Глава 5

Незамеченным миновав открытое пространство, старшина Максимов затаился за вросшей в землю поленницей. Нарубленные, если Витька Карпышев не приврал, еще два десятка лет назад дрова давно прогнили и спрессовались, и оттого сейчас она напоминала причудливой формы угловатый сугроб. Старой телеги, под которой укрылся немецкий наблюдатель, отсюда видно не было, только самый конец оглобли. Впрочем, Сергей нисколько не сомневался, что фриц затаился именно там – со своей позиции он мог разглядеть то, чего не было видно в бинокль. Глубокую, до самой пожухлой травы борозду, оставленную сдвинутой в сторону оглоблей, и характерные следы на свежем, не успевшем еще слежаться снегу. В точности такие следы, которые оставляет ползущий человек. Было и несколько четких отпечатков ребристых подошв.

Осторожно, буквально по сантиметру продвигаясь вперед, боец выглянул из-за укрытия. До немца отсюда метров пять, гранату не то что докинуть – подкатить можно. Вон туда, в аккурат между тележных колес, на четверть высоты погрузившихся в землю. При взрыве диверсанту однозначно кранты. А вот есть ли шанс подобраться ближе и нейтрализовать без шума? Пожалуй, нет. Нереально, в любом случае услышит, гад. Другое дело, если обползти поленницу с противоположной стороны – тогда до цели и вовсе от силы пару метров останется, один бросок. Заманчиво, очень заманчиво… но, увы, тоже неосуществимо, поскольку слишком велики шансы, что его заметят из здания через крайне неудачно расположенное окно. Значит, придется работать по плану командира.

Оглянувшись, подал Гулькину оговоренный сигнал, означавший, что бесшумно снять часового не удастся. Убедившись, что его заметили и поняли, занялся приготовлениями к будущему бою. Сведя вместе усики предохранительной чеки, Максимов уложил под руку оборонительную «Ф-1» и беззвучно снял с предохранителя автомат. Поколебавшись несколько секунд, передвинул флажок переводчика на одиночные – так, пожалуй, правильнее будет. Стрелял Серега неплохо, даже инструкторы хвалили, так что не промажет, а автоматический огонь только прицел станет сбивать. Прикинул расстояние до своей будущей позиции неподалеку от избы, заранее выбранной с таким расчетом, чтобы контролировать сразу и окно, и дверь. Метров тридцать, нормально, добежит за несколько секунд. Теперь оставалось только дожидаться сигнала. Интересно, как там Костя отработал? Взял своего фрица живьем, узнал, сколько немцев в доме?..

Атака, как это обычно и бывает, когда чего-то напряженно ждешь, все равно началась неожиданно. Со стороны здания глухо бухнул строенный взрыв, и Максимов, уже более не скрываясь, высунулся из-за своего укрытия, торопливо срывая с гранаты чеку. Метнул, успев заметить под телегой шевеление: услышавший взрывы парашютист перевернулся на бок, пытаясь разглядеть, что происходит у него за спиной. На миг Серега даже встретился с ним взглядом; глаза немца ошарашенно расширились, но граненое яйцо «эфки», коротко хлопнув сработавшим запалом, уже скрылось под телегой. БУМ – М-М!

Взрыв подбросил прогнивший остов, нелепо дернулась оглобля, полетели в стороны клочья выдранного дерна и снег, перевитый сизым дымом. Слабенькая ударная волна сыпанула на спину сбитым с поленницы снегом, несколько осколков с сухим треском врезались в замшелые трухлявые поленья. Проверять, уничтожен ли противник, пограничник не стал: граната разорвалась меньше чем в полуметре, после подобного не выживают. А вот за его оружием после боя стоит вернуться. Подхватил автомат и рванул на позицию, стремясь как можно быстрее преодолеть несколько десятков метров…

