Три месяца, семь дней
Власти
О, чудо! После бесконечного ожидания из реки вынырнул красный шарик! Самое время немного оживить обстановку!
— Бог, Бог! Эй, Бог!
— Да-да, иду!
— Красная сфера появилась! Пойдешь со мной посмотреть, что случилось?
— Конечно… Ну, поехали!
Мы отправляемся вслед за шариком, который быстро летит к земле и застывает над головой мужчины, лица которого мне не разглядеть — так глубоко он укрылся в тени. Кругом темная ночь, ближайший фонарь не работает. Мужчина кого-то подстерегает.
— Это Энтони?
— Да.
— Прямо как хищник. Чего он дожидается?
— Оглядись вокруг и поймешь…
В нескольких метрах от нас слабо светится огонек банкомата — единственный источник света на всю округу. Энтони делает шаг вперед, смотрит направо, потом налево; за эти два месяца он похудел и побледнел еще больше.
— Ему явно не стало лучше…
— Да.
— И мне не нравится то, что он сейчас делает. Если шарик нас позвал, значит, что-то вот-вот случится. И судя по обстоятельствам, боюсь, что это будет не акт вселенской любви…
Слышится шум мотора, Энтони снова ныряет во тьму. Большой черный внедорожник останавливается прямо напротив банкомата, водитель включает аварийную сигнализацию и выскакивает из машины: это молодая женщина, ее высокие каблуки царапают асфальт при каждом шаге.
Она вставляет карточку, набирает код; оборачивается на машину, потом выбирает нужную сумму. Быстро схватив купюры, она семенит обратно к машине, но тут появляется Энтони и приставляет ей к груди пистолет:
— Если заорешь, я тебя пристукну.
— Господи, господи…
— Заткнись.
— Нет, пожалуйста, держите, возьмите деньги…
Энтони вырывает у нее из рук купюры:
— Мало! На кой мне столько!
— Пожалуйста, только не бейте меня…
— Говори код!
— Умоляю вас…
Женщина так перепугана, что тут же начинает плакать и задыхаться.
— Я сказал, код! Код говори, сука!
— Я… Я не знаю… Код… Я… Пожалуйста…
Ноги у женщины подкашиваются, она медленно оседает на землю. Он хватает ее за ворот и грубо прижимает к широкой задней дверце машины.
— Я не шучу, клянусь, я тебя прикончу, тварь!
— Возьмите все, что хотите…
Энтони теряет терпение. Он вдавливает пистолет еще глубже в диафрагму женщины.
Я больше не в силах этого выносить.
— Мы что, так и будем на это смотреть?! Ты же Бог, черт побери, вмешайся! Ты видел, в каком он состоянии? У него ломка! Он убьет ее!
— Я никогда не вмешиваюсь…
— А она, тоже мне, почему она не называет ему этот дурацкий код?!
— От ужаса. Тебе повезло, что ты никогда не испытывал этого чувства. Это настолько сильно, что у человека все отключается. Она не помнит свой код, у нее память замкнуло от страха. И чем больше Энтони будет ей угрожать и требовать ответа, тем меньше шансов, что она вспомнит.
— Но это все же невероятно, какие-то четыре цифры — назови она их, и ее шкура будет спасена!
— Вся беда в том, что ей надо спасать не только свою шкуру. Поэтому она так и перепугалась: она боится за двоих.
— Что?
Энтони взводит затвор пистолета, и этот характерный щелчок приводит женщину в окончательное безумие, она уже ничего не может ни сказать, ни сделать, только тяжело дышит в полном параличе.
— Считаю до трех, не скажешь — продырявлю тебе шкуру.
— …
— Раз…
— …
— Два…
Энтони уже готовится нажать на спуск, но тут внимание его привлекает какое-то движение на заднем сиденье машины. Он заглядывает внутрь и видит смотрящего на него ребенка, прочно пристегнутого к детскому креслицу.
Это белокурый мальчик лет трех. Энтони снимает палец со спускового крючка: мальчик как две капли воды похож на того малыша, который за несколько недель до этого обнял его, когда он плакал в одиночестве на скамейке. Неужели это он и есть?
Мальчик в машине, не отрываясь, смотрит на Энтони, не понимая, что происходит. Ему интересно, что этот дядя и мама делают там, снаружи, прижавшись к стеклу машины.
Энтони вспоминает, как хорошо ему стало в тот день, как тепло, когда мальчик прижался к нему, чтобы «прогнать грустность».
А малышу хочется, чтобы мама поскорее сказала дяде «до свидания» и вернулась в машину, потому что дома их ждет папа, да к тому же ему очень хочется кушать.
Да, правда, Энтони избавился тогда от боли, но всего лишь на несколько часов. Тепло отданной ему любви недолго продержалось под напором ледянящего зова яда, заполнившего его вены.
