Глава 6
Даница с самого начала ясно дала понять: она возьмет с собой свой лук и стрелы — и своего пса. Она никогда никуда не ходит без этого пса. Даже в рейд. Даже на абордаж торгового судна, как в этот момент, у побережья Батиары.
Да, сказала она им, Тико будет прекрасно себя чувствовать на море. На торговых кораблях часто плавают собаки. Да, она знает о морском воздухе, о соли, и что надо защищать тетиву. Она сделает все, что нужно. И по ее мнению в каждом пиратском рейде будет полезно иметь человека, умеющего обращаться с луком. И в море, и на суше. Она сказала это капитанам пиратов, когда они призвали ее, чтобы спросить, что она желает в награду за то, что сделала в бухте ночью.
Она им сказала. Если когда-нибудь был подходящий момент снова просить об этом, то это именно тот день, после того, как она привела лодку серессцев к причалу с убитыми на борту.
Даница понимала, что ее искусство стрельбы из лука и отличное зрение делают ее ценным участником боевого отряда в этом рейде — или в любом другом. Может быть, и мастерское владение кинжалами, хотя другие тоже умели хорошо ими пользоваться.
До самого момента отплытия, после того, как две военные галеры повернули и отправились домой, она до конца не верила, что ей позволят плыть с ними. Она была уверена, что разрешение отменят в последнюю, решающую минуту, прямо в гавани, либо из-за того, что священники объявят это неестественным, либо из-за того, что некоторые пираты не захотят идти в рейд вместе с женщиной.
Многие не хотели. Некоторые ясно высказывались насчет того, как лучше было бы использовать ее, по их мнению.
С другой стороны, на что она им указывала — сначала любезно, потом менее любезно, — ни один из них не убил семерых серессцев в бухте, не спас лодки от ночного поджога и не разоблачил шпиона в их рядах. Когда он сделает все это, сказала она одному из пиратов, члену семьи Михо, громогласному и вульгарному, возможно, она позволит ему подойти к ее двери, чтобы обсудить другие дела. Тогда она оценит его, сказала она, и решит.
Вокруг рассмеялись. Их разговор происходил при свидетелях.
— Может быть, ты нажила себе врага, — произнес дедушка внутри нее.
— Знаю. Я поступила неправильно, жадек? Он опасен?
— Он дурак. Все в порядке. Другие будут уважать твою гордость.
Вероятно, это правда. Именно так произошло в Сеньяне.
Мысленно она сказала:
— Мы слишком часто руководствуемся гордостью, да?
— А чем еще можно руководствоваться? — спросил он.
С тех пор она несколько раз думала об этом.
Может ли одна гордость толкать тебя вперед и вверх, когда ты взбираешься на борт купеческого корабля под флагом Дубравы? В ней по-прежнему жила холодная, твердая решимость отомстить, но этот рейд не имел к ней отношения. Дубрава не входила в число ее врагов. Это были первые шаги в путешествии.
Забраться на борт корабля было несложно, даже с луками и колчаном. Она заменила в темноте тетиву. Тико оказался быстрее большинства из них, прыгнул на якорную цепь, потом по ней перебежал на палубу, будто всю жизнь этим занимался. Даница ухватилась за поручень, подтянулась, перескочила через него на палубу, и стояла там, в сером свете. Большинство пиратов оказались на палубе раньше нее. Ей нужно научиться действовать быстрее, сказала она себе. Команда корабля уже сдалась, никто не оказал сопротивления. Некоторые из сеньянцев уже спустились вниз, посмотреть, что лежит в трюме.
Она надеялась, что никто не заметит, как она испугана. Торговый корабль из Дубравы не собирался с ними сражаться, но она знала, все они знали, что им не полагалось грабить корабль джадитов, идущий из Серессы в Дубраву. Было бы трудно доказать, что это часть войны против неверных.
Не их вина, что их заперли на этой прибрежной полосе неподалеку от Серессы, не давая возможности даже торговать с островами. Если вы морите людей голодом, вы не оставляете им выбора, правда?
Именно так сказал их предводитель, которого завали Хрант Бунич, вчера вечером, когда они заметили парус и пустились за ним в погоню. Суда сеньянцев представляли собой плоскодонки с низкой осадкой, их приближение трудно заметить. На них удобно скрываться на мелководье и даже подниматься вверх по рекам, если возникает такая необходимость.
Стояла ранняя весна, а корабль из Дубравы уже добрался до Серессы и теперь возвращался домой. Если бы они захватили его раньше, по пути на север, сказал Бунич, они бы разжились добычей из ашаритских земель, и имели бы на это право — как герои границы. Они всегда так говорили. И в большинстве случаев им верили, думала Даница. Теперь это будет груз, приобретенный Дубравой у Серессы, то есть товары, проданные купцами-джадитами покупателям-джадитам, а, следовательно, им не следовало их отбирать.
— Если повезет, часть их может оказаться товарами киндатов, — сказал дед. — В Серессе есть их квартал.
— А мы воюем с киндатами?
Она понимала, что он пытается ее успокоить. Она заняла позицию ближе к главной мачте вместе с еще двумя пиратами, рядом с ними стоял Тико. Те двое держали в руках мечи. Даница наложила стрелу в лук, но держала его небрежно. Нет необходимости прибегать к насилию. Так говорил Бунич, и ее дед сказал ей то же самое.
— С киндатами? Это зависит от того, кого ты слушаешь. В конце концов, они отрицают Джада. И, кроме того, после тех военных галер, вы можете захватить груз из Серессы и объявить его возмещением за то, что они с вами нечестно обошлись. Бунич, вероятно, так и сделает.
Капитан корабля, широкоплечий мужчина с черной бородой, сейчас стоял перед Буничем. В нарастающем свете дня его лицо выражало что-то среднее между гневом и мрачным смирением.
— Самое начало весны, рано для сеньянцев выходить в эти воды, — произнес он почти дружеским тоном.
— Мы рискнули, — ответил Хрант Бунич, также небрежно. — Мы испытываем некоторую нужду, как вы, вероятно, знаете. «Игнация» тоже слишком рано вышла в эти воды, — Бунич быстро улыбнулся. — Вы из Хатиба? Зимовали там? Тогда вы быстро обернулись.
— Действительно. Кажется, я вас не знаю.
— Думаю, не знаете, — ответил Бунич. — Вы нас простите, если мы посмотрим, нет ли внизу чего-нибудь такого, что принадлежало бы еретикам, отрицающим Джада?
— Ничего такого нет, — вмешался другой мужчина, появившийся из-за спины капитана. Он был очень высоким, с аккуратной бородкой, золотистыми волосами под шляпой, отличался изысканной речью и манерами. — Там нет ничего, кроме груза джадитов. Убедитесь сами и уходите. Или поверьте моему слову. Я Марин Дживо. Это мой корабль. Вы не имеете никаких оснований находиться на борту, и все священнослужители на свете скажут то же самое, — он старается сдержать гнев, как думала Даница.