Добравшись до избы, обычной русской пятистенки, Гулькин перевел сбитое недолгим бегом дыхание. Прикинул, выражаясь казенным языком, диспозицию. Вроде нормально: не особенно широкие окна когда-то располагались довольно высоко, но с тех пор дом сильно просел, врастая в землю, и теперь через подоконник можно было перемахнуть без особых усилий. Быстро огляделся – Лупан и Карпышев также заняли свои позиции, Витя – у соседнего окна, Иван – возле неплотно прикрытой входной двери. Вытащив заранее приготовленную гранату, кивнул товарищам. Пора. Переведя большим пальцем упругую пластинку предохранителя влево до упора, сильно встряхнул гранату, будто сбивая ртутный медицинский градусник, и плавным движением перебросил через подоконник. Прикрыв ладонью обращенное к строению ухо, принялся отсчитывать секунды. Лишь бы не было осечки, на подготовку к бою и бросок второй гранаты времени уже просто нет.

Первые два разрыва прозвучали практически одновременно, дуплетом. Заброшенная в сени «РГД» рванула с крохотной задержкой, что лишь добавило внутри паники. Из окон и двери выметнулись клубы дыма, посыпался на голову какой-то мусор и щепки, жалобно тренькнуло чудом уцелевшее пыльное стекло. Вперед! Сашка выхватил из кобуры «ТТ» и, оттолкнувшись ногами, прыгнул в оконный проем, краем сознания отметив хрустнувшую под локтем гнилую раму и просевший под коленом подоконник. Нож пока так и остался на поясе: в подобной ситуации, пожалуй, предпочтительнее пистолет или рукопашка. Не справится конечностями, можно и руку-ногу прострелить. А ножом пока дотянешься…

Мгновением спустя он был уже в комнате, затянутой воняющим тухлятиной мутным дымом и пылью, подброшенной с пола взрывом. Слева, кувыркнувшись через голову с упором на выставленные перед собой руки, финиширует Карпышев, тут же занимая боевую стойку. В сенях что-то с грохотом падает, сдавленно ругается по-молдавски Лупан, и раздаются два выстрела подряд. Еще миг – и товарищ показывается в дверях с пистолетом в левой руке и ножом – в правой, рабочей. Лицо снайпера искажено гримасой ярости, ствол «ТТ» едва заметно дымится. Нескольких мгновений, показавшихся бойцам бесконечно долгими, тянущимися, словно мед с перевернутой ложки, хватило, чтобы оценить обстановку. А затем времени просто не стало. Время исчезло, превратившись в набор стремительно сменяющих друг друга кадров цветного кинофильма. Вроде бы разрозненных, но в то же время намертво связанных между собой единой линией сюжета. Очень реального кинофильма, наполненного не только цветом и звуками, но и запахами. И основных запахов было всего три: тухло пахло сгоревшим тротилом, кисло – порохом и железисто – свежей кровью…

На полу под самым окном, буквально в метре от измочаленных взрывом досок, курящихся дымом, валяется ничком фриц. Под неестественно вывернутой набок головой неторопливо расплывается глянцевое темно-вишневое пятно. Этому уже все равно, отвоевался. И неважно, была ли на гранате осколочная рубашка, или нет. Близкий разрыв. В паре метров – еще один парашютист, этот пока жив. Пытается приподняться, упираясь руками в усеянный мусором и какими-то мелкими обломками и обрывками пол, ошалело трясет головой. Перепрыгнув через труп, Гулькин несильно бьет его рукояткой «ТТ» по затылку. Звук удара не слышим, но ощутим через сталь пистолета. Один потенциальный пленный есть. Боковым зрением Александр успевает заметить, как Витька наносит удар ногой в грудь бросившемуся на него парашютисту. Немца отбрасывает в сторону, он пытается подняться, но Карпышев уже рядом. Заломив руку, добавляет коленом, мощным толчком отправляя противника в угол комнаты, головой в перевернутую лавку. Хороший бросок: если шею не свернул, скорее всего, выживет. Будем считать, второй пленный тоже имеется.

