Глава 28

Данглар безуспешно бился с потомком Дантона, и когда Адамберг присоединился к ним, допрос был еще в самом разгаре. В комнатушке под крышей было душно и не убрано. Их собеседник, бывший переплетчик, как сообщил Данглар, четыре года назад потерял работу. Волосы у майора стояли дыбом, возможно от ярости, Жюстен нервно скрестил руки и опустил голову.

– Ну, добро пожаловать, комиссар, – возбужденно приветствовал его Дантон. – С вашими коллегами не соскучишься, рад, что вы с нами. Увы, я не могу предложить вам сесть, мест не осталось.

– Не важно, я все равно никогда не сажусь.

– Значит, вы как лошадь. В этом есть свои положительные стороны, но проблема в том, что вы не видите дальше своего носа. Поэтому вы вообразили, что потомок толстяка Дантона решился на убийство, чтобы защитить честь своего предка.

Он расхохотался. Да, вид у него был мрачный и отталкивающий – впалые щеки, длинные, кривые, серые зубы и широко расставленные темные глаза.

– Толстяк Дантон, именно так, – сказал он, отсмеявшись. – Его называли искренним и пламенным патриотом, пылким и любвеобильным гулякой. Поверьте мне, это был мерзкий взяточник, конъюнктурщик и зазнайка, а успехом пользовался исключительно благодаря своей корпулентности и зычному голосу. Алчный развратник, убийца и предатель. Робеспьер, по крайней мере, был чист в своей гнусности. Я роялист, о чем я уже сообщил вашим коллегам. А как же иначе, если я хочу хоть отчасти искупить жестокость моего вонючего предка. Он проголосовал за казнь короля, и нечего теперь жаловаться, что он лишился собственной головы.

– А он что, жалуется?

Вопрос на мгновение озадачил словоохотливого потомка Дантона.

– Будучи роялистом, – продолжал Адамберг, – что вы делаете в Конвенте?

– Я внимательно наблюдаю за происходящим, комиссар, – ответил тот, на сей раз очень серьезно. – Шпионю, выслеживаю. Коллекционирую причуды и пороки членов Общества, которые пробираются туда тайком, словно помойные крысы, не осмеливаясь даже высказать свое мнение. Инкогнито? Только не для меня. Хищения, сокрытие капиталов, подлость, мошенничество, порнография, торговля оружием, гомосексуализм, педофилия – полный набор. И не думайте, что я заговариваюсь, вовсе нет. От республиканцев воняет за километр. Не теряйте времени на поиски моих досье, они хранятся в надежном месте. Их у меня выше крыши. Еще немного материалов поднакоплю, запалю фитиль и взорву к чертям собачьим это гнездо копошащихся гнусных термитов, достойных отпрысков тех уродов и психов, что разорили Францию своей импотентской демократией. Разделавшись с ними, я ударю тем самым по всей Республике в целом.

– Хорошо, – сказал Адамберг. – А как вы в одиночку справляетесь с таким масштабным расследованием?

– В одиночку? Да что вы, комиссар. Кружок роялистов шире, чем вы думаете. Он протянул свои щупальца до судебных ведомств и вашей родной полиции. Нас много в Обществе. Не надейтесь, ваша Республика не вечна.

Он снова злобно рассмеялся, потом выпрямился всем своим худосочным телом и открыл дверцы небольшого шкафчика. На его внутренних створках красовались измазанные какой-то гадостью портреты Дантона и Робеспьера с выколотыми глазами, из которых стекала на щеки красная краска.

– В таком виде они вам нравятся?

– Сильно, – признал Адамберг. – Так и хочется убить, не дожидаясь взрыва.

Хозяин дома с нежностью прикрыл шкафчик.

– Не буду же я тратить время и мочить их поодиночке, учитывая, что скоро у меня будет все необходимое, чтобы покончить с ними одним ударом.

Адамберг знаком показал Данглару и Жюстену, что пора уходить.

