Глава 23
Свобода воли
В головоломке не хватает еще одной важной детали. Она располагается на краешке квантово-физической части картины и, как вскоре выяснится, необходима нам, чтобы придать понятию «сейчас» его особый смысл…
Если главный закон Вселенной – это закон возрастания энтропии, то главным законом жизни служит, наоборот, возрастание структурированности и сопротивление энтропии.
Вацлав Гавел
Есть ли у вас свобода воли?
Мне кажется, у меня есть, но не уверен до конца. По крайней мере, часть моей свободы воли может оказаться иллюзией. Первые сомнения возникли в 1980 году. За два года до этого у нас с женой, Розмари, родился первенец. Как назвать дочку? Решение об этом казалось нам тогда одним из самых важных в нашей жизни. Мы хотели выбрать для нее имя не слишком распространенное, но и не слишком редкое, обладающее для нас каким-то личным смыслом, но не слишком личное; в конце концов, это должно было быть ее имя, не наше. Мы читали книги, в которых перечислялись сотни разных имен и объяснялся их смысл, потом выбрасывали эти книги, думали о прозвищах, которые нам не нравились, но которые трудно контролировать… и внезапно обнаружили, что наш выбор – Элизабет Энн.
Я уверен, что отчасти на это повлияло наше уважение к могущественной и деятельной Елизавете I, королеве Англии. Розмари в свое время слушала курс шекспироведения у профессора Хью Ричмонда, я тоже прослушал все его лекции; и Ричмонд, и Шекспир оказали глубокое воздействие на нашу жизнь. А второе имя? Почему Энн? Просто нам показалось, что именно такое сочетание звучит лучше всего. И только через несколько десятилетий я обратил внимание на сходство звучания имени Elizabeth Ann и прилагательного Elizabethan (елизаветинская), обозначавшего ту великую эпоху, когда правила Елизавета I. Неудивительно, что имя звучало гармонично. Так почему же мы назвали дочь именно так: в честь королевы или в честь эпохи? Нам нравились все производные от этого имени. «Элизабет, Лиззи, Бетси и Бесс весною с корзинкой отправились в лес…» Это был очень личный выбор.
По крайней мере, мы так считали. Двумя годами позже, в 1980-м, я прочел в каком-то журнале статью о популярных именах. В том самом 1978 году на севере Калифорнии самым популярным для девочки оказалось имя Элизабет.
Что такое свобода воли? Способность принять решение сделать что-либо, не подвергаясь влиянию извне? А зачем мне, собственно, стремиться делать что-то непременно без постороннего влияния? А если мои действия определяются внешними силами – людьми, которым довелось стать моими родителями; книгами, которые мне случилось прочесть; опытом, который пришлось пережить… – тогда разве это превращает меня в нечто подобное физической частице, пассивно толкаемой туда-сюда другими частицами и реагирующей на действие внешних сил, как планеты реагируют на притяжение своего солнца, обращаясь вокруг него по определенным орбитам? Неужели все представления о том, что я действую самостоятельно, – лишь иллюзия? И я просто щепка, попавшая в барабан сложной машины: меня кидает в разные стороны, а кажется, что это стремительное движение свидетельствует о моей важности?
Когда в конце XIX века классическая физика достигла своего зенита, многим казалось, что она очень скоро сможет объяснить все до конца. Оставалось, конечно, еще несколько проблем – вопросы, связанные с измерением абсолютной скорости движения Земли, и кое-какие аспекты теплового излучения абсолютно черных тел. Потом, правда, эти необъясненные вопросы оказались не такими уж мелкими; со временем они привели к открытию теории относительности и квантовой физики соответственно.
Классическая физика, даже если включить в нее теорию относительности, была целиком детерминистской. Во Вселенной правили бал законы причинности. Прошлое полностью определяло будущее. Это позволяло предположить, что даже поведение, в принципе, определяется предыдущими событиями. Дальнейшие исследования в области теории хаоса показали, что мы, возможно, никогда не сможем узнать прошлое достаточно хорошо, чтобы предсказывать будущее, но аргументов детерминизма это не изменило. Любое действие, включая и действия людей, предопределено; кальвинисты правы. Философам трудно не согласиться с достижениями физиков. Стремительное развитие физики придавало философии (или религии?) физикализма достоверность. Мало того, физикалистское отрицание свободы воли, возможно, дополнительно укрепило растущую убежденность общества, что преступники – жертвы воспитания, и наказывать их несправедливо. За все злодейства должно отвечать общество, а не отдельные люди. Этот странный вывод, кажется, приписывает свободу воли (справиться со злодействами) обществу, отказывая в ней преступникам.