Итого, с учетом выстрела Лупана в сенях, минус четыре. Двое холодных против двух теплых. Пока нормально. Еще пятеро осталось, ежели тот фриц, которого Костик в сарае приголубил, не соврал. Хотя не факт: работающее в каком-то новом, прежде незнакомом режиме сознание четко фиксирует в комнате только четверых парашютистов. Один полусидит у дальней стены. Маскхалат снят, а верх комбинезона расстегнут до пояса; поперек волосатой груди белеет полоса свежего бинта. Перевязывался, стало быть. Ребро, что ли, при приземлении сломал? Этот, скорее всего, не опасен…

Но разум неожиданно орет, что он ошибся, что все в точности до наоборот, и рука словно бы против воли вскидывает оружие. Немец успевает первым, «МП-38/40» бьет короткой очередью, и плечо обжигает злой болью. «ТТ» в руке дважды вздрагивает, привычно толкаясь затыльником рукояти в ладонь. БАХ, БАХ! Голова фрица дергается, темные от старости бревна окропляет алыми брызгами. Выпавший из рук автомат глухо лязгает, плашмя падая на пол. Все, этот холодный…

СПРАВА! Александр не понимает, выкрикнул ли это кто-то из товарищей, или его снова предупредило подстегнутое сумасшедшим выбросом адреналина сознание, живущее в эти секунды, очень на то похоже, какой-то своей жизнью. Он почти успевает повернуться, но нога в прыжковом ботинке оказывается быстрее. Пинок, мгновенно выбивающий из легких воздух. Странное ощущение короткого полета – и тяжелый удар спиной об пол. Еще один удар – носок ботинка угодил в кости запястья. Рука немеет, пистолета в ней больше нет, и Сашка просто не знает, куда он делся. А сверху уже наваливается гитлеровец, в лицо бьет тяжелое чужое дыхание. Прежде чем фашист окончательно перекрывает поле зрения, Гулькин успевает заметить, как Витька Карпышев сцепляется с еще одним фрицем и оба падают на пол. А на Ваню из-за перевернутого набок стола, «большого», как его принято называть, прикрывшего от осколков и ударной волны, бросается диверсант с автоматом в руках. Он не стреляет – приемник магазина отчего-то пуст, а пытается достать голову Лупана пистолетной рукояткой. Замах проходит впустую – Иван приседает и бьет в корпус кулаком, в последний момент отвернув в сторону лезвие зажатого в руке ножа.

Выяснять, чем все закончится, некогда: в руке «его» парашютиста тускло отблескивает нож. Не инерционный складной стропорез, который им показывали на занятиях, а гораздо более длинный обоюдоострый клинок. Лезвие стремительно опускается, но Сашка успевает подставить левое предплечье, сбивая удар в сторону, в пол. Сейчас бы нащупать на поясе ножны и пырнуть противника, стараясь, чтоб не насмерть, но правой руки он просто не чувствует. Даже боли от пробившей бицепс пули нет. Немец знал, куда ударить, угодив носком ботинка в нужную точку, «в нерв», как говорилось на тренировках по рукопашной борьбе. Обидно, ох как обидно… повезло еще, что перелома нет.

Фриц рычит, обдавая тяжелым, смрадным дыханием; в выпученных глазах нет ничего человеческого. Наркотик он, что ли, какой принял? Инструкторы говорили, что немцы, чтобы свои силы и выносливость повысить, специальный препарат принимают, «первитин» называется. Оскаленный рот брызжет слюной, попадающей на лицо. Отчего-то именно последнее неожиданно вызывает особое раздражение и ярость. Перехватив кисть врага, Александр до хруста в сухожилиях напрягает мышцы, распрямляя его руку и отводя ее все дальше и дальше. И, вложив в рывок удесятеренные нахлынувшей злостью силы, опрокидывает парашютиста на бок, тут же наваливаясь сверху. Еще одно усилие, и на лопатках уже фриц. Короткий удар лбом в лицо, еще один. Неприятный хруст ломающихся носовых костей. Немец хрипит, захлебываясь кровью, и на миг ослабляет хватку. Гулькин, вывернув из его руки нож, бьет еще раз, последний. Сначала освободившейся левой рукой, затем правой, к которой наконец возвращается чувствительность. Голова противника беспомощно мотается из стороны в сторону. Готов. Третий. Теплый.

