Илга читала хорошо, нараспев, смежив нервные веки и слегка покачиваясь в старинном кресле-качалке – единственном предмете обстановки, оставшемся от ее прадеда. Силантьев слушал, затаив дыхание, переводя взгляд с лица самой прекрасной женщины Вселенной, чуть озаренного отблесками живого огня, пробивающимися из-за печной дверцы, на окно, к которому слетались снежные хлопья февральского снегопада. И в самом деле – мело. Пурга, начавшаяся еще в декабре, не унималась весь январь, а уж в феврале сам бог велел мести. Силантьев прилетел в егерский пункт номер семнадцать «Теплый ручей» потому, что не мог уже обходиться без Илги. Не видеть ее, не слышать захватывающие дух глубины ее голоса, не касаться золотых кос – стало просто невыносимо. Он сорвался, едва дождавшись окончания рабочего дня, с двумя бутылками шампанского и охапкой бордовых роз, на лепестках которых еще дрожали капли воды – слезы плачущего от любви сердца. Он гнал свою несчастную, послушную «Ласточку» сквозь метельные струи, и субэл-диспетчеры поминутно уговаривали его не рисковать ни собой, ни машиной, а оставить автограв в Александровке или в Маныште и воспользоваться ближайшей ТЛП-кабинкой. И Силантьев воспользовался бы, будь в «Теплом ручье» кабинка, из которой можно было бы выйти.

Он вывалился из пилотского ложемента, утопая по колено в снегу, добрался до бревенчатого терема, взбежал на крыльцо, постучал. Дверь распахнулась сразу. Илга ждала, хотя он и не предупредил о своем прилете. Вручил ей розы, а шампанское сунул слегка удивленному этим вторжением старшему егерю-охотоведу. Томас Кайрус оказался коренастым, ширококостным мужчиной. В его слегка курчавой бороде хватало седины, а в льдисто-голубом взгляде балтийских глаз – ума и доброжелательности. Кайрус, похоже, знал о чувствах дочери к немолодому вице-секретарю Контакт-Центра и, видимо, относился к этому философски. Взвесив на широких, заскорузлых ладонях пузатые бутылки с золотистыми головками, он немедленно ушел в столовую, оставив возлюбленных наедине. Илга молча смотрела на Силантьева, как щитом заслонившись розами, а он не знал, что сказать – горло перехватило. Тогда самая красивая женщина Вселенной взяла инициативу на себя:

– Здравствуй, Арамис! – прошептала она.

Розы полетели в угол, на скамью, поставленную как раз под злополучным портретом. Илга рванулась к Силантьеву. Он подхватил ее, оторвал от пола, прижался холодными губами к ее – теплым и мягким. Время остановилось. И только когда руки, держащие драгоценный груз, устали, Силантьев поставил Илгу на пол. Обретя опору, она обрела и свойственное ей ироническое отношение к миру. Скомандовала:

– Так, друг вице-секретарь. Вы немедленно отправляетесь в комнату наверху. Умываетесь и причесываетесь. А после спускаетесь в столовую, где вас будет ждать скромный товарищеский ужин в вашу честь, от которого вы уже не отвертитесь. На всякий случай, я попрошу Колю Сапрыкина, и он заблокирует движки всех имеющихся на «точке» средств передвижения, и сегодня удрать вам не удастся.

– И не подумаю, моя королева!

– Исполняйте, сударь.

Он помчался исполнять ее повеление, позабыв спросить, какая именно комната наверху ему отведена. Поднявшись по деревянной лестнице, он обнаружил, что на галерею второго этажа выходит несколько дверей, вместо номеров обозначенных именами. Он прошел вдоль них читая: «Томас», «Николай», «Марыся», «Артур»… Свободной комнаты не было. Дверь с именем Илги была приоткрыта. Силантьева окатило жаром. Он бережно, словно массивная деревянная дверь была хрустальной, приоткрыл ее, переступил непривычно высокий порог. Шкура поликорна на полу, трюмо с высоким зеркалом, таившим зеленоватую глубь, массивная деревянная кровать, застланная периной и увенчанная горкой подушек. Рабочий столик, с отложенным рукодельем, занавески на окне. Светелка – иного слова Силантьев подобрать не мог. Он словно перенесся на сотни лет назад и застыл на пороге, очарованный неподдельной основательностью и подлинностью старины. Лишь через несколько минут Силантьев заметил периферийные устройства терминала Большой Сети в красном углу, ползущего по ковру-шкуре субэл-уборщика и большую объемную фотографию с видом на Холодные пещеры, что висела в изголовье кровати.

