Иисусово. С появлением Учителя в Капернауме привычной размеренной жизни рыбака навсегда приходит конец. Хижина рядом с синагогой становится жилищем Иисуса. Сюда идет каждый, кто хочет слушать слово Его или получить исцеление. Петру и его друзьям редко удается беседовать с Наставником наедине. Как пишет евангелист Марк - вероятно, со слов Петра - "они не могли и хлеба поесть". Порой из-за толпы во двор невозможно протиснуться. Люди не расходятся до ночи, а то и до утра. Стоят у ворот. Больные протягивают руки, слышатся вопли одержимых...
При этом мы не замечаем, чтобы Петр проявлял недовольство. Он рад быть камнем, который безропотно служит замыслам Иисуса. Он не становится между Ним и народом. Напротив, когда Господь уединяется для молитвы, а люди приходят к Нему, Симон спешит Его позвать: "Все ищут Тебя".
Петр и апостолы
Уже в начальный, капернаумский период Своего служения Христос отбирает из числа последователей группу людей, которой дает название Двенадцать апостолов или просто Двенадцать. Перед этим Он, удалившись от всех, долго молится, как делает всегда перед каким-либо важным шагом[14].
Двенадцать для Христа не просто ученики и друзья, как Он Сам именует их, они Его "мать и братья". Он справляет Пасху в их кругу и, следовательно, смотрит на них как на Свою семью. Ведь этот праздник всегда считался домашним торжеством.
Само слово "апостол" ученикам знакомо. Апостолами, или посланниками по-арамейски шелухин, - назывались особые представители иудейских духовных властей. Их отправляли по двое в отдаленные области, обязуя следить за пожертвованиями, сообщать о решениях Совета, о сроках праздников, словом осуществлять связь между центром и верными стран рассеяния[15]. Потребности такого рода в общине Христовой на первых порах еще нет. Своих апостолов Иисус посылает с отдельными поручениями и с тем, чтобы они готовили почву для Его проповеди там, куда Он собирается идти. Но постепенно они сами становятся благовестниками, помощниками Учителя в слове и деле. Его именем они возвещают приход Царства Божия, Его именем исцеляют больных - в знак наступления новых времен.
Их служение есть таинство, ибо Сам Христос будет действовать через них:
Как послал Меня Отец и Я посылаю вас...
Но мало того. Когда в притче о винограднике Христос изобличит недостоинство церковных вождей, Он скажет, что отныне Бог передает духовную власть в народе Божием "другим". "Другие" - это, несомненно, Его апостолы[16]. "Что свяжете на земле - будет связано на небе, и что разрешите - будет разрешено на небе". В свете этих слов становится понятным обетование: "Сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых"[17].
Но власть апостолов будет подлинной только в том случае, если они проникнутся духом Учителя, "кроткого и смиренного сердцем", Который пришел, чтобы "послужить" людям.
Число двенадцать взято Христом не случайно. Согласно библейской традиции, Церковь Ветхого Завета происходила от двенадцати патриархов и, соответственно, делилась на столько же колен. Моисей поставил над ними двенадцать старейшин. Даже после того, как исторические бури разметали десять колен по свету, Община продолжала именоваться двенадцатиколенной. Сакральная цифра, напоминавшая о космических знаках зодиака, символизировала полноту народа Божия. Поэтому и современники Христа - члены ордена ессеев, провозгласившие себя "истинным Израилем", поставили во главе своего союза двенадцать мужей[18]. Таким образом, избрание апостолов указывает, что в недра старой Церкви Иисус закладывает фундамент новой - мессианской.
x x x
Кроме Симона и Андрея, в круг ближайших ко Христу учеников вошли Иаков и Иоанн. Подобно сыну Ионы, они получили от Него новое имя: Он назвал их Воанергес (арам. Бенерегез, сыны грозы), что, видимо, отвечало их пылкому характеру. Св. Лука рассказывает, как однажды, возмутившись враждебностью самарян к Иисусу, братья спросили: "Господи, хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их?"[19]. Есть, впрочем, и другое толкование, которое связывает имя Бенерегез с громовыми раскатами грядущего Судного дня.
Братья были воспитаны в духе ревностностного благочестия. Их родители Зеведей и Саломия - горячо откликнулись на проповедь Иисуса[20]. Саломия часто сопровождала Его и, как могла, служила общине. Ей суждено было стоять на Голгофе, и ей одной из первых явится Воскресший.
О личности Иакова сведений почти нет; известно только, что он первый из Двенадцати отдаст жизнь за исповедование Христа. Его младший брат - фигура более заметная. Иоанн - любимый ученик Иисуса, что само по себе говорит о многом. Прочно установившееся, и скорее всего достоверное, предание относит его смерть к самому концу I века. Следовательно, среди Двенадцати он самый младший, в момент призвания ему исполнилось не более двадцати лет[21]. Если бы существовала уверенность, что все писания, носящие имя Иоанна, вышли непосредственно из-под его пера, это пролило бы дополнительный свет на его личность. Но поскольку такой уверенности нет, мы пока ограничимся тем, что известно из Евангелий.
На Тайной Вечери Иоанн займет место рядом с Господом и ему одному будет дан тайный знак, указывающий на предателя. Иоанн проникнет в дом Кайафы, где от слуг сможет узнать, что там происходит. Из апостолов один Иоанн осмелится подойти к кресту на Голгофе, и ему Господь поручит заботу о Своей Матери, назвав Иоанна Ее сыном. Позднее Иоанн станет неразлучным спутником Петра.
Вначале сыновья Зеведея разделяли с остальными учениками их честолюбивые мечты. Им хотелось занять места по правую и левую руку от трона Мессии. Это, естественно, вызывало недовольство остальных.
Все евангелисты дают понять, что Петр, Иаков и Иоанн (иногда вместе с Андреем) пользовались особым доверием Учителя. Только они допущены Им в дом Иаира, видят на горе свет Преображения, к ним обращена пророческая речь на Елеоне. Только они - свидетели Гефсиманской молитвы Христа...
Филипп из Вифсаиды, как и его друг Андрей, носит греческое имя. Поскольку эллины-прозелиты, пожелав ближе познакомиться с Иисусом, обратятся именно к Филиппу, можно думать, что он лучше других изъяснялся по-гречески. Рядом с именем Филиппа в списках апостолов стоит имя Варфоломея. Варфомолей означает - сын Толомея, собственное же имя его не названо. Уже давно утвердилось мнение, что он - одно лицо с Нафанаилом, уроженцем Каны, о котором говорит четвертое Евангелие[22].
Симон Зелот, или Кананит, судя по прозвищу, прежде примыкал к партии экстремистов, которые готовили восстание против Рима. Фома - тоже прозвище: по-арамейски оно означает Близнец. Древнее предание именует его Иудой[23]. Фома изображен в Евангелии человеком, склонным к сомнениям, но в то же время глубоко любящим Иисуса. Как и Петр, он в трудную минуту, не колеблясь, выразил готовность идти с Ним на смерть[24].
Среди Двенадцати мы находим и мытаря, или габая, чиновника капернаумской таможни, собиравшей пошлины с проезжих. Христос призвал его вскоре после первых четырех учеников. У Марка и Луки мытарь назван Левием, а в первом Евангелии Матфеем. Между тем в Марковом списке апостолов Матфей стоит вместо Левия. Возможны два предположения: либо мытарь Матфей назывался Левием по принадлежности в священническому колену левитов, либо его имя было Левий, а Матфей (Матайя - дар Господень) - прозвище. В силу своей профессии он наверняка был образованнее других учеников. Это вполне согласуется с древним преданием, что именно Матфей первым записал арамейские "Логии", изречения Христовы, которые легли в основу первого Евангелия[25]. Сохранилось лишь одно свидетельство, характеризующее Матфея как человека. Он дружит со многими другими чиновниками и, когда становится последователем Иисуса, приглашает их к себе на пир, чтобы и они могли услышать слово Учителя.
Иаков, сын Алфея - вероятно, родственник мытаря[26]. Первые два Евангелия называют еще имя Леввея-Фаддея, который у Луки и в четвертом Евангелии заменен Иудой Иаковлевым. Последним в списках стоит Иуда, сын Симона, прозванный Искариотом, что, по-видимому, указывает на происхождение из южного города Кериота[27]. Все, кроме него, жили в Капернауме или окрестных городах и знали друг друга еще до призвания. Иуда среди них единственный чужак. Скорее всего, он присоединился к Иисусу во время Его путешествия в Иудею.
Загадка Иуды всегда вызывала споры и привлекала внимание, порой чрезмерное и неоправданное. Почему Иисус его избрал и ввел в число Двенадцати? Не значит ли это, что в душе Иуды было немало добрых зачатков? Естественно, он, как и другие, рассчитывал на "награду" в будущем, но ведь даже Петр, преданный и любящий, откровенно спрашивал Иисуса: "Вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам?" Разница заключается лишь в том, что Иуда, осознав тщетность своих надежд, утратит веру в Иисуса как Мессию и Посланника Божия. Отсюда останется один шаг до того, чтобы перейти в стан врагов Учителя. Однако неверно видеть в Иуде только циничного негодяя. Совершив свое страшное дело, он с ужасом поймет, что "предал кровь невинную"...
Впрочем, не только избрание Иуды может вызвать недоумение. Кажется, что никто из Двенадцати не был в состоянии понять Христа, как понял бы Его образованный и талантливый человек, вроде Павла. А подобных учеников Иисус без труда нашел бы в Иерусалиме (вспомним беседу с Никодимом). И это, безусловно, придало бы Его общине больший авторитет. Но Он остановился именно на "тех, кого избрал". Быть может, перед нами ее одна черта земного уничижения Спасителя? Но такой вывод будет поспешным. Случись по-иному, судьбе Евангелия грозило бы то, что произошло, например, с учением Сократа. Платон, пропустивший его через призму своего гения, так переосмыслил идеи Учителя, что от них осталась лишь тень, а в конце концов исчезла и она. Двенадцать же, мало способные к творческой переработке Евангелия, ограничатся тем, что дословно запомнят слова Учителя, как это было принято на Востоке. Именно благодаря им дух и в значительной мере буква Благой Вести будут донесены до нас чистым незамутненным источником.
x x x
Если Двенадцать были избраны по числу колен Израилевых, то Семьдесят апостолов указывали на традиционное число предков всех народов.
Из Семидесяти мы не знаем ни одного, хотя бы по имени[28]. Можно лишь строить догадки: не принадлежали ли к ним некоторые из учеников, упомянутых в Новом Завете и других ранних документах? Среди них Иосиф Варсава, Матфий, который позднее займет место Иуды, Юстус, Вартимей, исцеленный слепец из Иерихона, Клеопа, или Алфей, быть может - отец Иакова, Элеазар, или Лазарь, из Вифании, который именуется "другом" Христа, некий Иоанн, прозванный Старцем, и наконец Аристион[29].
Талмуд называет пятерых апостолов Иисуса: Матая, Никая, Тоду, Нецера и Буни[30]. Первые три, очевидно, - Матфей, Никодим и Фаддей; два последних не поддаются отождествлению. Быть может, они входили в группу Семидесяти. Интересно упоминание о Никодиме. Не говорит ли это, что он был ближе ко Христу, чем можно заключить из Евангелия? Кроме Никодима к тайным последователям Иисуса примыкал Иосиф Аримафейский, уважаемый член Совета, который впоследствии взял на себя печальную обязанность похоронить тело Распятого, а с Ним и свои надежды на близость Царства Божия...