Карпышев с Лупаном тоже уже справились – Виктор сидит на лежащем ничком противнике, удерживая руки на болевом приеме, и что-то орет, даже не осознавая, что тот его все равно не понимает, а Ваня отирает о вражеский комбинезон лезвие своего «НА-40». Неужели… ВСЕ?! И тут же словно ледяная стрела пронзает мозг: восемь! Их в комнате только восемь! Где девятый?! Выхватив из-за ремня «наган», каким-то чудом не выпавший ни во время прыжка в окно, ни в схватке с немцем, Александр рывком поднимается на ноги.

Тут же натыкаясь на тревожный взгляд бывшего пехотинца:

– Командир, ты чего?

– Девятый где?! Ушел?!

Карпышев меняется в лице:

– То есть как? Вроде все ж здесь… да твою ж мать! Точно, одного не хватает! Слушай, тут подпол имеется, мы с пацанами лазали. Вон там люк, в самом углу. Может, успел сдернуть? Подержи фрица, я проверю!

– Не, все нормально, мужики, – бледно улыбнувшись, Лупан убирает клинок в ножны и медленно встает. – Просто их в сенях двое было. Ты извини, командир, напортачил я, похоже… извини. Одного сразу гранатой убило, прямо под ногами рванула, а второго я сам застрелил. И этого тоже, ножом, – боец виновато кивнул на тело в расхристанном комбезе, окровавленном на груди. – Ни одного на мне пленного. Виноват. Ты, если нужно, напиши в рапорте, как было, я ж понимаю. Вернемся назад, понесу наказание…

– Дурак ты, Ваня-Ион… – еще не зная, плакать или смеяться – и то и другое, разумеется, образно, – пробурчал Гулькин, с искренним удивлением глядя на револьвер в руке и отчего-то не в состоянии вспомнить, откуда он там взялся. – Короче, повоевали…

И тут же время, как-то неожиданно и сразу, возвращается к своей естественной скорости. Все в комнате остается прежним, однако воспринимается сознанием как-то совсем иначе, уже не в виде отдельных кадров, а ОБЫЧНО.

Взглянув на наручные часы с треснувшим стеклом – когда он успел их раскокать, Сашка даже понятия не имел, – младший лейтенант удивленно хмыкнул. Весь бой не занял и двух минут. Странно, а ощущение, будто добрый час прошел. Выброшенный в кровь адреналин постепенно уходил, и его начало слегка потряхивать. Неожиданно сильно заболело раненое плечо, о котором он и вовсе позабыл. Скосив глаза, Александр с удивлением увидел пропитанный кровью рукав маскхалата. А, ну да, точно, в него ж тот фриц, что под стеной сидел, из автомата стрелял…

Первым это заметил Карпышев:

– Э, командир, да ты ранен? Дай посмотрю!

– Да пустое, Вить, царапина просто. Нужно пленных повязать… и допросить… – Сашку неожиданно качнуло, но подскочивший товарищ успел подставить плечо:

– Не дури, Саш! Мы на задании, забыл? С таким не шутят, а у нас тут ничего еще не закончилось. Давай помогу. Садись.

Карпышев аккуратно опустил Александра на пол в простенке между окнами, выглянул наружу, призывно махнув рукой:

– Костя, дуй сюда. Серега, останься на контроле, за окрестностями повнимательней поглядывай. Мы быстро.

– Пленные… – напомнил Гулькин, устало прикрывая веки. Внезапно закружилась голова, и отчего-то сильно захотелось спать.

