Никогда не думал, что он так со мной поступит… Ведь он выдержал! Месяц! Месяц не приходил! Но я был тверд и два дня держался гордо и спокойно; на третий день я начал беспокоиться; на четвертый попросил прощения, а потом стал звать его — раз десять подряд… Безрезультатно.

Я понял, что он решил поддаться на мою провокацию, и я не увижу его до сегодняшнего дня…

Потому что, если я правильно подсчитал, именно сегодня он и должен вернуться.

Ни к чему говорить, что эти двадцать восемь дней я невообразимо скучал: мне это напомнило лицейские годы, когда одному злодею пришла в голову садистская мысль поставить в расписании два часа географии на утро субботы, с десяти до двенадцати. Только здесь — всегда утро субботы, и всегда между десятью и двенадцатью.

Поскольку занять себя все же чем-то надо было, я в конце концов стал делать, как остальные умершие: увеличил количество «ходок» на землю через посредство реки. В самый первый раз (это был, кажется, третий день без Бога) мне вдруг взбрело в голову заглянуть в Белый дом.

Надо же чем-то заняться…

Прикольно было оказаться в разгар совещания в Овальном кабинете. Президента еще не было, и я устроился в его кресле — если уж делать, так делать. За спиной у меня — три огромных окна, выходящих в сад, напротив — большие диваны, на которых сидят несколько министров и советников, еще кто-то типа начальника главного штаба (по крайней мере, мне так показалось из-за тонны всяких побрякушек и нашлепок, нацепленных на его мундир) — ничего не скажешь, впечатляет. Я послушал какое-то время, о чем они разговаривали, обстановка была довольно напряженная, потом вошел президент, и все сразу замолчали — сразу ясно, кто тут главный. По какому-то странному рефлексу, я встал и пересел на один из стульев, что стоят под нишами с книгами. Надо же, как прочно еще сидят во мне реакции живого человека: входит президент и — хоп! — я спешу уступить ему кресло. Это тем более глупо, что он в результате уселся в другом конце комнаты, спиной к камину.

Я подумал было, что мне здорово повезло попасть сюда именно в момент важного совещания и что я, возможно, узнаю какую-то государственную тайну, услышу про какой-нибудь заговор или шпионскую историю…

Но я быстро разочаровался: это было обычное рабочее совещание, посвященное последним уточнениям армейского бюджета. Если в нескольких словах, военный хотел гораздо больше денег, это было «аб-со-лют-но» необходимо, а президент соглашался только на небольшую прибавку. Остальные выступали в поддержку то одного, то другого, оперируя цифрами, статистическими данными и процентами, которые были мне в высшей степени не интересны. Я убрался оттуда, когда увидел, что заседание затягивается до бесконечности, и в эту минуту понял, что работенка у президента Соединенных Штатов Америки, в сущности, жутко нудная, за исключением, конечно, редких великих моментов.

Это утверждение я быстро распространил на службу президентов в других странах, но при этом твердо пообещал себе, что проверять его достоверность не пойду.

На глазах у меня рушился второй миф — после Дженнифер Лопес; да уж, смерть приносит немало разочарований.

Побывал я и в других местах — чтобы провести время и удовлетворить собственное любопытство: например, в пустыне Невада, в подземельях знаменитой Зоны 51, где, по слухам, хранятся НЛО или даже сами инопланетяне. И правда, там полно всяких материалов — зона огромная, но за те несколько часов, в течение которых я обшаривал все закоулки и подслушивал разговоры, я не увидел ничего, кроме ряда ангаров, в которых готовили к работе самолеты-шпионы и прочие сверхсекретные дроны. С технической точки зрения все это и правда очень впечатляет, прямо научная фантастика. Однако я не мог скрыть разочарования: если база просто кишит военными и учеными, приходится признать, что инопланетяне туда заглядывают очень редко.

Несколько дней спустя мне пришла довольно гениальная мысль: я должен увидеть своими глазами то, чего не видел до меня ни один человек. Поскольку земная поверхность, насколько мне известно, за последние века была прочесана вдоль и поперек, я подумал о впечатливших меня в свое время репортажах, где речь шла о гигантских осьминогах, существование которых до сих пор остается под вопросом. Я нашел направление своей мечты: морское дно, населенное мириадами неведомых созданий, большей частью крохотных, но среди которых попадаются и ужасающие гиганты. Итак, я решил немедленно исследовать океанские пучины и, что касается тайны, получил там по полной: на шестикилометровую глубину не проникает ни малейшей частицы света. Так что я смог с размахом наслаждаться зрелищем кромешной тьмы.

