Глава 22
Воздушная тревога

После боя с «Адмиралом Шеером» положение на линкоре нормализовалось. Создалась ситуация, в которой по молчаливому согласию большинства поддерживалось мирное сосуществование немцев и русских.

Мюллер, имевший склонность к сентиментальности, уверял, что этому способствовало общее участие в бою. Братались же, дескать, в 17-м? Эйтингон напомнил Гансу, что «братание» в Первую мировую было задумано германским Генштабом. Были даже напечатаны рекомендации для немецких офицеров, как именно брататься, то есть разлагать дисциплину в рядах противника.

Сам Наум был далек от умиления и сюсюканья на тему дружбы народов – этим народам только волю дай, мигом передерутся.

Поэтому изначально выбранный принцип «разделяй и властвуй» соблюдался неукоснительно – офицеры и матросы «Тирпица» работали под строгим наблюдением и наименьшим количеством привлеченных, после чего их запирали снова.

Офицеры-то ладно, а вот матросы и унтера были даже довольны поворотом в их службе. Нет, плен им, конечно, был не по душе, но, с другой-то стороны, пленный в бою не участвует. Стало быть, у него куда больше шансов вернуться домой живым и невредимым.

А то, что их запирали по кубрикам и отсекам, – так это и вовсе здорово. Можно выспаться как следует, а не бегать по всему кораблю, начищая все тутошние медяшки и железяки.

Явившись с утра на мостик, Эйтингон застал там Топпа, штурмана Вернера Кёппе и скучавшего Турищева. Капитан цур зее после вчерашнего сражения малость успокоился, как будто смирился со своим новым статусом.

Да и что ему было делать? Не защищать корабль он не мог – за ним находились две тысячи душ, но, вступив в бой с германским крейсером, командир линкора автоматически становился преступником. Назад дороги не было.

Возможно, именно это соображение и определило спокойное поведение экипажа «Тирпица». В самом деле, зачем им поднимать бунт, если в рейхе их уже зачислили в предатели? Смысл какой?

В Фатерлянде их ждала или отправка в концлагерь, или расстрел. Оставался один путь – на север, к советским берегам. Страшно было, неприятно, но выбор между казнью на родине и жизнью на чужбине, хоть и в плену, являлся несложным делом.

– Господин капитан, – сказал Эйтингон, – предлагаю взять мористее, уйти от берега подальше.

– Это удлинит время нахождения в пути.

– Верно, но заодно удлинит и срок нашей жизни. Субмарины помогли нам потопить крейсер, но кто поможет отбиться от бомбардировщиков?

Карл Топп нахмурился.

– Считаете, будет налет?

– Почти уверен. Спокойно уйти нам не позволят.

– Лево руля! – скомандовал капитан.

Вахтенный живо переложил руль, отворачивая от берега в сторону моря. Чем дальше в океан, тем меньше вероятность бомбежки.

Минут десять прошло в полном молчании. Топп вел корабль, Эйтингон вспоминал жену, Турищев, похоже, дремал.

– Господин Том, – сухо заговорил Карл, – что ждет меня и весь экипаж в Мурманске?

– Плен, что же еще. Роскоши и кулинарных изысков не обещаю, но мы, в отличие от фюреров всех мастей, соблюдаем конвенции не только в отношении англичан и прочих разных шведов. Для нас все равны. Да вы не беспокойтесь, война не затянется. Кончится – и по домам. Думаю, вас с экипажем оставят в Мурманске – будете обучать краснофлотцев, ибо кто, кроме вас, знает «Тирпиц» лучше?

Топп фыркнул. Помолчав, он спросил:

– Помните, вы рассказывали, как вермахт уничтожает мирное население? Это было сказано… как это у вас говорят… для красивого словца?

– Для красного, – поправил Наум и вздохнул. – Я не воевал на фронте, но пришлось побегать по тылам, так что навидался на всю жизнь. Поверьте, я не ставил своей задачей очернить немцев или выставить их нечистой силой. Просто встает в памяти виденное, вот и все. Помню, в Белоруссии, заходим в одну деревню – сожжена, одни печи кирпичные торчат из пепла. А на окраине – сгоревший амбар. Фашисты загнали туда все население деревни, человек пятьдесят стариков, женщин и детей, заперли и подожгли.

Идем дальше, снова сожженная деревня, побольше, но та же картина – печи торчат, как памятники погибшим, а сами погибшие сгорели в амбаре или в клубе. Насмотрелся, короче. Видел однажды, что осталось от казненных партизан – их за руки и ноги привязали тросами к танкам и разорвали. Видел зверски изнасилованных девочек, видел распятых мальчиков… Это фашизм, Топп, а у фашизма нет нации. Как только кто-то объявляет свой народ исключительным, а соседей – недочеловеками, тут же начинаются веселенькие штучки вроде газовых камер или обливания ледяной водой на морозе. Так погиб наш генерал Карбышев – его раздели зимой, вывели на холод и обливали, пока он сам не превратился в лед. Самое поганое, Топп, заключается в том, что многие у вас, да и у нас, чего греха таить, одобряют все эти мерзости. Из таких и вырастают фашисты.