– Знаю, – буркнул старший сержант, опускаясь рядом с ним на колени и вытягивая из кармана перевязочный пакет. – Ваня, Костя, займитесь. Живых – в тот угол, помощь, если кому нужно, окажите. И мертвяков проверьте, мало ли. Еще стрельнут в спину. Я пока лейтенанта перевяжу.

Пока товарищи сортировали парашютистов, наскоро обыскивая и живых, и погибших и складывая оружие и боеприпасы в центре помещения, Карпышев помог Александру расстегнуть маскхалат и высвободил руку. Разрезав рукав комбинезона, он осмотрел рану, к счастью, оказавшуюся сквозной. Отломив носик ампулы с йодом, Виктор обработал входное и выходное отверстия и наложил тугую повязку, получившуюся довольно топорной, но зато вполне надежной, ни за что не сползет. Протянул немецкую флягу с отвинченным колпачком:

– Глотни, Сашка. Шнапс трофейный. Наверняка дерьмо, но тебе сейчас нужно.

Гулькин не спорил, послушно обхватив горлышко губами. Огненный комок скользнул по пищеводу, взорвавшись в пустом желудке крохотным взрывом. Несмотря на то что отчаянно запершило в горле и на глазах выступили слезы, в голове сразу посветлело.

Шумно отдышавшись, младлей взглянул на товарища:

– Прости, чего-то я того, сомлел малость. Глупо, да?

– Нормально, – Виктор закрутил фляжку и с видимым сожалением отложил в сторону. – Ну, пришел в себя? Норма?

– Да. Помоги подняться, – окончательно придя в себя, Гулькин при помощи товарища поднялся на ноги. Немного ныла раненая рука, но в целом он ощущал себя вполне сносно. Было даже немного стыдно за свою неожиданную слабость. – Что с фрицами?

– Нормально с фрицами, – весело ответил Паршин, услышавший вопрос младлея. – Четверо пленных, двое пока без сознания. Остальные холодные. Трофеев много. Молодцы мы?

– Вот сейчас и поглядим, молодцы или не очень. Командира группы опознали? Живой?

– А то как же, – с чрезвычайно довольным видом сообщил подошедший Костя. – Живой. И радист тоже целехонек, так что свезло нам. Рация, правда, гикнулась, граната шибко близко рванула. Пошли, поговорим? Ты ж лучше всех по-ихнему шпаришь. А то вдруг вилять начнет, гнида!

– Погоди, – припомнив занятия, качнул головой Александр. – Не всех сразу, забыл, чему учили? Командира тут оставьте, остальных… ну, вон хоть в сени, что ли? Главное, чтобы разговора не слышали.

– Понял, – посерьезнел младший лейтенант, – сделаем. Давайте, мужики. Витя, возьми мой автомат, останешься с пленными. Глаз не спускать, если что, стреляй по ногам. Ваня, помоги ему фрицев отвести.

– Помогаю… – угрюмо буркнул Лупан, рывком поднимая с пола ближайшего немца. – Ну, чего смотришь? Vorwärts, schnell! Schauen Sie nicht zurück! И добавил несколько слов на родном языке, которых Сашка хоть и не понял, но общий смысл уловил. Иван посылал пленного в известное любому русскому мужику место. По крайней мере, что такое по-молдавски «дуть ин», Гулькин уже знал, поскольку достаточно долго общался с товарищем, а о смысле третьего слова – догадался. Благо не сложно. Немец, похоже, тоже кое-что понял, зло зыркнув на конвоира, за что тут же заслужил от снайпера увесистый тумак.

Командиром диверсионной группы оказался тот самый парашютист, которого вырубил Карпышев в первые мгновения штурма, отправив головой в лавку. Сейчас он, более-менее придя в себя, сидел под дальней стеной со стянутыми за спиной ремнем руками. Маскхалата на нем не было, только расстегнутый до пояса комбинезон. Прыжковые ботинки с высоким голенищем тоже оказались расшнурованными, видимо, менял носки или просто позволил ногам немного отдохнуть. На рукаве – нашивка с тремя символическими «птицами» (или «крылышками», как их иногда называли инструкторы) и горизонтальной полосой под ними. Аж целый гауптман, стало быть, капитан по-нашему.