Но сама основа, на которой было выстроено это философское здание, оказалась ложной. Все, что нам нужно для опровержения этого аргумента, – утверждение, будто физика доказывает иллюзорность свободной воли, – это показать, что физика не подчиняется причинности и будущее поведение частиц зависит не только от их прошлого опыта. Я продемонстрировал это в собственной лаборатории.
Когда-то давно в моей лаборатории…
Со времен Ньютона до Гейзенберга по умолчанию считалось, что знание начальных условий определяет будущее любой физической системы. Тем не менее сегодня мы знаем, что два объекта – совершенно идентичных во всех отношениях – могут вести себя по-разному. Два идентичных радиоактивных атома распадаются в разные моменты времени. Их будущее не определяется их прошлым или их состоянием, их квантово-физической волновой функцией. Тождественные условия не порождают одинакового будущего. Причинность влияет на среднее физическое поведение. Но не на конкретное.
Позвольте доказать это самым, как мне кажется, убедительным способом: с помощью моих экспериментов и измерений. В конце 1960-х годов, работая в области экспериментальной физики элементарных частиц, мы с коллегами каждый день пользовались беватроном Лаборатории им. Лоуренса в Беркли, чтобы сталкивать между собой протоны. Многие из этих столкновений порождали по две или более частиц, известных как пионы (сокращенное название пи-мезонов). И вот ключевой факт: я смог экспериментально определить, что все пионы, полученные в результате одного столкновения, идентичны, если обладают одинаковым электрическим зарядом. Я имею в виду, по-настоящему идентичны, до самых-самых квантовых глубин. Эти частицы обладают одинаковыми квантовыми волновыми функциями. Они тождественны в том же смысле, в каком исходные электроны на фейнмановских диаграммах идентичны рожденным электронам.
Как я мог определить, что частицы по-настоящему идентичны? От Фила Даубера (физика, который объяснил мне, что 95 %-ной уверенности в нарушении временной инверсии недостаточно) узнал, что волны таких частиц интерферируют между собой. В одних направлениях они усиливаются; в других – гасят друг друга. Такая интерференция наблюдается среди частиц, получающихся в результате столкновения (это часть их «взаимодействия в конечном состоянии», ВКС); в наших данных ее легко можно было увидеть. Частицы разной структуры (состава) не взаимодействуют. Пион не интерферирует с электроном. Электроны могут интерферировать, но только в том случае, если их скрытый внутренний параметр – спин – одинаково ориентирован. В общем, интерференция достоверно показывает, что частицы идентичны по всем, даже скрытым, параметрам внутренней структуры – на всю глубину квантовой физики.
На снимках из своей пузырьковой камеры я видел два идентичных пиона, но при этом они распадались в разное время. Мне и сейчас это представляется очень странным. Два одинаковых бруска динамита с аналогичными запальными шнурами, если поджечь их одновременно, так же одномоментно и взорвутся. Мои идентичные частицы поступили не так. Между двумя этими пионами должна была существовать какая-то разница. Они просто не могли иметь одинаковые волновые функции. И тем не менее интерференция показывала, что они полностью идентичны.
С большинством радиоактивных атомов вы не можете быть уверены в их полной идентичности, несмотря даже на то, что эксперименты Фридмана−Клаузера и Алена Аспе указывают на отсутствие скрытых параметров. В моих наблюдениях, где по-разному вели себя достоверно идентичные частицы, такое возражение можно было смело снимать. Разумеется, я проделал все это не первым, сам метод позаимствовал у Даубера. Все, что я сейчас стараюсь сделать, это привлечь ваше внимание к хорошо известному в физике элементарных частиц классу экспериментов и наблюдений, который имеет прямое отношение к нашему разговору о физикализме и о том, в какой степени прошлое определяет будущее.
Возможно, я не обладаю свободой воли, но те пионы явно ею обладали.