Перечисляя учеников, нельзя обойти и женщин, "служивших" Иисусу. Некоторые из них принадлежали к состоятельным семьям и помогали маленькой общине материально. Это прежде всего Иоанна, жены Хузы, управителя дворца тетрарха Антипы, Саломия, мать Иакова и Иоанна, которая, вероятно, есть одно лицо с Марией Клеоповой[31]. Марию Магдалину часто смешивают то с сестрой Лазаря, то с блудницей из Капернаума, но для этого нет оснований. О прошлом Магдалины, жительницы прибрежного города Магдалы, сказано лишь одно: Господь изгнал из нее "семь бесов", то есть она была из числа исцеленных, которые последовали за Иисусом.
Сначала апостолами назывались, по-видимому, лишь те, кто выполнял особые поручения Христа, то есть Двенадцать и Семьдесят. Однако позднее титул этот стали понимать расширительно. Иногда так называли посланцев церквей, но чаще - всех тех, кто был свидетелем земной жизни Господа и пасхальных Его явлений[32]. Именно на этом основании Павел, которому Христос явился на пути в Дамаск, и считал, что по праву именует себя апостолом.
x x x
Но вернемся, однако, к Петру. Какое место занимал он среди Двенадцати? Во всех списках он назван "первым" - несомненно, в смысле какого-то старшинства. В Евангелиях нередко говорится об "учениках и Петре" и тем подчеркивается его особое положение. Оно было известно и жителям Капернаума. Сборщик церковной подати обращается именно к Петру, когда хочет получить деньги от назаретского Учителя. "Отдай им за Меня и за себя", - говорит Петру Иисус[33]. Он словно ставит сына Ионы рядом с Собой.
Обычно Петр спрашивает Наставника или отвечает Ему от лица апостолов[34]. Он просит изъяснить смысл притчи, уточнить значение тех или иных слов Господа. Вопрос: "Сколько раз должен я прощать брату моему?" показывает, что Петр хотел перевести Евангелие на привычный ему язык. Воспитанный в Законе, он не мыслит заповеди иначе, как в виде четкой регламентации.
В одном древнем тексте есть фраза Петра, которая, вероятно, была первоначально и в Евангелии. Когда Христос говорит: "Я посылаю вас, как овец среди волков", - апостол возражает с некоторой тревогой: "А если волки растерзают овец?", на что Господь отвечает: "Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить"[35]. И в других недоуменных вопросах Петра чувствуется сознание ответственности, которую несет старший.
Такова новозаветная традиция, таков и взгляд Отцов Церкви. По словам св. Кирилла Иерусалимского, Петр - "первоверховный в сонме учеников"[36]. А св. Иоанн Златоуст именует Петра "главой в лике апостольском"[37]. Этому как будто противоречит изображение Петра в Книге Деяний. Очевидно, что власть Кефы в первой общине никак нельзя назвать властью непререкаемого владыки. Однако в действительности противоречия здесь нет. Господь вовсе не наделил Симона правами "абсолютного диктатора". Он вообще строго запрещает Своим последователям принимать иную власть, кроме власти любви и служения. Он ясно предостерегает учеников от желания господствовать. Кем должен быть среди них первый, Христос покажет, омыв ноги апостолам. Петр после Пятидесятницы станет нести именно это смиренное первенство служения. Пользуясь своим авторитетом для дела Божия, он никогда не будет превращать его в духовное насилие над остальными.
Скала Церкви
Сначала у Петра и апостолов не было причин для тревоги за Учителя. Недовольство отдельных законников не могло внушать больших опасений. Напротив, в Капернауме Иисуса окружало уважение влиятельных людей. Начальник синагоги Иаир, царедворец Антипы Хуза, командир римского гарнизона относились к Нему с благодарностью и доверием. Но год спустя все изменилось. После того как тетрарх приказал умертвить Крестителя, Иисус с учениками вынуждены были покинуть Галилею.
Насыщение хлебами близ Вифсаиды весной 29 года становится поворотным пунктом, от которого идет путь на Голгофу. Если раньше Петр и ученики могли думать, будто Наставник лишь ожидает Своего часа, чтобы явить миру силу и славу Мессии, то теперь они стали догадываться, что намерения Его иные. Но какие? Спросить Его у них нехватает духа.
Желание толпы объявить Иисуса царем, казалось бы, - самый подходящий повод для начала мессианской борьбы с силами зла. Но вместо этого Учитель скрывается от народа. А когда люди находят Его, Он говорит такие слова, что даже многие ученики не выдерживают и покидают Его. Как можно слушать эти речи? Что за чудовищная мысль - предложить Себя, Свою плоть и кровь в качестве вечной пищи миру?
- Не хотите ли и вы уйти? - обращается Иисус к Двенадцати.
- Господи, - отвечает за всех Петр, - к кому мы пойдем? Ты имеешь слова жизни вечной, и мы уверовали и познали, что Ты - Святой Божий[38].
Однако веру их ждет еще одно испытание. Прежде Иисус проповедовал и исцелял. Был в центре народного внимания. Все говорили о Нем. Теперь же Он превращается в бездомного скитальца, почти беглеца; Он уводит учеников в чужую, языческую землю, живет там тайно, сторонясь молвы. Вот когда можно сказать: нет, Он не Мессия, а просто неудачливый вождь, который упустил благоприятный случай и в результате потерял все...
Ученики все еще не решаются заговорить с Ним об этом. Он же, конечно, видя, что творится в их душах, хранит молчание.
Но вот они снова в пределах Израильских. Настает время сделать окончательный выбор: либо расстаться с Ним, либо сжечь все мосты и идти за Иисусом в неизвестность...
И тогда Он прерывает молчание:
- За кого почитают люди Сына Человеческого?
Он имеет в виду и толпу у Вифсаиды, и многих, кто внимал Евангелию Царства или получал исцеление. Ученикам известно, что все они видят в Нем чудотворца, пророка - но не больше.
"А вы за кого Меня почитаете?" Между собой они уже не раз называли Его Мессией, а Нафанаил еще при первой встрече сказал: "Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев". Но тогда была пора надежд, которые теперь сильно поколеблены. Тем не менее Петр от лица всех ясно и твердо отвечает: "ТЫ МЕССИЯ, СЫН БОГА ЖИВОГО!.."
x x x
Сколько понадобилось сил, чтобы произнести такие слова! Ведь они означали: у Тебя нет ни воинов, ни богатства, ни могучих сподвижников; Ты Странник, Которому отовсюду грозит опасность, против Тебя вооружились власть имущие; Ты утомлен, обувь Твоя покрыта дорожной пылью, и все же - Ты Помазанник Божий! Анта Мешиха!..
Быть может, и сам Петр не понимает, как он набрался смелости сказать это. Ведь исцелений, проповеди, чуда с хлебами, даже невероятной встречи на ночном озере - всего этого мало. Не вернее ли согласиться с толпой, что перед ними оживший Илия? Откуда же в Симоне столько дерзновения? Здесь тайна, ведомая лишь тем, кто, встретив Иисуса, ощутил силу, идущую от Него...
Но какой смысл вложил рыбак в слова "Сын Бога Живого"? Ведь Он - не язычник, привыкший к мифам о божественных супругах и детях. С молоком матери впитал он веру в Бога непостижимого и единственного. Правда, Мессию иногда называли "сыном Божиим", но титул этот, довольно условный, применялся редко[39]. Помазанника именовали Избранным, Отраслью, сыном Давидовым, Сыном Человеческим. Почему же Петр предпочел назвать Иисуса Сыном Божиим? Быть может, так он пытался выразить то необыкновенное чувство близости к Богу, которое исходило от личности Учителя? Или это подсказали ему слова Христа об Отце, Которого никто не знает так, как знает Сын? Слово "сын" в еврейском языке означало причастность ("сын пророческий", "сын благословения". "сын гнева", "сын погибели"). В этом смысле существа ангельского мира именовались "сынами Божиими"[40]. Как бы то ни было, в исповедании Петра обрело форму сознание того, что в Учителе миру явлена Сама Божественная Тайна. Не богословские теории, а опыт общения с Иисусом Назарянином вдохновлял апостола, когда он, вопреки очевидности, воскликнул: "Ты Мессия, Сын Бога Живого!"
Это подтверждает и ответ Христа Симону:
Блажен ты, Симон Бар-Иона,
ибо не плоть и кровь открыли тебе это,
но Отец Мой, Который на небесах.
Иначе говоря, слова Симона Христос оценил как подвиг веры и дар откровения.
И Я говорю: ты Петр,
и на этой скале Я построю Церковь Мою,
и врата адовы не одолеют ее.
Я дам тебе ключи Царства Небесного;
и что ты свяжешь на земле,
то будет связано на небесах,
и что ты разрешишь на земле,
будет разрешено на небесах[41].
Вокруг этих слов и по сей день ведутся нескончаемые споры. Прежде всего необходимо отметить, что явственный отзвук арамейского языка свидетельствует, что обетование пришло из самых ранних пластов евангельского предания; считать его поздней вставкой нет веских причин[42]. Далее, если право "вязать и решить" дано и другим ученикам, то только Петру вручены ключи Царства. Это библейское выражение означает, что человек становится ответственным хранителем, попечителем, стражем[43]. Такое служение невозможно осуществить одними человеческими средствами, но подвиг Симона как земной ответ на божественное вопрошание - от этого не становится меньше. Он внял голосу Отца в тот момент, когда "плоть и кровь" умолкли, принял священный риск веры и поэтому стал скалой, на которой Мессия начинает воздвигать Свое Царство.
x x x
Мы не знаем, ответил ли что-нибудь сам Петр на речь Христа. Но, конечно, и он, и ученики почувствовали, как с их души спал груз сомнений, долго их тяготивший. Господь прежде никогда не объявлял Себя Мессией, даже и сейчас сказал об этом косвенно, но тем не менее Он принял Петрово исповедание. Словно Он хотел, чтобы люди сами произнесли нужное слово, сами узнали Сына Божия в Учителе из Назарета.
Как бы то ни было, дни недомолвок, вопросов, загадок, недоумений, казалось, отошли в прошлое. Он Тот, о Ком возвещали пророки! Пусть временно умаленный, Он скоро перестанет скрываться и умаляться; впереди Иерусалим: грянут трубы, сбегутся толпы, первосвященник торжественно выйдет из Храма, а язычники в страхе побегут из священного города...
И вдруг снова удар: Иисус к огорчению учеников строго запрещает им открывать людям тайну Своего мессианства. Значит, все будет по-прежнему!.. Но мало того, Он начинает говорить о вещах, с которыми они никак не могут примириться. Оказывается, в Иерусалиме Его ожидает не слава, но муки и смерть, а "восстанет" Он лишь "в третий день". О "трех днях" Иисус говорил и раньше. Они означали неопределенный срок испытаний. Так, по крайней мере, выражались пророки[44].
Петр больше не в состоянии выдержать. Ему представляется, что Иисус пал духом и слишком мрачно смотрит в будущее. Отведя Его в сторону, чтобы не смущать остальных, Симон "выговаривает" Учителю:
- Бог милостив к Тебе, Господин! Не будет этого с Тобою!