Потому что для Энтони лишь одно имеет значение — унять боль. Смягчить ломку.
Накормить чудовище. Ибо чудовище голодно.
— Три.
Звук выстрела резко отдается на пустынной улице.
Пуля прошивает живот женщины, та падает, истекая кровью; из машины слышится вопль малыша.
В большом доме напротив открывается окно, потом другое; Энтони спасается бегством, бросив карточку и сумку, в одной руке у него всего несколько купюр, в другой — дымящийся пистолет.
— Все. Возвращаемся.
Свет, заливающий Сад, кажется мне холодным, царящая в нем тишина — ледяной.
— Эта женщина умрет?
— Она уже умерла.
— Как же так, черт возьми?! Я сделал все, что было нужно! Я отдал любовь этому подонку, а он видел мальчика, там, в машине! Он не должен был стрелять! Почему же он выстрелил, почему?
— Потому что это не всегда срабатывает. Власть Любви — это не волшебство, иначе человечество уже давно достигло бы совершенства. Мне очень жаль, но ты должен помнить, что сделал все, что был должен.
— И это ни к чему не привело!
— А это еще не известно! Может быть, благодаря тебе воспоминание об этом мальчике будет терзать его всю жизнь, и он никогда больше не пойдет на убийство.
— Ерунда…
— Нет. Это называется надеждой. И это очень важно. Благодаря этому мир и меняется — постепенно.
— Какая, к дьяволу, надежда? Ты сам видишь, что тут надеяться не на что. Каждый раз одно и то же: я и надеялся, и верил в человечество, все зря, потому что результат всегда один: насилие, страдания, везде и всюду. Я больше не могу. Я подарил этому типу любовь, а он пошел и убил! Можешь говорить что угодно, но эта женщина погибла на глазах у собственного ребенка, ужас, так что вся эта затея оказалась ни на что не годной. И место это тоже ни на что не годно, как и все твои дурацкие Власти. В общем, все — я хочу уйти.
— Куда?
— Я хочу покинуть сад! Дай мне руку, проделай этот фокус со светом — все, я уматываю, всем привет!
— Это в тебе говорит разочарование, ты слишком расстроен…
— Да, именно! Я разочарован и расстроен, а впрочем, я здесь только и делаю, что разочаровываюсь и злюсь. Надоело! Все, решено — я ухожу.
— Ну пожалуйста, попытайся…
— Кто тут решает, когда мне уйти, — я или ты?
— Ты. Только ты…
— Тогда делай что я сказал. Это единственный раз, когда я могу заставить тебя что-то сделать, не могу лишить себя такого удовольствия. Ну же, давай сюда руку и врубай свет!
Он нехотя берет мою руку, которую я уже несколько секунд сую ему под нос. От этого соприкосновения моя кожа начинает излучать слабый свет.
— Подожди, прошу тебя, потерпи хотя бы до завтра…
— Нет, ничего я больше ждать не буду. Ничто меня здесь больше не удерживает. Ничего больше не хочу, только забыть все это. Лучше уж небытие, чем смотреть на это человечество, от которого меня тошнит.
Свет уже стал ярким и теплым. Он заливает наши ладони и начинает подниматься по моей руке вверх. Скоро конец. Я смотрю Богу в глаза, в последний раз, сейчас я распрощаюсь с ним, но тут он спрашивает:
— От Лео тебя тоже тошнит?
— Конечно, нет. Я его люблю всем сердцем.
— А что, если я скажу тебе, что Третья Власть даст тебе возможность в последний раз поговорить с ним?
Я немедленно отпустил его руку; свет тут же исчез.
— Что? Что ты сказал?
— Я говорю, что благодаря Последнему часу ты сможешь, если захочешь, поговорить с твоим сыном. Повидаться с ним. И с Ивуар тоже.
— А ты, часом, не врешь? Ну, чтобы я остался здесь?
— Нет, клянусь. В этом и состоит смысл Последнего часа: ты можешь провести час на земле.
— Час на земле… Живым?
— Да! Тебе представляется возможность в последний раз прожить один час на земле. Во плоти.
— Невероятно…
— Ну так ты остаешься?
— Да, я… Думаю, я останусь.
Трагическая смерть несчастной женщины и неожиданная возможность поговорить в последний раз с теми, кого я люблю, — слишком велик контраст эмоций. Мне надо успокоиться. Я сажусь у дерева, закрываю глаза и прижимаю к лицу ладони.
Только что я столкнулся лицом к лицу с самым ужасным, что есть в этом мире: с насилием, смертью, ненавистью, я видел навек загубленные жизни; и вот мне предлагается увидеть лучшее, что может быть: моего сына, семью, любовь. Я мечусь между надеждой и отчаянием.