– Передайте своему кастрату Шато, – прокричал Дантон, – и его надутым прихвостням, что их сучье логово долго не продержится!

– Сильно, – повторил Адамберг, когда они вышли на улицу.

– Дантон вряд ли обрадовался бы, – сказал Жюстен.

– Предают всегда свои.

– Прикидывается? – спросил Данглар.

– Нет, – ответил Адамберг. – Плакаты старые, это все не напоказ. Он их ненавидит.

– Что делает из него достойного кандидата в убийцы, – хмыкнул Жюстен.

– Думаю, он метит выше, – сказал Адамберг. – Втоптав их в грязь и запятнав имя Общества, он осквернит Революцию, добьется падения Республики. Ни больше ни меньше. Как он объяснил вам свое присутствие у дома психиатра?

– Брюнет просто один из тех, за кем Дантон следит. Он ждет, когда тот проколется.

– Дождался?

– Не знаю. Его “досье” хранятся в тайном месте, он несколько раз это повторил.

– Не думаю, что надутым прихвостням Шато чем-то опасен этот заморыш. Если убийца стремится обезглавить Общество, он казнит Робеспьера. А пока что преступник, как мы убедились, гонит волну издалека, очень издалека, убирая главным образом “непостоянных” членов. Почему? Потому что вихрь, который приближается украдкой, пугает больше, чем водоворот, внезапно захлестывающий с головой. Он будет плести свои сети постепенно, чтобы они видели, как опасность медленно надвигается с горизонта. Охрану Брюнета можно ослабить, надо просто проверять, сел ли он в надежное такси, выйдя из больницы. То же самое касается Блондина. Вызовите его, попробуйте разузнать, где он живет. Он, я думаю, будет похитрее секретаря.

– Брюнет устроит скандал, – сказал Данглар.

– Пусть уходит на покой, если ему так страшно.

– Тогда он осрамится. Психиатр, прячущийся за бурладеро.

– За чем?

– Деревянный барьер на корриде, – раздраженно напомнил Данглар. – Вы сами меня спросили несколько часов назад.

– Действительно.

Когда на колокольне церкви Сен-Франсуа-Ксавье пробило семь вечера, Адамберг устроил перекур.

– Кофе, – сказал он.

Аперитив, подумал Данглар. Самое время.

– Если вам интересно, я могу порассуждать на тему “предают всегда свои”, – сказал Адамберг. – Возможно, исландские убийства совсем не то, что нам кажется.

– Мы же договорились, что забудем об Исландии, – жалобно протянул Жюстен.

– Разумеется. Что не мешает нам туда заскочить, если хотите.

Но ни майору, ни лейтенанту этого не хотелось, и они не двинулись с места. Адамберг улыбнулся, беспечно махнул им на прощание и ушел. Они смотрели ему вслед. Адамберг вошел в кафе. Через несколько минут они подсели к нему за столик.

– Мы отправимся не в Исландию, а на ферму Тот, в департамент Эр и Луар.

– Туда, где вы сегодня были? – спросил Жюстен.

– Из-за чего и пропустили начало нашей беседы с Дантоном, – поддел его Данглар.

– А что, было интересно?

– Нет.

– Вот видите. На таких людей хватает и получаса. Ферма Тот принадлежала когда-то супругам Гренье, принимавшим брошенных детей.

– Там, в частности, до пяти лет жил Амадей Мафоре, вы нам уже рассказали.

– Скорее, содержался в неволе, чем жил. Над ним издевались, как могли, пока ребенок не взбесился, вспомните историю про обезглавленных уток.

– Он говорил об этих утках в Бреши, – сказал Данглар, мгновенно расслабившись при виде бокала белого вина.

Пока шел разговор об утках, Жюстен вертел головой из стороны в сторону, отгоняя от себя эти картинки, словно мух. Мальчик с топором, кровавая бойня, утиное мясо, которым его пичкали до рвоты. А старший друг помогал ему это мясо закапывать.

