Собственно, на этом я хотел завершить рассказ. Однако, готовя к печати для моего 10-томного собрания сочинений «Козленка…» и сверяясь с рукописью, точнее, с правленой распечаткой, сделанной в 95-м на старинном игольчатом принтере, я обнаружил, что несколько фрагментов не вошли в конечную версию. Почему я их выбросил? Уж и не помню. Но я следую завету великого Льва Толстого: текст можно совершенствовать, только сокращая, а никак не дописывая. Должен заметить, у всех моих повестей и романов несколько редакций, от семи до десяти. Обычно процесс сочинения похож у меня на изготовление Буратино из грубого полена: сначала топор, затем долото и стамеска, наконец, наждак – сперва грубый, зернистый, потом раз от раза шкурка становится все деликатнее. Работа долгая, порой вызывающая желание все бросить и уйти в поля или к цыганам, но долг перед недостижимым совершенством удерживает за письменным столом. Зато самое большое удовольствие для меня, исключая сердечные трепеты и содрогания, пройтись по готовому роману «нулевкой», мягкой и нежной, как замша.

Увы, не все в нашем цеху так же относятся к своему делу. Лет двадцать назад я разговорился с одним литератором-ровесником о том, кто и как работает над замыслом и рукописью. Он поделился своим опытом:

– Я беру закладку в три листа, вставляю в каретку, печатаю – «Первая глава» – и погнал…

– А зачем тебе закладка? – изумился я.

(Для тех, кто произрастал в компьютерную эру придется пояснить: закладка состояла из трех-четырех листов чистой бумаги, переложенных копиркой. Кстати, писчая бумага стоила недешево, не всегда бывала в продаже, и ее старались расходовать экономно.)

– Что значит – зачем? – удивился он. – Жалко же бумагу! Приходится писать сразу набело в трех экземплярах. Два для издательства, последний себе в архив.

Поверьте, написать роман сразу набело – это как спуститься в метро с завязанными глазами, поймать чью-то руку и, сняв повязку, выяснить: перед тобой именно та женщина, какую ты искал всю свою жизнь. По теории вероятности, возможно, конечно, и такое, но ни о чем похожем я никогда не слышал. Понятно, что книги, написанные таким «экономным» способом, долго не живут, да и вообще не живут: читать их – мука. А кому охота мучиться за свои же деньги? Но должен заметить, во времена моей советской литературной молодости авторы, сразу писавшие набело, являлись скорее исключением. Наоборот, даже самый малоодаренный сочинитель старался всеми силами улучшить свой опус. Если не получалось, а книга уже стоит в тематическом плане, на подмогу приходили опытные редакторы, умевшие из беспомощного нагромождения слов, загнанных в абзацы, как в Освенцим, сделать нечто терпимое. Не шедевр, конечно, но читать можно, если ничего другого под рукой нет.

Ситуация катастрофически ухудшилась с появлением интернета и возможности мгновенно, нажатием кнопки свой черновик сделать достоянием публики, то есть опубликовать в блоге или ЖЖ. Напомню, в XIX веке даже личные письма сочинялись с черновиками. Сочинения в школе, кто помнит, мы тоже писали с черновиками, на экзаменах для этого выдавались специальные листки. И правильно: набело только национальность в пятом пункте анкеты указывали, и то часто ошибались. А книгу к выпуску при советской власти, как правило, готовили несколько лет (бывало, и десятилетий), и у автора, хочешь не хочешь, оставалась масса времени для улучшения написанного. Торопливость мешала даже классикам. Вспомните упреки современников позднему Достоевскому. Очевидная неряшливость проявлялась даже в сочинениях талантливых, но неутомимых советских скорописцев вроде Константина Симонова, а позже Юлиана Семенова, чьи книги шли на ротатор с колес. Это все замечали, осуждали и посмеивались, иногда зло:

– Алло, это полковник Симонов?

– Да, а в чем дело?

– Хотел у вас узнать, сколько нужно написать, чтобы стать генералом?

– А кто это звонит?

– Поручик Лермонтов.

Но времена и нравы изменились. То, что раньше казалось халтурой, теперь выглядит как каллиграфия эпохи Цин. Ныне, расставив толком запятые, не выпутавшись из придаточных предложений, не связав сюжетных линий, авторы ставят точку, если не забудут, считая свою работу законченной, а ведь она только началась. К сожалению, блогерская невнятная торопливость очень быстро перекочевала в литературу. Почему бы и нет? «На мой “пост” про вчерашнюю пьянку было столько “лайков”! Чем же я не писатель?» Ничем. С писателями вас роднит лишь то, что мастера слова тоже любят назюзюкаться до сартровской тошноты. Литературному мастерству как и музыке, надо долго учиться. Вы же не лезете на сцену Большого театра, чтобы спеть в «Тоске», лишь потому, что дома, выпив, горланите в застолье! Умение писать по-русски, да еще и неграмотно, вовсе не повод, чтобы стать литератором. Нет же, становятся, точнее, объявляют себя писателями.

И вот неостывшие черновики с пылу с жару идут в печать. Если добавить, что издательства из экономии сократили до минимума штат редакторов и корректоров, то можно себе представить уровень будущей книги. Скажу более: современная литература вообще порой выглядит как черновики, в которые завернули несвежую селедку. К тому же нынешним «собашниковым», точнее – «шабашниковым», вообще все равно, что выпускать в свет. Они же торгуют, в сущности, яркими обложками, а что там внутри, не так уж важно, главное, чтобы купили. Понимаю, со стороны мои слова могут показаться ворчанием, даже брюзжанием литературного пенсионера, завидующего той легкости, с какой теперь пишет молодежь. Но это не так. С чего бы мне и кому завидовать? Мои романы, пройдя десяток редакций, потом выходят десятки лет десятками переизданий. А блогерский текст, даже получив «Большую книгу», исчезает бесследно, как ложная беременность после отхода газов. С меркантильной точки зрения нам, писателям старшего поколения, даже выгодна некачественность молодой генерации, на этом фоне мы выглядим мастерами, даже если не являемся таковыми.

Но мне жаль тех немногих по-настоящему талантливых молодых авторов, что никогда не станут виртуозами слова, так как их убедили, будто выразить себя можно «тремя аккордами». Нельзя! Не бывает русской художественной прозы, которую можно перевести на английский с помощью школьного словарика. В искусстве можно самовыразиться только через мастерство. Других путей нет. Тот, кто утверждает обратное, или глупец, или мошенник.

Однажды по этому поводу я даже разразился стихотворной инвективой. Вот она:

Впрочем, во всем сказанном есть что-то пенсионерское, резонерское. Заболтался. Виноват! Простите! Так вот, возвращаясь к теме: просматривал я черновик «Козленка в молоке» и наткнулся на один выброшенный фрагмент, показавшийся мне интересным с сегодняшней точки зрения. Им-то и закончу эти заметки.