- Прочь от Меня, сатана[f]! Ты соблазн Мне, потому что думаешь не о Божием, но о человеческом, - повернувшись к Нему, говорит Иисус.
"Ты соблазн Мне!" Значит, и Сам Господь желал бы иного исхода Своего служения на земле (и разве не свидетельствует об этом Гефсиманская молитва?). Он скрыл от Себя - как от Человека - времена и сроки Конца, а быть может, и "три дня" для Него были также тайной? Иначе как понять Его томление? Как понять всю глубину Страстей? И мог ли Он желать, чтобы обетованное торжество Нового Завета стало трагедией Голгофы? Ведь Он хотел собрать верных, "как птица собирает птенцов под крылья", а нашел врагов и убийц...
Но не только Его ждет Голгофа. По Его словам, каждый, кто хочет быть Его последователем, должен "отречься от себя самого" и идти за Ним по крестному пути.
Конец, ставший началом
Как описать хаос противоречивых чувств, в которые ввергают Петра и учеников события весны 30 года? Злобные нападки на Учителя в Храме, уход за Иордан, а потом - то невероятное, чему они стали свидетелями в Вифании, воскрешение Лазаря. Но едва только их чаяния оживают, едва только им начинает казаться, что победа близка, как холодный ветер страха опять сгибает их. Радостное изумление, миг, когда можно вновь начать делить места у трона, затем - смертельная опасность, а потом снова - луч надежды.
Вся Галилея идет с ними на праздник! Старое забыто: угрозы книжников, колебания, сомнения. Люди, не боясь римлян и архиереев, открыто величают Плотника сыном Давидовым. Кричат "Осанна", словно видят победителя. Зачем же плачет Он, глядя на Иерусалим?..
Христос входит в Храм - как власть имеющий. Он Сын в Доме Отца. Никто не смеет противиться Ему, когда Он разгоняет бичом торговцев[45]. Саддукеи посрамлены Его ответами, фарисеи обращаются к Нему с льстивой вежливостью. Но чем ближе Пасха, тем явственней чувствуется атмосфера вражды. Христос не щадит вождей и духовных наставников. После Его обличений компромисс, на который в душе ученики, вероятно, надеялись, более невозможен.
Они ждали, что Новый Завет, принесенный Им, будет заключен торжественно, перед жертвенником, как некогда Моисей полагал основы Завета Старого. Но и тут ученики ошиблись. Все происходит в тайне. Словно заговорщиков отправляет Иисус Петра и Иоанна приготовить дом для трапезы. По условному знаку идут они за человеком, несущим кувшин. Ожидая нападения убийц, оба запасаются мечами... И не кровь, текущая с алтаря, знаменует Завет, а вино и хлеб Трапезы. Жертвой же будет Сам Господь. Прольется Его Кровь. Его плоть будет предана на смерть... "Делайте это в воспоминание обо Мне"... Значит, разлука близка! Близка гибель. Остается только любовь. Горе охватывает Петра, он говорит, что готов идти за Учителем в тюрьму и на смерть, не подозревая, как скоро окажется в тисках унизительного страха.
- Симон, Симон, вот сатана добился того, чтобы просеять вас, как пшеницу; но я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя, и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих.
Значит, ему предстоит еще "обратиться", покаяться после падения. Но это падение не зачеркнет того, что дано ему. Именно он как будущая Скала Церкви "утвердит" прочих апостолов.
x x x
И вот они "просеяны", проведены через страшное испытание. Гефсиманский сад. Сон, камнем навалившийся на них. Появление предателя с толпой вооруженных охранников... Петр и Иоанн, онемевшие, потерянные, идут во мраке по тропинке. Далеко впереди мелькают огни и видны силуэты людей. Это уводят связанным Того, Кого они надеялись видеть на престоле Давидовом. Голосов не слышно: стражники опасаются разбудить спящих горожан. Приказано сделать все быстро и осторожно.
Ворота архиерейского дворца. Иоанна здесь знают, ему удается проскользнуть в дом. А Петр остается во дворе, среди челяди у жаровни. Почему его не схватили в тот миг, когда он замахнулся мечом на Малха, слугу первосвященника? Наверное, боялись упустить в темноте Иисуса, и рыбаку удалось скрыться. А теперь он сам пришел к ним, он в их власти, если его узнают. И, конечно, происходит то, чего он боялся.
- Не ты ли был с Ним?
- Не я. Я не знаю этого Человека.
Подозрительные, пристальные, насмешливые взгляды. Крик петуха. Он уходит в ночь, заливаясь слезами, исчезает во тьме, чтобы появиться только в пасхальное утро.
x x x
Где же был Петр в момент смерти Христовой? Где прятались остальные ученики? Бежать из города они не могли: настал субботний покой, начинавшийся с вечера пятницы. Идти в тот дом, где Учитель в последний раз "пил от плода виноградного"? Их наверное всюду разыскивают и легко там найдут. Оставалось затеряться среди бесчисленных паломников, наводнивших столицу, и ждать. Ждать чуда? Ждать, что в последний миг силы небесные опрокинут ряды солдат и вознесут над толпой Сына Человеческого? Однако ничего этого не произошло. Только солнце скрылось за густыми тучами и дрогнула земля. Но ведь это бывало в Иерусалиме не раз. А Он умер. Конец всем надеждам. Рухнуло здание веры, для которого Петр должен был служить опорой.
По всем признакам, ученики прятались вместе. О чем говорили они между собой в ту долгую томительную субботу и последующие дни? Наверное, сетовали, как те двое: "Мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля". А Он не смог спасти даже самого себя, как злорадно говорят Его враги. Если бы Его побили камнями, как побивали пророков! Но Бог отвернулся от Него, и Он умер смертью, которая означает проклятие: "Проклят всякий повешенный на дереве". Он - повешенный и поэтому осужден на небе и на земле. В довершение всего даже Его тело лишили почетного погребения. Кто-то похитил тело: женщины видели пустую гробницу...
Правда, некоторые из них прибежали - полубезумные - и говорят, что видели Его живым. Но мало ли что может показаться женщинам, пережившим отчаяние.
Две недели спустя Симон с друзьями вернулся в Капернаум. Там его ждали насмешки и осуждение, а может быть, сочувствие: теперь все были уверены, что рыбак, наконец, забудет об этом самозванном Мессии из Назарета. Однако Петра невозможно было узнать, словно он пережил не позорный конец своего Учителя, а триумф. То, что он рассказывал, казалось невероятным. Симон утверждал, что ему явился Иисус[46]. И не ему одному, а многим другим галилеянам.
Пустой гроб означал совсем не то, что им вначале думалось...
x x x
Пасхальная суббота и следующий за ней "первый день недели" как бы символизируют всю многовековую историю Церкви. Гибель надежд, падение на дно, беспросветность. И внезапный свет. "Мир вам!" Он стоит среди них, Он побеждает и торжествует: конец становится началом. Пройдя через долину смерти и "сени смертной", Он вновь с ними - с теми, кто отдал Ему свою любовь. Они еще не верят, они в ужасе, словно увидели призрак. Но Он садится за стол и ест среди них, преломляя хлеб, как бывало...
А потом - путь в Галилею, где не только их родные края, но и их духовная родина, где они впервые услышали таинственные слова о приходе Царства Божия.
Им не нужно больше ходить за Ним, искать Его. Он Сам находит их, Сам является им неожиданно и поразительно, как победивший время и пространство: "Дана Мне всякая власть на небе и на земле". И раздвигаются горизонты мира. Он зовет их в дальнюю дорогу. До края земли понесут они слово Евангелия, понесут не только слово Иисусово, но как бы Его Самого, открывая перед народами радость любви Божией, явленной во Христе.
Не забыт и Петр. Не забыто данное ему обетование. Пусть он оказался слаб и малодушен, но дар Божий неотменим. "Паси агнцев Моих". Паси - не значит властвуй, но - люби, храни, заботься. Симон Бар-Иона прощен, и ему вновь вверяются Ключи Царства. Как в день призвания, он снова слышит: "Следуй за Мной". Через свою голгофу к вечному Свету.
Тайна Царства
За короткое время к ученикам примыкают сотни человек. И уже не только слово апостолов, но и явления Самого Воскресшего укрепляют в них веру.
Люди, воспитанные на Библии, - они не привыкли пассивно внимать Откровению. Их первая мысль: "что же нам делать?" И словно в ответ на этот вопрос ученики слышат: "Вы будете Моими свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее, и Самарии, и до края земли". Свидетели... Так названы у пророка Исайи те, кто понесет свет истины всем народам[47]. Начать же нужно с мессианского града. Там Дух Господень укажет им путь.
Поэтому перед праздником Пятидесятницы Петр и с ним немалое число галилеян идут в столицу, куда уже начинают стекаться паломники.
И там они вновь видят Его, и Он говорит с ними...
x x x
Св. Лука пишет, что в дни Своих явлений Христос учил апостолов о Царстве Божием[48].
Почему именно о Царстве? Очевидно, оно еще остается для них камнем преткновения. В пророчествах сказано, что приход Мессии возродит народ Божий, изменит мир, перевернет все законы природы[49]. Сказать иудею, что Мессия уже пришел, значит сказать, что наступил конец света. Но жизнь протекает по-старому: так же восходит солнце, так же мерцают звезды в ночном небе; люди занимаются повседневными делами, а на святой земле хозяйничают неверные. Это противоречие с Библией тревожит учеников. "Господи, спрашивают они, - не в это ли время восстанавливаешь Ты царство Израилю?"
Прямой ответ им не дается, но косвенные свидетельства как бы приоткрывают завесу над тайной Царства Божия. Когда оно наступит окончательно, тогда, как и предсказывали пророки, придет конец всему, что противилось воле Творца. Установится полная гармония между Ним и миром, Им созданным. Но всеобщее обновление еще впереди, а до той поры Царство Божие возрастает на земле "неприметным образом". Мессия должен быть взят от среды людей; тем не менее Он, Его Дух, останется среди них, действуя тайно и явно. Его апостолам надлежит возвещать Благую Весть, ожидая Его прихода "в силе и славе", с таким же терпением, как ждали Его первого явления их предки...
Познание грядущего неизбежно возносит человека над временем: оно как бы сжимается, уступает место вечному. Так произошло и с учениками. Хотя Христос запретил им гадать о "временах и сроках", но им - очевидцам небывалого чудилось, что День свершения совсем близко. Они буквально жили этой надеждой, которая владела Церковью почти все первое столетие ее существования. Эсхатология станет своеобразной формой для выражения чувства непосредственной близости Иисуса, близости Бога. Недаром слово Парусия, которым обозначено в Новом Завете второе пришествие Господне, переводится и как "пребывание", "присутствие".
Глава вторая
"В СИЛЕ ДУХА"
Иерусалим, 30-35 годы
Община в Иерусалиме
Веллей Патеркул, бывалый ветеран и приближенный Тиберия, сидя в своей библиотеке, заканчивал книгу, посвященную истории Рима. В ней он обозревал путь, который - через войны и революции - привел город на семи холмах к положению мировой державы. Веллей не скупился на похвалы Августу и его преемнику за то, что они "возродили старинные обычаи", укрепили законность и на долгие века принесли Риму славу. Историк был уверен, что главное в жизни людей решается на полях сражений и в кабинетах политиков. Ему и в голову не могло прийти, что в тот самый момент, далеко в Иерусалиме куется нечто новое - и кем? - горсткой ремесленников и рыбаков с Тивериадского озера...
