Лайза сказала Уоррену, что женщина по имени Беа Дауд звонила из Торонто и попросила их, то есть Уоррена и Лайзу, поехать и проверить дом в лесу, где живут Беа и ее муж. Беа просила убедиться, что вода отключена. Беа и Ладнер (он, строго говоря, ей не муж, сказала Лайза) сейчас были в Торонто в ожидании операции Ладнера. Коронарного шунтирования. «Потому что может разорвать трубы», – объяснила Лайза. Был вечер воскресенья, февраль, и на улице бушевала самая сильная снежная буря этой зимы.

– Ты их видел, – сказала Лайза. – Видел, видел. Помнишь, я тебя представила пожилой паре? Прошлой осенью, на площади, у входа в «Радиотовары»? У него был шрам на щеке, а у нее длинные волосы, наполовину черные, наполовину седые. Я тебе еще сказала, что он таксидермист, а ты спросил, что это такое.

Теперь Уоррен вспомнил. Пожилая – еще не старая – пара во фланелевых рубашках и мешковатых штанах. У него – шрам и британский акцент, у нее – странные волосы и взрывное дружелюбие. Таксидермист – это тот, кто делает чучела из мертвых животных. Из шкур мертвых животных. Зверей, а также птиц и рыб.

Уоррен тогда спросил Лайзу, что у этого человека с лицом, и она ответила: «Вторая мировая».

Сейчас Лайза сказала:

– Я знаю, где у них лежит ключ, потому она мне и позвонила. Их дом в тауншипе Стрэттон. Где я раньше жила.

– Они что, ходили с тобой в одну церковь?

– Беа и Ладнер? Не смешно. Они просто жили через дорогу от нас. Это она дала мне деньги, – продолжала Лайза, словно Уоррен должен был бы и так это знать. – Чтобы я могла пойти учиться после школы. Я ее даже не просила. Она вдруг позвонила ни с того ни с сего и сказала, что хочет дать мне денег. Ну я подумала, раз так, то ладно, у нее-то их навалом.

Детство Лайзы прошло в тауншипе Стрэттон, на ферме, где она жила с отцом и с братом по имени Кенни. Отец не был фермером. Он просто арендовал дом. Он работал кровельщиком. Их мать уже умерла. Когда Лайзе пришло время идти в старшие классы – Кенни был на год моложе ее и учился двумя классами ниже, – отец перевез семью в Карстэрс. Там он встретил женщину, которая жила в доме-прицепе, и впоследствии женился на ней. И потом уехал с ней в Чэтем. Лайза не знала, где теперь отец с женой – в Чэтеме, Уоллесбурге или Сарнии. К тому времени, как они уехали, Кенни уже был мертв – он погиб в типичной подростковой аварии, разбился в машине. Такое случалось каждую весну – пьяные подростки, часто без водительских прав, крали машины, чтобы покататься. Свеженасыпанный гравий на сельской дороге. Безумная скорость. Лайза окончила школу и один год проучилась в университете. В Гвельфе. В университете ей не нравилось. Не нравились люди, которые ее окружали. В это время она уже пришла к вере.

Так она и познакомилась с Уорреном. Его семья принадлежала к Братству Капеллы Святого Писания Спасителя в Уэлли. Уоррен ходил в Капеллу Святого Писания всю свою жизнь. Лайза стала прихожанкой Капеллы после того, как перебралась в Уэлли и устроилась работать в монопольную лавку спиртных напитков. Лайза и до сих пор там работала, но ее мучила совесть, и иногда она думала, что ей следует оттуда уйти. Сама она теперь вообще не пила спиртного и даже сахар не употребляла. Она не хотела, чтобы Уоррен в обеденный перерыв ел сладкие булочки, и сама пекла ему овсяные маффины. Каждую среду вечером она устраивала стирку. Когда чистила зубы, отсчитывала нужное количество движений щеткой. А по утрам вставала рано, чтобы делать гимнастику и читать выбранные стихи из Библии.

Лайза хотела уволиться из винного магазина, но она и Уоррен нуждались в деньгах. Мастерская по ремонту мелких моторов, где раньше работал Уоррен, закрылась, и теперь Уоррен ходил на курсы переподготовки, чтобы стать продавцом компьютеров. Лайза и Уоррен уже год как поженились.

Наутро небо прояснилось, и незадолго до полудня Лайза с Уорреном тронулись в путь на снегоходе. Был понедельник – Лайзин выходной. Шоссе почистили снегоуборочной техникой, но второстепенные дороги еще были завалены. Рев снегоходов послышался на улицах еще до рассвета, и их колеи виднелись на полях и на замерзшей реке.