Но, к счастью, не все мои начинания заканчивались провалом. Мне удалось проделать с десяток вещей, о которых прежде я только мечтал: побывал на египетских пирамидах, в течение нескольких дней наблюдал за съемками нового фильма Спилберга, слетал на борту межпланетного корабля «Союз» на Международную космическую станцию; проник в самые засекреченные частные художественные собрания, увидел Тадж-Махал, Великую китайскую стену, храмы Абу-Симбела, Петры, Акрополя, Запретный Город, статуи на острове Пасхи, поднялся ночью на самую вершину Эйфелевой башни; добрался до секретных архивов Ватикана и до «адской библиотеки» — настоящих архивов КГБ, не тех, которые были раскрыты, а других — и до секретных оборонных досье ЦРУ и НАСА: сказать, что я узнал для себя много нового, это ничего не сказать.

Естественно, большую часть времени я проводил внизу с детьми. Первые дни я присматривал за Лео. Ему было так плохо, это бросалось в глаза, он часто, в любое время суток уединялся, чтобы поплакать в одиночестве… Я наивно думал, что через неделю ему станет лучше, но все оказалось наоборот — тогда-то и началось самое страшное: когда было улажено все, связанное с документами, когда разъехались последние родственники, когда перестал трезвонить телефон, пора было снова включаться в повседневную жизнь, и тут-то он как раз и осознал, что в этой повседневности никогда больше не будет меня. Не будет ни проблем с моим телевизором или компьютером, из-за которых ему пришлось бы ехать ко мне в воскресенье и получить за оказанные услуги отличный бифштекс; ни телефонных звонков во время футбольного матча с комментариями какой-нибудь острой ситуации или особого подвига одного из игроков; не будет ничего, кроме череды дней без отца, которые, один к другому, и составят целую жизнь без него.

Я вдруг понял, что слишком много времени провожу рядом с ним, что это делает несчастным меня самого и ничему не помогает; и тогда я установил для себя норму — один визит в день максимум на час.

За все эти дни Ивуар ни разу не позвала меня, ни разу оранжевый шарик не вынырнул из реки, в сущности, так-то оно и лучше: значит, у нее все хорошо. Через какое-то время я так затосковал в этом саду, что взял в привычку наблюдать за одинокими людьми у них дома, где они тосковали так же, как и я (в моих планах было сравнить наши ощущения); я садился рядом с ними, и мы вместе смотрели по телевизору какие-нибудь передачи или игры, на которые они, в сущности, обращали мало внимания, как бы наполовину отсутствуя. Я же наполовину присутствовал, но все равно был ненамного внимательнее их — с угасшим взглядом и настроением на нуле.

Через пару недель мне показалось, что я стал привыкать к этому почти постоянному бездействию, время словно растянулось, дни стали протекать иначе; у меня появилось впечатление, что я не то чтобы потерял представление о времени, — скорее, представление о времени потерялось где-то внутри меня. Тяжело объяснить это ощущение, нечто среднее между полнотой жизни и полной ее бесполезностью. В определенном смысле я был в порядке.

Но потом, дня три назад, я вдруг вспомнил, что Бог собирался скоро меня навестить, и это состояние улетучилось, а на его место снова вернулись нетерпение, тревога, а главное радость от того, что скоро я его снова увижу и мы будем разговаривать, как прежде.

И вот я жду его, считаю минуты; к тому же я заметил одну очень неприятную вещь: поскольку в саду наше тело не претерпевает никаких изменений, здесь невозможно грызть ногти — они тут тверже камня.

Это так, к слову, деталь, не лишенная значения.

— Здравствуй, друг мой!

— А! Ты вернулся! Наконец-то!

— Да!

— Знаешь, это действительно оказалось тяжело… И долго!

— Для меня тоже! Не буду скрывать, несколько раз я чуть не сдался и не побежал к тебе, но решил все же продержаться до конца. На земле я был более снисходительным, но здесь решил проявить строгость! И если понадобится, опять без колебаний поступлю так же, потому что тебе действительно пора уже образумиться! И когда я так говорю, то имею в виду не просто благоразумие, а именно мудрость, так что не нервничай и не думай, что я тебя держу за ребенка…

— Не беспокойся, я понял. Обещаю: сделаю над собой усилие, стану спокойнее и серьезнее. Впрочем, я уже начал.

— Тогда как насчет того, чтобы сразу перейти к делу? Что ты на это скажешь?

— Скажу, что мне это очень даже подходит!