Даже там, на окраине империи, в этом странном восточном городе, их не считали заслуживающими внимания. Месяц назад расправа над их Учителем, казалось, покончила с очередным мессианским движением. Первосвященник Иосиф Кайафа был на этот счет вполне спокоен, несмотря на фантастические слухи, которые одно время ходили по Иерусалиму (но чего только не говорят в суеверной толпе?). Понтий Пилат сразу же после Пасхи вернулся в Кесарию и погрузился в дела; забот и беспокойств у него хватало - инцидент с "Царем Иудейским" очень скоро стерся у него из памяти...
Между тем квартал в западной части города, где среди друзей, родных и новых единоверцев поселился Петр с учениками, жил своей, особой жизнью. Это была как бы большая семья, имевшая "одно сердце и одну душу".
Согласно Деяниям, в Иерусалим прибыло около ста двадцати галилеян. Возможно, их было и больше, но, по традиции, это число считалось минимальным для создания отдельной общины[1]. Таких братств, или хавурот (товариществ), объединявшихся для молитвенных трапез, в Палестине и за ее пределами существовало много. Церковные и гражданские власти относились к ним вполне терпимо.
Степень обособленности общинников была разной, некоторые, как, например, обитавшие у Мертвого моря, почти совсем порвали связь с остальным миром; но ученики Христовы, которые получили прозвище ноцрим, назаряне, не подходили ни к одной из категорий[2]. Это не была просто община набожных людей, и в то же время они не собирались изолировать себя от Храма и отеческой Церкви.
Их желание остаться в ней нельзя рассматривать как инерцию, которую следовало преодолеть. Ведь отход от Ветхого Завета означал бы для учеников отход от Самого Господа, Который жил и учил на основе богооткровенной веры. Сам приход Его был исполнением библейских обетований. Апостолы надеялись, что установленный Им Новый Завет за короткое время распространится на весь народ Божий. И даже после того, как этого не случилось, Церковь сохранит прочную связь с наследием Израиля через Предание и Библию.
Каждый наставник имел в городе излюбленное место, где молился и вел беседы. Так, глава фарисеев раббан Гамалиил сидел у лестницы, ведущей на храмовую гору. Симон Бар-Иона и пришедшие с ним последовали этому примеру. Свой выбор они, естественно, остановили на крытой галерее Соломонова портика, где прежде часто проповедовал Христос[3].
С самого начала собрания назарян приобрели особенность, отличавшую их от прочих хавурот. Если в синагогах мужчины молились отдельно, а раввины не допускали женщин в свои школы, то апостолы не хотели нарушать волю Господа, Который всегда был окружен не только учениками, но и ученицами. Поэтому по домам верные молились вместе, как бы предвосхищая слова св. Павла: "во Христе нет ни мужского пола, ни женского".
Мариам, Мать Господа, забота о Которой была возложена на Иоанна Зеведеева, окружало благоговейное почитание, хотя Она по-прежнему смиренно держалась в тени. Этим объясняется двойственность Ее образа в Новом Завете. С одной стороны, там Она - Избранница Божия, "благословенная среди женщин", а с другой - таинственная Незнакомка, о Которой известно очень немногое. Словно Она Сама упорно избегала человеческой славы...
Но, несомненно, впечатление, оставленное Ее личностью, было огромным. Этим объясняются легенды, которые окружили имя Марии уже в первых поколениях христиан[4].
Как и в дни Пасхи - горькие и радостные - с Ней были неразлучны Ее сестра и Саломия, Мария Магдалина и другие галилеянки. Все они последовали в Иерусалим с апостолами. Но вскоре следы их теряются. Быть может, некоторые из этих женщин - хранивших такие удивительные воспоминания - продолжали свое скромное служение в общине, большинство же, вероятно, вернулось в Галилею. Кто были люди, слушавшие их рассказы об Учителе? Кого согревал огонь их веры? Этого мы не знаем. Дело Божие часто совершается неведомыми путями и через незаметных людей...
Среди назарян неожиданно появились и "братья Господни" - Иосиф, Симон, Иуда и - старший - Иаков. Прежде, когда Иисус начал проповедовать в генисаретских городах, родные считали Его безумцем[5]. Но сейчас все изменилось. Есть достоверное свидетельство, что Воскресший "явился Иакову". По преданию, это произошло в Иерусалиме, куда он пришел на праздник. Вероятно, и другие братья видели Его в послепасхальные дни. Во всяком случае, с какого-то момента они поверили, что из их рода действительно вышел Служитель Божий[6]. Они бы могли о многом поведать из жизни Иисуса в Назарете, но делали это очень неохотно. Скорее всего, им было неприятно вспоминать о днях своего неверия, да и кроме того, взоры всех были прикованы не к прошлому, а к грядущему. Братья Господни вместе с женами и детьми присоединились к мессианской Церкви и быстро завоевали авторитет.
Однако инициатива в делах общины принадлежала пока не им, а Бар-Ионе, который сознавал ответственность возложенного на него служения. Он помнил, что говорил Господь о призвании Двенадцати, которым при наступлении Царства Божия надлежит играть роль патриархов - основателей истинного Израиля, Церкви Нового Завета. Но библейское число было нарушено: один из них отпал, соединился с врагами Иисуса, а потом исчез. Было известно, что Иуда погиб (хотя молва изображала его смерть по-разному)[7].
Поэтому Петр на одном из собраний объявил, что необходимо найти другого человека на место предателя. Апостол предложил заменить его учеником, который следовал за Иисусом с первых дней и видел Его воскресшим. Как ни странно, оказалось, что по этому признаку подходят только двое - Иосиф Варсава и Матфий. Другие возможные кандидаты, видимо, остались в Галилее.
Желая решить, на ком из двоих остановиться, прибегли к ветхозаветному обычаю: бросили жребий, молясь, чтобы Бог Сам указал достойнейшего. Жребий выпал Матфию, и он был "сопричислен" к Двенадцати[8].
Этим актом апостолы засвидетельствовали свою веру в обетование Христово о них.
Огонь Пятидесятницы
В Иудее стояло лето. Виноград еще не созрел, но нивы в окрестностях Иерусалима уже пожелтели. Шли к концу недели, предварявшие Шавуот - праздник Пятидесятницы. В этом году он падал на 29 мая.
Торжества издавна были приурочены к началу уборки пшеницы; в Храме перед алтарем священники клали жертвенные хлебы, испеченные из зерна нового урожая. Но помимо этого в день Шавуот вспоминалось дарование Закона. Раввины говорили, что глас Божий звучал с Синая на семидесяти языках, по числу народов земли[9]. И словно в подтверждение этой легенды Иерусалим во время праздника поистине становился многоязычным. Сюда собирались представители "всего Израиля" с разных концов света, а также разноплеменные прозелиты. Иные богомольцы не покидали Иерусалим со дней Пасхи.
Праздничное воодушевление царило и среди назарян. Все они были полны радости и надежды, уверенные, что Бог предназначил их для великого свидетельства. Пестрые толпы, запрудившие улицы, напоминали им о призыве Воскресшего идти "до пределов земли". Ждали только веления Духа Божия, Который был обещан им как новый Предстатель и Заступник. Воскрешенный Богом Мессия утешил их в печали и сказал, что пошлет им "другого Утешителя"[10]. Некогда Дух превращал провидцев в уста Сущего. Теперь и на них, смиренных "бедняков Господних", будет излита сила Духа, чтобы они могли стать благовестниками Иисуса...
Ночь Пятидесятницы полагалось проводить за чтением Писания. Наверняка и прежде верные в своем кругу читали Слово Божие, отыскивая там указания на Христа. Но теперь каждое событие Его жизни, Его смерть и воскресение обретали новую перспективу в свете пророчеств. Быть может, в их распоряжении были и небольшие сборники мессианских текстов: такие книги в то время уже существовали, в частности - у ессеев[11].
С наступлением праздничной ночи апостолы читали и молились в горнице главного дома их собраний. Жилище это принадлежало, по-видимому, иерусалимлянке Марии, матери Иоанна Марка (позднее спутника Петра и Павла).
Приближался рассвет... Внезапно что-то произошло со всеми присутствующими. Словно небесный огонь пронизал их...
Это было подобно тому, что случалось с пророками в момент их призвания. Такой опыт, ни с чем не сравнимый, может быть описан только "иконными" подобиями. Поэтому евангелист Лука, говоря о схождении Духа Святого, пользуется библейскими символами Богоявления: "шум как бы от несущегося сильного ветра", "разделяющиеся языки как бы огненные"...
Посторонние же наблюдатели могли видеть только, как толпа галилеян, которых было легко узнать по гортанному говору, вышла из дома и, громко славя Бога, направилась в Храм. Там, стоя среди колонн Соломонова притвора, они продолжали молиться и петь.
Такое открытое проявление чувств было принято на Востоке. Но все же галилеяне привлекали внимание многих. Их восторженное славословие разрывало рамки языка; казалось, они говорили на неведомом наречии. И что поразительно, этот лепет экстаза стал внятен тем людям, сердца которых были открыты. Они понимали - понимали, хотя многие из них давно забыли родной язык, живя вдали от Иудеи. Для скептиков же чудо, как всегда, оставалось закрытым. Они презрительно насмехались, говоря, что галилеяне просто-напросто пьяны...
x x x
Установить в деталях, что произошло утром Пятидесятницы 30 года, едва ли возможно. Св. Лука лишь передает сказание о событии, бывшем за полвека до того, как он писал свою книгу. Что, например, означает "говорение иными языками"? Трудно усмотреть в этом дарование апостолам постоянной способности владеть языками других народов[12]. Более правдоподобно, что евангелист описывает случай глоссолалии, говорения "глоссами". Так в древности называли речь, пересыпанную архаическими и чужеземными словами, а также неологизмами, речь, которая звучала у людей, охваченных экстатическим состоянием[13]. Тогда становится ясным, почему учеников сочли пьяными: ведь и апостол Павел говорил, что для случайно зашедших на собрание "говорящие языками" могут выглядеть, как безумцы[14]. Но это лишь внешняя сторона явления. Важно другое: многим, причем не знавшим арамейского, необычное славословие апостолов было понятно. Весть шла от сердца к сердцу, минуя языковые барьеры. В этом феномене как бы предчувствовался всемирный дух Евангелия, который преодолеет границы стран и племен.
Но почему Лука все-таки описывает событие Пятидесятницы как уникальное? Он должен был хорошо знать, что глоссолалия в христианских общинах нередко сопровождала молитву. Значит, не в самом "говорении языками" заключалось чудо. Кроме того, в церквах Дух обычно сходил лишь на тех людей, на которых апостолы возлагали руки. Здесь же сила Божия действовала без посредников. Чудо заключалось и в полном перерождении учеников, которое сделало их - еще вчера боязливых и нерешительных - отважными благовестниками Мессии.