Лайза велела Уоррену ехать по реке до шоссе 86, а там свернуть на северо-восток по заснеженным полям, чтобы обогнуть болото по большой дуге. Снежный покров на реке был весь испещрен следами зверей – прямыми цепочками, кружками и петлями. Уоррен мог с уверенностью опознать только собачьи. Из реки, покрытой трехфутовым слоем льда и ровным снегом, получилась отличная дорога. Снежная буря пришла с запада, как всегда в этих местах, и деревья по восточному берегу реки были все облеплены снегом, перегружены им – ветви торчали, словно прутья наполненных снегом корзин. На западном берегу реки наносы змеились, как замершие волны или как огромные завитки взбитых сливок. Было очень здорово и весело рассекать белую пелену дня на снегоходе, который летел с ревом и сложными переливами шума.

Болото издалека было черным – как длинный потек грязи на севере у горизонта. Но вблизи становилось видно, что оно тоже завалено снегом. Черные стволы на белом фоне мелькали так равномерно, что от пристального взгляда на них начинало тошнить. Слегка постукивая Уоррена рукой по ноге, Лайза направила его на проселочную дорогу, укрытую снегом, как кровать периной, и наконец ударила посильней, веля остановиться. Шум вдруг сменился тишиной, скорость – неподвижностью, и Уоррену с Лайзой показалось, что они вывалились из стремительно несущихся по небу облаков и упали на что-то твердое. Они застряли в плотной неподвижности зимнего дня.

Сбоку от дороги стоял ветхий сарай, из которого торчали клоки посеревшего сена.

– Здесь мы раньше жили, – сказала Лайза. – Шучу. У нас был дом, только сейчас его уже нет.

С другой стороны дороги торчал указатель: «Малая Унылость», а за ним деревья и хижина на каркасе в форме буквы «А» с пристройками. Лайза сказала, что где-то в Штатах есть болото под названием Большая Унылость и название имения с ним перекликается. Это такая шутка.

– Никогда не слыхал, – ответил Уоррен.

Развешанные кругом объявления гласили: «Посторонним вход воспрещен», «Охота запрещена», «Въезд на снегоходах запрещен», «Хода нет».

Ключ от задней двери хранился в странном месте. Он лежал в дупле дерева, завернутый в полиэтиленовый пакет. У задней двери росло несколько старых, корявых деревьев – вероятно, плодовых. Дупло было обмазано смолой – Лайза сказала, что это защита от белок. Другие дупла в других деревьях тоже были обмазаны смолой, так что дупло, в котором хранился ключ, ничем не выделялось.

– А как тогда его искать?

Лайза показала на профиль, вырезанный на коре, – хорошо заметный, если посмотреть внимательно. Трещины на коре были углублены ножом. Длинный нос, косой глаз и рот и большая капля – обмазанное смолой дупло – на самом кончике носа.

– Смешно, правда? – сказала Лайза. Она запихнула пакет в карман, а ключ вставила в замок и повернула. – Не стой просто так. Входи. Го… ворю тебе, здесь холодно как в могиле.

Лайза очень следила за своей речью и заменяла восклицание «Господи!» на «говорю тебе», а «черт» на «чересчур». Так было принято в Братстве Капеллы Святого Писания Спасителя.

Она стала ходить по дому и крутить ручки термостатов, чтобы включились плинтусные батареи.

– Мы вроде не собирались тут задерживаться, – сказал Уоррен.

– Побудем, пока не согреемся, – ответила Лайза.

Уоррен попробовал краны на кухне. Ничего.

– Вода отключена, – сказал он. – Все в порядке.

Лайза в это время была в гостиной.

– Что? – крикнула она оттуда. – Что в порядке?

– Вода. Она перекрыта.

– Да? Ну хорошо.

Уоррен встал в дверном проеме гостиной.

– А разве нам не надо было разуться? Ну, если мы собираемся ходить по дому?

– С чего вдруг? – Лайза потопала по ковру, сбивая снег с обуви. – Это чистый снег, ничего страшного.

Уоррен был не из тех, кто пристально разглядывает домашнюю обстановку, но даже он заметил, что в этой комнате были как обычные вещи, так и необычные. Ковры, кресла, телевизор, диван, книги и большой письменный стол. Но кроме них – полки с чучелами птиц, от совсем маленьких, с ярким оперением, до больших, на которых можно охотиться. И еще какой-то изящный зверек с гладкой бурой шкуркой – может, хорек? – и бобер, которого Уоррен узнал по хвосту-лопате.

Лайза в это время открывала ящики письменного стола и рылась в бумагах. Уоррен решил, что она ищет что-то по поручению хозяйки дома. Тут Лайза начала вытягивать ящики полностью и опрокидывать вместе с содержимым на ковер. Она издавала странные звуки – восхищенно прицокивала языком, словно ящики совершали этот подвиг самостоятельно.

