Правительственные силы после массированной авиационной и артиллерийской подготовки пошли в атаку, поддерживаемые несколькими танками «Т-72».

Школа младшего командного состава сирийской арабской армии в окрестностях Бекрая уже несколько раз переходила из рук в руки. Она имела важное значение, поскольку позволяла держать под контролем последнюю транспортную артерию, питающую осажденный город, по которой осуществлялось снабжение оружием, боеприпасами и перемещались отряды боевиков.

Хайбибула, командовавший этим участком обороны, бросал тающие силы без оглядки, лишь бы удержать коридор. Без него моджахеды были обречены. И он собирался биться за этот комплекс разбитых зданий до последнего.

Огненный напор был страшен. Грохот бомб и снарядов рвал барабанные перепонки. Осколки перемалывали все живое. Казалось, ничто не может выжить в этом буйстве дыма и пламени. Но когда правительственные войска пошли в атаку, то натолкнулись на грамотное огневое противодействие. Из заранее оборудованных огневых точек по ним лупили пулеметы, автоматы и даже артиллерия.

Наконец «Т-72» прорвался на территорию школы, передавил артиллерийский расчет, навел шороху, и моджахеды были готовы начать неорганизованное отступление, в народе именуемое бегством. Все зависло на хрупких весах случая.

В этот момент в бок танка впилось сразу три выстрела из «РПГ-7». Стрелки шли на смерть, они ее и нашли, скошенные очередями. Но один из зарядов ручного противотанкового гранатомета все же остановил танк, который задымился. А потом рванул боекомплект. Выбравшегося еще до взрыва танкиста застрелили.

Идущие следом бронетехника и пехота еще могли смять оборону и захватить позиции моджахедов.

Оглушенный Хайбибула лично руководил боем. От близкого взрыва в его ушах стоял звон. Голос охрип. Он смотрел на происходящее, и его душа заледенела. Он понимал, что сейчас будет конец. И с отчаяньем смертника охрипшим голосом отдал приказ на последнюю самоубийственную атаку.

И люди, выбираясь из щелей, пошли вперед. Из укрытия с ревом вылетел последний оставшийся на ходу пикап и лихо развернулся. Застрекотал крупнокалиберный китайский пулемет в его кузове, посылая длинную бестолковую очередь.

— Аллах акбар! — послышался многоголосый крик, перекрывая грохот выстрелов.

И моджахеды пошли вперед. Лицом к лицу с врагом. Смерть на смерть — и пусть Аллах рассудит, кто ему дороже. Такую войну Хайбибула любил. После таких побед он ощущал, что его дело правое, поскольку Всевышний опять за него!

Передовая линия правительственных солдат дрогнула. Один боец бросил оружие и кинулся назад. И вскоре за ним устремились остальные. Чиркнула стрела ПТУРа по корпусу второго «Т-72», не повредив его. Танк развернулся и двинулся обратно, даже не думая стрелять.

— Отступают! Аллах акбар! — что есть силы вторил вою десяток глоток Хайбибула, вскакивая на бетонное заграждение и паля из своего автомата куда-то вдаль. Он не мог сдержать ликования.

Он в очередной раз убедился в том, что у правительственных сил слабая пехота. Ее мало. Ей не хватает напора и мужества. Если бы сегодня в атаку шли отборные силы САА, те же «тигры», или иранцы, или «Хезболла», все могло бы сложиться совершенно иначе. Но большинство солдат воюет плохо. Они неважно владеют техникой, которой у них много — гораздо больше, чем квалифицированных специалистов. И офицеры в массе своей слабы. Поэтому пять дней назад, захватив эту самую школу, правительственные войска не смогли здесь закрепиться, окопаться и были с треском выбиты Хайбибулой. Моджахеды же вгрызаться в землю и рыть укрепления научились уже давно, поскольку нерадивых бойцов просто расстреливали. Правительство Сирии не могло себе такого позволить. Оно заискивало перед своими солдатами, поэтому эта военная масса постоянно умудрялась сдавать позиции, отвоеванные элитными частями при поддержке авиации.

Хайбибула устало присел на бетонный кубик рядом с насыпью у разбитого забора. Вокруг закружились возбужденные боевики. Ему поднесли двухлитровую пластмассовую бутылку с холодной водой. Он жадно присосался к ней. Сегодня жара — жаркий бой, жаркий воздух, жаркое солнце.

На сегодня все кончено. Вряд ли враг отважится на новую самоубийственную атаку. Значит, транспортная артерия не закроется. Не прервется поток боеприпасов. И будет возможность воевать дальше. Вот только как долго?..