«Хорошо, что не моя рожа…» – мимолетно подумал он.

Он снял куртку, поискал нишу «эмпатического шкапа», но не нашел, поэтому просто бросил ее на пол. Потом с ужасом поглядел на мокрые пятна растаявшего снега, которые образовались у него под ботинками. Присел на табурет – наконец-то простой, сколоченный человеческими руками табурет! – принялся сдирать обувку. К пятнам на ковре уже подобрался субэл-уборщик, деловито заерзал, зажужжал. От ковра-шкуры начал подниматься пар. Запахло сырой шерстью. Оставшись в одних носках, Силантьев поискал, где бы ему умыться. Трюмо вдруг отъехало в сторону, на мгновение отразив ошеломленную физиономию гостя, открыв вход во вполне современный санузел. Силантьев тщательно умылся, и даже вычистил зубы, а когда вернулся в комнату, уборщик, словно вышколенный пес, принес ему теплые шлепанцы. Надевая их, вице-секретарь открыл для себя нехитрую истину, что счастье можно ощутить даже ногами.

Илга читала, и голос ее вплетался в треск поленьев и завывание вьюги, словно был продолжением этих вековечных звуков природы, а не их отрицанием. Егеря, еще минуту назад шумно обсуждавшие свои, мало понятные гостю дела, притихли и слушали как завороженные. Силантьев разомлел и от обильного ужина, и от приготовленного Марысей Ясенской глинтвейна, и от любви. Еще никогда ему не было так хорошо. Эти простые, даже немного грубоватые люди, что собрались в столовой, жили какой-то иной жизнью. Они словно явились из прошлого, когда просторы Земли были еще не обжиты и казались необъятными. Когда тайга, степи, пустыни, джунгли, болота, моря и горы разделяли влюбленных на месяцы, а то и на годы. Когда неизбежность долгой разлуки шла рука об руку со счастьем. Силантьеву нравились эти люди, и ему хотелось забыть все – суету Контакт-Центра, лабиринты галактической дипломатии, торжественную атмосферу заседаний Совета, а главное – немолодого, но чрезвычайно важного чиновника, распоряжающегося людскими и нечеловеческими судьбами, ежедневно, ежеминутно несущего на своих плечах груз громадной ответственности; выбраться из себя самого, как вылезает из старого панциря краб во время линьки, надеть потертую – еще до эмпатической эры – егерскую куртку, взять карабин и отправиться присматривать за собарсами, чтобы не слишком бесчинствовали в заваленных снегом чащобах.

Ветер швырнул в стекло особенно плотный вьюжный сгусток, будто кто-то снежком кинул. Илга вздрогнула, смолкла. Очарование голоса, читавшего стихи древнего поэта, написанные когда-то почти об этих местах, развеялось. Егеря зашевелились. Артур Тер-Акопян тронул гитарные струны, но петь не стал. Нехитрая мелодия перекатывалась по большой обеденной зале. Угасший общий разговор, будто в него подкинули сухих полешек, вновь занялся, перепархивая суетливыми огоньками с одного края стола до другого. «Мало сена в этом году заготовили, а в прикорме не хватает нужных микроэлементов…» «А почему не хватает? Куда смотрят научники? Мы же их прокламациями забросали…» «Научники в индейцев играют, сейчас это модно…» «Надо их к нам летом выписать, на сенокос…» «Как же, будут они тебе косить. Скажут: а субэлы на что?» «Ну да, субэлы в индейцев не играют…» «Вот именно…» Потел двадцатилитровый самовар, блестя начищенными медалями, украшающими его медные бока. От печных изразцов веяло жаром. Островок тепла и уюта в океане вьюги успешно противостоял натиску снежной бури.