Несколько секунд Александр разглядывал противника. Похоже, хреново фрицу: сначала гранатой контузило, затем башкой приложился. На лбу – роскошнейшая ссадина наискосок, левый глаз начинает затекать, под носом две влажные темные полоски, из-за чего фриц периодически облизывает верхнюю губу и сплевывает на пол вязкой алой слюной. Присев на корточки, младлей взял пленного за подбородок, чуть повернув его голову. Нет, ушные раковины чистые – уже неплохо. Не так уж его и сильно ударной волной шибануло, коль кровь ушами не пошла. Значит, слышит нормально. Иначе как его, гада, допрашивать?

Коротко выругавшись, фашист зло мотнул головой, высвобождаясь из пальцев «проклятого русского ублюдка», если Сашка правильно понял сказанное. Усмехнувшись, Гулькин делано брезгливо отер выпачканную кровью руку о ткань немецкого комбеза и неторопливо поднялся на ноги. Присел на пододвинутый Паршиным колченогий табурет – главное, не упасть, гнилой, зараза! Но так правильно, инструктор, помнится, говорил, что пленный сразу должен понять, кто хозяин положения. Поэтому – максимально расслабленная поза и взгляд сверху вниз. Обязательно сверху вниз, чтобы поверженный противник вынужден был задирать голову.

Выдержав небольшую паузу, коротко бросил:

– Name? Dienstrange? Abteilung?

Неопределенно дернув плечами, немец снова сплюнул на пол и демонстративно отвернулся. Понятно, так просто его не разговоришь. Собственно, в последнем Сашка и не сомневался, поскольку об этом им твердили буквально с первых дней. Мол, разведывательно-диверсионные отряды люфтваффе – это вам не пехота или, допустим, танкисты-артиллеристы, потому даже не надейтесь, что в плену они сразу начнут «словесно испражняться» (кто именно это сказал, Гулькин не помнил, но словосочетание запомнилось намертво). Ладно, не особенно и хотелось…

– Имя? Звание? Подразделение? Цель вашего задания? – младший лейтенант не говорил, а ВЫПЛЕВЫВАЛ слова. Снова безрезультатно. Гауптман даже не повернул головы, лишь продолжал хлюпать разбитым носом.

– Сашка, хватит, пожалуй, – подал голос Паршин. – Сам видишь, по-хорошему он не хочет. Давай по-другому? Время поджимает, сеанс связи скоро.

Говорил товарищ на родном языке, продолжая, тем не менее, незаметно контролировать взглядом лицо пленного. Похоже, не зря: фриц определенно кое-что понял, уж больно характерно напряглись мимические мышцы и дернулся уголок рта при словах «давай по-другому». Впрочем, ничего удивительного, не только курсантов УОО учили языку противника, но и наоборот. Конечно, можно было общаться и на немецком, но это выглядело бы слишком наигранным, сразу понятно, для чьих ушей предназначено. А так – вроде сам узнал, случайно. Откуда паршивым русским знать, что он понимает их варварский язык?

– Пожалуй… – делая вид, что решение дается ему с трудом, Александр отступил в сторону. – Раздень его до пояса, у меня рука болит.

– Свиньи… – глухо бросил парашютист. – Все равно вы ничего не узнаете. Я умру, как герой, как несломленный солдат рейха! И так поступит на моем месте любой.

– Как хочешь, – как можно равнодушнее ответил Гулькин. На немецком, понятно, ответил. И мысленно усмехнулся при этом – знает этот гад русский, точно знает! – Охотно верю, что ИМЕННО ТЫ умрешь, не произнеся ни слова. Но есть еще трое. Не уверен, что все они окажутся настолько стойкими и верными вашему фюреру. Но если ты не передумаешь, пожалуй, я преподам им небольшой наглядный урок. Пусть своими глазами увидят, как именно погиб их героический командир. И что будет с ними, если не захотят отвечать на мои вопросы. Не против? Дать время на размышление? Скажем, минуту?