– Трудно поверить, что демократия вот так вот, незаметно для глаза, трансформировалась в диктатуру…

– Стоп-стоп-стоп! Кто вам сказал, что демократия тут ни при чем? Очень даже при чем! Что такое, по-вашему, либерализм? Стремление к свободе? Допустим. А есть ли ограничения у этого стремления? Нету! Вот и получается, что фашизм – это производное либерализма. Свобода собраний, свобода вероисповедания, свобода слова… А почему не свобода убивать? Свобода мучить? Что препятствует этой свободе? Совесть? Немцев освободили от химеры совести! Закон? Напишем новые законы – против евреев, против большевиков и славян. Признаем их неполноценной расой – и дранг нах остен!

– А разве большевики сами не выступили против богатых? Против дворян?

– Не путайте, Топп. Большевики выступили против врагов народа, а уж принадлежат ли они к аристократии или к капиталистам, неважно. Дворяне… Между прочим, Шапошников, который в Генштабе, дворянин. А писатель Толстой – граф. Что же до богатых… Вы просто привыкли, Топп, что есть Круппы, Тиссены и прочие, ворочающие миллионами, и есть нищие, бездомные, отверженные. А у нас иные привычки – что нету больше хозяев, что мы все, жители огромной страны, товарищи. Да, мы живем беднее немцев, французов, англичан, но это временно. А по мне, так заботиться о желудке или о новом автомобиле – дело десятое…

– Воздушная тревога!

По кораблю разошелся звон боевых колоколов.

– Фасбендер!

– Мы готовы!

– Много… этих?

– Три девятки бомбардировщиков! Полагаю, идут с Банака!

– К бою! Дымовую завесу выставить!

Эйтингон выскочил под небо – на востоке словно кто штришки в небе проставил.

– Вебер! Организуй главный калибр!

– Яволь!

Зенитное вооружение «Тирпица» было не ахти, немцы вообще пренебрегали противовоздушной обороной кораблей – сохранилась такая дурная традиция с Первой мировой, хотя современные самолеты сильно отличались от тогдашних аэропланов.

По всему линкору были расставлены восемь спаренных установок 105-миллиметровых орудий, вот и вся ПВО.

Свое веское слово должны были сказать и пушки главного калибра – их стволы могли задираться вверх на тридцать градусов.

– Товарищ командир! «Юнкерсы-88»!

– Понял.

Эйтингон вскинул бинокль и различил знакомые силуэты с «жучиными глазами» кабин. Дымовая завеса застила небо, но ветер задувал свежий и рвал «дымовуху» в клочья.

Красиво развернулись башни – все четыре плавно задрали громадные стволы.

– Огонь, огонь! – процедил Наум, вернувшись на мостик. – Чего они тянут?

Ревун известил о готовности, и Эйтингон живо заткнул уши. Даже здесь, в рубке, мощь главного калибра впечатляла.

Сотрясся весь корабль, «лисьи хвосты» выстрелов вырвались кверху, и накатил чудовищный грохот. Снаряды с временными взрывателями искали цели.

– Давай, давай…

На месте одного из бомбовозов вспухло облачко огня. Еще два, еще одно… Четыре черных шлейфа, переплетаясь и расплетаясь, протянулись к поверхности моря.

– Так их!

Вторым залпом удалось снять еще парочку «Юнкерсов». Все, теперь бомбовозы были в недосягаемости башенных орудий.

Слово зениткам.

Замолотили 105-миллиметровые пушки, вверху повисли хлопья разрывов. Еще парочка «Юнкерсов» слетела с небес. Один из сбитых самолетов оказался ведущим – ведомые, словно стадо, утратившее вожака, разбрелись, стали сбрасывать бомбы в море, чтобы облегчиться, и поворачивали назад – дураков нема помирать.

Однако остатки двух прореженных девяток продолжили сближение. Зенитки долбили без устали, замолотили 37-миллиметровые спарки-скорострелки.

Вот одному из «Юнкерсов» сильно не повезло – снаряды оторвали ему крыло. Вращаясь, как кленовое семечко, бомбардировщик полетел вниз.

И все же пятнадцать или шестнадцать самолетов – от волнения Наум не мог точно сосчитать – неумолимо надвигались на корабль. И вот они, бомбы, посыпались черными семечками.

Эйтингон едва успел ухватиться – Топп уводил «Тирпиц» из-под удара. Резко развернуть линкор не получится, слишком велика эта громада, явно не катер, но все же маневренность была свойственна «Тирпицу» – описав крутую дугу, корабль взял ближе к невидимому берегу.

Бомбы попадали в море, вздымая гигантские гейзеры воды, пены, пара и дыма. И все же три фугаски рухнули на палубу.

Одна из бомб взорвалась около башни «Антон», повредив барбет, еще две сработали ближе к носу, проломив палубу толщиной в пять сантиметров, но артпогреба не задев. Да и палуба над погребами была толще вдвое – обычной осколочно-фугасной бомбой не возьмешь.

