Вернувшись домой с фабрики – незадолго до полудня, – Артур закричал:

– Не подходите ко мне, пока я не вымоюсь! У нас был несчастный случай!

Ему никто не ответил. Миссис Фир, экономка, висела на телефоне в кухне – она говорила так громко, что не слышала Артура, а его дочь, конечно же, была в школе. Он вымылся, засунул всю одежду в корзину и оттер ванную комнату, словно убийца. И уже чистый – даже волосы мокрые и приглаженные – двинулся в путь, к дому покойного. Адрес пришлось узнавать. Он думал, что надо идти на Уксусную горку, но оказалось, что там – дом отца, а молодые живут на другой стороне города, где до войны была выпарка яблочного сока.

Он нашел два кирпичных домика и выбрал левый, согласно полученным указаниям. Впрочем, он и так не перепутал бы. Новости его опередили. Дверь домика стояла открытой, и дети, слишком маленькие, чтобы ходить в школу, торчали во дворе. Маленькая девочка сидела на детском игрушечном автомобиле – она никуда не ехала, только загораживала дорогу. Он обошел ее. В это время девочка постарше заговорила с ним формальным тоном – точнее, предупредила:

– Это ейного папку убило. Ейного!

Из гостиной вышла женщина с охапкой занавесок и отдала их другой женщине, которая стояла в прихожей. Та – седая, с умоляющим лицом – приняла занавески. Верхних зубов у нее не было. Наверно, дома снимает мост, ей так удобнее. Та, что отдала занавески, была плотная, но молодая, со свежей кожей.

– Скажите ей, чтобы не лазила на стремянку, – сказала седая Артуру. – Она сейчас начнет снимать занавески и обязательно сломает шею. Она думает, что нам надо все перестирать. Вы гробовщик? Ох, нет, извините! Вы мистер Дауд. Грейс, поди сюда! Грейс! Это мистер Дауд!

– Не беспокойте ее, – сказал Артур.

– Она думает, что сейчас поснимает все занавески, постирает и к завтрему снова развесит. Потому что его ж надо будет положить в гостиной. Она моя дочь. Но только она совсем меня не слушает.

– Она скоро успокоится, – сказал мужчина серьезного вида, в священническом воротничке, вышедший из задних комнат дома. Их священник. Но не из знакомых Артуру церквей. Баптисты? Пятидесятники? Плимутское братство? Священник пил чай.

Пришла еще какая-то женщина и быстро забрала занавески.

– Мы налили воды и запустили машину, – сказала она. – А высохнут они в такой день мигом. Только не пускайте сюда детей.

Священнику пришлось отступить в сторону и высоко поднять чашку, чтобы освободить дорогу женщине с бельем. Он сказал:

– А вы, дамы, разве не собираетесь предложить мистеру Дауду чашку чаю?

– Нет-нет, не беспокойтесь из-за меня, – запротестовал Артур.

– Расходы на погребение, – продолжал он, обращаясь к седой женщине. – Пожалуйста, передайте ей…

– Лилиан описалась! – торжествующе закричала девочка у двери. – Миссис Агнью! Лилиан надула в трусы!

– Да, да, – сказал священник. – Они будут очень благодарны.

– Участок на кладбище, камень, абсолютно всё. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы они это поняли. И памятник с любой надписью, какую они захотят.

Седая ушла во двор и вернулась с воющим ребенком на руках.

– Бедненький ягненочек, – сказала она. – Ей не велели заходить в дом, так куда ей было деваться? Конечно, с ней случился конфуз!

Молодая женщина вышла из гостиной, волоча за собой ковер:

– Это надо повесить на веревку и выколотить как следует.

– Грейс, мистер Дауд пришел выразить свои соболезнования, – сказал священник.

– И спросить, что я могу для вас сделать.

Седая двинулась наверх по лестнице с обмочившейся девочкой на руках. Еще несколько детей увязались за нею.

Но их заметила Грейс.

– А ну-ка нечего вам туда! Быстро на улицу!

– Моя мамка там.

– Да, и она там занята, поэтому нечего ее дергать. Она мне помогает. Ты что, не знаешь, что папка Лилиан погиб?

– Я что-нибудь могу для вас сделать? – спросил Артур, намереваясь убраться восвояси.

Грейс уставилась на него с разинутым ртом. Дом сотрясали звуки работающей стиральной машины.

– Можете. Стойте тут.

– Она вне себя от горя, – объяснил священник. – Она вовсе не намеренно груба с вами.

Вернулась Грейс со стопкой книг:

– Вот. Он их взял в библиотеке. Мне ни к чему еще и пени за них платить. Он ходил каждую субботу, так что, должно быть, их надо вернуть завтра. Я не хочу, чтобы у меня еще и из-за них голова болела.