– Понятно, почему он постарался вытеснить эти воспоминания, – сказал Жюстен.

– Не думаю, что он что-либо вытеснял, – сказал Адамберг. – Думаю, он врет. Да и вряд ли Амадей мог забыть большого мальчика, защищавшего его все пять лет, пока длился этот кошмар, такого же подкидыша, как и он сам. Это был – и есть по сей день, скорее всего, – его спаситель и единственная любовь.

– И?..

– И он был старше его на десять лет, и он был некрасив, если не считать пышных светлых кудрей и широкой улыбки. Но улыбался он нечасто.

Данглар, уставившись в пустоту, протянул стакан проходившему мимо официанту.

– Братья, вы хотите сказать? Они братья?

– Не понимаю, – сказал Жюстен.

– Амадей и Виктор, – продолжал Адамберг, – братья. Брошенные их общей матерью с перерывом в десять лет.

– Доказательства? – спросил Данглар, который так и сидел с протянутой рукой.

– На ферму раз в месяц приходило письмо с деньгами на их содержание. Одно, не два. От мадам Мафоре. Сначала от мадемуазель Пуйяр. Мари-Аделаиды Пуйяр, ставшей позже женой Мафоре.

Официант наполнил стакан в крепко сжатой руке Данглара, и тот внезапно поднял голову и поблагодарил его, на мгновение выйдя из ступора.

– Она за ним приехала, когда ему уже исполнилось пять лет? – спросил Жюстен. – У нее вдруг совесть проснулась? Но тогда почему она забрала его одного?

– Потому что, будь ее воля, она бы и за ним никогда не приезжала.

– Хорошо, – сказал Данглар. – Предположим, Анри Мафоре каким-то образом узнал, что его неотразимая жена бросила своего новорожденного младенца. Судя по датам, незадолго до замужества. Боясь потерять Мафоре.

– Он не хотел детей?

– Может, и нет, – сказал Адамберг. – И она решила избавиться от младенца, чтобы не упустить состояние Мафоре. По тому же сценарию она, видимо, действовала и со своим продюсером десятью годами раньше. “Глаза завидущие”, помните. Она не останавливалась ни перед чем.

– Ну конечно, – сказал Данглар. – Братья. Амадей и Виктор, любимые имена герцогов Савойских.

– Точно, – вдруг сообразил Адамберг. – Вы угадали.

– Ну, это мелочи. – Данглар покачал головой. – Даже вычеркнув их из своей жизни, она дала им самые что ни на есть аристократические имена.

– Когда Мафоре узнал о существовании брошенного мальчика, – продолжал Адамберг, – у него то ли душа не выдержала, то ли совесть. Как бы то ни было, он заставил жену забрать сына. Думаю, в тот день наш филантроп посмотрел на нее другими глазами. Возможно, даже ужаснулся. Возможно, простил ее. Но в любом случае Мари-Аделаида никак не могла допустить, чтобы Мафоре узнал о втором ребенке, от которого она отказалась раньше. Она словом не обмолвилась о Викторе и, приехав на ферму, даже не взглянула на него. Вполне сознательно.

– Вот гнусь, – сказал Данглар, поставив стакан на столик. – “Гнусная лицемерка”.

– Сейчас мы к этому подойдем, – спокойно сказал Адамберг. – В пятнадцать лет, если не раньше, Виктор уже был достаточно взрослым мальчиком, чтобы, порывшись в бумагах семейства Гренье, найти фамилию своей матери: Пуйяр. А затем выяснить, сличив почерк на конвертах, ее новую фамилию – Мафоре. Вообразите себе ощущения совсем еще юного человека, когда красавица Аделаида Пуйяр-Мафоре, приехавшая за маленьким Амадеем, его самого не удостоила даже взглядом. И буквально вырвала у него из рук Амадея, единственную его любовь на этом свете. Она увезла рыдающего мальчика в роскошном автомобиле, бросив старшего сына на произвол судьбы.

