Глава 12

Углы комнаты, одной их двух в избе, терялись в темноте. Никакого освещения, кроме двух оплывших свечей, у временных «квартирантов» не имелось, и Гулькин мельком пожалел, что не догадался одолжить у Степана Фомича керосинку. Может, послать за лампой кого-то из ребят? Хотя глупость, конечно, – только не хватало ночью по деревне шастать, лишнее внимание привлекать. Собаки у местных точно есть – пока сидел с Витькой на чердаке, слышал ленивый брех. А к собакам человек их профессии относится двояко: порой они лучшие друзья и верные товарищи, а порой – наизлейшие враги. Если уж всполошатся, всю деревню разбудят. Ладно, как-нибудь фонариками обойдутся, до утра не так уж и далеко.

Пленные – никакого иного определения для «незнакомцев» Сашка так и не придумал, предпочтя пока называть их именно так, – сидели возле стола, сложив руки перед собой. Все четверо. Поскольку пятый сидеть не мог по определению: старик не ошибся, он и на самом деле оказался ранен. Два пулевых, одно в бедро, другое в предплечье. За прошедшие дни раны загноились, и сейчас человек метался на кровати в горячечном бреду, укрытый стеганым солдатским ватником и армейским полушубком.

Насколько понял Александр из первых сбивчивых объяснений, именно он и являлся в отряде старшим, перед формированием батальона ополчения занимая должность третьего секретаря горкома партии. В рабочем батальоне, соответственно, стал комиссаром – военное руководство добровольческими подразделениями осуществляли кадровые командиры РККА. Собственно, именно поэтому они и задержались в деревне: идти и дальше с тяжелораненым на руках было попросту невозможно. Ему еще достало сил довести их до этой деревеньки, но в тепле его окончательно развезло, и раненый впал в беспамятство. Поскольку продолжать путь без комиссара никто не решался, остались здесь. Состояние раненого по понятным причинам не улучшалось, и они как раз решали, как поступить дальше, но вмешался случай в лице неожиданно появившихся осназовцев…

Ага, именно так: объявившиеся в деревне «чужаки» назвались ополченцами, выходящими из немецкого окружения к линии фронта. По крайней мере, так они сообщили. А вот в том, правда ли это, осназовцам и предстояло разобраться. Может, да, а возможно – и нет. Немцы ведь тоже не лыком шиты. Вдруг это одна из абверовских разведгрупп, как раз и маскирующаяся под окруженцев? Мешковатая потрепанная форма без знаков различия, и на самом деле висящая на них, словно на вешалке; практически непроверяемая без запроса в архив «легенда»; полное отсутствие документов… подозрительно? Очень даже подозрительно.

Ну, а раненый? А что раненый? Пойди узнай, кто его на самом-то деле подстрелил! Вдруг сами фрицы и пальнули, ради, так сказать, пущей достоверности. Только не учли, что не успеет быстро до госпиталя добраться, вот заражение и началось… Короче говоря, нужно разбираться. Поскольку до рассвета, когда предстоит выйти на связь, время еще есть. А уж там – пусть командование решает, как дальше поступить. Машина по такому снегу сюда всяко не пройдет, значит, единственный выход – разжиться у местных санями, чтобы раненого довезти. Наверняка ж хоть одна лошадка в деревне отыщется – санный след-то он вчера точно видел. Понятно, что особого энтузиазма подобное у селян не вызовет, но дадут, куда денутся…

Александр мотнул головой, отгоняя посторонние мысли. Повезло, что комнат в избе две, поскольку подследственных («о, вот так их и будем называть, все лучше, чем пленные!» – мелькнула мысль) нужно разделить и допрашивать по одному. С кого начать? Гулькин снова оглядел сидящих перед ним людей, прокручивая в уме наиболее заметные приметы и собственные наблюдения.

Первый. Высокий и худой, словно жердь. Возраст, как навскидку, лет двадцать пять, может, чуть меньше или больше. Одет в красноармейскую гимнастерку и галифе не первого срока носки, знаков различия нет. На узком хрящеватом носу – самого штатского вида круглые очочки в железной оправе, одно стекло треснуто. Линзы совсем тонкие, значит, зрение не столь уж плохое, вероятно, может обходиться и без них. Взгляд испуганный – и одновременно безмерно усталый. Недельная, а то и больше, щетина на впалых щеках, свалявшиеся, давно не мытые волосы на голове. Сложенные на столешнице ладони нервно подрагивают. Чистый студент на экзамене. Отлично, пусть «студентом» и будет. Назвался Михаилом Карповичем (назвался – поскольку документов-то нет, значит, и особой веры словам быть пока не может). С ударением на «о», поскольку фамилия, а не отчество. Белорус, что ли? Или еврей?