– Я все сделаю, – сказал Артур. – С радостью.

– Я просто не хочу, чтобы у меня еще и из-за них голова болела.

– Мистер Дауд обещал позаботиться о похоронах, – с кротким упреком сказал священник. – Все, включая памятник. С любой надписью, какую вы захотите.

– О, мне бы что-нибудь попроще, – ответила Грейс.

На следующей неделе отчет опубликовали еще раз – для тех, кто случайно его пропустил или хотел иметь лишний экземпляр, чтобы послать друзьям или родственникам (особенно если они раньше жили в Карстэрсе, а теперь уехали). Написание слова «фланец» было исправлено, и газета поместила примечание, в котором извинялась за ошибку. В газете было также описание чрезвычайно масштабных похорон, на которые приехали даже люди из соседних городков, аж из самого Уэлли. Они ехали на машинах и поездом, а некоторые – на тележке, запряженной лошадью. Они не знали Джека Агнью при жизни, но, как выразилась газета, хотели отдать дань его сенсационной и трагической гибели. Все магазины Карстэрса в тот день закрылись на два часа. Гостиница, правда, не закрылась, но лишь потому, что всем этим приезжим надо было где-то есть и пить.

У покойного остались жена Грейс и дочь Лилиан четырех лет. Он храбро сражался в великой войне и был ранен один раз, легко. Иронию этой ситуации заметили многие.

В газете забыли упомянуть отца покойного, но не нарочно. Редактор газеты был не уроженец Карстэрса, а приезжий, и люди сначала забыли сказать ему про отца, а потом было уже поздно.

Сам отец не жаловался на это упущение. В день похорон – выдалась прекрасная погода – он вышел пешком за город, как обычно делал, когда решал, что сегодня работать в усадьбе Даудов не будет. Отец надел фетровую шляпу и длинное пальто, которым заодно мог накрыться, если вздумается где-нибудь прилечь поспать. На ногах у него были бахилы, аккуратно закрепленные резиновыми кольцами, какие подкладывают под крышки домашних консервов. Он собирался половить рыбу, белых чукучанов. Сезон еще не начался, но старик всегда слегка опережал установленные даты. Он рыбачил всю весну и начало лета и съедал свой улов. Под обрывом на берегу реки у него были спрятаны сковородка и кастрюля. В кастрюле он варил кукурузные початки, которые рвал на ходу в полях ближе к концу лета. В это время он ел еще плоды с диких яблонь и дикий виноград. Он был не сумасшедший, просто терпеть не мог разговаривать с людьми. В течение нескольких недель после смерти сына старику не удавалось полностью избегать разговоров, но, по крайней мере, он умел их обрубать:

– Сам виноват – надо было смотреть, что делаешь.

Прогуливаясь в тот день за городом, он встретил еще одного человека, тоже пропустившего похороны. Женщину. Она не попыталась завязать разговор со стариком и вообще, кажется, намерена была так же яростно охранять свое одиночество, как он – свое, вспарывая воздух усердными широкими шагами.

Фабрика пианино, которая начала свое существование с производства фисгармоний, вытянулась на западном краю города, словно средневековая крепостная стена. Два длинных здания напоминали внешнюю и внутреннюю оборонительные линии, а соединял их крытый мостик (в котором располагались конторы). В жилую часть городка, где стояли дома рабочих, вдавался участок с сушильными печами, лесопилкой, складом пиломатериалов и сараями. По свистку фабрики жили многие горожане: вставали по шестичасовому, потом свисток свистел еще раз в семь часов, знаменуя начало работы, в двенадцать – перерыв на обед, в час – возобновление работы и в полшестого – сигнал рабочим положить инструменты и идти домой.

Под часами в рамке за стеклом висели правила. Первые два гласили:

За минуту опоздания вычитается 15-минутная оплата.

Будь пунктуален.

Безопасность не гарантирована.

Бди за себя и за товарища.

На фабрике и раньше бывали несчастные случаи. Одного человека убило, когда на него обрушился груз пиломатериалов. То было еще до Артура. Один раз – во время войны – рабочий потерял руку или часть руки. В тот день, когда это случилось, Артур был в отъезде, в Торонто. Поэтому он ни разу не видел несчастных случаев – по крайней мере, серьезных. Но у него в подсознании всегда сидело, что рано или поздно что-то случится.

Вероятно, теперь, после смерти жены, он уже не был уверен в том, что никакая беда его не коснется. Жена умерла в 1919 году, во время последней вспышки испанки, когда все уже перестали бояться. Даже сама жена уже не боялась. То было почти пять лет назад, но Артуру до сих пор казалось, что с ее смертью кончился беззаботный период его жизни. Впрочем, другим людям Артур всегда казался очень ответственным и серьезным человеком – никто не заметил в нем особой перемены.