Нужно было особое излияние Духа Христова, чтобы дать зародившейся Церкви начальный импульс движения, неодолимую мощь. Без этого воздействия стремительное растекание ручьев новой веры было бы невозможным. За два-три десятка лет Благая Весть разнеслась от Азии до Гибралтара - вот зримый и очевидный результат творческого излияния Духа. И еще: настоящее свидетельство прозвучало только тогда, когда умолкли "неведомые языки"...
Свидетельство Петра
Петр поднимается на возвышение. Толпа затихает. Десятки глаз впились в него - с изумлением, тревогой, вопросом. Рыбак и прежде говорил с народом по велению Учителя. Но здесь не галилейская деревня, а мировая столица Израиля; люди приехали сюда из далеких славных городов. Его могут услышать знаменитые книжники. Однако это уже и не тот Симон, каким он был прежде. Сначала он кажется маленьким на фоне огромных зданий и массы народа. Но вот он как бы вырастает, голос его властно гремит под сводами портика, словно перед толпой - опытный народный трибун. Словно в Иерусалим внезапно явился древний провидец.
Речь его ясная и мудрая, в ней нет и следа безумия[15]. С улыбкой отклоняет он обвинения: напрасно думают, будто они пьяны, эти галилеяне. Какой набожный человек осмелится пить теперь, в девять утра, в благословенный час молитвы? Нет, - и он снова становится серьезным, совершилось нечто таинственное. Ведь издревле было обещано, что в дни Мессии Дух Господень изольется не только на пророков, а на каждого, кто имеет истинную веру. Ныне обетование начало сбываться. Люди из Галилеи стали пророками, в них говорит Сам Господь...
- Мужи израильские! - торжественно продолжает Бар-Иона, - выслушайте эти слова: Иисуса Назарянина, Мужа, Богом отмеченного для вас силами, и чудесами, и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, - как вы сами знаете, - Его, преданного, по определению и предведению Божию, вы, пригвоздив руками беззаконных, убили. Бог воскресил Его, разрушив узы смерти, потому что она не могла Его удержать...
Петр снова ссылается на Писание и заканчивает речь грозными словами:
- Итак, твердо знай, весь дом Израилев, что того Иисуса, Которого вы распяли, Бог сделал Господом и Мессией.
Апостол умолкает. Несколько мгновений над толпой царит гнетущее молчание. Если этот человек прав, то совершившееся - нелепо, страшно. Вряд ли многие из стоящих здесь видели Назарянина, но сколько было таких, что могли слышать о Нем во время Пасхи. Казнь галилейского Учителя оставила их равнодушными. Теперь же они верят Его апостолу. Принимают его слово сразу, не колеблясь. Они покорены не богословскими доводами, а силой, исходящей от этого человека, похожего на Амоса и Исайю. Для них ясно, что через него к ним обращается Сам Бог.
- Что нам делать? Что делать, мужи братья? - раздается хор нестройных голосов.
- Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Мессии для отпущения грехов ваших, и вы получите дар Святого Духа. Ибо для вас обетование и для детей ваших, и для всех дальних, кого ни призовет Господь Бог наш.
Никто не удивляется. Омовение, ритуальное погружение в воду, давно уже стало общепринятым знаком начала пути в новую жизнь. Его практиковали многие наставники, в том числе и Иоанн, приходивший из пустыни...
Все происходит непостижимо быстро. Толпы людей, предводительствуемые Петром, спускаются к каменной аркаде, где ручей образует Силоамское водохранилище. Оно разделено на две половины - мужскую и женскую. Апостолы крестят всех кающихся. Идут длинные вереницы паломников. Некоторые принимают крещение прямо в Храме, в бассейне "микве", устроенном для омовений. К вечеру число неофитов достигло трех тысяч человек...
Казалось бы, странная проповедь и загадочное обращение. Симон почти ничего не говорит о сути Евангелия. Но ведь апостолы вовсе не считают себя проповедниками новой религии, и Сам Христос не внушал им такой мысли. Даруется Новый Завет, уже предсказанный в Ветхом. И слушатели их - отнюдь не язычники, а люди, наставленные в Слове Божием. Они хорошо подготовлены всем тем, чему научил их Закон. Они верили в Мессию, не зная Его. Теперь Он открылся им через галилеянина Бар-Иону, в словах которого воистину - сила Духа Божия.
Это отнюдь не случайный взрыв энтузиазма. Богомольцы не расходятся. Они готовы слушать. День за днем они с жадностью внимают Симону и другим апостолам. Они узнают, что Царство Божие уже пришло, что Спаситель принес им примирение с Богом, Он ждет от них чистого сердца и сострадания друг к другу, Он скоро явится, чтобы судить живых и мертвых...
Кайафе, разумеется, донесли о случившемся, да и сам он мог заметить, что происходит что-то неладное. Но праздник, собравший в городе столько народа, был опасным временем для крутых мер. Поэтому на первых порах члены Синедриона заняли выжидательную позицию. Они надеялись, что скоро беспокойные галилеяне и их взбудораженные сторонники покинут столицу. А потом волна энтузиазма спадет.
Но расчеты властей не оправдались.
x x x
Христос говорил ученикам, что, если они будут иметь веру, они сотворят знамения большие, чем творил Он Сам[16]. Сила Духа не только в слове, но и в деле. Ученики осознали это не сразу. Все началось с того дня, когда Петр и Иоанн встретили у ворот Храма нищего калеку. Тот попросил у них милостыню. Помогать страждущим было заветом Учителя, и Симон дерзновенно сказал:
- Серебра и золота у меня нет. А что имею - даю тебе: во имя Иисуса Мессии, Назарянина - ходи.
И с этими словами он поднял нищего. "И тотчас, - пишет Лука, укрепились ступни его и суставы, и вскочив, он стал на ноги и начал ходить, и вошел с ними в Храм, ходя и скача и хваля Бога". В притворе Соломоновом исцеленный не отходил от апостолов. С ужасом и восторгом окружил их народ, а Петр вновь возвысил голос, обращаясь к толпе:
- Мужи израильские, что вы удивляетесь этому? Или что смотрите на нас, словно мы собственной силой или благочестием сделали так, что он ходит? Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Служителя Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись перед лицом Пилата, когда тот решил отпустить Его. Отреклись же вы от Святого и Праведного и, как милость, выпросили себе убийцу, а Начальника жизни убили - Его, Которого Бог воздвиг из мертвых, чему мы все свидетели. И по вере в имя Его, Его имя укрепило человека, которого вы видите и знаете... И теперь, братья, знаю, что вы поступили по неведению, как и начальники ваши. Бог же, как предвозвестил устами пророков пострадать Помазаннику Его, так и исполнил. Итак покайтесь и обратитесь, чтобы изглажены были ваши грехи, чтобы пришли времена прохлады от лица Господа, и чтобы послал Он предназначенного вам Мессию Иисуса, Которого небо должно было принять до времен восстановления всего...
И снова радость, восторг, раскаяние, и снова сотни крещеных...
x x x
Говоря с народом, Петр привел слова из Торы, где было предсказано явление великого Пророка, как бы нового Моисея. И вообще все, что он возвещал об Иисусе, еще не содержало идеи Богочеловечества. Лишь позднее новые откровения и раздумья над словами Учителя, тщательно сохранявшимися Преданием Церкви, приведут к более глубокому пониманию тайны Мессии. Лука беспристрастно передает эту особенность первоначальной проповеди апостола. И все же нечто от этой тайны уже брезжило в наименовании Иисуса Мараном, Господом. Это слово, как и "Сын Человеческий", имело двойной смысл. Оно означало не только "господин", но и Бог. Именно словом "Господь" было заменено в Библии священное Имя Всевышнего[17]. Точно так же, когда Петр называл Иисуса "Святым и Праведным", когда говорил о силе Его имени, он сознательно или невольно говорил о Нем, как о Личности сверхчеловеческой[18]. Народу и самим апостолам надлежало лишь постепенно готовиться к восприятию последней истины о Мессии. Ведь у пророков Богоявление и приход Избавителя были двумя разными событиями[a]. Требовалось время, чтобы понять, как они соединились в лице Учителя из Назарета, Мессии и Сына Божия...
Первые испытания
Как и следовало ожидать, исцеление, совершенное апостолом, произвело в городе еще больше шума, чем его проповедь. "На улицы, - пишет Лука, выносили больных и клали на носилках и кроватях, чтобы, когда Петр проходил, хотя бы тень его осенила кого-нибудь из них". Власти с беспокойством осознали, что повторяется история Назарянина. Нужно было действовать без промедления.
Верховный трибунал, Синедрион, находился в руках саддукейской партии представителей высшего духовенства и знатных граждан. Они подозрительно смотрели на все религиозные новшества, к которым относили и веру в грядущее воскресение мертвых. Саддукеи неплохо ладили с римской администрацией, стремясь при этом подавлять все мятежные настроения в народе. Именно они осудили Иисуса и выдали Его прокуратору. Теперь, видя, что ученики Распятого вновь начинают "сеять смуту", первосвященник приказал Петра и Иоанна взять под стражу.
Смелые ответы галилеян, "людей некнижных и простецов", удивили Кайафу.
- Справедливо ли слушать вас больше, чем Бога? Мы не можем не говорить о том, что видели и слышали, - сказали они первосвященнику.
Хотя праздник прошел и люди стали разъезжаться, Кайафа все еще побаивался народа. Поэтому он, пригрозив, отпустил апостолов. Но скоро он пожалел об этом и снова отдал приказ об аресте.
Лука пишет, что "ангел Господень" освободил Петра и Иоанна из тюрьмы и они сами добровольно отправились в Синедрион предстать перед старейшинами. Было ли то в прямом смысле чудесное освобождение, или двери тюрьмы тайно открыл кто-нибудь из людей, сочувствовавших проповедникам[19], - как бы то ни было, на сей раз они знали, что им грозила серьезная кара. Кайафа обвинил их в подстрекательстве к бунту:
- Вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека.
"Тот Человек". Так, не упоминая имени Иисуса, будут отныне называть Его противники назарян в Иудее[20]. Кайафа опасался, что речи о Мессии и исцеления вновь напомнят о Нем и могут обратить негодование толпы против законной власти. Но время, когда Петр, дрожа, прятался во дворе Кайафы, миновало. Апостол твердо стоял на своем:
- Повиноваться должно Богу больше, чем людям.
Поддержка пришла с неожиданной стороны. На защиту галилеян встали фарисеи в лице их вождя, раббана Гамалиила. О нем впоследствии говорили, что с его смертью "исчезло благоговение перед Законом и перестали существовать воздержание и чистота"[21]. Фарисеи, вопреки распространенному взгляду, не были сплошь заклятыми врагами Христа. Среди них было немалое число Его тайных и явных последователей[b]. А старая их распря с саддукеями лишь усилила желание Гамалиила освободить Петра и Иоанна. Он заявил, что об истинности нового учения может судить только Бог. Уже не раз являлись сектанты и обманщики, которые выдавали себя за посланцев Неба, но все они были скоро забыты.
- И теперь говорю вам, - сказал раббан, - отстаньте от этих людей и пустите их. Ибо, если от людей начинание это, или дело это, - оно будет разрушено. А если от Бога, то вы не сможете одолеть их. Как бы вам не оказаться и богоборцами.
Совет мудрого фарисея заставил многих задуматься. Тем более, что Кайафа понимал: едва ли Пилат еще раз уступит и санкционирует новые расправы.
