Глава 17

– Глянь, командир, какая силища прет! Скоро погоним фрица обратно, точно говорю! Чую, снова с нашими старыми знакомцами пересечемся, с теми, что с «крылышками» на рукаве ходят. Недаром же нас сюда в спешном порядке отправили, да и не только нас. Будет чем заняться, к гадалке не ходи. Ну, согласен, Сашка?

– Понятное дело, – меланхолично согласился с Паршиным лейтенант и, не скрываясь, шумно зевнул. Впрочем, в гуле десятков танковых дизелей и лязге гусениц этого все равно никто не мог услышать. Мимо запыленного по самую кабину «захара» как раз шла очередная танковая колонна. В целях маскировки войска перебазировались в темное время суток, из-за чего дороги ночами были забиты бронетехникой, артиллерией и пехотой, в основном по старинке топавшей ножками. Хотя какая там ночь? Скорее, рукотворные сумерки, сизые от выхлопных газов и пыли, пронизанные узенькими лучиками фар, искрами не сгоревшей до конца солярки и алыми глазками габаритных кормовых огней. Пытаться вклиниться в эту многотонную стальную змею на хлипком грузовичке казалось сущим безумством. Мехводы устали, заснет кто ненароком да тормознет, а идущий следом вовремя газ не сбросит – и расплющит в блин. Приходилось пережидать.

– Вот только мы из-за этой силищи никак до места не доберемся, все время кого-то вперед пропускаем. Нужно было днем ехать, за одиночной машиной фрицевские летуны вряд ли станут гоняться, сейчас не сорок первый на дворе.

– Да ладно тебе, Саш, доедем, куда денемся! – не согласился товарищ, усаживаясь рядом с Гулькиным на мешки с отстиранной военной формой – попутный грузовик подобрал четверых смершевцев неподалеку от банно-прачечного отряда. Повезло, кстати, поскольку ехали с поистине царским комфортом, вольготно разместившись на мягком. Вези «захар» боеприпасы или еще какое армейское добро, все задницы б отбили, по таким-то дорогам…

Серега Максимов с новеньким, младшим лейтенантом Васютиным, приданным их группе в последний момент, в разговоре не участвовали по самой что ни на есть банальной причине – оба бойца сейчас спали. Сашке же спать особо не хотелось, спасибо проведенным в госпитале месяцам. Вроде и будят рано, а все одно выспался, казалось, на годы вперед. А Костя Паршин? Ну, вот такой уж он, видимо, человек… неугомонный.

– Немцы ведь тоже не дураки, тоже чего-то свое планируют, – продолжил меж тем товарищ, наклонив к Александру голову, чтобы не орать. – Помнишь, нам доводили – операция «Цитадель» называется? Так что ихних разведгрупп по окрестностям будет бродить как грязи. А мы их, соответственно, будем на ноль перемножать. Вот ты как думаешь, Саш, у кого сейчас сил больше? Я считаю, однозначно у нас. Нет у фрица шансов. Вообще нету, ни единого. В Сталинграде мы им морду набили? Еще как набили. Летом, правда, всякое бывало, ну да то дело прошлое. Зато сейчас окончательно придавим. А уж там и до Берлина дойдем. А?

Александр тяжело вздохнул – про себя, разумеется. Вот только хотел про Оленьку подумать – так нет, Костяна именно сейчас на разговор пробило. Теперь все равно быстро не отстанет, так что придется поддерживать разговор. Да еще и про немецкие планы, блин! Будто они этими самыми планами с самого июня сорок первого по горло не насытились…

– Слушай, Кость, ты чего от меня вообще услышать хочешь? Что мы победим? Понятное дело, победим. Переломим мы им хребет, тут и гадать нечего, скорее всего, именно сейчас, плюс-минус месяц, и переломим. Назад погоним? Тоже без вариантов. Так погоним, что они и оглядываться успевать не будут, чтобы не споткнуться ненароком. Вот только вряд ли до Берлина раньше следующей весны доберемся – позже, скорее.

– Думаешь? – перекрикивая шум танковых движков, усомнился в самое ухо товарищ.