Второй. Иван Родимов. Примерно его возраста, но пониже ростом и более коренастый, «крепкий в кости», как в народе говорится. Когда-то был коротко острижен, но волосы уже успели отрасти, как и русая щетина. Форма практически один в один со «студентом» – застиранная, а кое-где и залатанная. Гимнастерка слегка маловата, обтягивает, несмотря на заметную худобу. Глубоко посаженные глаза широко расставлены, взгляд прямой, спокойный, без особого страха. Сомнение, усталость, даже опустошенность – да, но страха нет. Широкие ладони с короткими, крепкими пальцами лежат спокойно, одна на другой. Руки явно рабочие, не чета «студенческим». Не боишься нас, значит? Интересно, разберемся. Как назовем? Да пусть так и будет – «смелый».

Третий. Тимофей Залесский. Этот постарше, за тридцать, скорее даже ближе к сорока. Такое же, что и у товарищей «х/б» «б/у» под расстегнутой ватной фуфайкой, разве что чуток поновее, но на воротнике гимнастерки – защитного цвета полевые петлицы со следами от снятых знаков различия. Так что минус тебе, Степан Фомич, проглядел! Форма на нем, кстати, сидит – опять же со скидкой на худобу – более-менее, вероятно, в прошлом успел поносить. В армии служил? Возможно. Стригся-брился, похоже, тогда же, когда и остальные, тут все соответствует. И все же что-то в нем Сашке не нравилось. Вот только что именно, он понять пока не мог. Взгляд… точно, вот именно что взгляд! Нет, глаз не отводит, смотрит честно, в упор… просто… Просто взгляд у него какой-то делано равнодушный, что ли? Усталость, как и у всех остальных, присутствует, как без этого после стольких дней в холоде и голоде. Но ни испуга, ни сомнения, ни даже простой неуверенности в своей судьбе. То ли и на самом деле все равно, то ли старательно делает вид. НЕПРАВИЛЬНЫЙ, короче говоря, взгляд. Ярлыки пока навешивать рано, но зарубочку в памяти сделаем. Назовем «странным».

Ну, и четвертый, тот самый, что ему дверь открывал. Александр Лапченко. Тезка, значит. Далеко за сорок, старше его только мечущийся в бреду раненый комиссар. Среднего роста, коренастый, волосы темные, обильно тронутые сединой. Лицо самое обычное – такими на плакатах рисуют передовиков производства, всяких там перевыполнивших пятилетний план бригадиров или почетных мелиораторов. Простое рабочее лицо. Одет во все гражданское – заправленные в валенки темные штаны, потерявший былой вид вытянутый свитер, в нескольких местах прожженный. Из горловины выглядывает ворот косоворотки, некогда светлой, но сейчас бурой от грязи и въевшегося пота. Руки? Да тоже самые что ни на есть обыкновенные. Разве что выцветшая татуировка «Саня» между большим и указательным пальцами. Наколка явно непрофессиональная, из числа тех, которыми пацаны балуются. Было время, сам подобную набить хотел, хорошо, ума хватило этого не делать – представил реакцию матери и отца и вовремя передумал. Взгляд усталый и тревожный; веко левого глаза едва заметно подергивается: возможно, последствия недавней контузии, нужно будет спросить. Пусть будет «рабочий».

Так, и с кого начать? Может, с этого, который с «неправильным» взглядом? Нет, рано, пусть пока посидит, расслабится. Или наоборот, накрутит себя еще больше. Но и затягивать не нужно, чтобы не подумал, что вызвал какие-то подозрения и его напоследок оставляют. Вторым или третьим пойдет. А начнем, пожалуй, со «студента». Поскольку, чует сердце, долго с ним разговаривать не придется – сам все выложит, разреши только рот раскрыть…

– Итак, граждане, мои документы все видели, потому, кто мы такие, вам известно. А теперь давайте, так сказать, выяснять, кто ВЫ такие. – Гулькин взглянул на Паршина. – Костя, бери этих троих – и в дальнюю комнату, дверь поплотнее затвори. Сам с ними останься, Макс у дверей с этой стороны. Витя, ты со мной, поможешь. – Карпышева Сашка специально оставил при себе, прикинув, что его детдомовский опыт и какое-никакое знание местных реалий может оказаться полезным.