Петр и Иоанн были наказаны тридцатью девятью ударами бича; согласно закону, это означало, что дело исчерпано и человек прощен[22]. Жестокое бичевание не сломило апостолов; они шли к братьям, "радуясь", как пишет Лука, "что были удостоены понести бесчестие за имя Господа Иисуса". Синедриону же оставалось ждать, как дальше будут развиваться события.
x x x
Однако угрозы властей не были еще главным испытанием для Церкви. Самое трудное было организовать и направить жизнь новообращенных, которых насчитывалось уже несколько тысяч. Большая часть галилеян и присоединившихся к ним не имела в Иерусалиме ни постоянного крова, ни заработка. Покидать город апостолы не хотели. Есть предание, что Сам Господь велел им оставаться там двенадцать лет[23]. В любом случае, они не могли бросить крестившихся на произвол судьбы. Приходилось и наставлять их, и поддерживать, и заботиться об их пропитании. Ни опыта, ни особых талантов ученики не имели. Все делалось силой Духа, чудом. Одним из таких чудес оказалась любовь. Крепкие сердечные узы соединяли верующих. Они были не просто "единомышленниками", а братьями и сестрами. Каждый был готов поделиться последним. Кто побогаче продавал имущество или землю и нес вырученные деньги апостолам, в общую казну. Другие предоставляли свои дома, кормили самых бедных. Разумеется, таких людей было меньшинство, но в материальном отношении община держалась на них. Особенно много сделали для нее Мария, мать Марка, которую Петр любовно называл "своей матерью", и ее родственник Иосия Варнава, левит, приехавший с острова Кипр. Это был человек возвышенной, благородной души, позднее ставший другом Павла. Его называли "сыном утешения". От него Лука мог слышать рассказы о первых годах Церкви в Иерусалиме.
Среди этих преданий евангелист приводит одно - печальное, как бы показывая, что община не состояла только из идеальных людей. Некие Анания и Сапфира, желая прослыть благодетелями Церкви, принесли Петру деньги, вырученные от продажи имения. По их словам, они отдали все, чем владели. В действительности же часть серебра супруги утаили. Придя к Петру, Анания ожидал, что ему воздадут почести, как Варнаве, но вместо этого апостол, проникнув в мысли обманщика, сурово обличил его. Предание гласит, что жертва честолюбия, Анания, а за ним и его жена, были настигнуты внезапной смертью[24]. Возмущение апостола Петра не было случайной вспышкой гнева. Передавая его грозные слова, Лука дает почувствовать, как болезненно переживала Церковь измену идеалу. Ведь Анания и Сапфира "солгали Духу Святому", который жил в ней...
Обращает на себя внимание и упрек Петра: "Вырученное продажей не в твоей ли власти было?" Другими словами, жертвы, приносимые апостолам, являлись добровольными. Никакого жесткого устава - вроде Кумранского который бы требовал обязательного отказа от собственности, в Церкви не было. Иерусалимская коммуна ценила лишь свободное проявление братской любви.
x x x
На чем же держалось это удивительное духовное единство, которое так восхищало автора Деяний в Иерусалимской общине? Были и общие молитвы, и беседы, и чтение Слова Божия, и проповеди, и взаимопомощь, и совместный труд, но в центре всего стояла Трапеза Нового Завета. Она вошла в жизнь верных как нечто новое, хотя и облеченное в привычные формы[25]. Посещая Храм, назаряне имели при этом уже свое собственное священнодействие, заповеданное Господом.
Вечерами все собирались по домам; торжественно, как на Пасху, преломлялся Хлеб, звучала благодарственная, евхаристическая молитва, напоминавшая о страстях Христовых; из рук в руки передавалась Чаша... И тогда Сам Мессия входил в круг учеников, словно в те дни, когда Он был среди Двенадцати в ночь перед Голгофой. Они жили Им и в Нем. Не "память о великом Человеке", Которого больше нет, соединяла их, а Его реальное, таинственное присутствие. Обетование "Я с вами" не обмануло. Он воскрес, чтобы остаться с ними. На этой встрече с живым Сыном Человеческим, Который грядет, но и Который уже здесь, среди людей, стояла отныне и будет всегда стоять Его Церковь, Церковь Нового Завета.
Глава третья
ПЕРВЫЙ МУЧЕНИК И ПРИЗВАНИЕ САВЛА
Иерусалим - Дамаск, 35-37 годы
Эллинисты
Уже в день Пятидесятницы среди крестившихся оказались уроженцы стран рассеяния. К тому времени они составляли бо'льшую часть израильского народа. Из семи или девяти миллионов евреев, населявших Римскую империю, в Палестине жили - по самой завышенной цифре - лишь полтора-два миллиона человек[1].
В античную эпоху два народа - греки и иудеи - выбрали себе судьбу странников. И тем и другим скромные пределы их бедной земли давно стали тесными. Греков можно было встретить от Атлантического до Индийского океана; точно так же и евреи селились по всему Средиземноморью и дальше на восток, вплоть до Парфии. Пути их караванов и места поселений почти всегда совпадали.
Живя рядом с эллинами, иудеи восприняли многие элементы их цивилизации. Тех, чьим родным языком стал греческий, называли эллинистами. Но библейскую веру они сохраняли и стремились хоть раз в году посетить Храм; а иные, приехав в Иерусалим, навсегда оставались на родине предков. Однако раствориться среди местного населения эллинистам мешало плохое знание отеческого языка. К ним относились полупрезрительно, снисходительно, поэтому они предпочитали жить в особых кварталах и иметь собственные синагоги. Среди нескольких сот молитвенных домов столицы немалое число принадлежало выходцам из Египта (Александрии и Кирены), Антиохии и Малой Азии. Особую группу составляли либертинцы, потомки римских вольноотпущенников[2].
Все эти люди читали Писание в греческом переводе, держались многих обычаев, усвоенных на чужбине, а самые образованные были причастны философии и литературе, которая возникла в итоге сплава иудейства с эллинством.
x x x
Вхождение эллинистов в Церковь явилось важным событием. Породив немало трудностей, оно в то же время расширило умственный горизонт общины и внесло в нее новые веяния.
Главная трудность заключалась в том, что люди из диаспоры находились в определенной изоляции; языковые и культурные преграды делали их отличными от "евреев", как называли говоривших на арамейском. А это не могло не отразиться и на их положении в среде назарян.
Хотя принято считать, что Лука дал идеализированную картину жизни первой общины, в действительности он не скрывал ее темных сторон, как это видно из предания об Анании и Сапфире. Не умалчивает он и о трениях между двумя группами: "евреями" и "эллинистами". В чем конкретно выражались эти трения, мы не знаем; евангелист говорит лишь, что грекоязычные христиане стали жаловаться на собратий. Они уверяли, будто при ежедневной раздаче хлеба их бедняки, особенно вдовы, оказываются в пренебрежении.
Было ли это верно, или упреки возникли из-за подозрительности эллинистов - но апостолы поняли, что, если не будет найден выход, им придется, "оставив слово Божие", постоянно входить во все бытовые нужды братства. В виду этого Петр и остальные апостолы решили прибегнуть к разделению труда. Собравшись вместе со старейшинами, они предложили создать совет из "семи мужей", имеющих доброе имя, мудрость, и исполненных Духом, и возложить на него заботы о хлебе.
Предложение было сразу же принято. Оно вполне соответствовало традиции. У иудеев городские общины возглавлялись коллегией из "семи добродетельных мужей"[3]. По этому образцу и были избраны Семеро для служения[a]. Чтобы впредь не было почвы для распрей, остановились на кандидатах-эллинистах: Стефане, Филиппе, Прохоре, Никаноре, Тимоне, Пармене и Николае. Последний даже был греком по рождению, прозелитом из сирийского города Антиохии[4].
Едва ли их назначили только для грекоязычных верующих. Скорее всего, в их избрании мы находим зачаток будущего епископского и пресвитерского служения[5]. Семеро стали помощниками апостолов, вторыми после них руководителями Церкви.
Как это делали при поставлении членов иудейского Совета, на них были возложены руки с молитвой, чтобы Дух Божий содействовал им в труде[6]. Иными словами, то была не просто административная должность, а своего рода сан. По-видимому, каждый из Семи рукоположенных, "служа столам", совершал в качестве главы собрания и Евхаристию. Сами апостолы не могли успевать всюду, если учесть, что число верных достигло к тому времени восьми тысяч.
Таким образом, проблема, казалось, была решена. Препятствий для дальнейшей жизни и развития Церкви не было. Народ относился к благочестивым, добрым и ревностным в Законе назарянам с уважением. Власти пока не предпринимали враждебных действий. За последователями Христа был молчаливо признан статус особой общины. Дома, где они молились, получили название "синагог назарян"[7]. Нашлась даже большая группа священников, которые, как выражается св. Лука, "покорились вере". Есть мнение, что прежде они входили в секту ессеев, но более вероятно, что, подобно отцу Иоанна Крестителя, это были служители Храма, "чающие утешения Израилева". Впрочем, никакого привилегированного места они в Церкви не заняли[8].
x x x
Проповеди ап. Петра, приведенные Лукой, дают нам понятие о самосознании Церкви тех лет. Слова "христиане" еще не было. Верующие называли себя по-разному: "учениками", эбионим (бедняками), "святыми" (посвященными Богу) и просто Кехалаха-Элохим - Церковью Божией. Никому из них не приходило в голову, что между двумя Заветами есть противоречие. Верили, что на Церкви Божией исполнилось прореченное через Иезекииля: "И окроплю вас чистой водой... и дам вам сердце новое и дух новый дам вам. И выну из вас сердце каменное и дам сердце из плоти. Вложу в вас Дух Мой и сделаю так, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете хранить и исполнять"[9].
Благодаря излиянию Духа через учеников в Израиль вновь вернулась пророческая харизма. Почти в каждой общине были свои пророки[10]. На собраниях их импровизированные молитвы перемежались пением псалмов и гимнов, которые сложились еще в кругах, ждавших скорого прихода Спасителя[11]. Слов Иисусовых не записывали, но апостолы знали их наизусть и часто повторяли. Это тоже было вполне естественным, поскольку уже давно сложился обычай передавать поучения наставников только устно[12].
Ничто, казалось, не предвещало новых испытаний. Правда, впереди открывалась трудная перспектива проповеди иноплеменникам. Но с этим пока не спешили. Жатвы на родине было еще много. А иные, смешивая предсказание Христа о гибели Храма с Его пророчеством о конце истории, были убеждены, что этот конец наступит еще прежде, чем апостолы "успеют обойти города Израилевы".
Некоторые историки Церкви утверждают, что Христос вообще не завещал ученикам вселенской миссии. Действительно, вначале Он не желал, чтобы ученики проповедовали среди самарян и язычников, но Он же предсказывал, что люди придут в Царство Божие от востока и запада[13]. Если игнорировать эти слова и повеление, данное Воскресшим, "идти и научить все народы", нельзя понять, откуда у христиан возникла мысль о такой миссии.
Ускорил же ее неожиданный кризис, вызванный проповедью эллиниста Стефана.