— Только не наши священнослужители, — возразил Бунич. — Наши голодали этой зимой и весной. Сересса вешала жителей островов, которые торговали с нами.
— Мы об этом слышали. Мы не серессцы. Вы им не навредите, если украдете у нас. Мы заплатили им за свой груз.
— И вы будете торговать на востоке с османами, предавая нашего бога с каждой монетой, положенной вами в карман.
Обычный аргумент Сеньяна. Даница никогда раньше не обращала особого внимания на Хранта Бунича. Она знала, что он был вожаком многих пиратских рейдов, славился хладнокровием и пользовался уважением. Сейчас он произвел на нее большое впечатление.
Высокий мужчина рассмеялся.
— А! У меня на корабле истинно верующий человек, — сказал он.
— Мы все такие, — тихо ответил Бунич. — Мы — воины Джада на границе.
— Так отправляйтесь во внутренние земли! — резко бросил Марин Дживо.
Тико зарычал. Даница жестом приказала ему замолчать. Марин Дживо бросил на них взгляд, потом опять посмотрел на Бунича.
— Сражайтесь на востоке, если армии калифа начнут войну. Ведите победоносную битву за Джада, императора и Патриарха, и оставьте в покое честных граждан! Вам ни к чему еще больше врагов! И ни один вор не может назвать себя героем, забравшись на борт чужого корабль. Никто не верит вашей лжи насчет героизма.
— Смелые слова для человека, которому грозят мечи.
— Ба! Я готов сразиться с вами один, чтобы положить конец этой глупости.
— Что? На смерть? — спросил Бунич насмешливым тоном.
— Если хотите.
По палубе пробежал ропот.
Бунич рассмеялся.
— Фехтовальщик? В юности обучались у учителя фехтования для богатых?
Высокий мужчина улыбнулся. Отбросил в сторону шляпу.
— Возможно ли это? Вожак сеньянских пиратов боится купца?
— Сейчас же положи этому конец! — внезапно произнес ее дед. — Никакой схватки!
Даница не поняла, но заставила себя оторваться от мачты и шагнуть вперед. Она сняла свою шапку, тряхнула головой, рассыпав волосы. Теперь все их увидели и поняли, что она женщина.
— Я буду драться с тобой, сын богача! Оставь себе меч, у меня два кинжала. Только скажи мне, в какое место в твоем теле мне вонзить свой смертоносный кинжал.
Она опасалась того, что может сказать Бунич, и расслабилась, когда он снова рассмеялся.
— Да. Сразитесь с одной из наших женщин, госпарко Дживо! Если вы желаете драться за свой груз, давайте! Вы все застрахованы от пиратов и штормов. Думаете, мы этого не знаем?
— Понятия не имею, каков уровень невежества в Сеньяне, — ледяным тоном ответил Марин Дживо. Он пристально смотрел на Даницу. — Уверен, ваша девушка очень хорошо умеет метать кинжалы — иначе ее бы здесь не было.
Даница старалась дышать нормально. Что, если он примет ее вызов, что, если эта ситуация заставит его это сделать? Люди могут попасть в ловушку своей гордости.
Затем она увидела, как дрогнули губы купца. Он сказал, уже другим тоном:
— Собственно говоря, женщины уже наносили мне раны. По другим поводам, но рана — это рана.
По палубе «Благословенной Игнации» пронесся смех. Настроение изменилось. Облегчение. Она осознала, что никто не хотел драки и того, что могло за ней последовать. Света стало больше, птицы кружили в небе и ныряли вниз, в лучах восходящего солнца.
— Молодец, — голос деда.
— Я не совсем понимаю, что я сделала.
— Возможно, спасла несколько жизней.
— И этому купцу?
— Может быть, потом. Если бы наши мужчины вышли из себя. Но Бунич умер бы первым, я думаю. Этот красавчик умеет обращаться с клинком, иначе не бросил бы вызов.
— Он бы победил вожака пиратов? — она была поражена.
— На мечах, в поединке? Весьма вероятно. А если бы он убил нашего вожака, тогда…
Голос в ее голове оборвался. Он увидел то, что увидела она.
То, что последовало за этим, произошло быстро. Непонятно, кто мог бы этому помешать, и каким образом. Ее собственный поступок был реакцией на событие, а не попыткой предотвратить что-то.
В конце концов, это был ее первый пиратский рейд.
— Смотрите, что я нашел!
Марин оборачивается и видит, что это говорит один из пиратов, который толкает перед собой другого человека. Он худой и длинноносый, волосы напоминают лохматую шкуру волкодава. И он крепко держит за локоть Леонору Мьюччи, вытаскивает ее на палубу через люк, недалеко от того места, где стоит Марин. На ней только светло-голубая ночная сорочка. Волосы распущены, от этого она выглядит ужасно беззащитной.
Он понимает, что сейчас важно контролировать свой гнев. Тем не менее, его охватывает чувство стыда, которое способно породить ярость. Это его корабль, эта женщина — его гостья. Он знает, что стоящий у него за спиной Драго охвачен убийственной яростью. У корабельных капитанов личные счеты с пиратами; то, что их взяли на абордаж, уже оскорбление. Но это старый танец, и они знают его фигуры. Сеньянцам нужны деньги и товары. Никто не стремится применить насилие. Для пиратов это торговая сделка. Они занимаются бизнесом, почти так же, как он на рынке в Серессе, или как их агенты в Хатибе.
Тем не менее. Это тоже грабеж, и нападение на его собственный корабль, и ему нравится жена Мьюччи, пусть даже она наверняка шпионка. Она умна, внимательна к мужу, привлекательна.
Она выглядит скорее сердитой, чем испуганной, и это внушает ему еще большее восхищение. Ей не может нравиться, что мужчина вот так, силком, тащит ее наверх, почти раздетую. Он все еще крепко держит ее руку.
Теперь на палубе две женщины, обе производят сильное впечатление, но по-разному. Высокая девушка из Сеньяна держит свой лук со спокойной уверенностью. Он не сомневается, что она умеет им пользоваться. Предводители сеньянцев не шутят, выбирая людей для пиратских набегов, слишком многое поставлено на карту. И Марин знает — все знают, — что пытались сделать серессцы с сеньянцами этой весной. У них это тоже вызывает гнев.
Необходимо проявить осторожность. Он бросает на Драго многозначительный взгляд через плечо. Поворачивается и говорит:
— С вашей стороны было бы проявлением доброты, если бы вы ее отпустили. Никто отсюда не уйдет.
— Доброты! — насмешливо повторяет мужчина, который вытащил Леонору Мьюччи на палубу. — Теперь мы проявляем доброту к серессцам?
— Я из Милазии, — холодно произносит она, ее голос и манеры внезапно выдают в ней аристократку. Она пытается вырваться — безрезультатно — из рук пирата. Марин, подавляя гнев, собирается сказать еще что-то, но видит, как вожак сеньянцев кивает этому человеку.