Когда ему снился этот несчастный случай, во сне расползалась тишина. Все отключалось. Каждый станок на заводе перестал издавать привычные звуки, и все людские голоса затихли, и когда Артур выглянул из окна конторы, он понял, что рок наконец обрушился. Артур не смог бы сказать, какая именно деталь дала ему понять это. Само пустое пространство, пыль во дворе фабрики сказали: «Вот оно».

Книги валялись в машине на полу еще с неделю. Беа, дочь Артура, спросила:

– Что эти книжки тут делают?

И тогда он вспомнил.

Беа прочитала вслух имена авторов и названия. Г. Б. Смит, «Сэр Джон Франклин и романтика поисков Северо-восточного прохода». Честертон, «Что стряслось с миром?». Арчибальд Хендри, «Взятие Квебека». Лорд Бертран Рассел, «Практика и теория большевизма».

Беа прочитала «больше́визм», и отец ее поправил. Она спросила, что это такое, и он сказал:

– Это что-то такое, что делают люди в России. Я сам не очень хорошо понимаю. Но судя по тому, что я слышал, это вопиющее безобразие.

Беа в это время было тринадцать лет. Она слыхала о русском балете, а также о пляшущих дервишах. Еще года два после этого она была уверена, что большевизм – это некий дьявольский и, возможно, непристойный танец. По крайней мере, так она рассказывала, когда была уже взрослая.

Она не упоминала, что книги были связаны с человеком, погибшим от несчастного случая. Тогда рассказ был бы менее смешным. А может, она и вправду про это забыла.

Библиотекарь была взволнована. В книгах все еще лежали карточки, а это значило, что выдачу не зарегистрировали. Их просто кто-то снял с полок и унес.

– Эта книга, лорда Рассела, уже очень давно отсутствует.

Артур не привык к подобным выговорам, но сказал мягко:

– Я их возвращаю за другого человека. Они были у того парня, который погиб. От несчастного случая, на фабрике.

Библиотекарь держала открытой книгу про Франклина. Она смотрела на картинку: лодка, вмерзшая в лед.

– Я это делаю по просьбе его жены, – добавил Артур.

Библиотекарь брала каждую книгу по очереди и вытрясала, словно ожидая найти что-то. Она проводила пальцем между страниц. Нижняя часть лица у нее некрасиво двигалась, будто она жевала собственные щеки изнутри.

– Наверно, он просто взял книги домой, как ему заблагорассудилось, – сказал Артур.

– Что-что? – откликнулась библиотекарь через минуту. – Что вы сказали? Извините.

Все дело в несчастном случае, подумал Артур. В мысли о том, что человек, погибший так трагически, брал эти книги последним. Переворачивал эти страницы. Мог оставить в книгах частицу своей жизни – клочок бумаги или ершик для чистки трубок вместо закладки. Даже крошки табаку. Вот она и расстроилась.

– Не важно, – сказал он. – Я зашел их вернуть.

Он отвернулся от конторки библиотекаря, но не ушел сразу. Он не был в библиотеке уже много лет. Вот между двумя фасадными окнами висит портрет его отца. И всегда будет висеть.

Конторка библиотекаря загораживала арочный проем, соединяющий переднюю комнату с задними. Книги стояли рядами на стеллажах в задних комнатах. В проходах висели лампы под зелеными абажурами, а с них свисали длинные шнуры. Артур вспомнил, как много лет назад на заседании муниципального совета обсуждали необходимость покупки шестидесятиваттных лампочек вместо сорокаваттных. Вопрос подняла тогда именно эта библиотекарь, и он был решен положительно.

В передней комнате лежали на деревянных подставках журналы и газеты и стояли тяжелые круглые столы, чтобы люди могли посидеть и почитать. За стеклом выстроились в ряд толстые книги в темных переплетах. Вероятно, словари, атласы, энциклопедии. Два красивых высоких окна выходили на главную улицу города. Из проема меж ними смотрел отец Артура. В комнате висели и другие картины, но слишком высоко; краски потускнели, а на картинах было много народу, поэтому нельзя было разобрать, что на них нарисовано. (Потом, когда Артур проведет в библиотеке много часов и обсудит эти картины с библиотекарем, он узнает, что на одной изображена битва при Флоддене и король Шотландский, несущийся в атаку вниз по склону в облаке дыма; на другой – похороны «Орленка»; на третьей – ссора Оберона и Титании из «Сна в летнюю ночь».)

Артур присел за один из столов – так, чтобы смотреть в окно. Он взял со стола старый «Нэшнл джиографик». К библиотекарю он сел спиной. Он подумал, что этого требует чувство такта – ведь она, кажется, переживает. Вошли какие-то люди, и Артур услышал, как библиотекарь с ними разговаривает. Теперь ее голос звучал более или менее нормально. Артур все думал, что сейчас уйдет, но не уходил.

