Глава 27

Как бы то ни было, а ненависть к таким, как Саймон, я испытывал самую настоящую. Не политически правильную, обусловленную международной обстановкой, не показную, а простую человеческую.

Если человек преступает юридический закон, это плохо, за этим обязательно должно следовать наказание – суд, тюремный срок, исправительные работы. Но каким должно быть наказание в случае, когда злоумышленник преступает законы человеческого бытия, те самые, что начертаны на скрижалях, данных нам, как завет для земной жизни? Что делать с таким преступником?

На мой взгляд, он не достоин жить среди себе подобных. Куда его в этом случае деть – это дело техники. Можно сослать на необитаемый остров, можно спрятать в глубокую шахту, можно, как было во все времена, – лишить жизни. Гуманно ли это? Не знаю. Уверен в одном: общество должно избавиться от такого выродка.

Выходило, что, соглашаясь с предложением Гуру, я нисколько не ломал свои жизненные принципы. Я был полностью согласен с его стремлением очистить землю еще от одного негодяя. В этот момент во мне не было и тени сомнения: Гуру толкает меня на бой с монстром. Я ясно понимал, Саймон – реальный военный преступник, заслуживающий кары.

В тот день Королев А. Д. показал мне старые фотографии, сделанные во времена его военной молодости. Сделанные там, в кишащих страшными обитателями джунглях. Нормальному человеку такое лучше не видеть: сожженные деревни, обуглившиеся трупы со вскинутыми, словно в мольбе, руками. Маленькая девочка, ревущая над трупом матери, женщина с мертвым ребенком на руках, распятые пленные солдаты.

И тут же рядом – бравые головорезы с неизменной улыбкой и возбужденными взглядами удачливых игроков. И снова смерть, теперь уже в виде дорогих трофеев.

А вот и сам Саймон – бритый солдафон с агрессивным, словно с плаката, лицом, которое не спасала наглая ухмылка, выдаваемая за улыбку. Мистер ужас, у которого даже родинка походила на каплю засохшей крови. Волевой взгляд представлял в нем не командира – предводителя. Да, именно так, поскольку в этих условиях не могло быть нормальных человеческих отношений. Все подчинялось первобытной злобе и животным инстинктам.

Я незаметно взглянул на Гуру. Неужели этот человек – мостик между мной, живущим в цивилизованном мире в начале двадцать первого века, и тем монстром, что изображен на пожелтевшей фотографии? Стоит мне прикоснуться к собеседнику и получится, что я трогаю само время. Если все так, как говорит Королев А. Д., то мои предположения верны.

Сами собой всплыли в памяти кадры кинохроники. Нюрнбергский процесс. Кучка несчастных, но по-прежнему высокомерных палачей против всего цивилизованного мира. Пусть это только часть, шайка неудачников, не сумевших спастись бегством, но она – живое (пока еще живое) воплощение того страшного явления, которое называется «нацизм» или по-итальянски – «фашизм». Зло в процессе наказания, зло, преданное в руки закона, зло, публично обличенное и низвергнутое. Кому-то тогда казалось, что такое больше не повторится.

Увы, наивные ожидания не оправдались. Казавшееся низложенным зло сумело-таки вывернуться и нырнуть в нору. Чтобы спустя всего несколько лет, оперившись и накопив силенок, снова явиться в мир. Все под тем же флагом мирового господства, но уже с другим лицом и страшной фигой в кармане. Начиналась эпоха деления мира на Восток и Запад, на социализм и капитализм, на мир и войну…

Я снова взял в руки старые фотографии Гуру. Вот оно подтверждение, вот они неоспоримые факты недавнего прошлого. И вот они – участники тех кровавых событий мирного послевоенного времени. Таких, как этот Саймон, – тысячи – безжалостных, опьяненных дурманом идей глобального превосходства, ощущающих себя героями нового времени.

Закипел чайник. Бурная струя кипятка возмутила чайные листья на дне чашки, по кухне поплыл неповторимый аромат Пуэра. Я сел перед телевизором, не обращая внимания на то, что там показывают и говорят.