Св. Стефан
Среди Семи Стефан явно занимал ведущее место и, быть может, был их старейшиной. Все они посвящали себя не только хозяйственным делам, благотворительности и евхаристическим Трапезам, но и возвещению слова Христова. Филипп в Деяниях даже прямо назван "благовестником". Но Стефан оказался самым ревностным. Исполняя древний завет Писания и закон Церкви заботиться о бедных, он в то же время активно выступал как проповедник.
Происхождение его неизвестно. Скорее всего, родиной Стефана или его семьи был Египет: речь его перед Синедрионом содержит отголоски александрийского богословия[14]. Впрочем, ее основные мысли уходили корнями в учение пророков. Они не отказывались от храмового культа, но главный упор делали на любви к Богу, которая выражается в любви к людям.
Тебе сказано, человек, что есть добро и что Господь требует от тебя:
Только поступать справедливо и любить милосердие,
И в смирении ходить перед Богом твоим. Мих 6,8
Иудеи, как позднее многие христиане, с трудом усваивали эту сторону учения пророков. Проще было следовать системе обрядов и обычаев - тому, что более доступно ограниченной и немощной человеческой природе.
Говоря о сущности веры, Христос указывал на главное - доверие к Богу и любовь. Он называл Храм "домом молитвы", хотя не считал сами камни и пышное убранство святилища чем-то безусловным. Здания могут быть разрушены, неразрушимы лишь "дух и истина". Он Сам воздвиг Церковь "за три дня", ибо Его воскресение дало ей новую жизнь.
Именно это учение Христово о второстепенности внешнего культа и сделал св. Стефан основой своей проповеди. Свободно владея лишь греческим, он чаще всего приходил для бесед в синагоги своих земляковэллинистов. Многим из них его идеи были по душе. Ведь и живя вдали от Храма, их предки сумели сохранить и углубить веру. Знаменитый Филон только раз за свою долгую жизнь предстал перед алтарем. Кроме того, под влиянием стоиков и других греческих учителей многие эллинисты склонялись к более свободному и широкому взгляду на храмовое благочестие.
Однако была среди репатриантов и другая категория. На земле отцов они стремились превзойти в набожности самых крайних ортодоксов. Слова Стефана задели их за живое. Начались жаркие споры. Чем очевидней становилась правота Стефана, опиравшегося на пророков, тем сильнее было и раздражение противников. Через грекоязычные синагоги прошла трещина раскола. И, разумеется, "правые" взяли верх, тем более, что им удалось нанести Стефану удар в спину.
В Синедрион явились доносчики, которые обвинили его в оскорблении святыни Храма и хуле на Закон. Искра воспламенила горючий материал. В Иерусалиме как раз начались волнения. Жестокость Пилата превзошла все пределы и чуть не довела народ до крайности. Были спешно отправлены гонцы к наместнику Сирии Вителлию с требованием убрать прокуратора. Вителлий понял, что дело приняло опасный оборот, и велел Пилату ехать в Рим для отчета, а на его место временно послал некоего Марцелла[15].
Короткий период безвластия был самым подходящим для разгула фанатизма. Возбужденная толпа, подстрекаемая "правыми" эллинистами, набросилась на Стефана и повлекла его к Кайафе.
- Этот человек, - кричали обвинители, - не перестает говорить слова против этого святого места и Закона... Мы слышали, как он говорил, что Иисус Назарянин разрушит это место и изменит обычаи, которые дал нам Моисей.
Кайафа быстро оценил ситуацию: она была уже иной, чем при разбирательстве дела двух назарян - Бар-Ионы и Иоанна. Тогда он боялся, что народ поднимется на их защиту, а теперь перед ним богохульник, да еще чужак, говорящий на ломаном языке, которого привела к нему сама разъяренная чернь. И все же, чтобы не ронять своего авторитета, первосвященник решил соблюсти формальные правила суда.
Стефану был задан вопрос: признает ли он себя виновным? Но тот категорически отверг навет. Стоя перед судьями, он чувствовал прилив сверхъестественного вдохновения, и лицо его напоминало грозный лик ангела. Защитительное слово он начал издалека[16]. У него было две цели: показать, что явление Иисуса подготовлено всей историей народа Божия, а Его смерть не есть всего лишь прискорбная случайность. Он напомнил о Завете с Авраамом, об избавлении и Законе, данном через Моисея, о земле обетованной и постройке Храма. И в то же время он подчеркнул, что люди часто противились воле Божией, говорил о братьях, продавших Иосифа в рабство, об израильтянах, возмутившихся против Моисея, о золотом тельце, о соблазнах идолопоклонства. У Бога великая цель. Она отнюдь не достигнута сооружением Храма. Ведь Сам Сущий говорит:
Небо - престол Мой, и земля - подножие Мое;
Какой Дом построите вы Мне? И где место Моего пребывания?
Все это Моя рука сотворила и всему дала бытие. Ис 66,1-2
По-видимому, Стефан хотел заключить свою защиту словами об Иисусе Назарянине, в Ком совершилась полнота обещанного Богоявления. Но накаленная атмосфера суда, выкрики и взгляды, полные ненависти, перевели его мысль в другое русло. Глядя на толпу обвинителей, на их искаженные бешенством лица, он словно увидел перед собой воплощение темного полюса Израиля. Обрезание, знак Завета, не приобщило их души к подлинному Завету. И, прервав свою речь, Стефан воскликнул громко, так, что его услышали во всех концах Каменного зала:
- Жестоковыйные! Необрезанные сердцем и ушами! Вы всегда противились Духу Святому! Как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы ваши? И они убили тех, кто предвозвестил пришествие Праведного, а теперь вы сделались Его предателями и убийцами, вы, которые получили Закон в наставлениях ангельских и не сохранили!..
Взор Стефана устремился поверх озлобленной толпы к неземному видению, сверкнувшему перед ним.
- Вот я вижу, - воскликнул он, - отверстые небеса и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога!..
Яростный рев был ему ответом. Фанатики затыкали уши, чтобы не слышать его, ни о каком законном суде уже не могло быть и речи. Здание осаждала толпа. На Кайафу перестали обращать внимание. А он, хотя и мог вызвать стражу, хладнокровно выдал эллиниста на самосуд.
Стефана вытащили из зала и с дикими криками поволокли к воротам города (кто-то вспомнил старый обычай совершать казнь за стенами). И там была учинена расправа. Эллинист был сброшен со скалы, а обвинители сами добили его, бросая камни...
В последние минуты Стефан молился за своих убийц.
x x x
Но одной жертвой зачинщики не удовлетворились. Они начали по городу настоящую охоту за сторонниками Стефана. По-видимому, разыскивали они в основном христиан-эллинистов, причем не щадили и женщин[17]. Но апостолов никто не тронул. Слишком очевидно было уважение галилеян к Храму, чтобы обвинить и их в кощунстве.
Св. Лука пишет, что из города в эти дни бежали кроме апостолов "все" верные. Однако вероятней, что большинство укрылось в Вифании и других соседних селах и вскоре вернулось. Только христиане-эллинисты во главе с членами Семерки навсегда покинули Иерусалим. Одни отправились в города севера и приморья, другие совсем уехали из Иудеи.
Таким образом, гибель св. Стефана послужила невольным толчком для дальнейшего распространения Церкви.
Был и другой великий результат трагедии. Как выразился бл. Августин, молитва первомученика была услышана, и был дарован христианству апостол Павел...
Савл Тарсянин
Когда убийцы расправлялись со св. Стефаном, они сложили одежды к ногам молодого фарисея Савла Тарсянина. В самой казни он не принимал участия, но, вызвавшись сторожить одежды палачей, хотел этим показать свое к ней отношение. Савл не был жесток, однако уверенность, что совершается справедливая кара, делала его непоколебимым. Если и закрались в душу фарисея какие-то сомнения, то он решительно подавил их и принял деятельное участие в розысках эллинистов-назарян.
Подобно Стефану, Савл не был уроженцем Иудеи. Он вырос в диаспоре, в столичном киликийском городе Тарсе, где тесно соприкасались Восток и Запад, процветали философия, спорт и торговля. Семья Савла имела потомственное римское гражданство, о чем напоминало второе, латинское, имя тарсянина Paulus, Павел. Однако он гордился тем, что не стал эллинистом, а был "евреем из евреев": сохранил отеческий язык и традиции предков.
Отец Савла, зажиточный ремесленник, считался своего рода еврейским аристократом: возводил родословную к колену Вениаминову; сына он назвал в честь легендарного героя вениамитов - царя Саула[b]. Он относил себя к приверженцам фарисеев (что было редкостью в диаспоре) и всячески оберегал юношу от соблазнов языческого окружения. Выходец из Галилеи, он поддерживал постоянную связь с Палестиной; его дочь вышла замуж за иерусалимлянина[18]. Когда Савл возмужал, его отправили в святой город изучать раввинские науки; родные мечтали, что со временем он станет богословом-книжником. Так Савл поступил в школу раббана Гамалиила.
К тому моменту, когда будущий апостол появляется в нашем рассказе, он уже прошел курс Закона и комментарий к нему и, несмотря на молодость, пользовался уважением в Иерусалиме. Гамалиил выделял ревностного Тарсянина среди других учеников. Савл был включен в какую-то из раввинских коллегий, а поэтому должен был иметь собственную семью. Впрочем, если так, вероятно, он рано овдовел[19].
Савл мог присутствовать на диспутах в киликийской синагоге. Нет свидетельств, что он сам включился в спор, но речи Стефана его, конечно, глубоко оскорбили. Мысль о том, что Дом Божий утратил значение, казалась фарисею чудовищной. Пусть сектанты Кумрана не посещают Храм, но они сознательно отгородились от всех, а этот нечестивец сеет семена зла в самом сердце Святой Земли. Поэтому Савл, как впоследствии он сам и признавался, "одобрял" расправу над дерзким эллинистом...
И вот он стоит у края обрыва, глядя с тяжелым чувством на неподвижное, покрытое кровью тело Стефана. Все кончилось. Но все ли?
x x x
На другой день Савл узнает, что какие-то набожные евреи сумели унести тело и похоронить его с почестями, а ведь побитых камнями не принято оплакивать[20]. Значит, у Стефана есть сторонники. Нужно сокрушить их сразу, пока не утих гнев горожан и пока не прибыл новый прокуратор.
Пусть уважаемый Гамалиил против насилий. Он хотя и раббан, но может ошибаться. Желательно только, чтобы не было бесчинств, а отступников судили по закону. Совет и Кайафа пойдут навстречу. Они сильно обеспокоены подрывом авторитета Храма.
На собрании старейшин Савл "подает голос" заодно с саддукейской партией (хотя она и враждебна ему как фарисею), а потом фактически возглавляет преследования. Многих назарян бросают за решетку; в ожидании процесса их принуждают отречься и проклясть имя Иисусово. Но Савлу этого мало. Раз начав действовать вместе с саддукеями, он идет до конца. Ему сообщили, что зараза ереси перекинулась дальше и одним из ее центром стал Дамаск, где она нашла почву среди многолюдной иудейской колонии.
Савл понимает, что медлить нельзя. Он является к Кайафе с просьбой дать ему полномочия: он разыщет сектантов в Дамаске и под стражей доставит в Иерусалим. Кайафе такая мысль не приходила в голову. Его больше всего заботило то, что творилось под боком. Но ему нравится неукротимая ревность молодого книжника. Благодаря ему есть надежда, что к приезду прокуратора в городе воцарится спокойствие. Первосвященник охотно дает Савлу письма к главам дамасских синагог и назначает его своим шалуахом - посланником.