– Встаем, граждане, встаем, не теряем времени…

Выложив перед собой блокнот и приготовив карандаш, Гулькин пододвинул поближе свечу. Вторую установил так, чтобы хоть как-то видеть лицо сидящего напротив человека. Света, конечно, маловато, но ничего, справится.

– Ну, что ж, гражданин Карпович, рассказывайте. Кратко, без лишних подробностей. Кто таков, откуда, где оружие взял, что делал, отчего документов не имеется? Повторяю, кратко. Если понадобится, сами уточним. Врать и юлить не советую, говорите честно, сами понимаете, доберемся до своих, пойдете на фильтр, там все еще раз проверят. Понятно?

– Понятно, товарищ лейтенант… то есть простите, товарищ сержант государственной…

– Просто отвечайте на вопросы. Кто, откуда, где – и так далее. Коротко и по существу.

– Виноват… – с готовностью закивал тот. – Карпович Михаил Иосифович, аспирант. Младший научный сотрудник горного института. Комсомолец. В октябре записался в народное ополчение, второе формирование, в добровольческий рабочий батальон имени товарища…

Выслушав сбивчивый рассказ, Александр кивнул, перевернув исписанный убористым почерком лист:

– Допустим. Проверим. А теперь расскажите про ваших товарищей. Если имеются какие-то подозрения, наблюдения – и все такое прочее, говорите прямо. Готовы?

– Д… да!

– Слушаю…

– Ну, как он тебе? – Сашка поморгал, с силой зажмуривая веки. Может, и хрен бы с ними, с теми собаками? Одолжили б у деда керосинку, и не пришлось глаза напрягать? А ведь это он только с одним поговорил, впереди еще трое. Причем вполне может оказаться, что другие покрепче этого будут.

– Не врет, – безапелляционно мотнул головой товарищ. – Однозначно. Я за ним весь разговор наблюдал, так что твердо уверен. Он хоть и научный аспирант, но простой, как топор. А вот остальные? Поглядим.

Понизив голос практически до едва слышного шепота, Виктор продолжил:

– Ты, кстати, насчет этого, Залесский который, чего думаешь? Подозрительно мне, что он единственный к ним по дороге прибился. Как бы засланным не оказался, а?

– Не понравился он мне, – кивнул Гулькин. – Взгляд неправильный.

– Взгляд? – удивился Карпышев. – Ну, я про взгляд ничего не скажу, командир, не обратил внимания. Меня другое смутило.

– Что?

– Первое – у тех двоих гимнастерки вовсе без петлиц, а у него имеются, причем полевые. Да и форма не такая заношенная плюс сидит нормально. Знаки различия сорваны, ткань ворсится. Вот на это, Саш, я внимание и обратил. Со слов этого очкастого – он кадровый, из плена бежал, а вот мне что-то не сильно верится. Ты его обувку видел? В валенках он, а валенки только после наступления морозов выдавали. С середины ноября примерно. Это когда ж он в плен попал?

– Ну, у других-то тоже валенки есть, хоть и не у всех, – пожал плечами Гулькин.

– Есть, тут я не спорю. У раненого да у того, в гражданке который. Аспирант в армейских ботинках с теплыми портянками, товарищ его – в сапогах. Помнишь, что очкарик говорил? Они из второго формировании ополчения, то есть октябрь. Просто не успели большинству теплую обувь выдать, в ноябре уже в бой бросили. Потому у тех, что без формы, и обычные гражданские валенки – видно, с собой принесли. А у этого, – как там его, Залесский? – валенки армейского образца, как и у нас с тобой. Довольно новые, кстати. И руки еще…

– А с руками-то чего не так? – хмыкнул Александр, обдумывая слова товарища. Похоже, Витька прав, с обувью тоже странностей полно. – Грязные, как и у всех.

Заглянувший в комнату Паршин прервал негромкий разговор:

– Командир, так мне чего? Заводить следующего?

– Погоди, – отмахнулся Александр. – Пару минут пускай посидят. Следи там.