Тот, пожав плечами, отпускает женщину.
Отчасти, это влияние ее голоса, догадывается Марин. Мужчины станут это отрицать, но они испытывают инстинктивное почтение к тем, кто явно получил хорошее воспитание.
Или убивают их. Или запрашивают огромный выкуп. Таковы обычаи этого мира. А сейчас речь идет именно о выкупе.
— Ах! Прошу нас простить, достопочтенная синьора! Из Милазии, вот как? — стоящий рядом с Леонорой Мьюччи мужчина произнес эти слова голосом визгливым, как пила дровосека. И сплюнул на палубу. — Будем вдаваться в тонкости, подобно адвокатам?
— Помолчи, Кукар.
Вожак пиратов — опытный человек, понимает Марин. Он хочет получить большую прибыль от этого нападения, но не до такой степени, чтобы вызвать гнев Дубравы. Потом они уйдут, на северо-восток, на своих легких суденышках, в свои родные воды и за свои стены.
Но сейчас речь идет о выкупе за эту женщину. Наверное, было бы лучше, если бы она говорила не таким элегантным голосом. Интересно, зачем она пустила его в ход, после того, как много дней разговаривала не так, как высокородная дама. И то, что она умеет это делать, тоже интересно.
Она делает шаг в сторону от мужчины по имени Кукар, словно его близость ее оскорбляет.
— Если у вас ссора с Серессой, я вам не подхожу. Простите, что разочаровала.
Мужчина ухмыляется. Он меряет ее взглядом с головы до ног, явно наслаждается ситуацией.
— Ты еще не разочаровала меня, девочка. Мы находим другое применение тем, за кого не дают выкупа, у нас дома.
— Кукар! — предводитель пиратов еще раз повторяет его имя. Но его человек опять подходит к Леоноре и хватает ее за руку выше локтя, повыше, более интимно.
«Это жестокий человек», — думает Марин. Некоторые из них бывают жестокими. Они ведут жизнь, которая не способствует добродетели. В основном, она полна лишений, сражений и веры. Он опять смотрит на вожака, видит отвращение на его лице. Некоторые действительно считают себя героями осажденного Сеньяна. Это могло бы забавлять, но их отвага широко известна, и они действительно постоянно сражаются с османами за императора, или защищая фермеров и крестьян на границе. И они послали своих людей в Сарантий перед его падением, в отличие от многих городов западного мира. В том числе — Серессы. В том числе — Дубравы.
В сеньянцах и в их месте в мире нет ничего привлекательного. В данный момент Марину не хочется размышлять об этом. Ему хочется, чтобы они убрались. Он лишится части груза; ему необходимо добиться, чтобы эта часть оказалась приемлемой. И будет позором, если он позволит им забрать эту женщину.
Она не из Серессы, это поможет, но ее семья, вероятно, богата, а это плохо. Интересно, как она оказалась замужем за доктором. Лекарь и аристократка из Милазии? Это не равный брак.
Это Марин пока оставляет в стороне. Он старается примириться с переговорами о выкупе на своей палубе, о плате за то, чтобы пираты оставили ее здесь. А потом надо надеяться, что ее семья возместит убытки его семье. Это будет зависеть от многих вещей, и вряд ли можно твердо на это рассчитывать.
Но тут вся ситуация становится еще более неопределенной, потому что никто не обещает людям определенности в этой жизни, особенно в море.
Перо Виллани быстро поднялся по лестнице на палубу. Позже он удивится, зачем так торопился. Он ведь не мог никак повлиять на противостояние с пиратами.
Он уже понимал, что происходит. По палубе ходили незнакомые люди, кричали, стучали, передвигали разные предметы. Сердце его быстро билось. О пиратах на море ходили разные слухи. Сересса жила в страхе перед корсарами ашаритов с побережья ниже Эспераньи, или перед этими так называемыми героями из Сеньяна по другую сторону узкого моря. Корсары были хуже. Они брали в плен и продавали в рабство мужчин и женщин. Эти люди почти никогда не возвращались. Они жили и умирали на галерах или в землях ашаритов. Сеньянцам требовался только выкуп и товары.
А теперь они хотели еще и отомстить? Из-за этих военных галер, которые только что вернулись домой после того, как попытались уморить островитян голодом. Им не повезло, подумал Перо, что их корабль захватили сразу же после этого неудачного предприятия.
Не станет ли это и для него лично неудачным предприятием? Не закончится ли оно, не успев начаться? За него никто не заплатит выкуп, он не представляет для пиратов никакой ценности. Нужны ли им баночки с краской и блокноты для рисования? Или их портреты углем? Или, пришла ему в голову мысль, их всем известное благочестие будет оскорблено, если они узнают, что он направляется в Ашариас, чтобы написать портрет калифа за деньги и ради славы?
Наверное, лучше об этом не упоминать.
Поднявшись на палубу, он остановился возле самого дальнего люка, явно безоружный, ни для кого не представляющий угрозы. Не стоило и внимания на него обращать. Он поспешно натянул тунику и штаны, надел сапоги. Он подумал, что теперь одет гораздо лучше, чем дома. Они, возможно решат, что у него водятся деньги?
Марин Дживо, к которому он постепенно проникся восхищением, разговаривал с капитаном пиратов. Но тут вдруг возникла какая-то суета у другого люка, и Перо увидел Леонору Мьюччи, которую грубо вытащил на палубу пират. С распущенными, непокрытыми волосами. Босую, одетую в ночную сорочку, без пояса.
Перо импульсивно шагнул вперед, потом вспомнил, кто он и где находится. С такой ситуацией художнику не справиться. Он тихо выругался. У него имелся меч, оставшийся внизу, у слуги, но художник не очень-то умел с ним обращаться.
Мужчина, схвативший синьору Мьюччи, был тощим, угрюмым, с растрепанными волосами. Перо не собирался считать его героем. Ему было неприятно даже просто видеть, что такой человек прикасается к этой женщине. Она пыталась вырваться из его рук. Затем вожак пиратов резко окликнул мужчину по имени, и она освободилась. Она заговорила, голос ее звучал холодно и резко, — и неожиданно тоном аристократки. И, по-видимому, она родом не из Серессы.
Но это не имело значения. Перо знал достаточно, чтобы это понимать. Какое пиратам дело до места ее рождения? В ее голосе для Сеньяна звучат только деньги. Он понимал, что сейчас ей грозит опасность попасть к ним в плен. Он бросил на Марина Дживо красноречивый взгляд, призывая немедленно вмешаться. И увидел на лице судовладельца обжигающий гнев.
Однако на палубе находилось около сорока пиратов. Четыре их небольших суденышка окружили «Благословенную Игнацию», как волки окружают одинокую овечку. Они вдвое превосходили численностью их команду, и эта команда состояла из мореходов и купцов (плюс художник и доктор), а не из воинов. «Тут нужно нечто большее, чем гнев», — подумал Перо.
Но тут на палубу выскочил доктор, и погожее утро потемнело.