Томас Кайрус не принимал участия в общем разговоре. Он сидел у печи, дымил трубкой, искоса поглядывая на гостя. Силантьеву вдруг стало не по себе от этих поглядываний. Ему инстинктивно хотелось куда-нибудь спрятаться. Он даже решил окликнуть Илгу, но помощница старшего егеря-охотоведа задумчиво смотрела в окно, и тревожить ее было бы бестактно. Тогда Силантьев поднялся и подошел к Томасу. Старший егерь-охотовед, не говоря ни слова, встал и вышел из столовой. Гость воспринял это как приглашение к разговору. Чуть помедлив, он двинулся следом. Томас ждал его в пункте связи – в не слишком просторном помещении, заставленном довольно допотопной аппаратурой. Впрочем, хорошо вписывающейся в общий интерьер «Теплого ручья». Отец Илги уселся на вращающийся табурет – единственное место для сидения здесь. Дурной знак. Разговор предстоял не слишком приятный. Не желая стоять навытяжку перед человеком, который был едва ли его старше, Силантьев прислонился к притолоке, с независимым видом сунув руки в карманы брюк.

– Я не удивлен, что моя дуреха в тебя влюбилась. – Старший егерь-охотовед взял сразу с места в карьер. Силантьев с удивлением понял, что слышит его голос впервые. – Ты у нее в героях с четырнадцати лет… Правда, мне и в голову не приходило, что вы когда-нибудь встретитесь… Где ты, а где она… Ты знаменитость, светило… Большой начальник, как выражались предки. А она, дитя леса, дичок… Илге и трех лет не было, когда погибла Вия, ее матушка. Так что она единственная моя радость…

– Странный какой-то у нас разговор, ты не находишь, друг Томас? – заметил Силантьев. – Илге уже давно не три года, и кажется, она имеет право выбирать, кого… с кем ей связать свою судьбу.

Друг Томас упрямо покачал головой.

– На права ее я не покушаюсь, – возразил он. – Не думай, что я дремучий старый пень, который пытается привязать к себе молоденькую сосенку… Я, к твоему сведению, доктор экологии, член Регионального Совета, автор девяти книг… Но не в этом дело, я о другом толкую… Илга любит эти малообитаемые места. В больших городах ей скучно. Как вы будете жить, когда поженитесь? Ты там, она здесь?

– Мы живем в двадцать шестом веке, друг Томас, – напомнил Силантьев. – Расстояния сейчас не проблема, если ты не в курсе…

– Не язви! – жестко, тоном человека, привычного отдавать команды, потребовал старший егерь-охотовед. – Я говорю не о расстояниях, а о доме. У семьи должен быть свой дом. Вот я и спрашиваю тебя: где вы собираетесь жить?

– У меня под Екатеринбургом целое поместье. Лесная Грива называется. Силантьевы живут в нем с конца двадцать первого века.

– А Кайрусы здесь – с начала двадцать второго! Ну и что?! – вскинулся Томас. – Я вижу, ты никак в толк не возьмешь! Егерская служба – это не просиживание штанов в присутствии. Сюда не прилетают, чтобы оттрубить с десяти до пятнадцати. Здесь всегда найдется работа. Иными словами, егерь живет там, где служит. А если его не устраивает такая жизнь – уходит на более легкие хлеба. Понял теперь, друг вице-секретарь? Моя Илга хоть и девчонка, но потомственный егерь. И не сможет она жить в твоем поместье!

Силантьев, которого уже безмерно раздражал этот нелепый разговор, оттолкнулся плечом от косяка, пробормотав:

– Это мы еще посмотрим.

«Стерх» летел над ослепительно-белой гладью Большого Инзера. Ночная метель улеглась. В каждой блестке снега отражалось солнце. Голубая тень автограва скользила по изломам свежих сугробов. Справа стояла стена пушистого от инея леса, а слева сыпал алмазными искрами пологий галечный берег. Силантьев вертел головой, любуясь видами, наслаждаясь ощущением безграничного счастья, захлестнувшим его. Даже вчерашний раздражающе-невнятный разговор с отцом Илги не смог ему испортить настроения. Даже утренняя тревога, поднятая субэл-наблюдателями, не нарушила безмятежного спокойствия, поселившегося в душе вице-секретаря с той самой минуты, когда самая красивая женщина Вселенной, без тени кокетливого смущения, просто и ясно, как перед святыней, призналась ему в любви. Вся будущая жизнь представлялась Силантьеву таким вот стремительным полетом над сверкающей равниной, навстречу Солнцу. Занятый собственными переживаниями, он не замечал растущего напряжения в переговорах между пилотами егерских автогравов. «Стерх» снизился на минимальную высоту и снизил скорость до предела.