Немец снова выругался и отвернулся. Покрытое разводами грязи лицо заметно побледнело; по щеке, несмотря на царящий внутри избы холод, сбежала, оставляя за собой светлую дорожку, струйка пота.

– Ты выбрал. Я уважаю стойкость. Костя…

– Погоди, командир, – раздался голос того, кого Александр никак не ожидал услышать, – Лупана. – Давай я?

Удивленно переглянувшись с Паршиным, младлей полуобернулся к снайперу.

– Что ты, Ваня? – на всякий случай приглушив тон почти до шепота, спросил Гулькин.

– Разреши самому фрица допросить? У меня лучше получится.

– Что? Да с чего бы вдруг лучше?

Помолчав несколько секунд, товарищ взглянул Александру прямо в глаза и заговорил глухим, незнакомым голосом. Молдавский акцент в его речи стал куда ощутимее, чем за все время их знакомства; порой даже казалось, что он с трудом подбирает нужные слова:

– Ты ведь не знаешь, почему я там, под Одессой, с оружием в самоход ушел? Я расскажу. Румыны вместе с вон этими, – он кивнул на внимательно прислушивающегося немца, при этом старательно делающего вид, что ни слова не понимает, – когда мое село захватили, родителей в первый же день повесили. Донес кто-то из местных, что я комсомолец и сейчас в действующей армии нахожусь. И сестренку младшую, ей еще шестнадцати не было, тоже. Но ее не убили. Отдали солдатам, там и румынский гарнизон тогда стоял, и немцы. То ли комендантские, то ли разведка. Тебе рассказать, как она умерла? И что они с ней сделали? Или сам поймешь? Вот я и пошел, не мог не пойти…

Лупан с трудом перевел дыхание и закончил, неожиданно перейдя на немецкий:

– А язык я не хуже тебя знаю, лучше даже, в наших краях много немецких сел, переселенцы еще со старых времен. То ли при Екатерине переехали, то ли после наполеоновской войны. И мое тоже, на треть примерно, так что я с детства по-ихнему свободно говорю. Ты не волнуйся, командир, я себя контролирую, так что живым он останется, обещаю. Но расскажет все. Эй, фриц, ты слышал? – наклонившись над пленным, Иван развернул его лицо к себе, больно сжав подбородок своими сильными пальцами: – Я уверен, ты понимаешь по-русски. Но повторю и на твоем языке: ваши убили моих родителей, обесчестили и надругались над сестрой. Совсем еще ребенком! У тебя ведь тоже есть дети. По глазам вижу, что есть. Может, даже дочь или две. Не бойся, когда мы придем в твою страну, я их не трону. И других детей и женщин тоже не трону. И никто из моих товарищей никогда не опустится до подобного. Но сейчас – совсем другое дело, сейчас я сделаю все, чтобы ты узнал, как было больно перед смертью моей сестренке…

– Nein! – прохрипел гитлеровец, видимо, прочитав что-то в глазах бойца. Что-то, чего не видели со своего места ни Гулькин, ни Паршин. Дернув ногами, попытался отодвинуться, но каблуки ботинок лишь проскребли по замусоренному полу, и он еще сильнее уперся в стену. –  Nicht nötig!!!

– Ну отчего же не нужно? – делано «удивился» снайпер, медленно вытянув из ножен клинок. – Неужели ты меня боишься? Никогда бы не поверил. Ты ведь только что собирался умереть героем рейха? Как ты там говорил, несломленным, да? Но так просто героями не становятся. За все нужно платить, иногда – некоторыми частями собственного тела. Догадываешься, с чего именно я начну, фриц? Сейчас покажу…