От любви к Барбаре Аллен

В последнее время дед начал сильно сдавать. Вот и сейчас он сидел в кресле, обложенный подушками, ласково перебирал струны старенькой гитары и сосредоточенно прислушивался к своему неровному дыханию, словно опасаясь, что не сможет пропеть даже пары строк. Наконец он решился. Сухие пальцы быстро пробежали по струнам, и я, узнав мелодию, замер.

Неожиданно дед вздохнул и накрыл ладонью жалобно звякнувшие струны, а затем, подумав немного, отложил гитару в сторону, так и не допев песню.

– Голоса-то у меня совсем не стало. Не голос, а телега скрипучая, – посетовал он, откидываясь на подушки и шаря в карманах протертого до дыр старого жилета в поисках изогнутой трубки и табака. – Хорошая баллада. Она напоминает мне о моем брате Джоэле. Он так любил ее! И пел всегда гораздо лучше, чем я. – Дед надолго замолчал, и взгляд его затуманился, как всегда, когда он думал о давно погибшем брате. Потом он раскурил трубку и продолжил: – А еще она напоминает мне о Рэчел. Рэчел Ормонд, безумно влюбленной в Джоэла… Ты слышал, – дед посмотрел на меня выцветшими от времени глазами, – она при смерти. Джим, ее племянник, сказал мне об этом. – Он снова вздохнул. – Впрочем, она уже старая дама. Очень старая. Старше меня. Ты ведь никогда не встречался с ней, не так ли?

Я покачал головой.

– В молодости Рэчел была замечательной красавицей, – продолжал дед, – и Джоэл страстно любил ее. Я ведь тебе рассказывал, у Джоэла был прекрасный голос, он потрясающе играл на гитаре и чудесно пел. Особенно он любил петь, когда куда-нибудь ехал. Он как раз распевал «Барбару Аллен», когда повстречал Рэчел Ормонд.

А она так заслушалась, что даже вышла из зарослей лавра на дорогу, чтобы посмотреть на певца.

Было раннее утро, и солнце еще не целиком показалось из-за горизонта. Рассвет в горах – самое необыкновенное зрелище на свете. Даже простая утренняя роса и та кажется бриллиантовой россыпью… Так вот. Девушка стояла возле кустов, а из-за ее спины поднималось солнце. Представляешь? Рэчел будто освещало божественное пламя. Джоэл как увидел ее, прямо остолбенел. Он потом говорил мне, что принял ее за ангела. И потерял голову. Раз и навсегда. – Дед внимательно посмотрел на меня. – Ты никогда не видел весеннего утра в горах Камберленда?

– Я никогда не бывал в Теннесси, – пожал я плечами.

– Да, тебе этого не понять, – презрительно фыркнул он. – Ты вообще не видел ничего, кроме бесконечных песков да голых скал. Что ты можешь знать о горных склонах, покрытых зарослями березы и лавра, о прозрачных хрустальных ручьях, вьющихся в прохладной тени и звенящих по камням? О горных лесах с раскинувшимся над ними голубым небом?

– Ничего, – покорно ответил я.

Однако не успел я проговорить это слово, как ясно и отчетливо представил все, о чем он говорил. Настолько живо, будто родился в тех местах и воспоминания о них навсегда остались в моей душе. Я буквально ощутил запах цветущего кизила и блаженную прохладу пышных лесов, услышал, как звенят по камням невидимые ручьи.

– Где уж тебе знать. – Он с жалостью посмотрел на меня. – Не твоя вина… Джоэл всей душой любил родные края. Он вообще не покидал тех мест, пока не началась война. Проклятая война. Она все перевернула вверх дном. После нее все изменилось. Я отправился на запад, как и многие другие из Теннесси. В Техасе мне жилось неплохо. Лучше, чем дома, и я ни за что не вернулся бы назад. Но теперь, на старости лет, мне часто снятся дом, горы, леса.

Остекленевшими глазами он уставился вдаль, видя что-то известное лишь ему, блуждая по закоулкам своей памяти, как часто это происходит с глубокими стариками.