– А ты на карту на досуге глянь, – фыркнул Гулькин, поудобнее устраиваясь на баулах с «х/б» «б/у». – Я, пока в госпитале бока отлеживал, хорошо карту Европы изучил. Времени у меня было много, а заняться нечем. Линейки, правда, под рукой не имелось, так что я так, навскидку. Вот и прикинул – допинаем мы фашиста до бывшей границы – и что? Останавливаться? Вот уж хренушки, добивать нужно, так, чтобы и камня на камне от того Третьего рейха не осталось. Чтобы на сотни лет вперед даже воспоминаний не было! А как добивать? Напрямки, лишь бы до ихнего сраного Берлина дойти? Не вариант, на Гитлера вся эта самая якобы порабощенная Европа в три смены пашет, танки строит, боеприпасы им изготавливает, продуктами снабжает. Так что придется нам, товарищ младший лейтенант, хошь не хошь, а от фрица их освобождать. Но только не торопясь, сберегая бойцов и технику. Постепенно. Вот как-то так я примерно и маракую.

Паршин на несколько минут замолчал, обдумывая услышанное. Задумчиво хмыкнул:

– Эк ты завернул, чисто товарищ комиссар… ну, в смысле, замполит. Мудрено.

– Да чего там мудреного-то, Костя? Все и так ясно-понятно, на поверхности, можно сказать, лежит! Кто, кроме нас, фрица окончательно дожмет? Союзнички, которые все второй фронт открыть не сподобятся? Ага, вот прямо сейчас. Нет, за танки с самолетами, ГСМ да тушенку и все такое прочее им, конечно, спасибо. Хоть и не задарма помогают, но все одно спасибо. Вот только поверь, они все силы приложат, чтобы исключительно к шапочному разбору подоспеть. Ослабим фрица, со своей земли выгоним – тогда они и подсуетятся. Но не раньше, верно говорю. Так что сами, все сами. Справимся, не переживай, силенок хватит. Да и не впервой нам, бывали уже в истории моменты…

– Слушай, Саш, коль мы про это поговорили, можно еще вопрос?

– Про Олю? – переспросил Александр, с ухмылкой глядя на смутившегося товарища. Ага, похоже, в самую точку попал. – Не можно. Нормально у нас с ней все, третьего дня как раз письмо получил. Будет время – отпишусь. А для себя я так решил: если выживу, тут же женюсь, без вариантов. Но не сейчас, а после победы. Работа у нас опасная, так что незачем девчонку зря обнадеживать и загодя вдовой делать. И на этом все.

– Ну, все так все… – обиженно засопел младлей. – Я ж по-дружески спросить хотел, чего ты сразу как неродной?

– Так я по-дружески и ответил. Но тему закрываем. Будет чего важного, сразу сообщу.

Грузовик едва заметно качнулся – привставший на ступеньку кабины шофер заглянул в кузов, прервав разговор:

– Товарищи командиры, вы туточки все, на месте? Полный комплект? Танкисты прошли, можно трогаться, пока следующие не догнали. Иначе снова станем чужую пыль глотать. Так чего, поехали, что ли? Можно?

– Поехали, сержант, – кивнул Паршин. И негромко пробормотал, обращаясь к Гулькину: – Полный-то полный, да только никакой не полный…

– Не трави душу, Кость, очень прошу! Лучше скажи, ты, когда меня после того взрыва тащил, точно Витькиного тела не видел?

– Так рассказывал уже, – поморщился товарищ, вздыхая. – Как тебя в лес оттащил, сразу обратно рванул. Думал Витю найти, пусть даже мертвого. Не добежал только, снова ахнуло, примерно там, где они с фрицем и лежали. Вот я обратно и повернул. До сих пор себя виню, что точно не проверил. Осуждаешь?

– Дурак, что ли? С чего бы вдруг?! Все ты правильно сделал, иначе не одного, а двоих бы потеряли. Это я тебе как старший по званию и командир группы заявляю, заруби на носу! Забыл, чему нас учили? И вообще, это я просто так спросил, уж больно Витьку жаль. Хотя не такой он человек, чтобы так запросто сгинуть. Глядишь, и сыщется еще. Меня в госпиталь отправили, вас почти сразу на новое место перевели, вот мы и потерялись…

– Конечно, найдется, Саш, я и не сомневаюсь! – торопливо согласился, отведя взгляд, Паршин. – На войне и не такие чудеса случаются…

– Значит, вы утверждаете, что являетесь простым красноармейцем, пехотинцем? Хорошо, допустим, что это и на самом деле так. Хотя мне абсолютно непонятно, что простой пехотинец мог делать за линией фронта, рядом с позициями наших войск, по которым вели огонь русские артиллеристы. При этом вы были одеты в маскировочный халат, подобные которым используют ваши разведчики. Кроме того, рядом обнаружили тело погибшего немецкого солдата из состава разведывательной группы, это установлено абсолютно точно. Его оружие оказалось разряжено, что позволяет сделать вывод о том, что он был захвачен вами в плен. Согласитесь, все это никак не может оказаться простым совпадением? Между прочим, когда вас принесли, вы находились без сознания из-за ранения и контузии. Мы оказали вам помощь, обработали раны и перевязали, чем спасли жизнь. Цените это. Итак, повторяю вопрос – вы сотрудник советской разведки? Контрразведки?