– Понял, – дверь, скрипнув давно не смазанными петлями, закрылась.

– Так чем тебе его руки-то не понравились?

– Ногти, – коротко пояснил товарищ. – Грязные – это да. Вот только у остальных ногти обломанные, знаешь, как бывает, когда обстричь нечем? А у этого вроде как подстриженные, хоть и давно. Про плен напоминать? Или сам догадаешься?

– Ну, ты даешь! – ахнул Сашка. – Глаз-алмаз! При таком свете эдакие подробности углядел!

– Так я ж детдомовский, одно время беспризорничал даже, хоть и не долго, такие вещи враз замечаю, – Витька невесело пожал плечами. – Помнишь, я фонарик зажигал, когда оружие ихнее собирал? И по столу лучом махнул, вроде как случайно? Вот тогда и заметил… Да, кстати, насчет оружия: у раненого «наган» имелся, так? А у этого – «токарев», как и у нас?

– И чего?

– Да вот не знаю… Но пистолет его мне показался тоже каким-то слишком ухоженным, что ли? Ну, хрен с ним, допустим, и на самом деле из плена бежал. А оружие где взял? На месте боя подобрал? Из кобуры убитого командира забрал?

– Вполне может быть…

Карпышев скривился:

– Саня, ты дедов арсенал в сараюшке видал? Вот эти стволы – точно на позициях найдены. И под дождем полежали, и под снегом, и под землей. А у него «тэтэшник» – как новенький, даже маслом воняет! А порохом, кстати, – нет. Значит, не стреляли из него в ближайшее время. И ржавчины на корпусе ни капелюшечки, я специально поглядел, пока ты допрос вел. Автомат опять же именно у него. Тоже вполне нормально выглядит. Где взял? Неизвестно. Ну? И какой вывод?

– Думаешь, враг? Шпион фашистский?

– Не знаю, Сань… тут проверять нужно. Но я свои наблюдения озвучил, так что имей в виду. Коль он и на самом деле с двойным донышком, ко всему готовым нужно быть. Если хочешь знать мое мнение – на простого предателя или там полицая из местного отребья он ни разу не похож. И типаж не тот, и поведение. Зато на диверсанта – возможно. А мы ведь их только поверхностно обыскали, опытный и подготовленный человек всегда найдет, где нож или лезвие припрятать. Да хоть бритву опасную.

– Если начнем обыскивать заново… – задумчиво протянул Гулькин, нахмурившись.

– Ни в коем случае! – замотал головой товарищ. – Спугнем или насторожим. А то и вынудим оказать сопротивление – может, он как раз и хочет на пулю нарваться? Аккуратно нужно.

– Добро. Давай так решим: поскольку инициатива у нас наказуема, на тебе и контроль. Стань, как сочтешь нужным, действуй по собственному усмотрению. Но когда до него очередь дойдет, ежели что – только живым! Иначе вовек не отпишемся, как такого ценного кадра на тот свет упустили! Да и обидно будет на первом же задании опростоволоситься, голым задом в лужу сесть…

– Да уж понимаю… – пробурчал Карпышев, незаметно потрогав рукоятку «нагана», заткнутого за ремень на спине. Повернулся к Максимову, внимательно прислушивающемуся к разговору – осназовец почти ничего не слышал, но пост у дверей покинуть не решался: – Серега, свистни Паршину, чтобы следующего заводил…