– Господи! – воскликнул Уоррен. (Он состоял в Братстве Капеллы Святого Писания всю жизнь и потому следил за своим языком не столь внимательно.) – Лайза! Что это ты делаешь?

– Ничего такого, что тебя хоть как-то касалось бы, – сказала Лайза. Но голос у нее был бодрый, даже ласковый. – Ты можешь пока расслабиться и посмотреть телевизор, ну или еще что-нибудь.

Она принялась брать с полок чучела птиц одно за другим и швырять их на пол, прибавляя к общему хаосу.

– Он использует бальзовое дерево, – сказала она. – Очень приятное, легкое.

Уоррен в самом деле пошел и включил телевизор. Тот был старый, черно-белый и по большинству каналов показывал только мельтешение и шум. Единственное, что Уоррену удалось найти, был какой-то старый сериал с девушкой-блондинкой в одежде гаремной одалиски – она изображала ведьму – и актером, игравшим Джей-Ара Юинга в «Далласе», только еще молодым, той поры, когда про Джей-Ара Юинга никто не слышал.

– Погляди-ка, – сказал он. – Как будто машина времени.

Но Лайза не стала смотреть. Уоррен сел на пуфик спиной к ней. Он старался вести себя как взрослый и не подглядывать. Не обращать на нее внимания, и она перестанет. Но все же слышал, как рвется бумага и падают книги у него за спиной. Книги смахивали с полок, рвали пополам и швыряли на пол. Он слышал, как Лайза пошла на кухню и стала выдергивать ящики, грохать дверцами шкафчиков и бить посуду. Через некоторое время Лайза пришла в гостиную, а воздух стали заполнять белые облака. Вероятно, Лайза рассыпала муку. Она кашляла.

Уоррен тоже раскашлялся, но не обернулся. Скоро он услышал, как выливается жидкость из бутылок – тонкие струйки и толстое бульканье. По запаху он определял: уксус, кленовый сироп, виски. Все это лилось поверх муки, книг, ковров, перьев и меха чучел птиц и зверей. Что-то разбилось о печку. Наверно, бутылка из-под виски.

– В яблочко! – сказала Лайза.

Уоррен по-прежнему не поворачивался. Ему казалось, что все его тело вибрирует, так старательно он хранил неподвижность и ждал, когда все это кончится.

Однажды Уоррен и Лайза поехали в Сент-Томас на христианский рок-концерт и танцы. В Братстве Капеллы были разногласия по этому поводу – по поводу того, может ли вообще рок быть христианским. Лайзу беспокоил этот вопрос, а Уоррена нет – ему случалось ходить даже на рок-концерты и танцы, которые не назывались христианскими. Но когда начали танцевать, именно Лайзу мгновенно унесла волна музыки. Именно Лайза притянула к себе взгляд – недовольный, зоркий – руководителя молодежи, который ухмылялся и неуверенно хлопал, стоя на краю танцпола. Уоррен впервые увидел, как Лайза танцует, и поразился овладевшему ею ползучему духу безумия. Он был скорее горд, чем обеспокоен, но он знал: его чувства тут не имеют ни малейшего значения. Вот Лайза, она танцует, и единственное, что остается Уоррену, – ждать, пока она пробивается сквозь музыку, простирается перед ней, свивается кольцами вокруг нее, вырывается на волю, глухая и слепая ко всему остальному.

Уоррену хотелось крикнуть им всем: «Вот что в ней есть!» Он подумал, что всегда это знал. Знал уже тогда, когда впервые увидел Лайзу в братстве. Было лето, и Лайза пришла в соломенной летней шляпке и платье с рукавами, как полагалось в братстве, но кожа у Лайзы была слишком золотая и тело слишком стройное для девушки из братства. Нет, она вовсе не походила на картинку из журнала, фотомодель или просто девицу, щеголяющую своей красотой. Лайза, с ее высоким округлым лбом, глубоко посаженными карими глазами и выражением лица одновременно детским и яростным, была совсем другой. Она выглядела – и была – ни на кого не похожей. Она была из тех, кто не позволяет себе говорить «Господи!», но в моменты наивысшего довольства и созерцательной лени может сказать: «А пошел ты в жопу».

Она рассказывала, что до прихода к вере была совсем шальная. «Даже в детстве».

«Что значит „шальная“? – спросил тогда Уоррен. – В смысле, с парнями?»

Она только взглянула на него, словно говоря: «Не будь идиотом».

Сейчас Уоррен почувствовал, как по виску сбегает щекочущая струйка. Это Лайза подкралась сзади. Он коснулся головы – ладонь стала липкой и зеленой и запахла мятой.

– На, глотни. – Лайза протянула ему бутылку.