Это было смело, но глупо, а соединение этих двух качеств может стать причиной гибели людей — так подумала Даница. Мужчина, выбежавший на палубу «Благословенной Игнации» за спиной у Кукара и женщины, держал в руке тонкий, блестящий нож хирурга.
Он произнес, весьма повелительным тоном:
— Отпустите ее немедленно, или вам конец!
Кукар Михо стал пиратом еще в детстве. Его отец, как и дед, и целые поколения мужчин Михо, были воинами Сеньяна.
Он повернулся на этот голос. И действительно отпустил женщину. Он сделал это для того, чтобы выхватить меч и вонзить его в живот лекаря, проткнув насквозь.
Потом он вытащил клинок, повернув его, как его учили. Хлынула кровь. Рот пронзенного человека широко открылся. Он упал. Нож со стуком выпал на палубу.
Все произошло слишком быстро, слишком внезапно. Они уже перешли к обсуждению размеров выкупа, Даница была в этом уверена. Именно так Сеньян поступал с такими людьми, как эта женщина. Договаривались о выкупе и получали его тут же, на корабле. Так проще для всех, никаких писем, никаких посредников, никакого отнимающего время обмена. Они бы взяли монеты и часть груза Дубравы, и отправились домой. Успешный первый рейд весной. Деньги для города, чтобы купить еду. Товары, чтобы потом продать их на побережье…
Теперь все будет не так.
— О, Джад! Этот ни на что не годный кретин! — услышала она голос деда.
Она увидела, как хозяин корабля, тот высокий мужчина, рванулся вперед, хватаясь за меч. Женщина кричала. Даница взглянула на Хранта Бунича, своего вожака. Его лицо потемнело от ярости.
— Кукар! — взревел он.
Купец уже преодолел половину палубы, к Кукару, вынимая на ходу меч из ножен. Этот Кукар однажды шпионил за Даницей у стен Сеньяна, считая, что она его не видит, он был грубым, неосторожным, глупым человеком.
Она выпустила стрелу. В него. В Кукара Михо. В своего товарища по рейду. Стрела попала ему в грудь, легко пролетев такое короткое расстояние. И убила его мгновенно. Стрела в сердце убивает мгновенно.
Он не был ее мужем. Он умер. Ее жизнь закончилась, вместе с его жизнью.
Леонора опустилась на колени возле Якопо Мьюччи, с которым познакомилась всего несколько дней назад, и который так неожиданно оказался порядочным и добрым человеком. Она сама поразилась тому, как отчаянно рыдала на палубе корабля в ярком солнечном свете.
Она увидела, что кровь пропитывает ее ночную сорочку. Мужчина, убивший ее доктора, лежал рядом с ней на спине. Он вытащил ее из маленькой комнатки внизу, схватил грубо, непристойно, она ощущала ее руку как невыносимое оскорбление. Из груди пирата торчала стрела. Его рот был открыт.
Она никак не могла перестать плакать. Якопо Мьюччи после смерти выглядел испуганным, обиженным. Он бросился спасать ее со скальпелем хирурга — против пиратов с мечами.
Это произошло так быстро, думала Леонора. У тебя была какая-то жизнь, она разворачивалась, а потом уже ее нет, и никогда больше не будет. Как справляются мужчины и женщины с такой недолговечностью? Твое существование под властью Джада может быть прочно соткано (пусть и не идеально), ты можешь плыть по весеннему морю, а затем…
Ее горе было непритворным, но они этого не могли понять. Они считали ее женщиной, которая отчаянно оплакивает мужа, лежащего перед ней. Да, это было так, но никто здесь не мог знать всех обстоятельств.
Дубрава отправит ее обратно.
Конечно, отправит. Почему бы ей захотелось остаться, по их мнению? А в Серессе? Какая польза теперь от нее Совету? Какую она теперь представляет для них ценность? Захотят ли они организовать ей фальшивый брак с другим доктором? Проделать все это снова? Это невозможно, она уже побывала на корабле из Дубравы!
Возможно, они предложат ей стать куртизанкой на службе у государства, элегантной шлюхой, которая спит с купцами и послами и выведывает у них все, что сможет, во время постельных разговоров при свечах после утонченных удовольствий, или жестоких. А если она не согласится? Обратно, за стены Дочерей Джада на материке, куда пожелал запереть ее от всего мира отец. Леонора почти услышала лязг закрывшихся железных ворот, одинокий звон колокола.
Она не станет проституткой, она рождена не для этого. Это не ее путь. Но она также никогда не вернется за эти высокие и святые стены. (Они не оберегают святость! Нет!) И это оставляет ей небольшой выбор, подумала Леонора. Практически, никакого.
Они в открытом море. Здесь глубоко, вода холодная в самом начале года. Последнее средство. Безмолвие. Есть способы умереть и похуже. Мужчину, которого она любила, ее братья пытали, кастрировали, его тело бросили в диком лесу, не предав земле. И этот второй мужчина, который, кажется, любил ее, как это ни удивительно, умер на палубе среди чужих людей, его жизнь разрубил, закончил меч.
Ты ложишься спать вечером, просыпаешься от шума утром…
Шаги. Женщина из Сеньяна, которая убила своего собственного товарища, подошла к ним. Она наклонилась над пиратом, ухватила торчащую из его груди стрелу, повернула ее и вытащила. Сквозь слезы Леонора подняла на нее взгляд. Женщина была высокая, юная, ее лицо ничего не выражало. Ее светлые распущенные волосы тоже спускались вдоль спины.
— Мне очень жаль, — отрывисто произнесла она. — Ему не следовало этого делать. Это была ошибка.
— Ошибка? — с трудом выговорила Леонора. Вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладоней. — Это можно назвать таким словом?
— Это одно из слов, — ответила вторая женщина.
Леонора почувствовала, как охотничий пес ткнул головой в ее плечо.
— Тико, осторожнее, — сказала женщина. И прибавила: — Он вас не укусит. Думаю, он чувствует ваше горе.
— Собака чувствует? Понимаю. А как насчет тех зверей, которые убили моего мужа?
— Я уже сказала, что мне жаль. По Кукару Михо нельзя судить обо всех сеньянцах.
— Нет? Только о тех из вас, кто нападает и убивает?
— И о них тоже нельзя, — ответила женщина. — Я вас покину.
Она повернулась и зашагала прочь, туда, где Марин Дживо горячо разговаривал о чем-то с вожаком сеньянцев. Настроение на палубе изменилось. Погибли люди.
— Госпожа, вы хотите спуститься вниз?
Леонора снова подняла взгляд. Это художник, Виллани, его лицо стало поразительно бледным.
— Я помогу вам спуститься вниз, синьора.
— А мне позволят? Разве они не собираются взять меня в плен ради выкупа?
— Я, э… я думаю, что они ведут об этом переговоры. Выкуп сейчас заплатит Дубрава, или семья Дживо.
— Они торгуются за меня, пока мой муж лежит мертвый?