Иван Родимов, он же «смелый», рассказ Карповича полностью подтвердил даже в мелочах. Бывший рабочий московского металлургического завода «Серп и молот», коммунист с последнего предвоенного года, записался в ополчение в октябре. Спустя месяц батальон отправили на фронт. Воевал вместе с Михаилом в одном взводе, хорошо его знал, хоть особо и не дружил, так что никаких расхождений в показаниях не было. Как именно Семен Викторович – так звали раненого комиссара – получил ранения, точно не видел, бой был, не до того, но вытаскивать его из-под огня помогал. Александр Лапченко? Знает, он из второй роты, пересекались еще до отправки на фронт, а после, соответственно, на позициях. Да, точно видел и запомнил. Документы? Ротный собрал, зачем – не могу знать. Так точно, погиб во время артналета. Прямое попадание. Нет, сам не видел, но товарищи рассказали, что фугасный снаряд прямо в его блиндаж угодил. Как познакомились с гражданином Залесским? Повстречались три… виноват, четыре дня тому, в лесу. Представился кадровым красноармейцем. Номер части? Возможно, и называл, не помню. Попал в фашистский плен, через неделю бежал из фильтрационного лагеря вместе с несколькими бойцами. Товарищи погибли во время прорыва, вырваться удалось только одному ему. Куда идти, точно не знал, шел в направлении линии фронта. Где оружие взял? Не знаю, про оружие он ничего не рассказывал… то есть простите, виноват, запамятовал – в разговоре упоминал, что нашел на месте боя, – в этом месте Сашка быстро переглянулся с Карпышевым, растянувшим губы в понимающей ухмылке: мол, а я что говорил? Что о нем думаю? Вроде нормальный человек, помогал перебинтовывать товарища комиссара, тащил его наравне со всеми, по дороге даже костылик выстругал, чтобы тому идти проще было. А еще у него две банки консервов и сухари были, тоже на брошенной позиции нашел. Без этого, глядишь, и не дошли б до деревни, поскольку своего провианта к тому времени уж несколько суток как не имелось, еле брели. Нож? Нет, ножа у него не припоминаю, консервы штыком от «СВТ» открывали, у Сашки Лапченко нашелся. Рассказать про товарища Лапченко? Хорошо…

Отправив «смелого» в соседнюю комнату, Гулькин вопросительно взглянул на Виктора:

– Что ж, братишка, чует сердце, оба мы с тобой правыми оказались, мутный этот Залесский, что то болото. Из плена, значит, с товарищами бежал, да только все они как один погибли, только он и уцелел. Пока лесами шел, и оружие нашел, и жратву – во повезло? Валенки не так чтобы новые, но никак не похоже, что шибко долго носились. Потом ополченцев встретил – последнее, скорее всего, случайность, но тоже крайне удачно совпало. Верно излагаю?

– Однозначно, – хмыкнул товарищ. – Только лицо у тебя, Саш, что-то не шибко довольное, а вовсе даже наоборот, озадаченное. Угадал?

– Есть такое дело.

– Поясни?

– Да, понимаешь… допустим, он и на самом деле вражеский диверсант, имеющий целью выйти к нашим под видом окруженца, втереться в доверие – и все такое прочее. А что документов не имеется – ну, так мало ли? Время сейчас такое, всякое случается, не он один такой. Но уж больно легенда зыбкая, сам же видишь, все белыми нитками шито. Гнилыми причем. Потянешь за кончик, дернешь посильнее – все и порвется-посыплется. Как считаешь?

– Тоже согласен. Но есть пара нюансов. Во-первых, ну никак он не мог предположить, что в этой деревне, которую и немцы-то стороной обходили, наткнется на контрразведчиков. Никак! Их ведь сюда раненый комиссар вывел. Который, как я понял, единственный, кто может поручиться за остальных, поскольку документов ни у кого нет, а он их, так сказать, лично знает. Для нашего диверса – опять же удача, причем весьма и весьма существенная. Теперь второе. До наших отсюда не столь уж близко, и по дороге всякое может произойти. Вдруг да удалось бы вражине все так провернуть, чтобы в итоге из лесу только он да комиссар вышли. Согласен, тоже вилами по воде писано, но возможно ведь? Возможно. Правда, тут ему облом случился, Пряженцев этот шибко плох, без транспорта живым вряд ли доставишь. Пришлось сидеть в деревне и ждать, чем все закончится. Но ведь и транспорт можно добыть, а? Те же сани, как мы и планировали. А остальные? Остальных в расход, разумеется. У него автомат и пистолет, у других только винтовки с несколькими патронами на ствол, а кругом лес и сугробы по колено. Снегом трупы закидал – до весны искать можно. Да и кто бы их искать стал, с какой стати? Комиссар вторые сутки без памяти, ничего ни подтвердить, ни опровергнуть не сможет, а этот в конечном итоге его спасителем окажется… Ну, логично изложил?

Гулькин задумчиво побарабанил костяшками пальцев по столешнице:

– Логично, Витя. Все?

– Почти. И последнее, это уж третье. Помнишь, что нам на крайнем инструктаже товарищ «Первый» говорил? Перед самым выпуском? Что сейчас, после того как фрица из-под столицы погнали, абвер будет массово забрасывать в ближний тыл и прифронтовую полосу разведгруппы? В том числе наспех сформированные и не прошедшие полный курс подготовки? Из всяких предателей, перебежчиков, недовольного советской властью элемента? Вот я и подумал – может, и этот Залесский из таких?

