«Ярмаркой» Нинель называла местный луна-парк. У нее с детства остались греющие душу воспоминания о поездках с отцом на ярмарки, о каруселях с лошадками и космическими кораблями, комнате смеха и Пещере Бабы-яги, глотающих огонь и клинки турских факирах и танцующих на силовых полях ирканских акробатах, бездонных пакетах попкорна и гигантских петушках на палочке и, конечно же, непременном сенсационном приезде очередного «Самого Свирепого Борца Галактики», готового помериться силой на ринге с любым из местных парней. Камински отслужила десять лет, из которых шесть она провела в десанте, прошла от звонка до звонка Беркский конфликт, а также достаточно нахлебалась просчетов земных политиков, которые командование затыкало десантными частями. Но вся кровь и грязь военной карьеры в частях быстрого реагирования не смогли убить в ней ту фермерскую дочку с периферийной планеты, которая в ответ на фразу «Нинка, в выходные едем на ярмарку!» начинала ходить вокруг отца колесом, теряя правую сандалету с вечно порванным ремешком и разбитым носком от ударов по футбольному мячу.

Об этой склонности ефрейтора десантных войск Камински («Знамя на штыке» третьей степени, «Серебряная звезда за храбрость», не говоря уже о медалях и бесчисленных благодарностях) к простым радостям жизни знали немногие. За шесть лет их романа Аккер только молча удивлялся, не подавая виду, и не переставал хвалить себя за то, что не проглядел такую девушку. Когда они вместе выходили в отставку, первым тостом, который он произнес, чокаясь с Нинель бокалами шампанского, был: «За жизнь!» Традиционный тост космического десанта для уходившего на гражданку Аккера приобрел двойное значение: они оба не только были живы, но и остались собой.

В десанте пилоты не были отдельной кастой, как в других родах войск. Аккер до сих пор иногда видел во сне ту неудачную высадку на заштатную планетку, не имевшую даже названия, а только важное стратегическое значение, да еще номер, который он вряд ли когда-нибудь забудет. В тот день оба крейсера поддержки и половину десантных транспортников берки сожгли еще в атмосфере, и наступление захлебнулось, не начавшись. При посадке борт Аккера как следует зацепило, и взлететь он уже не смог. Когда в паре курносых сдвоенных пушек корабля кончились плазменные заряды, Аккер встал за турель подбитого при выгрузке БТР, когда и ее боезапас иссяк, он выдернул из чьих-то мертвых рук базуку. А потом берки пошли врукопашную… Словом, Аккер на своей шкуре познал истинность не слишком веселой армейской поговорки, гласящей, что «десантура и пилот хлебают смерть из одного котелка». И слишком часто Аккер видел, как война превращает людей в спивающихся психов на грани самоубийства, живущих одним днем. Неудивительно, что если женщина задерживалась в десанте (а это случалось не так уж часто), то либо превращалась в «мужика в юбке», либо обладала особым «десантным» характером. В числе прочего Аккер ценил Нинель и за то, что она избежала первого варианта, а второй его вполне устраивал.

В тот вечер, насладившись «русскими горками» и выпив по паре кружек пива, они отправились проветриться, просто посидеть на скамейке под деревом у входа в парк, вдали от музыки и гуляющего народа. Тут-то они и увидели странную фигуру, возникшую в конце аллеи.

Вообще-то после поражения в Беркском конфликте беркам было запрещено где бы то ни было, кроме своих территорий и своих кораблей, пользоваться способностями к телепортации, свойственными всем представителям этой расы, но на окраинных планетах это правило не слишком соблюдалось. Поэтому, когда в конце зеленого тоннеля аллеи в центре неяркой вспышки появилась длинная, чуть сутулая фигура берка в одинаковом у всех гуманоидных рас мешковатом рабочем комбинезоне, быстро направившаяся к выходу из парка, особого фурора это не произвело. Лишь куривший на соседней скамейке изрядно набравшийся мужик проворчал: «Проклятые долгопятые!» — да гадливо поморщился и хрустнул пальцами Аккер. Чужой на первый взгляд отличался от человека только слишком длинными конечностями (хотя на самом деле руки и ноги берков имели по сравнению с «хомо сапиенс» по одному дополнительному суставу) да чуть вытянутым по сравнению с человеческим лицом с бледным, отдающим в синеву, как у покойника, оттенком кожи. И конечно, глаза — большие, светлые, выпуклые как фары, на человеческий взгляд не выражающие ничего. Тело каждого берка покрывали костяные пластины экзоскелета, пробить которые было под силу не каждому оружию. Несмотря на выпитое пиво, Нинель почти сразу увидела, что перетянутая бечевкой картонная коробка с прозрачным пластиковым окном, сквозь которое были видны пунцовые розы, в правой руке чужого качается чуть-чуть не в такт его шагам, словно живя собственной жизнью. Берк несет кому-то цветы? Ну-ну… А может, этот подрабатывает курьером? Она неспешно (все-таки выпивка давала о себе знать) соображала, что к чему, и берк уже подходил к воротам парка, когда путь ему заступила человеческая фигура. Из-под голографической маски-шлема с полицейской эмблемой прозвучал довольно молодой голос с едва ощутимым акцентом:

— Полиция! Медленно опустите сверток на землю, поднимите руки и опуститесь на колени.

Чуть помедлив, он добавил:

— И тогда я обойдусь с тобой мягко, берк.

Вместо ответа чужой рванулся вперед. Двухметровое тело берка, словно щупальце или хвост, выпустило из правого рукава гибкий металлический хлыст, тут же словно самостоятельно устремившийся к шее преградившего путь человека.

Дальше все происходило очень быстро, и все же Нинель поняла, что полицейский успел нырнуть под круговой удар бича, и металлический наконечник выбил мелкую каменную крошку из каменной колонны и сноп искр из крепившейся к ней створки ворот. Человек, двигаясь вокруг берка как-то боком, успел нырнуть под его правую вооруженную руку и врезать каблуком с проносом по суставу правой ноги чужого, и тот начал заваливаться, пытаясь обрушиться всем весом на противника. Но полицейский уже сделал шаг ему за спину, принял вдоль левой руки летевший по инерции хлыст, дернул его, окончательно выводя чужого из равновесия. В правой руке человека возник электрошокер, и он с треском ткнул им берка в спину. Пока чужой заваливался на асфальт, полицейский успел накинуть ему на шею оборот бича, дернул, придушивая, и уперся в шею чужого ногой. Затем в ворота парка вбежали несколько полицейских в полных силовых доспехах, и Нинель с Аккером, обменявшись взглядами, сели обратно на скамейку.

Пока полицейские добавляли поверженному чужому парализующих разрядов и заковывали его в несколько пар наручников, человек в голографической маске подобрал упавшую на асфальт коробку с розами. Коробка пошла волнами, как искаженное изображение на экране телевизора. Голографическая маскировка сползла словно уносимый ветром цветной полиэтиленовый пакет. Ребенок лет шести, запеленутый в серебристый пластик словно в кокон, так что снаружи было оставлено только лицо, не шевелился. Глаза на бледном до синевы лице были закрыты, во рту торчал кляп, который полицейский принялся осторожно вынимать.

Сквозь летнюю темноту позднего вечера к парку приближался вой сирены «скорой».

Камински быстро оглядела заметно напрягшегося Аккера и, взяв его за руку, потянула к сердцу парка, к каруселям и музыке.

— Пойдем отсюда, дедушка Линч, тут разберутся без нас… Слышь, пилот, пошли пиво пить, говорю, зрелищ на сегодня хватит… ну, давай!.. Пойдем, врежем по жидкому хлебцу.