Ему нравилось высокое голое окно, полное светом весеннего вечера, достоинство и порядок этих комнат. Мысль о том, что сюда приходят взрослые люди, что они читают книги, приятно интриговала. Неделю за неделей, книгу за книгой, и так всю жизнь. Он сам время от времени что-то читал, когда ему рекомендовали, и обычно ему это нравилось, а потом он читал журналы, чтобы быть в курсе всего, и не вспоминал про чтение книг, пока ему не рекомендовали что-нибудь еще, практически случайно.

По временам, ненадолго, в помещении оставались только он сам и библиотекарь.

Во время одного из этих перерывов она подошла и встала недалеко от него, возвращая на место какие-то газеты. Закончив, она обратилась к Артуру – в голосе прорывалась настойчивость, но библиотекарь владела собой.

– Рассказ о несчастном случае, который напечатали в газете… я полагаю, он был довольно точным?

Артур сказал, что, вероятно, даже слишком точным.

– Как это? Почему вы так говорите?

Он объяснил, что люди бесконечно жадны до кровавых подробностей. Неужели газета должна идти у них на поводу?

– О, я думаю, это естественно, – сказала библиотекарь. – Естественно для людей – хотеть знать самое худшее. Люди хотят представить себе все в деталях. Я сама такая. Я очень мало что знаю о промышленных станках. Мне трудно представить, что произошло. Хотя я и прочитала описание в газете. Станок повел себя каким-то неожиданным образом?

– Нет. Нельзя сказать, что станок схватил его и затянул в себя, как хищный зверь. Он сам сделал неправильное движение. Во всяком случае, беспечное. И подписал себе приговор.

Она ничего не сказала, но и не ушла.

– В этом деле нужна постоянная бдительность, – продолжал Артур. – Нельзя расслабляться ни на секунду. Машина – слуга. Она прекрасный слуга, но никуда не годный хозяин.

Он тут же задался вопросом: сам ли он это придумал или прочитал где-нибудь.

– И надо полагать, никаких способов защиты людей не существует? – спросила библиотекарь. – Но вы наверняка досконально в этом разбираетесь.

Тут она его оставила, потому что пришли новые посетители.

После несчастного случая установилась хорошая теплая погода. Длинные вечера и нега жаркого дня казались внезапными и удивительными, будто вовсе не такая погода почти ежегодно приходила на смену зиме в этой местности. Зеркала паводков съежились и убрались обратно в бочаги, листья выстреливали из покрасневших ветвей, и запахи скотного двора приплывали в городок, обернутые в запах сирени.

Но Артура в такие вечера почему-то не тянуло на природу. Он думал о библиотеке и часто оказывался именно там. Садился на то же место, которое выбрал в первый раз. Он проводил в библиотеке полчаса или час. Проглядывал «Лондонские иллюстрированные новости», «Нэшнл джиографик», «Субботний вечер» или «Журнал Коллиера». Все эти журналы он выписывал сам и прекрасно мог читать их у себя дома, в кабинете, глядя в окно на подстриженные газоны, которые старый Агнью поддерживал в пристойном виде, и клумбы, сейчас покрытые тюльпанами всевозможных ярких цветов и их сочетаний. Но, казалось, ему приятней вид на главную улицу, где иногда проезжал бойкий новый «форд» или какой-нибудь старый чихающий автомобиль с запыленным тряпочным верхом. Казалось, ему приятней смотреть на здание почты с башней, на которой четыре циферблата, глядя в разные стороны, показывали время – и, как любили говорить горожане, все четыре врали. И на людей, что проходили по тротуару или болтались на улице без дела. Кое-кто пытался включить питьевой фонтанчик, хотя он начинал работать только 1 июля.

Не то чтобы Артура так уж тянуло общаться с людьми. Он сидел в библиотеке не для того, чтобы болтать, хотя приветствовал тех, кого знал по имени, а знал он многих. И еще он обменивался парой слов с библиотекарем – хотя, как правило, говорил лишь «Добрый вечер», когда входил, и «До свидания» перед уходом. Он ни от кого ничего не требовал. Он чувствовал, что своим присутствием источает благодушие и подбадривает, и самое главное – что оно естественно. Ему казалось, что, сидя здесь, читая и размышляя, он оказывает какую-то важную услугу. Что-то надежное, прочное.