– Так то группы, а он – один, – засомневался Александр.

– Саша, тут вариантов можно море разливанное набросать. Не там фронт перешли, наткнулись на наших, остальных перебили, а этот живым ушел. Забрасывали по отдельности, но в точку встречи никто не вышел. Или он и вовсе одиночка, с каким-то особым заданием – мало ли? Связной, к примеру – чем не вариант? И вообще, Саш, к чему на кофейной гуще гадать, вот сейчас и спросим. Так чего, зовем?

– Зовем, конечно, – внутренне собравшись, кивнул Гулькин. – Витя, помнишь?

– Не переживай, командир, даже не рыпнется, гадина. Я вот туточки стану, если понадобится, в полсекунды у него за спиной окажусь да скручу. Саш, ты б оружие на всякий случай приготовил, мало ли что.

– Тогда начали, – ухмыльнувшись, Александр переставил свечи так, чтобы та, что подлиннее, оказалась ближе к краю стола, где разместится подозреваемый. Хоть как-то его лицо и руки осветит, а писать? Писать он сейчас и вовсе не собирался, разве что вид делать, чтобы раньше времени подозрений не вызвать. – А оружие, Вить, мне, надеюсь, не понадобится. Он нам живой нужен. Даже если я пистолет за ремень на пузе запихну, стол помешает вовремя достать, только лишнюю секунду потеряю. Так брать станем, ручками. Точнее, ты станешь, а я на подхвате. Серегу предупреди, чтобы тоже начеку был, но стрелять не вздумал…

– Присаживайтесь, гражданин Залесский. – Александр кивнул на табурет. – Поговорим, Тимофей… как там вас по батюшке-то?

– Андреевич, – спокойно ответил тот, устраиваясь на предложенном месте. Пока садился, мазнул по комнате быстрым внимательным взглядом от стены к стене – не следи Сашка за ним ОСОБО, ни за что бы внимания не обратил. Другие так не делали, думая совсем о другом. Вот, значит, как? Обстановку изучаем? Интересненько. Наверняка и стоящего со скучающим видом в метре от стола Карпышева заметил. Не самого Витьку, в смысле, а то, где и как тот стоит. Вот только, понял ли? Кто его знает, может, да, может, нет… Если понял, то хреново. Но теперь уж ничего не изменишь, нужно продолжать, придерживаясь первоначального сценария.

– Рассказывайте. Коротко, без воды и ненужных подробностей. Где служили и воевали, как попали в плен, как удалось бежать, где и каким образом добыли оружие. Руки прошу держать на столе перед собой. Ясно?

– Так точно, – кивнул Залесский. Не совсем по уставу, конечно, но и ничего особо крамольного в этом старорежимном ответе нет. С подобным Сашка еще во времена довоенной пограничной службы сталкивался. Однажды даже к политруку за разъяснениями подошел. Тот и пояснил, что хотя в действующем уставе ответы «так точно» и «никак нет» отсутствуют, прямого запрета на их использование не имеется. Поскольку в Рабоче-Крестьянской Красной Армии служат и участники Гражданской войны и даже империалистической, которые к подобному привыкли. После чего посоветовал не маяться дурью и не отвлекать занятых людей, а больше времени уделять боевой и политической подготовке да рубежи Родины получше охранять…

– Слушаю? – Гулькин взял карандаш, прикрыв блокнот сложенной лодочкой ладонью.

– Залесский Тимофей Андреевич, одна тыща девятьсот пятого года рождения, беспартийный. Красноармеец, младший сержант…

«Вот ты уже и соврал, – внешне никак не отреагировав, механически отметил Александр, продолжая возить грифелем по бумаге. – У младшего сержанта на петлице два треугольника, а у тебя след явно от трех. С чем тебя и поздравляю. Хотя… недоказуемо, скажет, что разжаловали, и все дела. Как тут проверишь? Никак. Или вовсе не его гимнастерка, своя, допустим, порвалась. Но запомнить – запомним».

