Главный пятиэтажный корпус военного госпиталя строили на века. Теперь его окна были выбиты, перегородки проломлены, бетон выщерблен пулями и осколками артиллерийских снарядов. Заметно, что обстреливали здание долго и всерьез. Но стены и перекрытия выстояли.

Когда моджахеды брали Бекрай, территорию госпиталя обороняло подразделение сирийской армии. Держались солдаты долго — несколько недель, жестко экономя воду и продовольствие. Быстрее всего таяли медикаменты, нечем было поддерживать жизнь в раненых, число которых росло с каждым днем. Иногда с Большой земли удавалось перебросить сюда боеприпасы и все необходимое, но этот ручеек постепенно иссякал, и однажды враг взял территорию в полную блокаду. Но и тогда защитники госпиталя, явившегося местным аналогом Брестской крепости, не сдались и отвергли все предложения о капитуляции.

Боеприпасы и продовольствие подошли к концу. Басмачи наседали все сильнее. И настал момент, когда черный флаг Халифата взвился над изуродованным огнем главным зданием госпиталя. Реет он до сих пор — хотя, надеюсь, этому «веселому Роджеру» недолго осталось поганить пейзаж.

В лучших своих традициях бойцы Халифата тогда устроили массовую резню. Убили и военных, и медперсонал, и больных. У них так принято. У бешеного зверья иначе и быть не может — кусай всех, кто не заражен бешенством, да рви глотки зубами.

Конечно, я ненавижу «халифатчиков» — этих отбросов человечества, одно из самых мерзостных порождений нашей цивилизации. Но сейчас я вынужден им улыбаться. Потому что я присутствую на переговорах. И эти исчадия ада — одна из сторон мирных переговоров.

Госпиталь располагался на окраине Бекрая. Когда к городу подступили правительственные силы, басмачи его оставили, потому что он пристреливался артиллерией. По той же причине не стали военные занимать эту территорию. Зато она идеально подходила для переговоров — в случае обмана любая из сторон могла здесь устроить огненный шквал.

Удобных кресел, кондейшенов и бейджиков на этом дипломатическом рандеву не было. По-простому сидели на ящиках от снарядов несколько моджахедов, главным из которых был полевой командир Хайбибула Мухаммед. Прихлебывал из пластмассовой бутылки кока-колу сирийский генерал Ахмед Кудрат, устроившись на складном деревянном табурете. Для нескольких представителей российских Вооруженных сил под руководством генерала Корсуненко притащили белые пластмассовые стулья.

Обошлись без чаепития и многоречивого вступления, что для восточного этикета верх неприличия. Но накал обоюдной ненависти был такой, что не до этикета. Так что все было предельно сжато и конкретно, с завуалированными угрозами. Обсуждался крайне важный вопрос — условия и порядок выхода бандитов из осажденного города.

Иррационально-эмоциональная часть моей души во весь голос вопила о неприемлемости подобных компромиссов. Басмачи зажаты в Бекрае, деваться им некуда. У них не получится даже раствориться среди местных жителей — правительственные силы настроены решительно и будут просеивать все население на причастность к террористическим группировкам. Почти три тысячи собравшихся здесь душманов обречены. Но с другой стороны, зная это, они будут драться за каждый перекресток и дом. А в городе за время их безраздельной власти они как кроты нарыли множество подземных ходов, возвели оборонительные сооружения, в общем, подготовили оборону. Я не штурмовал Грозный в девяносто шестом, но у нашей армии еще свежа память о том, что такое штурм укрепленного большого города и какими потерями он грозит.

Если бандиты пойдут на наши условия — мы все равно будем в выигрыше. Война в Сирии идет не за территории — значительная ее часть всего лишь горы, пустыня или малонаселенные районы. Борьба идет за города, где проживает основная часть населения. Кто контролирует города и людей — тот контролирует страну. Если моджахеды будут выбиты в чисто поле, то там станут влачить жалкое существование и рано или поздно их добьют. Они тоже понимали это, но выхода и у них не было.

Так и получалось, что для обеих сторон соглашение было плохое, но его непринятие — еще хуже.

Главный торг шел вокруг того, как выпускать толпу этих зомби — с оружием или нет. То, что тяжелая техника и артиллерия не выходит, — это условие, как было объявлено нами, вообще не обсуждается. Торг шел по стрелковому оружию и боеприпасам.