Ведущий допрос абверовец неплохо говорил по-русски. И все же произношение, акцент и построение фраз однозначно выдавали, что этот язык для него – не родной. Но он очень старался. Практически из кожи лез, сука.

– Нет, господин офицер, – с трудом разлепив спекшиеся от крови губы, глухо пробормотал Карпышев. – Вы ошибаетесь. Я простой пехотинец. Что касается маскхалатов, то у вас устаревшие данные. В зимнее время нам их тоже выдают, уже не первый год. Странно, что вы подобного не знаете.

– Относительно маскхалатов я с вами, пожалуй, соглашусь. Разумеется, мне это известно. Но насчет всего остального? Печально, что вы не хотите говорить правду. Весьма печально, – повторил немец, осторожно присаживаясь на край табурета. Протянув руку, он сжал цепкими пальцами подбородок пленного, приподняв Витьке голову:

– Вы ведь понимаете, что пощады не будет? Не станете отвечать на мои вопросы – умрете. В муках. Вас станут бить. Сильно и больно, возможно, до смерти. И вы все равно расскажете то, что я хочу узнать.

– Как?

– Что «как»? – гитлеровец непонимающе нахмурил лоб, видимо, решив, что на этот раз знание языка его подвело.

– Говорю, коль до смерти забьете, как я тогда расскажу? Мертвые не шибко разговорчивые, я уж повидал. Почему-то все больше молчат, заразы эдакие.

– Шутите? – акцент в голосе обер-лейтенанта – звание Витя определил сразу же, но вида, разумеется, не подал, продолжая называть того «господином офицером», – стал куда заметнее. Значит, волнуется, мразь. Уже хорошо, все равно не спастись, так хоть разозлит напоследок. Покуражится. – Это хорошо, значит, вы вполне в здравом разуме… э-э… уме. Хотите что-то сказать?

– Не-а, – Карпышев пожалел, что сидит на табуретке, ему б стул, сейчас бы на спинку откинуться, эдак расслабленно-пренебрежительно. Да и застывший позади верзила с лицом, не обезображенным особым интеллектом, напрягает. Похоже, прав фриц, сейчас станут бить.

– Жаль. Нет, мне правда искренне жаль. Может, все-таки передумаете? Нет? Ну, я так и думал…

Смерив пленного исполненным чуть ли не искреннего сочувствия взглядом, немец прокаркал на родном языке:

– Густав, поработай. Только аккуратно, он контужен, не перестарайся. Этот кадр нужен мне живым. Вряд ли он расколется прямо сейчас, чувствую, придется отправлять господину майору. И дорогу он должен перенести в любом случае! Если сдохнет в руках у Шульца, это уже не наши проблемы.

«А хорошо все ж таки понимать язык противника, – хмыкнул про себя осназовец. – Хоть знаешь, чего тебя ждет. А вот про дорогу – это интересно. Спасибо, фриц. Возможно, и будет шанс сбежать. Пусть мизерный, но шанс. Если здесь останусь, забьют, суки».

И расслабился, готовясь.

Долго ждать не пришлось: мощный удар в ухо, и без того едва слышащее после вчерашнего артобстрела, швырнул его на пол. Потом… потом было очень больно. Минуты с три, может, больше – время Карпышев перестал ощущать практически сразу.

В себя Витька пришел на знакомом табурете – как именно он туда попал, осназовец просто не помнил. Ватник на плечах и груди оказался мокрым, как и волосы, и лицо, на полу – здоровенная грязная лужа со следами рвоты. Значит, его еще и стошнило, то ли от контузии, то ли из-за ударов. А вон и ведерко стоит, из которого его водицей отливали, чтобы в чувство привести.

– Продолжим. Вы по-прежнему настаиваете, что простой пехотинец? Будете молчать?