– Четыре года под началом Бедфорда Форреста… – наконец заговорил он. – Это счастье – служить под его командованием. Старина Бедфорд был прирожденным кавалеристом. Он мог без устали скакать целый день, неделями не есть и спать на снегу. А видел бы ты его в бою! «По коням!» – и мы стремглав несемся на врага… Форрест никогда не прятался за наши спины, а дрался за троих. Его саблю не каждый солдат и поднять-то мог. А уж острая была… Никогда не забуду ту глупую схватку, когда погиб Джоэл. Мы неожиданно выскочили из ущелья между двумя невысокими горами и наткнулись на караван фургонов янки. Его охранял отряд кавалерии. Мы ударили, словно молния, и разнесли врага в клочья… Как сейчас вижу Форреста. Разгоряченный битвой, он привстал в стременах, размахивает своей огромной саблей и вопит: «Вперед! Гей, парни, гей!» И мы завыли, как дикари, и ринулись вперед, и никого из нас не волновало, уцелеет он или погибнет, покуда с нами наш командир… Мы долго преследовали тех, кто пытался бежать, по всей долине. Когда бой закончился, Форрест остановил коня возле своих офицеров и сказал: «Господа, похоже, мне перебили выстрелом одно из стремян!» А оказалось, что его левая нога каким-то чудом выскочила из стремени, а стремя подбросило на скаку, и оно легло поперек седла. Сам Форрест, увлеченный дракой, и не заметил этого… Я был тогда совсем недалеко от него. Мой конь пал. Ему прострелили голову, и я стаскивал с него седло. Вот тут-то и подошел мой брат Джоэл, улыбающийся, освещенный сзади утренним солнцем. Но он, видно, ошалел от боя. У него было такое странное лицо…

Увидев меня, он резко остановился и пристально посмотрел, как будто не узнал. А потом сказал такое… Ничего более странного от него я не слышал. «Вот это да, дедуля! – воскликнул он. – Ты снова молод! Ты моложе меня!» И в следующую же секунду замертво свалился к моим ногам: шальная пуля попала ему прямо в лоб.

Дед повел плечами, словно ему вдруг стало холодно, и опять взял гитару.

– Рэчел Ормонд вот-вот умрет, – печально сказал он. – Она так и не вышла замуж, даже не взглянула больше ни на одного мужчину. Когда Ормонды перебрались в Техас, она поехала вместе с ними. И теперь вот умирает там, в их доме в горах. Но я-то знаю, что она умерла много лет назад, когда до нее дошла весть о смерти Джоэла.

Он забренчал на гитаре и запел, странно подвывая, как горец:

Из общей комнаты на другой стороне дома отец крикнул мне:

– Уйми этих драчливых коней! Слышно даже, как они лягают стены конюшни!

Я быстро вышел из дома и направился в конюшню, хотя мне очень хотелось дослушать балладу. День был ясный, безветренный, и голос старика летел вслед за мной. Его не заглушали ни пронзительное ржание и удары копыт коней в конюшне, ни кукареканье петуха где-то вдали, ни чириканье воробьев в зарослях мескита.

«Барбара Аллен»! Эхо далекой и забытой родины… Перед моим мысленным взором предстали поселенцы в одеждах из поплина с мелким рубчиком и из оленьей кожи, медленно продвигающиеся из Пидмонта на запад, через Аллеганы и вдоль реки Камберленд. Они шли пешком, тряслись в громыхающих фургонах, которые тащили неповоротливые волы, скакали на лошадях. А по ночам всюду звенели гитары и банджо: у костров, у одиноких деревянных хижин, у чернеющих при свете звезд рек, на бескрайних горных кряжах. «Барбара Аллен» – связь с прошлым, тоненький мостик между сегодня и таким уже далеким и зыбким вчера.

Я открыл конюшню и вошел внутрь. Мой мустанг Педро, злобный и непредсказуемый, как и его родина, порвал недоуздок и пронзительно ржал от ярости, нападая на гнедого жеребца, обнажив в оскале крупные зубы, сверкая глазами и прижав уши к голове. Я схватил его за гриву, рывком развернул, резко ударил ладонью по носу, когда он вздумал куснуть меня, и выгнал из конюшни. На прощание он попытался лягнуть меня задними копытами, но я, хорошо зная его характер, успел увернуться.

А про гнедого я и забыл. Доведенный до неистовства нападением мустанга, он готов был убить любого, кто по неосторожности подойдет к нему слишком близко. Его стальная подкова едва задела мою голову, но этого оказалось достаточно, чтобы у меня перед глазами вспыхнула молния и мир померк.