Таинственны зигзаги судьбы: через неделю этот посланник-инквизитор превратится в иного посланника, в апостола Иисуса Христа...
На пути в Дамаск
В сопровождении людей, данных ему Кайафой, Савл выходит из ворот города. Он отправляется в дальний путь, воодушевленный своей миссией защитника и слуги Закона Божия. Им владеет праведный гнев, который, - как знать? - быть может, скрывает тайное смятение. Его враг - не только поверженный Стефан и другие эллинисты-отступники: как Кайафа, он хочет, чтобы было стерто из памяти народа само имя Иешуа Ха-ноцри, распятого лжемессии. В самом деле - какое богохульство думать, будто этот простолюдин из Галилеи, не изучавший Тору, есть обещанный пророками Избранник Неба Тот, Чье Имя Сущий держит у сердца, Тот, Кто поразит полки нечестивых и навеки воцарится над миром! Да и где Его воцарение? Позорный столб, бесславная гибель - вот Его конец...
Путники проходят вдоль Иордана, пересекают реку, минуют ее поросшие деревьями берега и углубляются в унылую Гадаринскую область, населенную язычниками. Оттуда они поворачивают на восток - к Дамаску...
Гамалиил предостерегал, что, преследуя назарян, можно оказаться в числе богопротивников. Но имел ли право Савл спокойно ждать, раз еретики действуют так успешно? Ведь они проповедовали свой "путь", открыто, прямо в Храме. Да еще уверяли, что Бог воскресил Назарянина. А кто это видел? Какие-то темные женщины и галилейское мужичье... По слухам, многие из них добры и благочестивы; тот эллинист, побитый камнями, говорил вдохновенно, и сторонникам его не откажешь в смелости, но Савла - книжника, познавшего все тонкости Закона, они не переубедят. Ему ясно, что они идут против Бога и Закона...
Путешествовать приходится в сумерках, чтобы не измучила жара на пустынных сирийских дорогах. Продвигаясь вперед во мраке, Савл погружен в мучительные раздумья. Освободиться от них трудно, и все же он тверд, никаких признаков колебаний.
Они идут больше недели, Дамаск уже близко. По широкой равнине, окружающей его, раскинулись виноградники, поля и фруктовые сады. Савл и его спутники больше не делают привалов. Идут торопливо, не обращая внимания на полуденную жару. Фарисей обдумывает, с чего ему начать, о чем он будет беседовать со старейшинами, как объяснит им необходимость строгих мер...
Внезапно знойная тишина как бы раскалывается. Непонятный звук, вспышка света, на миг затмившая солнце... Когда люди приходят в себя, они видят своего начальника неподвижно лежащим посреди дороги. Они бросаются к нему, поднимают. Он шарит вокруг, словно слепой. Им приходится вести Тарсянина под руки.
Не так рассчитывали они вступить в Дамаск. Их вел пламенный ревнитель и судья; теперь это беспомощный человек, замкнувшийся в себе, ослепший.
Все теряются в догадках: что произошло? Много лет спустя, отвечая тем, кто сомневался в его апостольстве,
Павел писал: "Разве Иисуса Господа нашего я не увидел?.. Благоволил Избравший меня от чрева матери моей и Призвавший благодатью Своей открыть во мне сына Своего"[21].
Евангелист Лука, вероятно, не один раз слышал от апостола рассказ о пережитом им у порога Дамаска. Сам Господь настиг его и повернул на новый путь. "Я услышал голос, говорящий мне на еврейском языке:
- Саул, Саул, что ты Меня гонишь? Трудно тебе идти против рожна.
- Кто Ты, Господин мой? - сказал я.
- Я Иисус, Которого ты гонишь"[22].
x x x
В Дамаске Савл просит товарищей отвести его на Прямую улицу, к некоему Иуде. Провожатые повинуются, все еще пребывая в недоумении. Три дня живет Тарсянин у Иуды, не принимая пищи, в состоянии, близком к шоку. Глаза его по-прежнему застилает тьма.
На третий день его отыскивает уважаемый в городе иудей по имени Анания. Неизвестно, где и когда он стал христианином, но мы знаем, что быстрая молва уже донесла до Анании имя гонителя. И все же, повинуясь велению Божию, он осмелился предстать перед этим страшным человеком. Он входит в дом Иуды, справляется о Савле, а когда его подводят к слепому фарисею, восклицает:
- Саул, брат! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Духа Святого!
"И тотчас, - пишет Лука, - как бы чешуя отпала от его глаз". Савл снова видит. Но еще раньше рассеялся мрак, окутывающий его душу. Теперь он с последней достоверностью знает, что галилеяне правы, что Иисус воистину жив и не покинул мир. Он - Спаситель, посланный с небес к людям.
Но почему же Он излил Свою милость на того, кто "терзал Церковь"? У Анании есть ответ и на это: "Бог отцов наших предназначил тебя познать волю Его и увидеть Праведного, и услышать голос из Его уст, ибо ты будешь свидетелем Ему перед всеми людьми..."
Больше Савл ни о чем не расспрашивает. Слова не нужны. Он и без них переполнен светом - как бы отблеском грозного сияния, сразившего его на дороге. В тот же день молодой Тарсянин принимает крещение во имя Иисуса...
Что происходит потом? Согласно Деяниям, Павел сразу же открыто объявляет себя исповедником новообретенной веры. Но в Послании в галатам сам апостол вносит одно уточнение. По его словам, он сначала удалился в Аравию, в соседнее Набатейское царство[23].
По-видимому, он был не в силах немедленно идти к тем, кто ждал в его лице сурового стража правоверия. Ему нужно сначала прийти в себя, осмыслить все, что с ним случилось. Душа Павла ищет уединения. Острый ум, закаленный в школьных диспутах, проделывает лихорадочную работу. Савл размышляет над тайной Мессии. Если Ему присуща такая неодолимая сила, если и после распятия Он продолжает жить и действовать, значит, Он не просто земной вождь Израиля, а Существо небесное, Сын Божий, Господь, как называют Его ученики...
x x x
В Набатее Павел остается недолго. Его кипучая энергия не терпит жизни в бездействии. Он вновь появляется в Дамаске и приходит в субботний день в синагогу. Разумеется, все готовы с почтением выслушать посланца Синедриона, который почему-то скрылся, едва прибыв в город. Что он скажет? Будет ли опровергать заблуждения новой секты или сразу потребует кары для ее членов?
Но вместо этого фарисей - ко всеобщему изумлению - говорит, что сам стал последователем Иисуса. Он прямо именует Его Сыном Божиим и Помазанником. Ошеломленные люди, переглядываясь, спрашивают друг друга:
"Неужели это тот самый Савл?" Но пиетет перед гостем из Иерусалима мешает им прервать его речь...
День за днем Тарсянин проповедует, учит, спорит. Вся колония в растерянности. Вероятно, отправляют гонцов в Иудею с вопросом: как поступить? Но Синедриону уже не до религиозных распрей. Прибывший на праздник легат Вителлий сместил Кайафу и назначил первосвященником Ионатана, а вскоре отстранил и его, заменив Феофилом[24]. Все это привело к быстрому прекращению преследований.
Однако время идет, и на исходе третьего года старейшины дамасской общины теряют терпение. Они решают своими средствами избавиться от Савла.
Около 37 года город был передан римлянами во владение набатейского царя Ареты IV. От его лица в Дамаске стал править этнарх, или наместник[25]. Когда ему доносят, что некий иудей сеет волнения в народе, этнарх велит найти Павла и отдает приказ охранять все ворота. Но друзья Тарсянина ночью спускают его по стене в большой корзине, и ему удается уйти из рук стражи.
Он мог бы возвратиться на родину, в Тарс, но сначала нужно, преодолев себя, побывать в Иерусалиме, где он "гнал Иисуса", гнал Его Церковь.
x x x
Обратный путь из Сирии в Иудею - пытка для Савла. Ведь сюда он направлялся с горделивым чувством, что борется за правое дело, а теперь идет с сознанием вины, вспоминая о Стефане, зная, что в Иерусалиме одно имя неистового фарисея внушает назарянам ужас.
Савл возвращается один. В пути он спрашивает себя: как примут его новые единоверцы? Не сочтут ли его обращение коварным ходом лазутчика, который, проникнув в их среду, намерен их погубить? И первая же встреча с учениками показывает, что опасения были не напрасны. Павла сторонятся, с ним не желают говорить; ни одна душа не верит в его искренность. Все помнят о его участии в деле эллинистов, хотя лично с ним знакомы немногие.
Полный горечи, Павел уже готов покинуть город. Верующие правы: на их месте он сам мог бы думать так же.
Но тут на выручку Тарсянину неожиданно приходит Иосиф Варнава, попечитель Иерусалимской церкви. Этот киприот, скромный и самоотверженный, проявляет удивительную чуткость. Он сумел разгадать Павла, понять, что его приход к вере - великое приобретение для братьев. А дело Божие Варнава ставит на первое место. После разговора с Тарсянином он почти насильно ведет его к апостолу Петру.
Впервые два будущих столпа христианства оказываются лицом к лицу. Рыбак из Капернаума и ученый раввин. Коренной израильтянин и человек, воспитанный в греческом мире. На первый взгляд такие разные. Но Христос соединит их...
Павел знакомится и с Иаковом, Братом Господним, но ни с кем из Двенадцати больше не ищет встречи. Зато в доме Марии он проводит с Петром две недели. Все это время они беседуют и молятся вместе. Фарисей согрет сердечностью Кифы. Апостол не превозносится перед новообращенным, не гордится тем, что знал Иисуса в дни Его служения. Ведь прежде всего им дорого не то, что Мессия жил на земле, а что Он живет с ними здесь, сейчас, всегда.
Вместе с Петром Павел посещает Дом Божий; и именно там - во время молитвы - он вновь захвачен чувством близости Христа. Снова в сердце фарисея звучит Его голос. Теперь ему окончательно ясно его призвание. В Иерусалиме слово Тарсянина не найдет отклика, Господь посылает Савла "далеко, к язычникам"[26].
Язычники... Многоликий мир народов, не ведающих Бога, издавна угрожал Израилю, который от него отгораживался, пытался его игнорировать. В этом окружении ветхозаветная Церковь сознавала себя чем-то вроде ковчега, обуреваемого со всех сторон волнами потопа. А если и были попытки прозелитизма, то цель их заключалась в принятии отдельных людей на борт своего корабля, в превращении их в иудеев.
Но вот теперь по воле Мессии границы Церкви расширяются. То, к чему предназначен Савл, уже не просто "спасательная операция", ограниченная отдельными душами. Перед ним глобальная задача: идти в самую гущу языческого мира и просветить его, насколько возможно, светом Евангелия...
Тем временем в синагогах эллинистов люди едва верят своим ушам: они узнают, что человек, вдохновлявший поход против их заблудших братьев, стал одним из назарян. Их возмущению нет предела: они считают, что Савл заслуживает той же участи, что и Стефан. Одним словом, в любую минуту Тарсянин может ждать нападения. Братья решают, что ему нельзя оставаться в Иерусалиме. Они провожают его в более безопасную Кесарию и советуют вернуться в Тарс.
На главную: Предисловие