Растянулись переговоры на несколько часов с небольшими перерывами. Торг шел жесткий…

С трудом нам удалось утрясти детали. Был согласован порядок и график вывода бандформирований. Этот процесс грозил растянуться надолго. Душманы резонно полагали, что, если выводить всех скопом и сразу, существует реальная угроза, что всю братву накроют артиллерией и авиацией. Значит, надо отступать небольшими группами, которые даже если и раскатают — потеря будет не фатальна, и остальные душманы еще вполне будут способны на хорошую войнушку.

Все это время я просидел на ящике из-под снарядов в сторонке, не особо вдаваясь в суть происходящего и не проронив ни слова. Может быть, в другое время все эти дискуссии и были бы для меня занимательны хотя бы с точки зрения прикладной психологии. Но сейчас голова болела о другом. Я здесь присутствовал не просто так. И мой выход на сцену был последним.

— Хайбибула, — обратился в конце к предводителю боевиков генерал Корсуненко. — Думаю, мы проработали все вопросы. И теперь выполнение договоренностей — дело нашей чести.

Губы Хайбибулы скривились в снисходительной улыбке. Какая честь может быть в переговорах с неверными? Для истинного мусульманина говорить с неверной свиньей и не держать у его горла нож — уже унижение. Но истинная вера дозволяет компромиссы с сильным противником. Когда он ослабеет, его нужно будет убить. Ну а пока можно и поговорить.

— Есть еще один вопрос чисто технического характера, который тебе, Хайбибула, необходимо обсудить с моим заместителем, — Корсуненко кивнул в мою сторону. — Лучше с глазу на глаз.

Хайбибула прожег меня высокомерным взглядом, с презрением усмехнулся и кивнул:

— Хорошо, из уважения я поговорю с твоей прислугой.

Прислуга так прислуга — меня уже давно не волнует, как меня величают враги. В таких разговорах весомы пули, а не слова. Так что пускай хоть поганым отродьем или грязным бараном назовет. Лишь бы разговор состоялся.

Вскоре мы остались в помещении одни.

— Что тебе велели сказать мне? — все с той же презрительной усмешкой процедил Хайбибула.

— То, что я имею полномочия накрыть артиллерией колонну, на которой будешь передвигаться лично ты, Хайбибула, — простовато и доброжелательно улыбнулся я.

— Что? Твой хозяин дал слово и подтвердил договор! — Глаза душмана яростно сверкнули.

— Это все слова. Кто их услышит, когда заговорят снаряды?

— Тогда война. И нет договора!

— Есть. Если мы договоримся еще по небольшому вопросу. Совершенно незначительному для тебя и твоих людей.

— Говори.

— Бешеный Кабан ушел ведь от вас.

— Да. Он предал наше общее дело.

— И устроил хороший такой шум.

— Он убил Зияульхака. И теперь он наш враг. Он кровник.

— Тут наши интересы совпадают. Он нужен и мне.

— Кто ты такой?

— Я? Человек. У которого есть цель. Найти Кабана. И наши цели тут совпадают.

— Зачем он тебе?

— За тем же, зачем и тебе. Убить.

Тут я лукавил. Просто Кабан — одна из немногих зацепок по поиску архива Большого Имама. Если кто-то и может знать о нем, то это он. Значит, этот отморозок нужен нам живым.

Хайбибула смотрел на меня, недобро прищурившись и пытаясь понять, зачем он со мной еще говорит. И вместе с тем осознавая, что прервать этот разговор не может. Полевые командиры, даже фанатики, чтобы выживать и бороться, обязаны обладать мозгами и некоторой гибкостью, в том числе моральной. И слушать голос разума.

— Где мне его искать? — спросил я.

— Я слышал, он отправился к Бешеному Латифулле. Там у него жалкие прислужники — Ахмед, Нафиз. Они будут воевать за хозяина.

— И вы не можете достичь этих мест?

— Нет.

— Ну что ж, желаю удачи и соблюдения договора.

— Мы еще встретимся, — зло пообещал Хайбибула.

— Обязательно. Рано или поздно, — кивнул я, широко улыбнувшись.

Я почему-то был в этом уверен. Потому что я охотник, а он дичь. Пусть хоть сейчас и не осознает этого.

На его счастье, пока он не моя дичь…