– Б… ду… – Витька длинно сплюнул между коленей. Ну, как сплюнул? Скорее, выпихнул изо рта вязкий алый комок из слюны и крови. – П… шел н… хер, м… дак… Я – прс… т красн… ц. От… цеп… сь, мраз…

Обер-лейтенант притворно вздохнул:

– Очень зря. Не мучайте себя. Просто расскажите, кто вы такой на самом деле, – и все закончится. Имя, фамилия, звание, место службы, с каким заданием находились на передовой, где остальная группа. Вам окажут помощь, я даже попрошу вколоть обезболивающее. У нас есть хорошие препараты, поверьте! После этого отправим вас в лазарет. Подумайте, я не вожусь так с каждым пленным. Ну, решайте?

Карпышев промолчал. Не из-за особого геройства – просто не хотелось лишний раз шевелить разбитыми губами. И без того больно, куда уж там говорить? Да и о чем? Что хотел – сказал, а коль фашист его не понял – его фашистские проблемы… А вот за вопрос «Где остальная группа?» еще раз тебе спасибо, фриц! Danke schön, как говорится! Теперь он точно знает, что ребята ушли живыми. Отлично! А он сам? Да какая, в принципе, разница? Видать, судьба такая…

– Густав, скажи водителю, чтобы готовил машину. Выезжайте немедленно, не вижу смысла и дальше терять время. Дальше пусть Шульц сам разбирается, русские диверсанты – его тема. И надень на него наручники, хотя в подобном состоянии он и без оружия вполне безопасен. Выполняй.

– Герр обер-лейтенант, вы действительно уверены, что он именно разведчик? – не удержался от комментария мордоворот. – Мало ли кого могли притащить с передовой? После того артналета там все перемешало. Когда русские пристрелялись, они больше получаса забрасывали наши позиции снарядами. Там было сущее месиво, живого места не осталось, вы ведь и сами помните.

– Уверен, в том-то и дело, – упрямо мотнул головой абверовец. – Их группе просто не повезло попасть под собственную же пристрелку. Чувствую, от него еще будет толк, нужно только найти верный подход. У нас не вышло, но и времени нет, сам знаешь, где мне нужно быть утром. Он – не тот, за кого пытается себя выдать, в этом я абсолютно убежден! Так что майор нам еще спасибо скажет. Но по дороге будь повнимательней, никогда не знаешь, чего еще можно ожидать от этих фанатиков. Все, довольно болтать, распорядись насчет автомобиля и выезжай!

«Дурак ты, герр лейтенант, – вяло подумал Витька. Мысли ворочались в гудящей голове неохотно, словно мухи в густом киселе. Контузия сама по себе редкостная гадость, а ежели тебе еще и морду кулаками подрихтовали, то и подавно. – Я сам себе оружие. И браслеты мне твои тоже ни разу не помеха, учили снимать. Все равно сбегу. Или погибну, но живым хрен довезете. Однозначно…»

– Ну чего тебе, старшина? Что за спешка такая? – раздраженно бросил лейтенант Степкин. У ротного со вчерашнего вечера отчаянно болела голова, да еще и старая рана в предчувствии промозглой мартовской оттепели разнылась, что тоже не добавляло ни настроения, ни оптимизма. – Давай скоренько выкладывай, некогда мне.

– Есть, тарщ лейтенант, – козырнул пехотинец. – Тут вон какое дело – вы ж на вечер помывку назначили, вот я бойцов в лес по дрова и определил. Ну, чтобы баньку как следует протопить и местных при этом не обижать…

– Старшина, – слегка повысил голос лейтенант, поморщившись от кольнувшей в виске боли. – Сказал же, коротко! Мне твои дрова до одного места.

– Ну, ежели коротко, то притащили они оттуда… не пойми кого. Страшный, едва на человека похож – худой, оборванный, в кровище весь, лицо все побито да поморожено шибко. Одет в немецкую фрицевскую шинель, а под ней – наша форма, гимнастерка красноармейская, фуфайка да штаны стеганые. При себе имел автомат и пистолет, тоже, значится, германские. Говорит, что из плена бежал да несколько дней лесами к нам добирался.

– Окруженец, что ли? – хмыкнул Степкин. – Так вроде неоткуда ему тут взяться? А еще чего рассказывает?