Ночь прошла спокойно. Хайбибула, вернувшись в свой штаб в здании бывшего муниципалитета около городского рынка, проспал в подвале десять часов без сновидений.

Следующий день начался спокойно. Бомбовые удары не возобновлялись. Обеим воюющим сторонам нужна была передышка.

На одиннадцать часов был запланирован военный совет главных полевых командиров, фактически являющийся властью в осажденном городе. Там нужно определиться по важным вопросам и с согласованной позицией выйти на Большой совет, формально числившийся в Бекрае верховным органом управления.

Данное действо должно было состояться на территории полуразрушенной мебельной фабрики, расположенной как раз рядом с сержантской школой, которую вчера обороняли. Это был рубеж обороны, куда пришлось бы вчера отступать, если бы не удалось удержать школу.

Хайбибула шел туда с тяжелой душой, зная, что на этом военном совете ему предстоит еще один бой. Может, даже не менее тяжелый, чем вчера. И не менее важный. Ведь, как показывает опыт, вооружение и многочисленность армии — это далеко не все, что нужно для победы. Главное — сплоченность, чистота помыслов и идей. А вот со сплоченностью обстояло не слишком хорошо. И сегодняшний военный совет должен тут стать судьбоносным.

На просторной, огороженной двухметровым забором и почти не затронутой бомбежками территории мебельной фабрики в укрытиях из бетона, за валами песка была размещена различная техника — пикапы, «Хаммеры», русские и английские бронетранспортеры. Сновали вооруженные люди. В ста метрах отсюда была действующая больница. Моджахеды специально ее не закрывали — наоборот, насильно сгоняли туда как можно больше женщин и детей, чтобы окрестности не бомбила авиация. Эта хитрость срабатывала до поры до времени.

Хайбибула направился к кирпичному трехэтажному корпусу, где раньше располагалась администрация фабрики и даже сохранились стеклопакеты в оконных проемах. Он прошел через часовых. Около входа в зал совещаний на первом этаже прямо на ковровом покрытии пола сидели бойцы. Другие подпирали стены или слонялись туда-сюда, как мятник. Но все они были настороженные, хмурые и буравили друг друга взглядами, не отводя рук далеко от оружия. Все это были телохранители тех, кто собрался за дверями. И никто здесь не доверял никому.

Вновь прибывших одарили злобными взорами. Но сопровождавший Хайбибулу телохранитель, не обращая ни на кого внимания, распахнул дверь зала. Шагнул внутрь. Быстро осмотрел помещение. И только после этого, поклонившись, пригласил командира заходить.

От былого просторного зала совещаний остался ряд мягких стульев в углу. Все свободное пространство было достаточно сумбурно застелено награбленными коврами, заставлено диванчиками, низкими столиками — заметно, что среди тех, кто приложил руку к оформлению этого помещения, дизайнеров не водилось.

На пуфиках рядом, чуть ли не обнявшись друг с другом, сидели Сейфул и Зияульхак — полевые командиры, державшие восток города. Они были как братья, неразлейвода. Даже внешне похожие — высокие, худые, смуглые до черноты.

В отдалении, положив руку на выступающий живот, важно восседал на диване кругленький, щетинистый и звероподобный, с густой курчавой бородой, в которой потерялись щеки, Хасани Халил, за глаза именовавшийся Бешеным Кабаном. За его поясом был кинжал в серебряных ножнах, отделанный драгоценными камнями, на боку деревянная кобура с увесистым оружием — скорее всего, русским автоматическим пистолетом Стечкина. Он смотрел на всех с нескрываемой злобой. После смерти Большого Имама именно к нему перешло руководство бандой.

Хайбибула вежливо и витиевато поприветствовал присутствующих. Ответили ему холодно и формально. Собравшиеся здесь люди были взведены и не без оснований ожидали от встречи каких-то взаимных подлостей.

Война приучает экономить время и силы, поэтому вместо обычных цветистых вступлений, когда надлежит пару часов интересоваться здоровьем всех родственников, видами на урожай и падежом скота, Хайбибула сразу взял быка за рога:

— Бекрай мы не удержим. Сегодня на Большом совете я дам согласие на то, чтобы вывести наши части по договору с правительством через коридор. Без тяжелого вооружения и техники.

— И оставить наших братьев на съедение шайтанам? — засмеялся Бешеный Кабан; его улыбка походила больше на оскал, кривые желтые зубы выступали вперед.