– Она дважды его бросила, – сказал Жюстен.

– Более чем достаточно, чтобы Виктор превратился в сгусток ярости и ненависти, – заметил Данглар.

– До такой степени, майор, что он задумал ее убить?

Адамберг задумчиво покачался на стуле.

– Во всяком случае, захотел, – сказал Жюстен.

– А зачем же десять лет спустя он вторгся к Мафоре? – сказал Адамберг. – Присвоил эту фамилию, чтобы привлечь их внимание? Почему не сообщил, что он ее сын? Почему не устроил скандал? Зачем, словно тайный агент, он проник в эту семью и пустил там корни, не сказав о себе ни единого слова? Что, кроме убийства, могло быть его целью, Жюстен?

– Если бы Виктор признался, кто он, а она бы погибла, то подозрение прежде всего пало бы на него, – сказал Данглар. – Никто не должен был узнать, что она его мать.

– И он выжидал, – подхватил Жюстен. – В надежде, что представится удобный случай.

– Исландия, – сказал Адамберг.

– Исландия, – повторил Данглар. – Интересно, Амадей в курсе, что Виктор его брат?

– Думаю, – медленно проговорил Адамберг, – Амадей молчал о своем детстве по настоятельной просьбе родителей. Он, конечно, помнил Виктора, своего кумира с фермы Тост – произносится “Тот”, Данглар, – но не узнал его. Ему было всего пять лет, когда они расстались, а вновь он увидел его уже взрослым двадцатипятилетним юношей. Но на подсознательном уровне Амадей понимает, кто это. Ничем другим нельзя объяснить тот факт, что он предан ему, как мальчишка. Что же касается Виктора, то он наверняка не открыл свою тайну даже любимому Амадею. Если уж он так ненавидел свою мать – их общую мать, – что собирался убить ее, то ему лучше было не распространяться на эту тему.

– Тогда вся история о трагедии в Исландии, об убийце с ножом… – начал Жюстен.

– Все выдумки, – закончил за него Адамберг.

– Они не успели бы ни о чем договориться перед нашим допросом, – возразил Данглар.

– Ошибаетесь. Вас не удивили эти скачки, майор? Зачем вдруг Амадей сбежал, зачем Виктор тут же помчался за ним вдогонку? Виктор отослал Амадея, как только Селеста заговорила о мадам Готье.

– А как он догадался, что Готье была в исландской группе? Он же не знал ничьих фамилий.

– Амадей показал ему ее письмо. Он-то ничего не скрывал от Виктора.

– Понятно, – сказал Данглар. – В лесу у них было время придумать для нас историю.

– Вспомните описание убийцы, предложенное нам Виктором. Заурядное, ничем не примечательное лицо. Он так обтекаемо говорил о личности преступника, что получился прямо-таки человек-невидимка. Зато он подчеркнул, равно как и Амадей, его свирепость. “Мерзкий ублюдок”, отвратный тип, прирожденный убийца. Как будто Виктор специально освещал нам фонариком нужный ему путь: ищите вот тут мерзкого типа без лица и имени. Ищите сколько влезет.

– А убийство легионера? – спросил Жюстен.

– Чтобы замаскировать смерть матери?

– А Мафоре? Он и Мафоре убил?

– Нет. Какой смысл убивать своего благодетеля? Десять лет спустя? Незачем. Мафоре относится к рубрике Робеспьера. Два убийцы, два разных дела, которые мы объединили. Отсюда и эффект клубка водорослей. Данглар, завтра вы изложите все это на собрании. Не уверен, что хочу при этом присутствовать.

– Вы недовольны, комиссар, ведь правда? – тихо спросил Данглар. – Из-за Виктора?

Адамберг поднял на него туманный взгляд. Когда комиссар витал в заоблачных далях, его зрачок сливался с радужной оболочкой.

– Может, и доволен. Но не счастлив.