Из рассказа выходило, что во время последнего боя его оглушило близким разрывом, после чего очнулся Залесский уже в плену. Без документов и оружия, среди таких же, как и он, бедолаг, которых гитлеровцы, согнав в колонну, куда-то вели. Как вскоре оказалось – на территорию временного фильтрационного лагеря. Никаких допросов фашисты не проводили, просто согнали пленных на огороженную колючей проволокой поляну, где он и просидел, едва не загнувшись от мороза, почти сутки. А на вторые решил бежать, поскольку понимал, что силы на исходе и через день-два он уже ничего не сумеет сделать. Подговорив троих красноармейцев, дождался ночной смены караула и покинул лагерь, разрыв снег и приподняв нижний ряд колючки найденной палкой.

Почему остальные бежать не захотели? Так кто ж их знает, я-то многим предлагал, даже агитировал, можно сказать. Но согласились только трое. Кто-то ранен был, кто-то ослаб сильно, кто-то попросту побоялся, поскольку их сразу предупредили, что за подобное – расстрел на месте. Далеко ли ушли незамеченными? Нет, не далеко – фашисты быстро спохватились, начали стрелять вслед, погоню организовали. Тут Сашка переспросил, выясняя детали, и сделал вывод, что термин «фрицы» Залесскому отчего-то не знаком. Последнее тоже ровным счетом ничего не доказывало. Мог и не слышать, гитлеровцев подобным образом относительно недавно стали называть, но запомнить стоило, глядишь, тоже пригодится…

Долго гитлеровцы их не преследовали – после того, как погибли товарищи, ему удалось оторваться. Почему не преследовали? Не знаю, товарищ сержант госбезопасности, возможно, просто не знали, что нас четверо, а не трое было, или не хотели слишком далеко в лес забираться. Как товарищи погибли? Так известно, как – в спины постреляли, кого из пулемета, кого из винтовок. Что дальше? До утра брел, не останавливаясь, чтобы не замерзнуть и подальше уйти. Потом пару часов поспал и двинулся дальше. Еды? Нет, не было, откуда? В лагере нас не кормили, может, у кого что в карманах и имелось, но с ним не делились. Двое суток голодным протопал, пока на ту позицию не набрел. Там и оружием разжился, и провиантом кой-каким. Ну да, у убитых брал, а что оставалось делать? Не помирать же? Никакое это не мародерство, я ж ценностей не искал, личные вещи не трогал… Документы? Вот тут виноват, да, не подумал забрать. Как именно оружие обнаружил? Так понятно, как: снег разрыл, где окопы шли, так и нашел…

Устав бессмысленно черкать карандашом по листу, Гулькин поднял взгляд:

– Может, хватит врать-то? Слушать тошно. Нашел он, под снегом, угу… А снег сколько дней шел? В лесу, вон, добрых полметра глубиной лежит. Копал чем, руками? Вот так брал и копал, пока оружие и консервы не нашел? И даже пальцев не поморозил? Давай уж правду, что ли?

Несколько долгих секунд в комнате царило тяжелое молчание. На всякий случай Сашка напрягся, готовясь к любым неожиданностям. Если сейчас бросится, Витька навалится сзади, опрокидывая противника на стол, а он перехватит руки.

Но Залесский оказывать сопротивление не спешил. Наоборот, откинулся чуть назад, распрямляя сгорбленную спину, и неожиданно улыбнулся, вроде как даже с облегчением:

– Ну, наконец-то! А то я уж жду-жду, а ты все не телишься, сержант. Короче, правду так правду. Ты все верно догадался, ни из какого плена я не бежал и оружие под снегом не находил. А документ у меня есть, в полушубке зашит. Ты, надеюсь, в курсе, О ЧЕМ я?

– Предположим, – пробормотал несколько сбитый с толку Гулькин. – Так ты… то есть вы, наш, что ли?

– Ну, а я о чем? – снова растянул в улыбке узкие губы сидящий напротив человек. – Ты мне только что-нибудь острое дай, чтобы шелковку выпороть. Своего-то ножа у меня нету.

Александр ненадолго задумался, судорожно решая, как поступить. Врет – не врет? О том, что во вражеском тылу действуют советские разведчики, он знал – как и о том, какого типа документы у них могут быть при себе. Небольшой кусочек тончайшей шелковой ткани с написанными специальными водостойкими чернилами личными данными, полномочиями и печатью соответствующей организации, зашитый в одежде. Под подкладкой, там, или в районе крупного шва в районе воротника, обшлага рукавов, планки застежки. Даже при самом тщательном осмотре никак не обнаружишь, как ни прощупывай. И если он сейчас не врет, то все сразу встает на свои места, все несостыковки. А если блефует? Ну, допустим, блефует, вот только зачем это ему? Время тянет, с толку сбивает? Непонятно.