Ему нравилось одно выражение. «Слуга народа». Его отец, глядящий сейчас со стены, с подкрашенными розовым младенческими щеками, стеклянистыми голубыми глазками и обиженным ртом старика, никогда не считал себя слугой народа. Он скорее видел себя трибуном и благодетелем публики. Он повелевал и самодурствовал, и ему это сходило с рук. Когда на фабрике было мало работы, он обходил цеха и рявкал то одному рабочему, то другому: «А ну, пошел домой! Пошел! И сиди там, пока ты мне опять не понадобишься». И они уходили. Возились в саду, стреляли кроликов, покупали все нужное в лавках в долг и принимали это как само собой разумеющееся. Они пародировали его рявканье и смеялись над этим «Пошел домой!». Они обожали старика, как никогда не будут обожать Артура, но сегодня уже не стали бы терпеть такое обращение. Во время войны они привыкли к хорошим заработкам и к постоянному спросу на их труд. Они не думали об избытке рабочих рук, который настал, когда вернулись с фронта солдаты. Они не думали о хитроумии, об удачливости, необходимых для выживания бизнеса от сезона к сезону. Им не нравились перемены – им было не по душе, что фабрика переключилась на выпуск пианол, которые Артур считал надеждой будущего. Но Артур делал то, что находил нужным, хотя его методы были совершенно противоположны методам отца. Обдумай все хорошенько, а потом обдумай еще раз. Сливайся с фоном, кроме случаев, когда необходимо иное. Сохраняй достоинство. Старайся всегда быть справедливым.

Они ждали, что он о них позаботится. Этого ждал весь город. Люди были уверены в том, что их обеспечат работой, – так же, как в том, что завтра взойдет солнце. Но налоги на производство поднялись одновременно с введением платы на воду, которая раньше доставалась даром. Поддерживать подъездные дороги в хорошем состоянии теперь тоже должна была фабрика, а раньше этим занимался город. Методистская церковь требовала кругленькую сумму на постройку новой воскресной школы. Городской хоккейной команде нужна была новая форма. В мемориальном парке в память войны воздвигались новые ворота с каменными столбами. И каждый год самый умный мальчик из выпускного класса отправлялся в университет за счет семьи Дауд.

Просите, и дастся вам.

Дома от Артура тоже чего-то ожидали. Беа ныла, требуя, чтобы он отправил ее в частную школу-пансион. Миссис Фир присмотрела какой-то смешивающий аппарат для кухни и новую стиральную машину. В этом году следовало обновить всю белую краску на декоративных деталях дома. На украшениях, которые придавали дому сходство со свадебным тортом. И посреди всего этого Артур не мог не купить себе новенький автомобиль – «крайслер»-седан.

Это было необходимо – он обязан ездить на новой машине. Ему положено ездить на новой машине, Беа положено учиться в дорогом пансионе, миссис Фир положено иметь в кухне новейшие аппараты, а декоративные детали дома должны блистать белизной, как свежевыпавший снег. Иначе семью перестанут уважать, перестанут в нее верить и задумаются, а не пошла ли она под уклон. И все это можно было провернуть – при малой толике удачи все это можно было провернуть.

Многие годы после смерти отца Артур чувствовал себя мошенником, надевшим чужую личину. Не постоянно – время от времени. А теперь это ощущение исчезло. Он сидел здесь и чувствовал, что оно исчезло.

Когда произошел несчастный случай, Артур сидел в конторе и беседовал с торговым агентом, продающим шпон. Артур уловил какое-то изменение в уровне шума, но скорее усиление, чем внезапное затишье. Его это не встревожило, только царапнуло нервы. Поскольку все случилось в лесопильном цеху, в других цехах, в сушильнях и на лесном дворе узнали не сразу, и кое-где работа продолжалась еще несколько минут. Артур в это время склонялся над образцами шпона, разложенными на столе, и, по правде сказать, возможно, что он узнал о происшествии последним. Он о чем-то спросил собеседника, но тот не ответил. Артур поднял взгляд и увидел отвисшую челюсть, испуганное лицо. Вся самоуверенность торгового агента начисто пропала.

Потом Артур услышал, что его зовут: и «мистер Дауд», как принято было его называть, и «Артур, Артур!» – это кричали старые рабочие, которые знали его еще мальчиком. Еще он услышал: «станок», «голова» и «Господи Исусе!».

Если бы Артур мог, он бы пожелал тишины – чтобы звуки и предметы отступили, даровав пусть ужасное, но освобождение, и дали ему дышать. Но ничего подобного не происходило. Вопли, вопросы, беготня, и сам он в центре сбившейся кучи – его тащило к лесопильному цеху. Один человек потерял сознание и упал так, что ему тоже отрезало бы голову, если бы станок не отключили за миг до того. Именно его тело, упавшее, но целое, Артур сперва принял за тело жертвы. Нет, нет, нет. Его толкали дальше. Дальше были алые опилки. Насквозь промокшие, яркие. Штабель досок заляпан ярким, веселым красным цветом, и полотно пилы тоже. Кучка рабочей одежды, пропитанной кровью, лежала в опилках, и до Артура дошло, что это тело – торс и конечности. Из тела вытекло столько крови, что его форму поначалу было трудно различить – оно стало мягким, как пудинг.