– След! – выкрикнула Илга, обернувшись к Коле Сапрыкину, который сидел позади Силантьева.

– Вижу! – откликнулся парень. Перед ним появился виртуальный монитор тепловизора. На синем холодном фоне, каким выглядела на мониторе замерзшая река, отчетливо выделялись золотистые цепочки следов, оставленных животными. – Стадо прошло здесь минут тридцать назад…

– Направление?

– Север, северо-восток… Они идут к Медовой балке!

– Не идут, – возразила Илга, показывая куда-то справа от единственного на борту пассажира. – Их гонят…

Силантьев посмотрел в указанном направлении и увидел желто-черный поток, струящийся вдоль стены леса. Впервые он воочию увидел собарсов – хищников, вслед за поликорнами завезенных с Гаруды на Землю.

– Сколько их? – осведомилась Илга.

– Двадцать особей…

– Плохо…

– Почему? – полюбопытствовал Силантьев.

– Два десятка ловчих самцов – это не менее трех десятков самок и щенят-подростков, – пояснил Коля. – Огромное поголовье, которое мы прозевали.

– А разве не все в заповеднике находится под вашим контролем?

– По идее – должно, – вздохнул Сапрыкин, – но собарсы очень скрытные звери… Рождение и воспитание их потомства – настоящее таинство…

– Медовая балка – это система карстовых пещер, – вмешалась Илга. – Там черт ногу сломит, не то что наши недалекие субэл-наблюдатели…

– Ну хорошо, – продолжал любопытствовать вице-секретарь. – Собарсов уродилось слишком много, но ведь вы их наверняка подкармливаете. Неужто они так оголодали, что могут нанести серьезный урон поликорнам?

– Им надоела синтетика, они жаждут бифштекса с кровью… – пробормотал Коля, и Силантьев так и не понял, шутит ли он или говорит всерьез. Стало не до этого.

– Внимание, стадо! – напряженно-высоким голосом объявила Илга.

Силантьев невольно подался вперед.

Поднимая облако снежной пыли, в нескольких десятках метров впереди, тяжелым галопом мчались поликорны. Скорость стада была не очень высока, потому что в его центре двигался молодняк – бычки и телочки, народившиеся весной, – а вокруг, закрывая потомство собственными телами, – взрослые. Даже вице-секретарю, ничего не понимающему в егерском деле, стало ясно, что хищники вот-вот нагонят травоядных и устроят резню. Он крепче стиснул ствол карабина, вспомнив, что взяли его отнюдь не на прогулку.

«Внимание группы «Стерха»! – раздался в кабине голос старшего егеря-охотоведа. – Я вызвал подкрепление с других «точек»… Ваша задача блокировать собарсов с фронта. Мы заходим в тыл. Постараемся отвлечь их на себя. Держитесь!..»

– Вас поняла, «Кондор»! – откликнулась Илга. – Приступаем к выполнению… Иду на посадку, – сообщила она, обращаясь к своей команде. – Мы с Колей берем на себя вожаков – они нападают в лоб. Ты, Рома, контролируешь тех, кто попытается прорваться с флангов… Как понял?

– Стреляю в тех, кто прорывается с флангов.

– Правильно, только делай поправку на ветер…

В другой ситуации Силантьев обиделся бы. Уж чему-чему, а стрельбе его учить не надо. Все-таки за плечами двадцать лет службы полевым сотрудником Контакт-Центра, не фунт изюму. Но на Илгу он обижаться не мог. Понимал, что она нервничает, и не из-за того, что придется преградить путь опасным хищникам, а из-за того, что за спиной у нее будет стоять дилетант с карабином, который еще неизвестно, как себя поведет в экстремальной ситуации. Силантьев почти угадал. Илга корила себя за то, что вовлекла в опасное предприятие этого немолодого, но очень дорогого ей человека. Впрочем, терзаться угрызениями совести времени не осталось. Она решительно бросила автограв в узкий промежуток между хищниками и добычей. «Стерх» мягко опустился на три точки опоры. Разом распахнулись дверцы справа и слева, егеря и примкнувший к ним вице-секретарь выкатились на снег.