Через несколько минут Бог тихо говорит:
— Подумать только, ведь ты мог уйти…
— Знаешь, мне действительно очень хотелось этого. Мне так надоело.
— Понимаю, но тем не менее такое решение… Все же ты слишком импульсивный!
— Это ты виноват, ты сделал меня моложе. Когда я был старым, то был спокойнее. Думаю, это время действует так успокаивающе.
— Я знаю и именно поэтому перед использованием каждой новой Власти всех убеждаю не торопиться, выждать время! Чтобы принимаемые вами решения были взвешенны и обдуманны.
— Надеюсь, что я не ошибся, решив пока не уходить. Но если то, что ты только что сказал, — правда…
— Абсолютная правда.
— Тогда это действительно чудесная Власть… Мне даже хочется сказать: наконец-то!
— Я знал, что Последний час тебе понравится. С другой стороны, я впервые раскрываю сущность Третьей Власти так рано…
— Ну вот видишь, это не так и страшно!
— Я сам устанавливал эти правила и вовсе не для того, чтобы их нарушать!
— Ну, все равно, если ты и жалеешь, так теперь уже поздно! Теперь я все знаю и остаюсь!
— Для тебя я все время делаю исключения…
— А что ты хочешь? Это и есть дружба — когда мы делаем кому-то исключения. И потом, признайся, твое откровение ничего не изменило в мире… Чего не скажешь о самой Третьей Власти, как мне кажется! Тут уж я смогу кое-что сделать!
— Осторожно, юноша, давайте-ка успокоимся! Что касается Последнего часа, там есть свои…
— Дай-ка я угадаю: правила?
— Да. И даже больше, чем правила, — запреты.
— Какие?
— Их довольно много. Прежде всего, ты должен знать, что никто тебя не узнает, у тебя будет другая внешность. Затем, ты не сможешь сказать, кто ты есть на самом деле, ни даже намекнуть на это.
— Для разговора с Лео это будет неудобно!
— Да, конечно, но ты же понимаешь, что без этого я не смог бы сделать вам такой подарок.
— Да, это логично…
— Для полной ясности: ты не имеешь права, увидевшись с сыном, сказать ему, что в этом чужом теле на самом деле скрывается его отец, не сможешь прибегнуть к вашим общим воспоминаниям, о которых никто, кроме вас, не может знать, чтобы убедить его в том, что это ты… Это все абсолютно невозможно. Если ты только попытаешься сделать нечто подобное, ты немедленно будешь возвращен сюда, прежде чем успеешь это сделать, и потеряешь право на твой Последний час. Окончательно потеряешь, раз и навсегда, понятно?
— Понял, понял!
— Прости, что я повторяюсь, но всегда найдется умник, который попытается проделать такое, как будто я не узнаю! Короче говоря, нельзя убивать, ранить, мстить кому бы то ни было, извлекать выгоду, воровать, чтобы отдать украденное своей семье…
— Ничего нельзя, как я погляжу!
— Вовсе нет! Подумай, сколько есть вещей, которых ты никогда не мог или не осмеливался сделать! А тут у тебя полно возможностей! Ты можешь делать очень важные, полезные для других вещи, например…
— Примеры ни к чему, я уже знаю, что хочу сделать: проговорить этот час с моим Лео.
— А вот по этому поводу я должен тебе кое-что объяснить.
— Не нравится мне твой тон…
— Успокойся, ничего страшного! Просто, я сказал, что ты сможешь поговорить с твоим сыном, потому что мне нужен был сильный аргумент, чтобы убедить тебя остаться, но лучше уж я тебя сразу предупрежу: часто разговор с близким человеком оборачивается полным провалом.
— Почему это?
— Потому что ты не можешь сказать ему, кто ты на самом деле. Таким образом, ты оказываешься в положении совершенно постороннего человека, который хочет за час наладить с кем-то самый что ни на есть близкий контакт.
— И что из этого?
— А вот что: я уверен, что с тобой при жизни случалось такое, когда в баре, магазине или даже на улице к тебе подходил совершенно незнакомый человек, чтобы поговорить, в то время как ты жаждал только покоя… Было такое?
— Да, случалось.
— И что ты думал о таком незнакомце?
— Что он странный тип… Я не понимал, зачем ему это надо.
— Ну, так вот, если ты захочешь повидаться с сыном, ты рискуешь оказаться таким странным типом! Невежей, который лезет к другим, мешает, про которого думают: «Ну что ему от меня надо, у него что, друзей нет?» и от которого стараются сбежать через две минуты!
— Похоже… Но у меня полно времени, чтобы поразмыслить над этим, так что я уверен, что найду способ сделать все как надо.
— Ну, знаешь, неполных девять месяцев — это не так уж и много…
— Лучше не думать об этом! Но в любом случае, спасибо, что предупредил. Мне не хотелось бы испортить свой Последний час.