Будь Гулькин чуть более опытным, он бы насторожился еще в тот момент, когда услышал, что документ зашит в полушубке, а не в гимнастерке или галифе. Ведь нижняя одежда, в отличие от шинели, ватника или того же полушубка, всегда при тебе. Но удивленный столь неожиданным поворотом событий, он не обратил на это особого внимания, хоть и отметил краешком сознания некое несоответствие. Вот только какое именно – в первый момент так и не понял…

– Хочешь, скажу, что тебя насторожило, сержант? – заметив Сашкины сомнения, слегка развязно продолжил Залесский. Сейчас он вел себя так, словно нисколько не сомневался в исходе проверки. – Мое оружие, верно? Слишком ухоженное, чтобы поверить, что я его из-под снега добыл. Так ведь?

– Допустим…

– А раз допустим, так я продолжу. Согласен, не ожидал я вас тут встретить, никак не ожидал. Случайность, простое совпадение. Думал, нормально до особого отдела доберусь, а уж там представлюсь по всей форме. Но коль так вышло, придется сейчас личность удостоверять. Так что, дашь нож? Или мне пальцами подкладку рвать? Согласись, глупо как-то выйдет, непрофессионально.

– Ножа не дам, – так и не выяснив, что же его тревожит, Александр отвел руку, которой уже коснулся рукоятки клинка. – Сам выпорю.

Показалось или лицо собеседника едва заметно дернулось от раздражения? Или просто колыхнулся огонек свечи, причудливо сыграв залегшими в складках кожи тенями?

– Где ваш полушубок?

– А вон, я им товарища комиссара прикрыл, трясет его сильно, никак не согреется, бедняга. – Залесский обернулся, начиная приподниматься с табурета. Мгновенно оказавшийся рядом Карпышев с нажимом положил руку ему на плечо:

– Сидеть! Руки на столе!

Тимофей Андреевич поморщился, возвращаясь в исходное положение. Зло заиграл желваками:

– Ох, перегибаете вы палку, ребята! Объяснил ведь уже, что свой я! Как бы не пожалели после, у меня звание-то повыше вашего будет.

– Вот документ покаже… те, тогда и поглядим, – холодно ответил Виктор, убирая ладонь. – Саш, так я одежку принесу?

– Давай, – не сводя с допрашиваемого настороженных глаз, кивнул осназовец. Но тот сидел абсолютно спокойно, равнодушно глядя перед собой. – Только карманы проверь.

Вернувшийся Виктор положил полушубок на стол перед Залесским. От резкого движения огоньки свечей мотнулись из стороны в сторону, отбрасывая на стены причудливо изломанные тени.

– Нормально, командир, пусто. Показывайте, где зашит документ, мы сами достанем. Только без резких движений.

– Перестраховщики… – буркнул тот себе под нос. Не выпуская одежды из рук, полуобернулся к Карпышеву: – Встать-то мне можно?

– Зачем? – мгновенно насторожился Виктор.

– А как я иначе товарищу сержанту покажу, где документ искать? На словах? Да и темновато в хате, совсем у вас, как я погляжу, со светом беда.

– Можно, – мгновение поколебавшись, кивнул Карпышев, отступая на шаг и заводя руку за спину. Пальцы коснулись рукоятки револьвера. Стрелять нельзя, факт, но, если что, можно по затылку огреть.

Залесский медленно привстал, наклоняясь над столом и протягивая вывернутый мехом наружу полушубок Сашке. Пламя свечей снова опасно заколебалось:

– Гляди, сержант, вот тут нужно искать…

«А почему, собственно, шелковка спрятана именно здесь? Неправильно как-то. Да и откуда тут подкладке взяться? Ведь края овчины или вовсе не подшивают, или подшивают, но достаточно грубо». – Александр внезапно все-таки понял, что его насторожило в недавнем рассказе, и похолодел, понимая, что опаздывает буквально на долю секунды.

Последним, что он еще успел заметить, прежде чем брошенный полушубок, смахнув со столешницы оба огарка, накрыл его голову, было искаженное злым торжеством лицо Залесского…