Внезапно появившаяся летающая машина и высадившиеся из нее вооруженные люди сбили атакующих собарсов с панталыку. Погоня оказалась сорванной. Вожаки, мчавшиеся впереди, шарахнулись в стороны, а те звери, что следовали в арьергарде, внезапно оказались на переднем крае, на что явно не рассчитывали. Огрызаясь, они попятились, сталкиваясь с теми, кто напирал позади. Вожаки, как и положено, опомнились первыми. Силантьев никогда не видел собарса так близко. Матерый зверюга достигал полутора метров в холке. На загривке топорщилась густая, черная шерсть. Крутолобая голова с круглыми кошачьими ушами пригибалась к земле. Выпуклые желтые глаза с суженными по дневному времени зрачками смотрели в упор. В этих глазах не было ни ярости, ни ненависти, только холодный расчет, словно перед человеком был и не зверь вовсе, а субэлектронный автомат неизвестного назначения.

Правда, в следующее мгновение назначение собарса выяснилось. Хищник резко подался назад, присел на могучих напружиненных лапах и взвился в воздух. Силантьев замешкался. Он не ожидал, что собарс так быстро перейдет к нападению. Выручила бывшего полевого сотрудника, а ныне вице-секретаря Контакт-Центра хорошая реакция. Стрелять было поздно, поэтому он кубарем покатился в снег, пропуская хищника над собой. Мелькнуло светлое, в узкую черную поперечную полоску брюхо. Зверь приземлился через несколько метров позади. Силантьев успел подняться на ноги и с незнакомым мстительным чувством всадил в загривок собарса заряд снотворного. Он не стал дожидаться, когда оно подействует – егеря зарядили карабины патронами с максимальной для этих полукошачьих дозой. Тем более что остальные собарсы уже опомнились и бросились на егерей разом. Илга и Коля встретили их таким плотным огнем, что Силантьеву оставалось лишь отслеживать маневры самых хитроумных из нападающих хищников. В какой-то миг собарсы дрогнули. Они ведь не знали, что выстрелы не убивают. Неподвижные тела распластавшихся на снегу сородичей внушали «уцелевшим» ужас. С жалобным визгливым мяуканьем собарсы повернули назад.

Вице-секретарь с облегчением выдохнул и опустил карабин прикладом к ноге. Ему захотелось выпить. Махнуть полный стакан чего-нибудь крепкого – первый раз в жизни. Он уже хотел поделиться этой весьма ценной мыслью с Сапрыкиным, как вдруг позади раздался тяжелый топот, уже однажды слышанный Силантьевым в этих краях. Он обернулся, догадываясь, что увидит. Многорогие возвращались. Гордо трубил вожак, и все стадо слитной серо-бурой массой перло по истоптанному снегу, прямо на безмятежно спящих хищников, на серебристый от инея автограв, на кучку людей, безоружных против травоядных гигантов, на пути бегства которых, похоже, появилась новая опасность. Силантьев, стараясь не поворачиваться к приближающемуся стаду спиной, отступил к Илге и Коле.

– Что будем делать? – спросил он.

– Когда подойдут ближе, включим ультразвуковую сирену, – отозвался Коля. – Иначе эти копытные потопчут наших котиков…

– Нельзя, – сказала Илга. – Сирена только добавит паники, и тогда они потопчут свой молодняк.

– Что ты тогда предлагаешь?

– Садитесь с Романом в машину и поднимайтесь.

Силантьев не поверил своим ушам.

– Что ты такое говоришь? – пробормотал он. – Я тебя здесь не оставлю!

Илга порывисто обняла его, прошептала на ухо:

– Так надо, любимый, не спорь.

Она резко отстранилась, почти отшвырнула его от себя, прямиком в крепкие руки Сапрыкина. Силантьев попытался вырваться, крикнул: «Да вы с ума сошли!» – но младший егерь держал его цепко.

– Не бузи, Роман, – бурчал он, едва ли не волоком подтаскивая вице-секретаря к «Стерху». – Илга знает, что делает… А мы ей только помеха.

– Но…

– Но мы прикроем ее сверху, – подхватил Сапрыкин. – Я буду держать машину на максимально низкой, а ты держи на мушке вожака… Во-он того, самого нахрапистого…

– Знаю, – буркнул Силантьев, уже успокаиваясь. – Имел удовольствие познакомиться…

– Надо же! – изумился Коля. – И когда же?