В это невозможно было поверить. Не считая того, что если пираты действительно захватят ее, они не получат от ее семьи никакого выкупа. Сересса, возможно, что-нибудь им предложит, из чувства стыда, чтобы соблюсти приличия. Ее представили всем в качестве жены доктора из Серессы. Рисковать разоблачением обмана им не выгодно.
— Думаю, да. Они ведут переговоры. Да, — смущенно ответил Перо Виллани. — Позвольте мне проводить вас вниз?
Там было бы спокойнее. Она могла бы остаться одна. Она перевела взгляд на море, освещенное солнцем.
— Нет, — сказала Леонора Валери, обращаясь не только к стоящему рядом мужчине, но и к себе самой. — Нет. Этого не будет.
Она встала, не обращая внимания на быстро протянутую ей руку. Снова вытерла слезы. Кровь пропитала ее сорочку от коленей до самого подола. Весенний воздух обдавал ее холодом, но это не имело значения, сейчас не имело. Она вздохнула и, высоко подняв голову, зашагала по палубе к поручням и восходящему солнцу, прочь от тесной группы мужчин, которые имели наглость определять ее цену в серебре и золоте при свете утра.
Он был готов убить этого мерзкого ублюдка из Сеньяна, который выпустил кишки доктору. Он уже шагал к нему, понимая, что это может стать приговором кораблю, всем его матросам, превратить утро в нечто такое, что не было предназначено судьбой, закончить эту встречу гибелью людей.
У пиратских рейдов есть свой ритм, свой ритуал (как и у торговых сделок). Существует определенный процесс. Ими руководит взаимопонимание и гарантия возмещения ущерба. Обычно насилия удается избежать. Если на корабле нет товаров или купцов ашаритов или киндатов, когда нападают пираты, можно ограничить количество того, что пиратам удается захватить.
Но даже при этом, даже понимая это, иногда человек может счесть себя недостаточно достойным мужем, если не будет действовать, и тогда ему плевать на последствия. Увидев, как погиб доктор, Марин Дживо подумал, что для него настал именно такой момент.
Он на ходу вынимал из ножен меч. Возможно, они все, или многие из них, отправились бы в потусторонний мир, во тьму или в свет, как решит Джад, если бы стрела не убила пирата раньше, чем он до него добрался.
В воцарившейся напряженной тишине он смотрит на женщину, которая выпустила эту стрелу. На ту, которая предложила сразиться с ним на кинжалах. Она встречается с ним взглядом. Не глядя на лук, она заряжает вторую стрелу.
Марин отпускает меч обратно в ножны.
И, видя это, она кивает головой, словно высказывает ему свое одобрение. Одобрение женщины из Сеньяна! Марин Дживо обладает достаточным чувством юмора, и он допускает, что позднее он может посчитать это мгновение забавным. Может быть.
А в этот момент ничего забавного нет. Он отводит глаза и подходит к вожаку пиратов. Эту проблему необходимо решить, быстро и должным образом. Больше никто не должен лишиться жизни на корабле.
По-видимому, вожак с этим согласен. Процесс переговоров возобновляется. Они возьмут двадцать тюков тканей из трюма, резко говорит сеньянец. Марин понимает, что столько пираты даже не смогут унести. Он предлагает десять, в его голосе звучит гнев. Во время переговоров используешь все, что имеешь, — а его гнев искренний. Он видит, что сеньянцы недовольны, среди них растет напряжение. Одна из них — женщина — убила другого их товарища. Это обеспечит им приятное возвращение домой, думает Марин. Они также поймут, что убийство сересского лекаря, нанятого по контракту Дубравой, может объединить эти две республики, которые недолюбливают друг друга, в борьбе против Сеньяна.
Когда два ваших врага становятся союзниками, это всегда плохо.
Убийство Якопо Мьюччи может даже сократить помощь императора Сеньяну. Мелочи могут иметь большие последствия.
У Марина возникает одна мысль. Он оглядывается на женщину с луком. Она стоит неподалеку, широко расставив ноги для устойчивости, как это делают лучники, стрела на тетиве, волосы распущены.
Марин Дживо — один из тех людей, которые умеют сопоставлять, делать выводы. Возможно, даже вероятно, думает он, что это та самая женщина, которая…
Нет времени размышлять над этим. И это вряд ли имеет значение в данный момент.
Предводитель пиратов говорит, что они согласны взять четырнадцать тюков. И шестьсот сералей за жену доктора. Иначе она пойдет с ними.
Марин дает выход своему гневу. Он подлинный и приносит ему удовлетворение. Порядочный человек, нужный человек лежит мертвый у него на корабле.
Он резко отвечает:
— Вы возьмете свои товары, четырнадцать тюков, на это я согласен, и покинете нас. Вы убили ее мужа! Вы не получите ничего, кроме товаров.
— Нет, господар. При всем моем уважении, вы ошибаетесь. Вы не в силах помешать нам поступать так, как мы захотим, и вы это знаете. Я оказываю вам большую любезность. Примите это, как любезность. Понятия не имею, что заплатит семья этой женщины за то, чтобы ее вернуть, но, несомненно, больше шести сотен. То, что произойдет, падет на вашу голову, если вы не…
— Я не считал вас глупцом. Вы хотите захватить высокородную даму из Милазии после того, как убили ее мужа, и считаете, что Святейший Патриарх и император защитят Сеньян от гнева стран джадитов? Неужели?
Он произносит это громко. Это тактический ход. Он знает, что его слова услышат пираты, и будут встревожены, как бы хорошо они это ни скрывали.
Он продолжает наступать.
— Вы убили своего собственного человека, потому что понимаете — его поступок заслуживает проклятия Джада. Ваша задача — позаботиться о том, чтобы весь мир узнал, что вы это сознаете! А не ухудшать положение еще больше, похищая женщину, охваченную горем. Подумайте, приятель! Какое количество ненависти смогут выдержать герои Сеньяна?
Он вложил в слово «герои» явственный оттенок насмешки.
Человек, которого легко смутить, не становится вожаком пиратов. Он невозмутимо качает головой.
— Этот доктор был из Серессы. Нам простят наш гнев, учитывая то, как они поступили с нами этой весной, как мне кажется. Если возникнет необходимость, мы справимся с ненавистью мира из-за человека, которого убили по нелепой случайности. Но — шестьсот сералей за эту женщину, господар, или она пойдет с нами.
Марин переводит взгляд туда, где лежат два мертвых человека. И поэтому он собственными глазами видит тот момент, когда женщина поднимается, маленькая, золотоволосая. Кровь, пропитавшая нижнюю часть ее одежды, тревожит его. Это так неправильно.
У него есть обязанности. Перед ней, перед его кораблем, перед владельцами грузов на борту. Часто человеку нельзя вслух высказать то, что он чувствует.
— Четыреста сералей, четырнадцать тюков. Уходите. Я берусь доложить, что человек, который убил лекаря, был немедленно убит одним из ваших людей, и что вы выразили свое сожаление. Даю вам слово.