В двухсоттысячном городе сконцентрировались значительные силы моджахедов из Халифата и дружественных ему исламских организаций. Население было суннитское, поддерживавшее воинов ислама. Но все это не спасало положения. Правительственные войска плотно обложили город, бросали сюда свежие резервы. И сержантскую школу они рано или поздно возьмут, после чего перекроют снабжение моджахедам. А дальше начнется долгая кровопролитная зачистка улиц, которая заберет немало жизней с обеих сторон, и итог ее предрешен — возвращение города под контроль правительства. А это важный оплот — таковых оставалось с каждым месяцем все меньше.

— Мы сохраним наших братьев живыми, — сказал Хайбибула. — И снова возьмем город. А если все погибнем здесь, то не возьмем уже ничего.

— Мы разоружимся. А они разбомбят наши колонны, — еще шире улыбнулся Бешеный Кабан.

— Этого не будет. Они всегда выполняли подобные договора.

— Благодаря этим договорам мы потеряли половину наших территорий и вскоре окажемся в пустыне, где нас легко можно перещелкать с вертолетов!

— И все-таки мы сделаем это, — как можно более спокойно произнес Хайбибула.

— Никто меня не заставит сделать это! — воскликнул Кабан.

— Ты подчиняешься Большому совету, Хасани. И ты много на себя берешь, — грозно нахмурился Хайбибула. — И вообще, кто стоит за тобой? Тебя Большой Имам лично назначил своим наследником?

— Мне подчиняются его люди, и этого достаточно! — презрительно процедил Кабан.

— Только часть людей тебе подчиняется. А еще больше ищут, к кому перебежать.

— Мои люди будут со мной!

— Мы сдаем город, — хлопнул себя по колену Хайбибула.

— Да? Ты думаешь, так трудно сорвать ваши договоренности с неверными? Достаточно пары снарядов… Нет, Хайбибула, мы будем биться до последнего. И сдохнем здесь, переломив хребет врагам. Этого хотел Большой Имам. Этого хочу я. Этого хотят мои люди. И вы не заключите этот шайтанов договор.

— А со своих ли ты слов поешь, Хасани? — внимательно посмотрел на собеседника Хайбибула.

— Моими устами вещает сам Аллах.

— Твоими устами говорят неверные из-за океана! — не выдержав, вступил в разговор Зияульхак. Он вскочил, подбежал к Кабану и навис над ним — тощий, сгорбленный, как вопросительный знак, и очень свирепый. — Ты выдал себя, Хасани! Это американцам надо, чтобы мы здесь сдохли! Им не нужна наша победа! Им нужно, чтобы мы все больше убивали друг друга! И Большой Имам пел с их голоса!

— Да? — Глаза Кабана наливались кровью. — А хотя бы и так. Неужели ты думаешь, что мы продержались бы сами? Что, боеприпасы берутся из воздуха? Война — это озеро, которое питают реки оружия и денег. Неужели ты полагаешь, что без покровительства Америки у нас было бы хоть что-то? Что наши саудовские друзья были бы такими друзьями? Что мы не скрывались бы сейчас в горах, боясь высунуть нос? Ты правда настолько глуп?

В общем-то, Кабан говорил очевидные вещи. Если окончательно испортить отношения с американцами — не будет тогда ни оружия, ни денег, вообще ничего. И Халифат имеет все шансы сдуться бесповоротно и быстро. Вот только упускал он из виду одну существенную деталь — в Халифате начали брать верх фанатики, для которых одно упоминание США звучало громогласными трубами священного джихада. Соединенные Штаты являлись главным пугалом, символом сатанинской власти Запада.

— Америка — большой шайтан. Ты — сын шайтана. И упоминание Аллаха в твоих устах — кощунство, — с каким-то злобным удовлетворением произнес Зияульхак, относившийся как раз к таким фанатикам. — Ты больше не командир. Твои люди разоружаются. Большой совет решит твою судьбу!

С Большим Имамом он не посмел бы так говорить. Но Кабану было далеко до авторитета и значения своего предшественника, и в глубине души он сам это понимал.

Зияульхак развел ладони, чтобы хлопнуть в них. Понятно — это был знак. Сейчас в комнату ворвутся бойцы, пленят Кабана. Разоружат его людей. А потом его повесят. Отрубят голову. Или зажарят на стальном листе, как недавно зажарили двоих сочувствующих правительству местных жителей.

Кабан осклабился еще сильнее — улыбка у него была, как у голодного шайтана. И ударил себя по нагрудному карману, где скрывалась небольшая коробочка.

Оглушительный грохот на секунду вогнал в ступор всех присутствующих.

Этого времени хватило, чтобы Кабан выхватил свой антикварный нож.

Острое, отточенное лезвие рассекло горло Зияульхака.