«Не рассказала!» – подумал Силантьев, млея от нежности и любви.

– Было дело, – сказал он вслух.

Они поспешно погрузились в автограв. Сапрыкин немедленно поднял его в воздух. Силантьев оставил дверцу открытой, высунул ствол своего карабина.

– Убери эту пукалку! – скомандовал младший егерь. – Возьми вот… – Он сунул вице-секретарю другое ружье, пояснил: – Целься в круп… Серьезного вреда не будет, но пыл этого рогатого красавца поутихнет…

– Боевые? – осведомился Силантьев.

– Откуда! – усмехнулся Коля. – Крупная дробь…

Они барражировали над стадом, неумолимо надвигающимся на помощницу старшего егеря-охотоведа. Силантьев взял дробовик на изготовку, держа вожака на мушке. Ожило радио. Томас Кайрус запрашивал обстановку. Сапрыкин коротко обрисовал ситуацию. И тогда вице-секретарь услышал, как старший егерь-охотовед ругается. Витиевато и непонятно, но весьма энергично. После чего отец Илги сообщил, что «Кондор» проводил отступающих собарсов до самого их логова и теперь на всех парах летит «Стерху» на выручку. Силантьев тем временем наблюдал за Илгой. Самая красивая женщина Вселенной вела себя странно. Она пошла навстречу многорогому стаду. Спокойным, размеренным шагом, даже, кажется, улыбаясь. Силантьев догадался, что Илга намеренно оставила поверженных собарсов у себя за спиной, не желая, чтобы дрыхнущие хищники оказались под копытами громадных быков-поликорнов.

Хрупкая девичья фигурка на чистом полотне заметенной реки. Позади полосатые тушки хищников, впереди наступающие травоядные, которые в эти мгновения были опаснее хищников. В движениях Илги не было ни тени страха. Она остановилась, когда до авангарда стада оставалось не более двадцати метров. Поднесла сложенные рупором ладони ко рту. Из кабины «Стерха» нельзя было услышать, что она произносила в этот «рупор». Подражала ли трубным звукам многорогих или выкрикивала какие-нибудь слова. Силантьев не стал спрашивать у Сапрыкина, он слился со своим дробовиком, сожалея, что тот не заряжен картечью. Как ни странно, но стадо замедлило свой бег, сверху это отчетливо было видно. Видимо, то, что делала сейчас помощница старшего егеря-охотоведа, понравилось этим могучим животным. Илга продолжала держать сложенные ладони у рта, медленно отступая к спящим собарсам.

Стиснутые на цевье дробовика пальцы Силантьева немного ослабили хватку. Поликорны перешли на шаг, их монолитная масса начала расслаиваться на отдельных особей, и только молодняк держался кучно, бдительно охраняемый старшими. Сапрыкин повел автограв на посадку, как вдруг случилось что-то непонятное. Вожак поликорнов вдруг встал на дыбы, затрубил, будто древний локомотив, замолотив громадными копытами в пугающей близости от Илги.

– Стреляй, – выкрикнул Коля.

Силантьев прицелился, но позиция для стрельбы была неудобной. «Стерх» проскочил над взбесившимся поликорном, необъяснимая тревога которого уже передалась его сородичам. Паника в стаде многорогих вскипела с новой силой. Сапрыкин заложил крутой вираж, чтобы вновь выйти на исходную. Силантьев едва не вывалился из автограва, пришлось схватиться за поручень над дверцей. Драгоценное время было упущено. Ловя ходящим ходуном стволом круп вожака, вице-секретарь увидел то, что потом стояло у него перед глазами всю оставшуюся жизнь. Стрелять стало не в кого. Красавец поликорн больше не угрожал жизни помощнице старшего егеря-охотоведа, он лежал на снегу, который быстро пропитывался кровью, хлещущей из рассеченной шейной артерии животного. А рядом, поставив ногу на венценосную голову, красовался… настоящий индеец! Голый по пояс, разрисованный татуировками по смуглому торсу дикарь потрясал хитиновым мечом, столь памятным Силантьеву по Медее. На плоском лице индейца светилось торжество. С бесхитростностью младенца праздновал он победу над четвероногим созданием. Как будто тысячелетия мучительного становления человеческой цивилизации одним рывком были сдернуты с лица Земли.