…Королев А. Д. прав: эти люди должны понести наказание, исчезнуть с лица земли. Да, это говорю я, доктор, – человек, призванный врачевать больную душу и больную плоть. Но и в медицине есть ситуации, когда, чтобы спасти организм от гибели, нужно пожертвовать его частью, той, где угнездилась причина тяжелого недуга. Ампутация, от латинского «отсечение». Я смотрел на Саймона и мысленно заносил над его изображением невидимый скальпель.

Отсечение… Мы не смогли собрать нужную сумму, когда болезнь Люды только-только проявила себя. Ограничились медикаментами. Но, к сожалению, так долго продолжаться не могло. Наступил момент, когда она совсем ослабла и почти перестала ходить. Боли в животе преследовали ее постоянно, не давали дышать, мешали узнавать окружающую обстановку и близких людей. Тогда впервые я поймал себя на мысли, что радуюсь тому, что у нас нет детей.

Наконец нам одобрили квоту. Я тогда честно надеялся, что операция по удалению злокачественной опухоли – единственная и спасительная мера. В любом случае этот шанс нужно было использовать. Все, кто в тот момент окружал меня, в один голос утверждали, что все закончится благополучно: Люду прооперируют и она встанет на ноги. Я тоже питался этой надеждой, питался жадно, без стеснения.

В тот день шел дождь. Говорили, что это добрый знак. Я тоже так думал. Но судьба распорядилась иначе. На скользкой дороге машину спешившего на работу главврача занесло, и она врезалась в столб. Слава богу, без тяжелых последствий. Но выбитая рука не позволила доктору стать нашим ангелом-хранителем. Оперировать назначили другого хирурга.

Что произошло с эскулапом – то ли ему нездоровилось после вчерашнего, то ли подействовало атмосферное давление, – только в нужный момент нож дрогнул, а открывшееся кровотечение остановить не смогли.

Свет для меня померк. С того дня к палачам, преступникам и фашистам в моем понимании убийц добавились еще и хирурги. Ампутация состоялась – высшая сила отсекла одного человека от другого…

Я не заметил, как занятый мыслями машинально выпил чашку чая и выкурил две сигареты подряд. Курю я немного и только в исключительных случаях. Тем тревожнее, когда пачка кончается слишком быстро. Значит, были на то веские причины. Такие, как сейчас.

Почему я неожиданно для себя отождествил головореза Саймона с горе-хирургом, зарезавшим мою больную жену? Почему в моем сознании эти два человека соединились и стали мне одинаково противны? Неужели только потому, что оба принесли в мир страдание и смерть? А что, разве этого мало? Один – из желания стать героем и установить свой порядок в чужой стране, другой – по халатности, из-за небрежного отношения к своему делу. За каждым – красная кровавая дорожка.

И тот, и другой достойны наказания. Господи! О чем я? Откуда у меня этот негативизм – заболевание хоть и изученное, но всегда неприятное. Из подросткового возраста я давно вышел, а вот симптомы остались. Или возникли заново, на фоне знакомства с этим негодяем?

Мне говорили, что хирург в прошлом году умер. Этого уже не достать. Ладно, один ушел.

Но есть Саймон! Гуру уверен, что палач жив и греется под солнцем где-то в обеспеченной стране. А у Гуру с ним свои счеты, значит, старому «воднику» врать ни к чему. Вот Саймон-то мне и ответит. За все: за войну и напалм, за мучительную смерть мирных людей, за гибель моей Люды…

Меня трясло. Нервы были возбуждены и норовили лопнуть. Третья сигарета, испустив последний дымок, скорчилась в пепельнице. Привычная расслабляющая ванна уже не поможет. Нужно что-то покрепче.

Я кинулся рыться по загашникам – пусто. Посмотрел на часы – супермаркет еще работает. Сознание упиралось: может, не надо? Но сила воли и целеустремленность, захватив власть, были непреклонны: и так не часто, дайте хоть сегодня, по поводу…

Я с трудом попал трясущимися руками в рукава куртки, схватил ключи и бумажник и кинулся к двери. Но за порог так и не шагнул – столкнулся со стоящим на площадке Гуру.