Колебание. Четыреста — намного меньше, чем они могут получить, если ее семья действительно богата, но для этого потребуется много месяцев, кораблей и гонцов, а сеньянцам нужны деньги и товары, чтобы продать их и купить еду, прямо сейчас.
— Нет! — слышит Марин. Кто-то крикнул это слово. — Нет! Не надо!
Это голос женщины из Сеньяна, той, что с луком. Он быстро смотрит туда, видит то, что видит она.
И тоже кричит: «Нет!»
Леонора так никогда и не поймет, почему она остановилась, уже поставив одну ногу на поручни корабля, над зеленым морем внизу. Этот момент будет возвращаться к ней во сне.
Это не имело отношения к голосам, в ужасе окликающим ее. Конечно, они должны были прийти в ужас, когда увидели ее у поручней почти на носу судна, готовую сделать шаг — и полететь вниз, к свободе.
Это не имело к ним отношения. Нет, ей показалось, что она ощутила сопротивление, давление, силу отрицания. Как будто ей сказали, что она не может прыгнуть, что море — пока еще? — не ее дом, не ее отдохновение, не ее конец.
Что-то тянуло ее назад, какой-то груз, или, может быть, это больше походило на барьер, на стену — потом она никак не могла придумать подходящий образ.
Растерянная, испуганная, она стояла у поручней, тяжело дыша. Она ведь до этого не боялась. Она была так уверена…
Она видела маленькие суденышки сеньянцев внизу, видел на волнах солнечные блики. Она взглянула вверх. Ясное утреннее небо, легкие, высокие облака, слабый бриз в парусах, чайки вокруг корабля. Яркий свет. Солнце бога на востоке, над водой, над землей, которую она не могла видеть. Она шла к этому свету.
И каким-то образом ее остановили, не дали прыгнуть за борт, вниз, в глубину.
Первым к ней подбежал капитан, плотный, бородатый, ворчливый человек по имени Драго.
— Госпожа! — крикнул он. Протянул руку, но замер, не прикоснувшись к ней.
Леонора чувствовала себя странно. Вероятно, она и выглядит странно, подумала она.
Она с трудом прочистила горло и сказала:
— Я… не сделаю этого. Думала, что сделаю. Но обнаружила, что не могу, — она и сама не знала, что хочет сказать этим «не могу». Должно быть, он ее неправильно понял.
— Возблагодарим Джада, синьора. Прошу вас. Они вас не заберут. Пираты. Вы останетесь с нами.
— Какое это имеет значение? — спросила она у него, что было нечестно.
Нечестно, потому что он не смог бы ответить на этот вопрос. Как он мог понять ее жизнь? Она была обманом на палубе его корабля, и ей некуда было идти в этом мире.
Море казалось ей местом назначения.
Торопливо подошел художник, все еще с бледным лицом, даже еще более бледным. Еще один милый человек? По-видимому, такие люди попадаются. Это не имеет значения.
На этот раз Леонора позволила ему отвести себя вниз, в свою каюту. Теперь уже только ее каюту. Она закрыла тяжелую дверь и села на свою койку, ощущая покачивание корабля, как качание колыбели. Колыбели младенца. Где-то в этом мире лежит в своей колыбели младенец, таких младенцев много…
Она не плакала. Это было слишком странно, чтобы плакать.
Она думала о воде, окружающей их. Она холодная и глубокая, и была бы ответом на все вопросы.
— Жадек, что только что произошло?
— Не знаю, — голос у нее в голове звучал неуверенно.
— Она собиралась прыгнуть за борт.
— Я видел. Она передумала. Страшно совершить такое.
— Правда? Передумала?
Она чувствовала, что он опять заколебался.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не знаю, что я имею в виду! Но это выглядело так, или это не выглядело так, будто…
Даница умолкла. Ее дед молчал. Он теперь тоже как-то изменился, она не понимала как. Она испугалась. Ясно, что та, другая женщина только что была готова прыгнуть в море, чтобы не стать заложницей, или чтобы не быть выкупленной за деньги — или даже чтобы не жить без своего мужа.
В этом дело? Может ли один человек так сильно любить другого?
А когда она остановилась, уже поставив ногу на поручни, это выглядело так, будто…
Даница прекратила думать об этом. Здесь скрывалось что-то сложное, и это ее пугало.
Они заканчивали переговоры, Хрант Бунич и владелец корабля по фамилии Дживо. Даница огляделась. Она увидела, что другие пираты выглядят теперь еще более смущенными, напряженными. Подобно слишком туго натянутой тетиве лука.
Некоторых отправили вниз за товарами, которые они заберут. Четырнадцать тюков тканей. Это очень много. Если материя хорошая, они продадут ее дальше по побережью за большие деньги. Наверное, она хорошая. Ранний корабль, Дубрава должна была иметь возможность выбирать на рынке лучшее.
Потом кое-что еще стало на место в ее голове, и ее охватил новый страх. Она осознала, что некоторые пираты смотрят на нее, но отводят глаза, встречаясь с ней взглядом.
Она подошла к тому месту, куда отшвырнула шляпу. Подобрала ее и надела на голову, чтобы выглядеть больше похожей на мужчину, на парня, на обычного пирата из Сеньяна.
К тому моменту, когда она закончила заправлять под шляпу волосы, чувствуя на себе взгляды людей, рядом с которыми сидела на веслах и плыла под парусами, Даница поняла, что ее жизнь должна измениться. Прямо сейчас.
Она ощутила глухой удар сердца, словно кто-то сильно ударил в барабан.
От этого нельзя отвертеться. Она только что убила Кукара Михо, чья семья, как говорят некоторые, жила в Сеньяне с того времени, когда возвели его стены. У него пять братьев, влиятельный отец, дяди, много двоюродных братьев и сестер.
А у нее только она одна. Их семья, из трех человек — мать, дед и она — приехали в Сеньян всего десять лет назад, а теперь осталась лишь она.
Иногда ты совершаешь определенный поступок, и все меняется. Она расправила плечи. Подошла к Буничу и купцу. Они стояли, молча, и с ними капитан, переговоры были закончены, их договоренность выполнялась. Товары и золото для Сеньяна, в разумных пределах, чтобы не нарушилось равновесие мира.
Когда они подошла, они повернулись к ней.
Даница сказала, глядя на Марина Дживо:
— Вы поклялись доложить о том, что мы убили того, кто зарезал доктора, и что мы сожалеем об этом.
У него были ярко-голубые глаза.
— Да, — ответил он, — и я это сделаю. Это вы перестреляли из лука серессцев в вашей бухте?
Она проигнорировала эти слова, хотя ее удивил его вопрос. Она повернулась к Буничу. Перевела дыхание. После того, как произнесешь некоторые слова, назад дороги не будет.
— Нам необходимо, чтобы не только он один заявил об этом. Кому-то нужно отправиться в Дубраву и выразить наше сожаление.