Тем не менее палуба была распорота, обшивка корабля испещрена осколками, кое-где кабеля перебило. Возникли проблемы в отделении турбогенераторов № 2.

Часть летчиков уловила изменение курса линкора и не стала открывать бомболюки – «Юнкерсы», кренясь, пошли на второй круг.

– Саахов! – крикнул в микрофон Наум. – По самолетам!

– Понял! – донеслось в ответ.

Истребители из гидропланов «Арадо» были никудышние, и в столкновении с «Мессершмиттами» им бы быстро пришел конец, но все же пара крыльевых 20-миллиметровых пушек да столько же пулеметов делали гидросамолеты хотя бы по минимуму грозными.

Правая и левая катапульты запустили два гидроплана, немного погодя еще парочка самолетов стала набирать высоту.

Особой скороподъемностью «Арадо» похвастаться не могли, но и противостояли им довольно-таки неуклюжие «Юнкерсы». Бомбовозы сразу протянули трассирующие очереди, пытаясь поймать «Арадо» в прицел, но те не давались.

Двойка гидросамолетов, запущенная первыми, подобралась к «Юнкерсу», занимавшему крайнее место в строю, и скрестила на нем пушечные очереди – снаряды рвали фюзеляж и правое крыло.

Бомбардировщик стал уходить вниз – и попался второй паре «Арадо». Очередь разбила «Юнкерсу» правый мотор, бомбовоз тут же высыпал свой взрывчатый груз в море, пытаясь уйти, но серая морось, сеявшаяся из пробитых баков, вспыхнула, охватывая пламенем крыло и кабину. Да и куда улетишь с одним двигателем? В море.

Видимо, командир оставшихся бомберов был человеком жестким, удирать не стал, а повел «Юнкерсы» в атаку, несмотря ни на что.

«Арадо» повредили одному бомбардировщику хвост, другому крыло, третьему расколотили кабину – этот долго не продержался, стал снижаться, а потом и падать.

Тут меткая очередь с «Юнкерса» зацепила один из гидропланов – самолет задымил и пошел вниз, скользя над водой прямо по курсу линкора. Это было неприятно, но у «Арадо» перед «Юнкерсами» было большое преимущество – самолет был приспособлен к посадкам на воду.

Бомбардировщики завершили второй круг и высыпали фугаски.

Ни маневры, ни завеса не помогли – бомбы нашли свою цель.

Одна из фугасных дур взорвалась над 9-м отсеком, где располагалось котельное отделение № 1 правого борта. Ни котлы, ни правая турбина не пострадали – чтобы достать до них, надо было сбрасывать 1600-фунтовые бронебойные бомбы или хотя бы 500-фунтовые полубронебойные.

К тому же фугаски падали со слишком малой высоты и не могли набрать нужной скорости, чтобы пробить броневую палубу. Одна из бомб и вовсе не взорвалась – ударилась со всей мочи, подпрыгнула и плюхнулась в море.

Но все равно, бед наделать они успели – правая катапульта и кран были уничтожены, левая средняя 150-миллимитровые башня вышла из строя, осколки повредили шахты дымоходов и воздуховоды котельных вентиляторов в 10-м и 11-м отсеках.

Еще один «Арадо» задымил и сел на воду, зато огнем пушек и пулеметов гидропланам удалось «спустить» пару бомбовозов. Свой вклад внесли и зенитки. Уходили в сторону берега четыре «Юнкерса», все, что уцелели.

Башня «Бруно» выдала залп, и вышел он весьма удачным. Один из снарядов разорвался между двумя самолетами. Того, что летел правее и ближе, опрокинуло, закружило, ломая крылья, а летевшего слева буквально разорвало осколками. Второй снаряд угодил прямо в «Юнкерс», разнеся тот на клочки и лишь слегка задев последний из бомберов.

Однако ему, кажется, хватило – легчайший белесый шлейф потянулся за самолетом. «Юнкерс» начал терять высоту. «Долетит – не долетит»?

Эйтингон вздохнул. Ему было неприятно, что линкор для РККФ прибудет с огрехами. Впрочем, время для ремонта еще есть.

– Отбой воздушной тревоги!

…2 июля «Тирпиц» под флагом и гюйсом РККФ вошел в Ваенгу. Немецкий экипаж свели на берег и разместили в деревянных бараках. Не обрекая, впрочем, на особые лишения.

Крупного ремонта линкору не требовалось, а те повреждения, что были ему нанесены, планировалось полностью устранить в течение недели.

Краснофлотцы заполнили палубы и отсеки линкора, осваивая новую технику. Целая толпа техников проходила по кораблю, заменяя все таблички на немецком. Сами немцы в ранге военспецов тоже не вылезали с корабля, растолковывая русским, что тут и как.

Энкавэдэшников на борту толклось не меньше, чем флотских – никому не было интересно потерять линкор.

5 июля Эйтингон сдал все дела, освободился и явился в порт со спокойной совестью. Пришвартованный «Тирпиц» впечатлял.

Хотя название «TIRPITZ» было убрано еще вчера, а сегодня пара матросов в подвесных люльках тщательно обводили новое имя, данное трофейному линкору: «ЛЕНИН».