– Да почти что и ничего. Контуженный он, видать, заикается немного. Фамилии не называет, требует срочно отвести в особый отдел или позвать к нему особиста. Мол, это очень важно. Вот я к вам и побег поскорее. А дальше уж вам решать, что с ним делать. Только слабый он, пока шел, еще держался, а как в тепло попал – я его сразу в нашу избу определил, отогреваться, – так и развезло. На лавку боком повалился – и готов. То ли спит, то ли сознание потерял. Оружие, понятно, я отобрал, да он и не сопротивлялся, сам отдал.

– Пошли, – решительно махнул рукой ротный, сдергивая с крюка в сенцах полушубок и ушанку. – Поглядим, кто там к нам из лесу вышел в сильный мороз. Если и на самом деле что-то важное, телефонирую особистам, пусть забирают. А у меня лишнего транспорта в наличии не имеется, сам знаешь. Санинструктора позвал?

– Виноват, не подумал, – понурился красноармеец.

– Так сбегай и приведи, пусть осмотрит. Мухой, старшина! Одна нога здесь, другая тоже. А дорогу я уж как-нибудь и сам найду.

Привести раненого в чувство оказалось не так просто. Пока не прибежала санинструктор Валечка и не сунула ему под нос ватку с нашатырным спиртом, он так и лежал неподвижно на лавке, не реагируя ни на слова, ни на осторожные похлопывания по плечу. А трясти сильнее Степкин не решился: старшина не ошибся, выглядел тот… не очень. Хреново, откровенно говоря, выглядел. Грязное осунувшееся лицо, перемазанное давно засохшей кровью, носило явные следы побоев. Сквозь спекшиеся, обмороженные губы прорывалось неровное, свистящее дыхание – судя по видневшейся в расстегнутом ватнике повязке, у человека были сломаны ребра. Пальцы на руках тоже слегка поморожены, к счастью, не сильно – в подобном лейтенант еще с зимы сорок второго разбирался. Если срочно оказать помощь, еще можно спасти, не придется ампутировать.

В какой-то миг лейтенант откровенно поразился: как он в таком состоянии вообще выжил на морозе в заснеженном лесу?! И неважно, что на календаре март: морозит пока что вполне по-февральски. А ведь пехотинцы его не в сугробе нашли, не сидящим под деревом – он САМ шел, причем вполне целенаправленно…

Пока Валентина, жалостливо охая, возилась с раненым, Степкин, выйдя на крыльцо перекурить, бегло просмотрел найденные при нем вещи. Помимо оружия незнакомец имел при себе фрицевский планшет рыжей кожи с какими-то бумагами внутри (немецкого лейтенант не знал, только несколько обязательных фраз, так что в содержание не вдавался), бензиновую зажигалку и практически пустую флягу с остатками шнапса на донышке. И то и другое, разумеется, тоже немецкое. Собственно говоря, кроме исподнего, гимнастерки, ватного комплекта, валенок и ушанки, ничего отечественного на нем не было. Даже поясной ремень – и тот трофейный, причем явно офицерский.

Да, старшина прав, странный он какой-то, непонятный. На обычного окруженца как-то не шибко похож. Нужно звонить в контрразведку – определенно их кадр. Главное, чтобы Кравченко, особист их, на месте оказался. Но первым делом – медпомощь, иначе не довезут.

Из скрипнувшей двери выглянула санинструктор:

– Товарищ лейтенант, зайдите, пожалуйста!

– Иду, Валечка, – щелчком выбросив окурок, ротный захлопнул планшет и торопливо вернулся в избу.

– Раненый пришел в себя, можете поговорить. Но имейте в виду, он крайне слаб. Пожалуйста, недолго. Если не отправить его в госпиталь в течение буквально нескольких часов, скорее всего, умрет. Я пока сумку соберу, а вы попробуйте с ним пообщаться. Его Виктором зовут. Или Виталием – я не расслышала, голос больно невнятный.

– Это он тебе сам сказал?

– Да. Товарищ лейтенант, прошу вас, не теряйте времени! У него остались считаные часы!

Степкин склонился над раненым:

– Вы меня слышите? Кто вы такой?

Несколько секунд взгляд незнакомца бессмысленно плавал из стороны в сторону, нащупывая глаза лейтенанта. Наконец, почерневшие губы тронула едва заметная улыбка:

– Лейтенант… не представляйся, это… не важно. Просто запоминай… меня зовут Виктор Карпышев… особый отдел фронта. Сержант государственной… безопасности. Срочно свяжись с… моими товарищами, сообщи, что жив…

Больше он ничего произнести не успел, снова потеряв сознание…