Первое, о чем подумал Артур, – прикрыть это. Он снял пиджак и положил сверху. Пришлось подойти близко, хлюпая туфлями в этом. До него никто не прикрыл тело по той простой причине, что ни на ком не было пиджака.

– Доктора позвали? – вопил кто-то.

– «Доктора позвали?» – повторил человек, стоящий совсем рядом с Артуром. – А что он сделает, доктор-то? Голову обратно пришьет?

Но Артур все же приказал послать за врачом – он решил, что это необходимо. Не может быть смерти без врача. Приход врача запускает всю последовательность – врач, похоронных дел мастер, гроб, цветы, панихида. Вот и надо ее запустить, чтобы людям было чем заняться. Сгрести опилки, отчистить станок. Людей, оказавшихся рядом, послать мыться. Того, кто потерял сознание, отнести в столовую. С ним все в порядке? Велеть пишбарышне заварить чаю.

Пригодилось бы бренди или виски. Но у Артура было правило, запрещающее вносить алкоголь на территорию фабрики.

Чего-то еще не хватает. Где? Вон, ответили ему. Вон там. Кого-то начало рвать, совсем рядом. Хорошо. Это надо подобрать или сказать кому-нибудь, чтобы подобрали. Звуки рвоты спасли Артура, придали ему устойчивость и почти радостную решимость. Он подобрал это. Он нес это бережно и надежно, как неухватистый, но очень ценный кувшин. Прижимая лицо к груди, словно утешая, – так, чтобы лица не было видно. Кровь просачивалась через рубашку, прилепляя ткань к телу. Теплая. Он чувствовал себя как раненый. Он чувствовал, что на него смотрят, и видел себя со стороны, подобно актеру, или, может быть, священнику. Что теперь делать с этой штукой, которую он прижимает к груди? Ответ на этот вопрос тоже пришел. Положить, приставить к тому месту, где она должна быть, – конечно, не точно приставить, как будто этот шов может срастись. Просто положить рядом, более или менее на место, приподнять пиджак, потянуть за край, накрыть все в новой позиции.

Он не мог сейчас спросить, как звали этого человека. Придется узнать имя каким-то другим способом. После оказанных им интимнейших услуг такое невежество будет оскорбительным.

Но Артур понял, что знает имя. Вспомнил. Прикрывая краем пиджака голову, которая легла и до сих пор так и лежала ухом кверху – и оттого ухо выглядело совершенно свежим и годным к употреблению, – он вспомнил нужное имя. Сын того человека, что ухаживает за садом Артура, – не всегда регулярно ухаживает. Молодой, его снова взяли на фабрику, когда он вернулся с войны. Женатый? Вроде бы да. Надо пойти сообщить жене. Как можно скорее. Переодеться в чистое.

Библиотекарь часто надевала темно-красную блузку. Губы у нее были накрашены помадой в тон, а волосы подстрижены и завиты. Она была уже не молоденькая, но по-прежнему сохраняла элегантность. Артур вспомнил, что много лет назад, когда ее брали на работу, он подумал, что она одевается очень строго. Она тогда не стриглась, а закручивала косы вокруг головы, по старинной моде. Цвет волос остался прежним – теплый, приятный, напоминающий дубовые листья по осени. Артур попытался вспомнить, сколько ей платят. Наверняка немного. Она умудрялась хорошо выглядеть на эти деньги. А где же она живет? В одном из пансионов, с незамужними учительницами? Нет, не там. Она живет в гостинице «Коммерческая».

Тут он начал припоминать что-то еще. Не какое-то определенное событие. Нельзя было сказать с уверенностью, что у библиотекаря дурная репутация. Но безупречной ее тоже нельзя было назвать. Говорили, что она выпивает с коммивояжерами, которые останавливаются в гостинице. Что, возможно, один из них – ее любовник. А может, и не один.

Ну что ж, она взрослая женщина и имеет право вести себя, как хочет. Библиотекарь ведь не то же самое, что учительница – человек, которого нанимают в том числе и для того, чтобы он показывал пример ученикам. Пока библиотекарь выполняет свою работу хорошо – а любому видно, что это именно так, – она имеет право жить своей жизнью, как любой другой. Ведь гораздо лучше иметь в библиотеке женщину приятной внешности, чем мегеру вроде Мэри Тэмблин. Ведь туда заходят и приезжие. И судят о городе по тому, что они там увидели. Поэтому в библиотеке должна работать женщина приятной внешности, с хорошими манерами.

Остановись. Разве кто-то говорит, что не должна? Он вел спор у себя в голове, словно кто-то пришел и заявил, что библиотекаря нужно выгнать, – а ведь ни о чем подобном Артур не слышал.