Он глотнул и закашлялся от крепости мятного напитка. Лайза отобрала бутылку и швырнула в большое окно гостиной. Окно не разбилось, но треснуло. Бутылка тоже не разбилась – она упала на пол, и из нее заструилась красивая зеленая жидкость, образуя лужицу. Темно-зеленая кровь. По оконному стеклу разбежались лучами тысячи трещин, и оно стало белым, как облако. Уоррен вскочил, задыхаясь от спиртного. Волны жара пробегали по телу. Лайза грациозно ступала среди разодранных, заляпанных книг, битого стекла, запачканных, растоптанных птиц, луж виски и кленового сиропа, обгорелых поленьев, которые она вытащила из печи, чтобы измазать углем ковры, пепла, перьев и клейстера из муки. Даже в сапогах для езды на снегоходе Лайза двигалась аккуратно, восхищаясь делом своих рук, своим творением.

Уоррен поднял пуфик, на котором только что сидел, и швырнул его в диван. Пуфик отскочил и свалился; он не причинил никакого вреда, но Уоррен внес свой вклад в общее дело. Ему не впервые в жизни приходилось громить дом. Давным-давно, когда ему было лет девять или десять, они с приятелем забрались в чужой дом, возвращаясь из школы. Дом принадлежал тетке приятеля. Тетка была на работе, в ювелирном магазине. Жила она одна. Уоррен и его приятель вломились к ней в дом, потому что хотели есть. Они сделали себе «пирожные» из крекеров, намазанных вареньем, и запили имбирной газировкой. Но тут в них что-то вселилось. Они вылили на скатерть бутылку кетчупа и, макая в него пальцы, написали на стене: «Берегись! Кровь!» Затем они побили посуду и покидались едой в стены.

Им странно повезло. Никто не заметил, как они лезли в дом, и никто не заметил, как они оттуда выходили. Сама тетка решила, что виноваты некие подростки, которых она незадолго до того выгнала из магазина.

Вспомнив эту историю, Уоррен пошел на кухню искать кетчуп. Кетчупа он не обнаружил, зато нашел и открыл банку томатного соуса. Тот оказался жидким – писать им было не так удобно, как кетчупом, но Уоррен все же попробовал написать на деревянной стенке кухни: «Берегись! Это твоя кровь!»

Соус впитывался в доски или стекал. Лайза подошла вплотную, чтобы прочитать слова, пока они не исчезли. Она засмеялась. Где-то в грудах мусора она отыскала фломастер. Залезла на стул и написала на стене над фальшивой кровью: «Возмездие за грех – смерть».

– Надо было побольше всего разлить, – сказала она. – У него в мастерской куча краски, клея и всякой такой дряни. В той боковой комнате.

– Хочешь, я принесу? – спросил Уоррен.

– Да ладно, не надо.

Она опустилась на диван – одно из немногих оставшихся в гостиной мест, где еще можно было сидеть.

– Лайза Минелли, – умиротворенно произнесла она. – Лайза Минелли, чтоб тя черти ели!

Уоррен сел рядом с ней:

– Так что они сделали? Почему ты на них такая злая?

– Кто это злой? Ничего я не злая. – Лайза с усилием встала и пошла на кухню.

Уоррен пошел за ней и увидел, что она взяла телефон и набирает номер. Ей пришлось немножко подождать. Потом она произнесла – тихо, неуверенно, страдальческим голосом:

– Беа? Ох, Беа!

И замахала Уоррену, чтобы он выключил телевизор.

До Уоррена доносились ее слова:

– Окно у кухонной двери… Да, наверно. Даже кленовый сироп… Вы не поверите. Да, и ваше прекрасное большое окно в гостиной… они что-то швырнули в стекло, и вытащили поленья из печи и пепел, и раскидали всех птиц, что у вас стояли на полках, и бобра тоже. Я просто не могу передать, что тут творится.

Он вернулся на кухню, и она скорчила ему рожу, подняв брови и хлопая губами, и притом не переставая слушать, что говорят в трубке. Потом стала дальше описывать разрушения и соболезновать, стараясь, чтобы голос дрожал от негодования и сочувствия. Уоррену было неприятно на нее смотреть. Он пошел искать их шлемы для снегохода.

Повесив трубку, Лайза пришла к Уоррену:

– Это все она. Я же тебе уже объяснила, что она мне сделала. Отправила меня в университет!

Оба расхохотались.

Но Уоррен смотрел на птицу, лежащую в хаосе на полу: размокшие перья, поникшая голова, сердитый красный глаз.

– Странная профессия, – сказал он. – Все время работать с чем-то мертвым.

– Они и сами странные.

– Ты будешь жалеть, если он откинет копыта?

Лайза принялась ржать и брыкаться, чтобы сбить Уоррена с задумчивого настроя. Потом коснулась его шеи зубами, острым язычком.