Первым, что я почувствовал, когда сознание возвратилось, было движение. Меня подбрасывало вверх – вниз, вверх – вниз. Затем кто-то схватил меня за плечо, а чей-то голос со странным акцентом проревел мне прямо в ухо:

– Очнись, Джоэл, ты спишь в седле!

Я резко открыл глаза. Я ехал верхом, и подо мной был тощий измученный конь. Со всех сторон меня окружали всадники в потрепанных серых мундирах, усталые и хмурые. Мы ехали между двумя невысокими горами, поросшими густым лесом. Из-за людских спин и крупов лошадей я не мог рассмотреть, что лежало впереди. Занимался серый рассвет, было зябко, и я поежился.

– Скоро взойдет солнце, – проговорил, растягивая слова, один из всадников. – Да и бой, похоже, нас ждет жаркий. Тогда и согреемся. Думаю, старина Бедфорд гнал нас всю ночь не для того, чтобы позабавиться. Говорят, впереди через долину ползет караван фургонов.

Я никак не мог понять, что происходит. Когда-то все это уже было. Но где, с кем и когда, вспомнить не удавалось. Я судорожно провел рукой по лицу, а затем почему-то сунул руку во внутренний карман. Там оказался старомодный снимок. С фотографии мне улыбалась незнакомая девушка удивительной красоты, с нежными губами и дерзким взглядом. Я положил снимок обратно в карман и ошалело помотал головой.

Впереди послышался рокот. Мы выезжали из теснины, и перед нами раскинулась широкая долина, по которой двигалась цепочка неуклюжих, жутко громыхающих фургонов. Их окружали всадники в синих мундирах. И они, и их кони выглядели намного бодрее, чем мои спутники и наши скакуны. Все происходило, как во сне.

Помню, протрубил горн. Я увидел, как ехавший во главе нашей колонны высокий, крепкий мужчина на могучем коне выхватил саблю и привстал в стременах. Его голос прогремел, заглушая звук горна:

– Вперед! Гей, парни, гей!

И тут все заорали так, что я чуть не оглох. Мы, подобно горному потоку, выкатились из ущелья в долину. Во мне словно жило два человека. Один мчался вперед, кричал и размахивал окровавленной саблей, круша врагов. Другой смотрел на все это, дивясь, недоумевая и пытаясь найти объяснение всему происходящему. Во мне почему-то нарастало убеждение, что когда-то я все это уже пережил и теперь повторяю пройденный путь.

Строй синих продержался несколько минут, а потом распался на куски под нашей стремительной атакой, и мы преследовали их по всей долине. Бой распался на множество отдельных схваток, и всадники в серых мундирах выигрывали их одну за другой.

Мой изможденный конь споткнулся и упал, и я с трудом выбрался из-под него. Оглушенный ударом, я не снял с него седло, а медленно побрел к группе офицеров, которые собрались вокруг высокого всадника, возглавлявшего атаку. Приблизившись, я услышал, как он говорит:

– Господа, похоже, мне перебили выстрелом одно из стремян!

Я улыбнулся непонятно чему и, посмотрев назад, столкнулся лицом к лицу с человеком, которого наконец узнал. Я так и ахнул.

– Вот это да, дедуля! Ты снова молод! Ты моложе меня!

И в это мгновение я все понял. Стиснув кулаки, я замер в ожидании, не в силах ни заговорить, ни пошевелиться. Потом что-то ударило меня в голову. Ослепительно вспыхнул свет, и наступило полное забытье.

Голос деда все еще звучал у меня в ушах, ослабленный расстоянием, когда я, пошатываясь, поднялся на ноги, а потом прижал ладонь к глубокой ссадине на голове, оставленной подковой гнедого. Меня мутило, и кружилась голова. Дед еще не закончил балладу, а значит, я провалялся без чувств на замусоренном полу конюшни совсем недолго, не больше пары минут. Но за эти минуты я совершил невероятное путешествие в далекое прошлое и вернулся обратно. Я понял наконец, почему меня в детстве преследовали сны о лесистых горах и журчащих ручейках и почему мне так часто являлась прекрасная незнакомка…

Выйдя из конюшни в корраль, я поймал мустанга и оседлал его, не потрудившись даже перевязать рану. Она вскоре сама перестала кровоточить, боль постепенно ушла, и в голове у меня прояснилось. Я быстро пересек долину, поднялся на гору. На буром фоне разросшегося мескита четко вырисовывался обветшалый и покосившийся дом Ормондов. Краска на покоробившихся досках давным-давно облезла от дождя и солнца, рамы потрескались, и стекла, казалось, вот-вот вывалятся.