А что означал ее вопрос о машинах, заданный в первый вечер? Что она хотела сказать? Может, это она так хитро намекала, кто виноват?

Он поговорил с ней о картинах, об освещении, а также вспомнил, как его отец послал сюда своих собственных рабочих и заплатил им, чтобы сделали для библиотеки стеллажи. Но ни разу не упомянул о человеке, который выносил книги без ведома библиотекаря. Вероятно, по одной. Под полой? И приносил обратно так же. Наверняка приносил обратно, иначе у него сейчас был бы полный дом книг, а его жена ни за что такого не потерпела бы. Не крал – только заимствовал, на время. Безвредное, но странное поведение. Была ли тут какая-то связь? Между готовностью отступить немного от правил и убежденностью, что неверное движение сойдет с рук? Неверное движение, из-за которого можно зацепиться рукавом и подтянуть к собственной шее диск циркулярной пилы?

Да, может, может быть, что эти вещи связаны. Вопрос отношения к заведенному порядку.

– Этот человек… ну, знаете… с которым произошел несчастный случай, – сказал Артур библиотекарю. – То, что он вынес те книги, ни слова не говоря. Как вы думаете, почему он это сделал?

– Люди всякое творят, – ответила она. – Вырывают страницы. Потому что им не нравится то, что там написано. Вообще всякое делают. Не знаю.

– А он когда-нибудь вырывал страницы? Может, вы когда-нибудь сделали ему выговор? И с тех пор он боялся показаться вам на глаза?

Артур хотел ее немножко подразнить, имея в виду, что она не способна никого напугать. Но она восприняла его шутку по-другому.

– Как это могло быть, если я ни разу с ним не разговаривала? Я его никогда не видела. Никогда не видела, не знала его в лицо.

Она отошла, положив конец разговору. Значит, она не любит, чтобы ее дразнили. Может, она одна из тех людей, которые сплошь покрыты кое-как заделанными трещинами, видными лишь в упор? Может, ее беспокоит какая-то старая тайна, давнее несчастье? Может, у нее возлюбленный погиб на войне?

Чуть позже, опять вечером – субботним летним вечером, – она сама заговорила на тему, которую Артур про себя поклялся больше не трогать.

– Помните, мы говорили о человеке, который погиб от несчастного случая?

Артур сказал, что помнит.

– У меня к вам есть вопрос, который может показаться странным.

Он кивнул.

– И то, что я об этом спрашиваю… сохраните, пожалуйста, в тайне.

– Разумеется, – сказал он.

– Как он выглядел?

Выглядел? Артур удивился. Удивило его то, что она обставила свой вопрос такими реверансами и такой секретностью. Ведь это естественно – интересоваться, как мог выглядеть человек, который без ее ведома приходил и таскал у нее книги. Но Артур покачал головой – он ничем не мог помочь ей. Он не мог мысленным взором увидеть Джека Агнью.

– Высокий, – сказал он. – Кажется, он был выше среднего роста. Но больше я ничего не могу вам сказать. На самом деле об этом лучше не меня спрашивать. Я хорошо узнаю людей, но совершенно не способен их описать, даже если вижу человека каждый день.

– Но мне казалось, что это вы… Я слышала, что вы… Подобрали. Голову.

– Ну не мог же я ее там оставить, – сдавленным голосом сказал Артур.

Эта женщина его разочаровала. Ему было не по себе и стыдно за нее. Но он старался говорить как обычно, без упрека в голосе.

– Я даже не смогу вам сказать, какого цвета у него были волосы. В тот момент оно все как-то… стерлось.

Она молчала несколько секунд, и он на нее не смотрел. Потом она сказала:

– Вам, наверно, кажется, что я одна из тех людей… людей, которых подобные вещи завораживают.

Артур издал протестующие звуки, но, конечно, он именно это и подумал – что она из таких.

– Мне не следовало вас спрашивать, – сказала она. – Не следовало об этом упоминать. Я никогда не смогу объяснить вам, почему спросила. Но я прошу вас, если это в ваших силах, ни в коем случае не думать, что я – из таких.

Артур услышал слово «никогда». Она никогда не сможет объяснить. Он ни в коем случае не должен думать. В самом сердце разочарования он уловил эту нотку – намек на то, что их разговоры будут продолжаться и, может быть, станут более-менее постоянными. В голосе женщины он услышал смирение, но смирение это опиралось на какую-то уверенность. Возможно, с сексуальным подтекстом.