— Что? Кто отправится туда, чтобы его повесили?
— Никто. Но я поеду, если этот человек даст гарантию, что меня не повесят.
— Почему? — спросил Бунич.
Он был умным, хорошим вожаком, и она видела, что он уже это обдумывает, что он, собственно говоря, уже понял.
— Потому что я убила Кукара, — ответила она.
— Значит, вы поплывете к нам и извинитесь, чтобы мы убедились в вашей искренности? — спросил купец. — Полагаю, это могло бы…
— Нет, — перебила его Даница. Она смотрела на Бунича, видела понимание в его глазах, и неожиданную печаль. — Нет. Я поплыву с вами потому, что меня в Сеньяне убьют его родственники. Я не могу вернуться домой.
Воцарилась тишина. Капитан корабля, полный, широкоплечий, прочистил горло.
— Никогда? — спросил он.
— Кто может сказать «никогда»? — спросила Даница.
— Ох, детка, — услышала она внутри себя. Она ждала этого.
— Молчи, жадек, иначе я не смогу это сделать.
— Детка, — повторил он и умолк.
Однако она ощущала его боль. И свою собственную, тяжелую, как пушечное ядро, как якорь, опускающийся все глубже в море.
Бунич сказал:
— Я замолвлю за тебя словечко дома, Даница. Ты сегодня утром предотвратила большое кровопролитие.
— В основном, с их стороны, — сказала она. — Не с нашей. Так скажут в Сеньяне. И вы знаете семейство Михо. Что бы вы ни сказали, разве их это остановит?
Она никогда раньше не видела Хранта Бунича таким печальным. Сейчас у него был именно такой вид, в конце необычайно успешного первого рейда сезона.
— Они действительно ее убьют? — спросил купец. Он смотрел на Бунича.
— Я… это вероятно, — ответил Хрант, помолчав. — Мы — жестокие люди.
— Жестокие люди, — повторил Марин Дживо ровным голосом. Потом повернулся к Данице: — Вы хотите отправиться в Дубраву и заявить перед Советом Правителя о раскаянии сеньянцев. А потом?
— А потом — понятия не имею, — ответила она.
И это было всего лишь правдой.
В тот же день, ближе к закату, похолодало. Марин стоит на носу, закутавшись в плащ от холода. Сейчас они идут на юго-восток через море, направляясь к дому, с поднятыми парусами и с попутным ветром. Всегда охватывает трепет, когда землю уже нельзя увидеть с корабля, даже в своем родном море, но они хорошо знают эти воды.
Пираты ушли на север, к Сеньяну. Они забрали с собой убитого, чтобы похоронить его дома. Под руководством Драго тело доктора Мьюччи запеленали. Его похоронят на кладбище Дубравы вне ее стен, затем эксгумируют и отправят в Серессу, если оттуда поступит такая просьба.
«Это случалось так много раз», — думает Марин. Их корабли брали на абордаж, люди погибали во время пиратских рейдов, их потери часто были гораздо больше, чем сегодня утром. Тьма ждет даже солнце, когда оно спускается вниз. Перемена и случай — так живет этот мир, а тем более те, кто обитает на спорных границах или выходит в море. А к Дубраве — их маленькой республике, зажатой между сильными государствами — относится и то, и другое. Приграничные территории и море.
«И к Сеньяну тоже», — приходит ему в голову, но он не задерживается на этой мысли. Он не питает добрых чувств к этим героям. Сегодня не питает.
— Вы намеревались с ним драться?
У нее бесшумная походка. Он оборачивается, когда женщина — ее зовут Даница Градек, он уже это знает, — подходит и останавливается рядом с ним. С ней ее пес. Крупный волкодав, такого пса лучше не злить.
Он пожимает плечами.
— Это вы убили тех людей ночью этой весной?
Он не совсем понимает, почему бросает ей вызов, но не всегда знаешь, почему ты делаешь то или другое.
Она смотрит на него.
— Вам-то что до этого? Хотите меня повесить? Прямо у гавани? Или передать Серессе, чтобы они это сделали?
Из-за ветра, хлопков паруса и птичьих криков ему приходится напрягать слух, чтобы ее расслышать. Он помнит, что ее жизнь сегодня изменилась — возможно, навсегда — так же резко, как и жизнь другой женщины.
— Я дал слово, — отвечает он. — Я расскажу, что произошло, что вы сделали, как это спасло много жизней. Я поклянусь перед алтарем, когда мы сойдем на землю, если хотите.
Мужчины способны лгать перед алтарем так же легко, как в других местах.
Она смотрит в море. Сейчас впереди только море, и позади тоже. Ветер гонит белые барашки волн.
Через какое-то время он говорит:
— Когда-то я услышал от отца одно высказывание. Что мир делится на живых и мертвых, и на тех, кто в море. Он не знал, откуда оно взялось.
Она молчит. Потом, наконец, говорит:
— Если бы я не убила Кукара, и вы бы с ним стали драться…
— Я разозлился.
— Я видела.
— Драго выхватил бы свой меч, потом остальные.
— И наши люди тоже. Мы бы убили многих из вас.
— Я скажу об этом нашему Совету, Даница Градек. Почему вы?..
Птицы вокруг корабля ныряют в волны, потом выныривают, мокрые, и снова кружат. Он видит в клюве одной из них пойманную рыбу, когда птица взлетает. Нырять и взлетать, снова и снова.
— Мне нужно найти причину, почему я разрушила свою жизнь, — говорит она.
— Вы слишком молоды, чтобы так думать. Вы изменили свою жизнь. Это не одно и то же.
— Вот самонадеянный мужчина — говорите мне, что я сделала и чего не сделала.
Он улыбается:
— Ну, мы, в Дубраве, самонадеянны. Не так, как серессцы, но…
— Нет, вы не такие, как они, — она не улыбается в ответ. Говорит, глядя на море, не на него:
— С того времени, как я приехала в Сеньян, я хотела, чтобы мне позволили быть среди пиратов — только на внутренних землях, но так, как сегодня. Я хотела сражаться с османами.
«Еще одна история приграничья», — думает он. Он уже слышал такие истории. Но история каждого человека принадлежит только ему, так считает он. Интересно, кто погиб? Память о ком подталкивает и заставляет страдать эту женщину? И как она оказалась в море? Неужели они теперь берут с собой в рейд женщин?
Он задает ей этот вопрос. Почему бы и нет, на своем собственном корабле?
Она вздыхает:
— Это было наградой. Они спросили у меня, что я хочу за то, что спасла их корабли в ту ночь. Мне нужно было доказать свои способности перед тем, как я смогу отправиться на восток. Теперь этого не произойдет.
Он понимает, что она все-таки ответила на заданный им раньше вопрос. Хотя, честно говоря, всем станет это очевидно, когда они сойдут на берег. Известно, что женщина из Сеньяна убила серессцев стрелами, и женщина принимала участие в этом рейде, вооруженная луком, она убила человека стрелой…
Тем не менее.
