Как-то прихватил меня радикулит, и угодил я на больничную койку, в областную больницу. Лежим – пять человек в палате, разговоры все больше о болезнях да о женщинах. Анекдоты, конечно, травим, чаи до полуночи распиваем. Один только мужик, мой земляк (как потом оказалось), лет шестидесяти, самый старший из нас – у окна – помалкивает, в наши разговоры не встревает.

Ходит к нему жена – маленькая, седенькая, как пташка лесная – чуть ли не каждый день. Уйдут они в коридор и сидят там часами, о чем-то, как голубки, воркуют.

И вот однажды Иван Михайлович, так звали нашего товарища по несчастью, проводил жену и говорит, не согласны ли мы распить с ним бутылочку коньяка за день его второго рождения. Так именно и сказал.

Один из нас из-за болезни сразу отказался, остальные просьбу именинника с удовольствием уважили. Разлили на четверых, чокнулись, выпили под маринованную селедочку и кенозерские груздочки. Чайку потом крепкого заварили. Слово за слово, разговорили молчаливого Михайловича. Спрашиваем его, что это за день второго рождения? Не у каждого такой праздник бывает. Оказалось, что сегодня очередная годовщина возвращения Ивана Михайловича с того света.

И вот какую историю услышала наша больничная палата.

– Было мне двадцать два от роду. Полгода как женился на Дусе. Работал трактористом в колхозе. В выходной утром собрался на охоту, на косачей. И надо же было – дома еще патроны в стволы сунул. Качусь с горы на лыжах, – а она у нас посреди деревни, – и падаю. Лыжу сломал, ружьишко в сторону отлетело. Поднялся – двустволка из снега торчит, дулом ко мне. Вытаскиваю из сугроба ее, а один из стволов и бабахнул, прямо в живот, в упор. И рухнул я наземь. К счастью, выстрел услышали мальчишки, с горы они катались, позвали людей. Жена моя юная с мамой увезли меня в больницу. Приехали, а хирурга нет, тоже в тот день на охоту отправился. В больнице никаких врачей не оказалось. Посмотрела меня старшая сестра, пульс пощупала. А пульса-то нет, холодный я с мороза-то. Все, говорит, кончено. Зачем мертвого привезли? Хотели было меня сродственники обратно везти, да медичка им, мол, оставьте покойника, вскрывать надо, свидетельство о смерти выписывать. Поплакали мать да женушка и домой уехали.

Вечером хирург наведался в больничку. Пришел в мертвецкую, так морг у нас называли. Вскрывать меня надо, свидетельство о смерти выписывать. И, слава Богу, судьба моя, видно, такая, не дорезал меня доктор, а ведь запросто мог бы.

На столе для вскрытия голенький лежал я, уж нож хирургический был воткнут в мое пузо, как подал я признаки жизни: то ли вздрогнул, то ли вздохнул. Это мне доподлинно неизвестно. Тут, как я потом узнал, вся больница ходуном заходила. Нагнал я на всех страху, особливо на старшую медсестру.

Утащили меня в операционную, под капельницу, стали резать да шить, уколами колоть. Полжелудка хирург отсадил у меня да кишок сколько вымотал, одному ему известно. Заштопал все, как надо. Правда, я в себя так и не пришел. Несколько дней еще лежал в больнице без сознания.

А на другой день после операции приезжают за моим телом Серега да Максим, дружки мои, из деревни. А тут такая радостная новость: живой я, хоть и в тяжелом положении, почти безнадежном.

Родных-то уведомить о моем воскресении никак нельзя было, телефонная линия в те дни была нарушена, бурей, кажется.

Мои приятели и гроб с собой привезли, чтоб было во что положить меня. Выпили крепко они за мое здоровье – и обратно в деревню. На радостях решили еще и шуткануть. Не подумали балбесы, что такой шуточкой мать мою угробить могли. Так вот, перед въездом в деревню Максим в черной шубенке улегся в гроб на санях, под крышку.

Серега лошадью правит, к дому нашему подкатывает. А там ждут покойника. Вся деревня собралась. И крест могильный у крылечка о стенку оперт. Мать с женой, сродственницы – все в черных платках, и мужики невеселые столпились.

В деревне у нас и всего-то дворов пятнадцать было. Остановилась лошадь, мать и юная жена на гроб мой так и упали. Рыдают, голосят. А тот, что в гробу, Максим-то дурачок, как захохочет спьяну! Что там было! Сам свидетелем не был, но рассказывали: фиктивного покойника бабы наши чуть не задушили. А потом кто-то в деревне прибаутку сочинил: «Лежит в гробу Максим, как в рыбнике – налим».

Кстати, гроб тот я распилил и в бане сжег. Так бабуля одна присоветовала. А крест на чердаке у матушки до сих пор лежит. Ведь когда-нибудь и пригодится. Мать-то, дай Бог ей здоровья, жива еще. Она да Дуся выходили меня тогда. Правда, на группе с тех пор, но всю жизнь слесарем работал. Вот только детишек у нас нет из-за того рокового выстрела.