А может, ему это лишь кажется, потому что сегодня особенный вечер? Этим субботним вечером он собирался ехать в Уэлли. Он уже отправился в путь и лишь по дороге заглянул в библиотеку, не собираясь сидеть столько, сколько в итоге просидел. Он направлялся в гости к некой Джейн Макфарлейн. Она давно разъехалась с мужем, но не собиралась просить развода. Детей у нее не было. Зарабатывала она портновским ремеслом. Артур познакомился с ней, когда она приехала к ним домой, чтобы шить платья его жене. Тогда между ними ничего не было, и ни одному из них ничего такого не пришло в голову. Джейн Макфарлейн в чем-то походила на библиотекаря – хороша собой, хотя и не первой молодости, решительная, элегантная, умелая в своем деле. Но в других отношениях они совсем не были похожи. Артур никак не мог представить себе, чтобы Джейн предъявила ему загадку, а вслед за тем сообщила, что эта загадка никогда не будет разгадана. Джейн была из тех, кто несет мужчине покой. Разговор без слов, который происходил между ним и ею, – чувственный, добрый и ограниченный узкими рамками – был очень похож на его отношения с женой.

Библиотекарь подошла к двери, где был выключатель, и погасила основной верхний свет. Заперла дверь. Скрылась меж стеллажей, неторопливо выключая свет и там. Часы на ратуше били девять. Наверно, она считала их правильными. Собственные часы Артура утверждали, что еще только без трех минут.

Ему пора было вставать, двигаться, ехать в Уэлли.

Она погасила весь свет, пришла и села за стол рядом с Артуром.

Он сказал:

– Я никогда не стану думать о вас так, чтобы вам это было неприятно.

В комнате вдруг стало очень темно – неужели только оттого, что она выключила свет? Ведь на дворе середина лета. Но, видимо, небо успели затянуть тяжелые тучи. Когда Артур последний раз смотрел на улицу, там было совсем светло: шли сельские жители, приехавшие в город за покупками, мальчишки брызгали друг на друга водой из питьевого фонтанчика, молодые девушки разгуливали туда-сюда в дешевеньких мягких цветастых летних платьях на виду у молодых парней, что кучковались в своих излюбленных местах – на ступеньках почты или у входа в магазин кормов. Теперь, снова взглянув на улицу, Артур увидел, что по ней с грохотом летит ветер, уже неся с собой первые капли дождя. Девушки визжали, хохотали и прикрывали головы сумочками, спеша в укрытия, магазинные продавцы скатывали холщовые козырьки и втаскивали внутрь корзины с фруктами, подставки с летней обувью, садовые принадлежности, ранее выставленные на тротуаре. Двери городской думы хлопали – это фермерши вбегали внутрь, таща детей и свертки, чтобы набиться битком в дамскую уборную. Кто-то подергал дверь библиотеки. Библиотекарь бросила взгляд на дверь, но не пошевелилась. И тут же ливень обрушился на улицу полотнищами воды и ветер замолотил по крыше, обдирая верхушки деревьев. Этот рев и ощущение опасности длились несколько минут, пока не ослабел ветер. Потом остался только шум дождя, который теперь шел вертикально и так густо, будто они стояли под водопадом.

«Если в Уэлли то же самое, – подумал Артур, – то Джейн догадается, что сегодня меня ждать не стоит». Это была его первая мысль о Джейн за долгое время.

– Миссис Фир тогда не хотела стирать мои вещи, – сказал он и сам удивился. – Она боялась до них дотрагиваться.

Библиотекарь произнесла странно дрожащим, пристыженным, но решительным голосом:

– Я считаю, то, что вы сделали… Это был замечательный поступок.

Дождь шумел так сильно, что отвечать было необязательно. Артур понял, что может повернуться и посмотреть на нее. Ее профиль виднелся в свете, проникающем через залитые дождем окна. Лицо у нее было спокойное и отчаянное. Во всяком случае, так показалось Артуру. Он понял, что вообще ничего о ней не знает – что она за человек на самом деле и какие тайны хранит. Он даже не мог понять, насколько он сам для нее значим. Но знал: что-то он для нее значит, и притом что-то необычное.

Он не мог описать чувство, которое она у него вызывала. Это было так же невозможно, как описать запах. Похоже на разряд электричества. На горелые зерна пшеницы. Нет, на горький апельсин. Сдаюсь.

Он никогда не воображал себя в подобной ситуации, не представлял, что им может двигать такой ясный порыв. Но, судя по всему, этот порыв не застал его врасплох. Не подумав даже единожды о том, во что собирается влипнуть, он проговорил:

– Мне хотелось бы…

Он сказал это слишком тихо, и она его не услышала.

Он заговорил громче:

– Мне хотелось бы, чтобы мы с вами поженились.

Тогда она посмотрела на него. Засмеялась было, но сдержала смех.

– Простите, – сказала она. – Простите. Просто я как раз только что подумала…

– О чем?

– Я подумала – «все, больше я его не увижу».

– Ошибаешься, – сказал Артур.