— Спасибо, что ответили, — говорит он.
На этот раз она смотрит на него. Через минуту снова переводит взгляд на море.
Интересно, о чем она думает? Но он у нее не спрашивает. Его собственные мысли: возможно, ее убьют после того, как они доберутся до Дубравы. Или передадут Серессе, как она только что предположила.
Иногда негде спрятаться в этом мире.
Судно поднимается и опускается. Марин смотрит на ее профиль, пока она неотрывно глядит на медленно темнеющее море, и эта мысль приходит к нему, словно описывает круг и ныряет, быстро и резко.
Накануне он вскрыл одному из матросов болезненный нарыв. На рассвете он как раз осматривал этого человека в кубрике для матросов, еще один матрос светил ему фонарем. Они услышали наверху громкий шум. Оба моряка яростно выругались.
— Сеньянцы! — воскликнули они.
Никто не двинулся с места, даже когда услышали топот спускающихся сапог, и в отсеки начали вбегать люди. Матросы из Дубравы жестами велели Мьюччи оставаться с ними. Он понял, что это не тот случай, когда надо оказывать сопротивление. Он следовал их совету.
Пока не увидел Леонору, протестующую, спотыкающуюся, все еще в ночной сорочке, которую тащил за руку пират.
Нельзя запланировать каждый момент своей жизни, даже если ты из тех людей, которые стремятся быть организованными, методичными, точными.
И свою смерть тоже не планируют, как правило.
Он бросился в их каюту, схватил первый попавшийся нож, который нашел в своей сумке с инструментами, поспешно вскарабкался по перекладинам лестницы на палубу. И умер там, к своему величайшему изумлению.
Был момент невыносимой боли, резкой, раскаленной добела, когда меч вонзился в него, а потом его выдернули. Потом совсем никакой боли. Никакой, поразительно.
Его тело лежало на палубе, кровь текла из живота, его нож лежал рядом. Он был мертв, и знал это — и он это видел, видел все, откуда-то сверху. Он находился вне самого себя, будто парил, подобно семечку одуванчика весной. Сейчас весна. Он помнил эти парящие семена возле их дома: маленький Якопо с изумлением следил за ними.
Леонора стояла на коленях у его тела. Она рыдала. Он не хотел, чтобы она рыдала. Он не хотел быть мертвым. Это вызывало… разочарование. Якопо Мьюччи подумал, что ему все еще хочется сделать так много.
Он смотрел, как стрела убила человека, который убил его.
Он каким-то трудно представимым образом ощутил удовлетворение, видя это. Он не понимал, как он это видит. Не знал, где находится.
Казалось, он уносится все выше, поднимается над палубой, невесомый, состоящий не из вещества. Он чувствовал солнечный свет, но не слышал звуков. Он видел волны внизу, людей внизу, самого себя, лежащего внизу. «Это очень печально», — подумал он.
Мужчины что-то говорили. Купцы, пираты. Он ничего не слышал. Он видел корабли сеньянцев. Они казались очень маленькими, как они могли проделать весь этот путь через внутреннее море до западного побережья? Он гадал, кто будет скучать по нему в мире сейчас, когда его нет, и будет ли кто-нибудь скучать. Леонора Валери, некоторое время, возможно? Возможно. Она плакала рядом с его телом. Он ее видел. Он видел самого себя. Он гадал, что станет с ней теперь. Это была неприятная мысль.
Он снова поплыл в воздухе. И вспоминал те семена одуванчика, из детства.
— Останови ее!
Он понятия не имел, кто это произнес. У него в мыслях. Как он мог это услышать? Кто?..
— Останови ее! Сейчас же! Она собирается прыгнуть за борт!
Потом он увидел. Леонора поднялась, отошла от его тела и целеустремленно шагала по палубе. Мужчины внизу ее еще не заметили, или не поняли, что происходит.
За борт? Она хочет прыгнуть в море!
— Как? — крикнул Мьюччи (каким-то образом). — Как мне ее остановить?
— Прикажи ей остановиться! Помоги мне удержать ее. Сделай что-нибудь!
И он попытался. Он не хотел, чтобы она это сделала. Прикажи ей? Он позвал ее по имени, мысленно произнес его.
И увидел, как она на мгновение приостановилась, потом двинулась дальше. Увидев это, он обрел надежду, импульс, силу. Иногда, говорил он пациентам, нужно только сделать первый шаг, чтобы снова начать ходить, например, после того, как срослась сломанная кость, а потом следующие шаги будет сделать уже легче. «Сделай только этот первый шаг», — говорил он.
Он был хорошим лекарем. Он это знал. И стал бы еще лучшим. В этом он тоже был уверен.
Она уже была у поручней, и теперь он видел (с большой высоты), как мужчины поворачиваются и смотрят на нее, с опозданием начиная понимать, что происходит.
— Сделай что-нибудь! — прозвучал резкий голос в его мыслях.
Мьюччи еще раз попытался. Он заставлял себя спуститься вниз с той высоты, где он парил. Он старался переместить то, что от него осталось здесь, в утреннем воздухе над «Благословенной Игнацией». И по милости, которую Джад дарит своим детям (можно ли говорить об этом, когда ты уже мертв?), он увидел поручни уже ближе, увидел стоящую возле них Леонору.
— Нет, моя дорогая! — произнес он мысленно.
Теперь он находился прямо рядом с ней, над морем, у борта корабля, и он заставил то, что осталось от него, чем бы он теперь ни был, парящий здесь и лежащий мертвым на палубе, толкнуть ее, когда она поставила одну ногу на поручень. Он чувствовал присутствие еще чего-то, у чего был резкий голос, и оно тоже толкало ее, находясь рядом с ним.
Море было внизу. У него промелькнула мысль, что если бы она прыгнула, они сегодня соединились бы в смерти, но он тут же прогнал ее от себя и еще раз произнес, внушая ей эту мысль:
— Нет, моя дорогая! Еще не время, не так.
И он понял, что она чувствует его, или чувствует нечто, потому что она остановилась. Она все-таки остановилась.
Он увидел — парящий, летящий, мертвый — тот момент, когда ее босая нога вернулась на палубу. Она стояла, как корабль в полный штиль, лежащий в дрейфе, растерянная, сбитая с толку.
— Моя дорогая, — снова произнес Мьюччи, на этот раз мягко.
Он не знал, слышит ли она его. Видел слезы в ее глазах, на ее щеках. Из-за него? Из-за своего собственного погубленного будущего?
Он не знал. Не мог знать. Он почувствовал, что опять поднимается, теперь он уже не мог сопротивляться, он плыл в воздухе (семечко одуванчика из далекого весеннего дня). Он услышал, уже более слабый голос:
— Ты был молодцом.
А потом, другим тоном:
— Мне жаль.
А затем он уже поднялся высоко, очень высоко, и продолжал подниматься, утреннее солнце оказалось уже под ним, а море и корабли так далеко внизу, а потом они исчезли, потому что он исчез.