Я спешился и вошел во двор, огороженный забором из колючей проволоки. Куры, клевавшие что-то на крылечке, с кудахтаньем разбежались в разные стороны, а тощая клокастая собака злобно залаяла на меня. Дверь на мой стук открылась сразу, словно здесь ждали гостя, и в проеме вырос Джим Ормонд, худощавый, сутулый мужчина с ввалившимися щеками, тусклым взглядом и узловатыми руками. Он удивленно посмотрел на меня, так как мы были едва знакомы.

– Мисс Рэчел… – начал я. – Она… Она уже… Я замолчал, не зная, что нужно говорить в таких случаях. Он покачал кудлатой головой:

– Она умирает. С ней доктор Блэйн. По-моему, уже недолго осталось. Тем более она не хочет жить. Все зовет Джоэла Граймса, бедняжка.

– Можно мне войти? – спросил я. – Мне нужно повидать доктора Блэйна.

Даже пришельцу с того света нельзя без разрешения ломиться в комнату умирающей.

– Заходите.

Он посторонился, и я вошел в бедную голую комнатушку. По ней вяло расхаживала женщина со спутанными волосами, а чумазые дети робко выглядывали из-за других дверей. Откуда-то из глубин дома вышел доктор Блэйн и изумленно уставился на меня.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Ормонды уже потеряли ко мне всякий интерес и разошлись по своим делам. Я подошел к доктору Блэйну и сказал, чуть понизив голос:

– Рэчел. Я должен ее увидеть.

Моя настойчивость была ему непонятна, но, наделенный природным чувством такта, он не стал возражать. Доктор проводил меня в комнату, и я увидел лежавшую в постели древнюю старуху. Годы не смогли уничтожить ни следов былой красоты, ни жизненной силы этой женщины. Она словно облагораживала все, к чему прикасалась, даже этот нищий и грязный дом. Я узнал ее и застыл как вкопанный. Передо мной была та самая незнакомка, чей светлый образ так часто являлся в моих необычных снах. Она шевельнулась и прошептала:

– Джоэл… Джоэл… Я так долго ждала тебя… Я знала, что ты придешь. – Она вытянула иссохшиеся руки, и я, не говоря ни слова, подошел и сел рядом с постелью. В стекленеющих глазах старухи зажглась такая любовь, что меня бросило в жар. Ее сухие тонкие пальцы ласково сомкнулись на моей ладони, и мне на миг показалось, что молодость вернулась к ней. – Я знала, что ты придешь прежде, чем я умру, – прошептала она. – Смерть не могла тебе помешать. О, эта жестокая рана у тебя на голове, Джоэл! Но твои страдания уже закончились, как через несколько минут закончатся и мои. Ты никогда не забывал меня, Джоэл?

– Никогда, Рэчел, – ответил я и почувствовал, как доктор Блэйн у меня за спиной вздрогнул от удивления, и тогда понял, что говорю не своим голосом. Моими устами говорил другой человек, обращавшийся к своей возлюбленной через бездну лет. Я не видел доктора, но знал, что он тихонько, на цыпочках, вышел из комнаты.

– Спой мне, Джоэл, – прошептала Рэчел. – На стене висит твоя гитара. Я сохранила ее для тебя. Спой ту самую песню, которую ты пел, когда мы впервые встретились у реки Камберленд. Она всегда была моей любимой.

Я осторожно взял в руки старую гитару, даже не подумав о том, что прежде никогда не играл. Пальцы сами по себе побежали по истрепанным струнам, и я запел совершенно чужим голосом, глубоким, бархатным и очень красивым. Ладони умирающей обхватили мою руку, и, посмотрев на старую женщину, я узнал девушку со снимка, который разглядывал на рассвете в теснине.

Струна с громким звоном лопнула. Рэчел Ормонд лежала не шевелясь, а на ее губах играла счастливая улыбка. Я мягко высвободил руку из ее холодных пальцев и вышел. У двери меня встретил доктор Блэйн.

– Умерла?

– Она умерла много лет назад, – тяжело вздохнув, ответил я. – Она ждала его всю жизнь, а теперь должна ждать еще где-то там… Будь проклята эта война! Она все ставит с ног на голову и так переплетает судьбы, что сама Вечность не может их распутать…