Нет, не хочу сказать, что они по-настоящему обладают свободой воли. Настолько очеловечивать пионы было бы несколько опрометчиво с моей стороны. Скорее, этот пример показывает: физикалистское утверждение о том, что мир полностью детерминирован, опровергается физическими наблюдениями. Идентичные частицы ведут себя по-разному. Следовательно, даже полное знание прошлого с точностью, достаточной для преодоления хаоса, не позволяет предсказать некоторые важные аспекты будущего (к примеру, те, что могут повлиять на продолжительность жизни шрёдингеровского кота). Наиболее мощный исторический аргумент против существования свободы воли, определивший успех классической физики, – утверждение, что физика детерминирована, – сам оказался иллюзией.
Классическая свобода воли
Что такое свобода воли? В конце XIX века, когда классическая физика была на своем пике, наука двигалась вперед гигантскими шагами, попутно объясняя все подряд. Эту цитату приписывают лорду Кельвину:
В физике нет ничего нового, подлежащего открытию. Остается лишь выполнять все более и более точные измерения… Будущие истины физической науки следует искать в шестом знаке после запятой.
Это заявление (неважно, говорил так Кельвин или нет) отразило чувства многих ученых того времени. Все: механика, гравитация, термодинамика, электричество и магнетизм – решительно все вставало, казалось, на свои места. Было похоже, что скоро даже биологическое поведение будет сведено к движению частиц и электрическим сигналам. Полагать, что свобода воли после этого уцелеет, мог только научный пессимист или даже вовсе отрицающий науку.
Философы тогда без конца анализировали свободу воли и приходили к самым разным выводам. Шопенгауэр в 1839 году представил работу «О свободе воли» не в собрании философов, а в Королевском норвежском обществе наук. Он утверждал, что человек не обладает ничем, кроме иллюзии свободы воли:
Ты можешь делать то, что хочешь; но в каждое мгновенье твоей жизни ты можешь хотеть лишь чего-то определенного, и, безусловно, ничего иного, кроме этого одного.
Фридрих Ницше в книге «По ту сторону добра и зла» (1886) назвал свободу воли «недомыслием», возникающим в результате непомерной человеческой гордыни; «совершеннейшей глупостью».
Иммануил Кант (1724−1804), известный в первую очередь философскими трудами, был также выдающимся ученым. Он первым понял, что приливы замедляют вращение Земли, и верно предположил, что Солнечная система образовалась из первичной газовой туманности. Кант прекрасно разбирался в ньютоновской физике и понимал, что она подводит нас к мысли о том, что даже сама жизнь может оказаться детерминированной. Тем не менее он, несмотря на все успехи физики того времени, заключил, что обладает свободой воли на том простом основании, что (как он утверждал) без свободы воли не было бы никакой разницы между моральным и аморальным поведением. А поскольку такая разница есть, свобода воли тоже должна иметь место.
Это довольно смелое и не слишком обоснованное рассуждение, скажет вам любой современный юрист, но мне кажется, заявление Канта допускает и более глубокую интерпретацию. Он чувствовал, что обладает нефизическим, истинным знанием об этике, морали и добродетели. Если исходить из его убежденности в этом знании, свобода воли действительно не может не существовать, ибо в отсутствие выбора все эти концепции не имеют подлинного смысла. Но потребовались бы серьезные подвижки в физике, особенно в представлении о ее квантовых аспектах, чтобы разглядеть реальное сходство между физикой и мыслями Канта о свободе воли.
Современный ученый-философ Фрэнсис Крик, один из первооткрывателей двойной спирали в структуре ДНК, не согласен с Кантом. Он предложил следующее:
«Вы», ваши радости и печали, ваши воспоминания и амбиции, ваше ощущение собственной личности и свободы воли – это на самом деле не более чем поведение большого скопления нервных клеток и связанных с ними молекул.
Крик называет это предположение своей «поразительной гипотезой», хотя, на мой взгляд, он просто повторяет мысли многочисленных философов, основывавших выводы либо на существовании всемогущего и всезнающего Бога, либо на замечательных успехах классической физики. Твердые мнения не всегда подкрепляются вескими доводами. Крик, к его чести, назвал это все же «гипотезой», а не выводом, который он сумел сделать на основании исключительно научных данных. Мало того, его вывод, как и вывод Шопенгауэра, нефальсифицируемый, а значит, его нельзя считать подлинно научным.
Повторюсь. Вывод, сделанный мной в той части главы, где речь шла о наблюдении пионов, состоит не в том, что пионы обладают свободой воли, – и даже не в том, что люди обладают свободой воли. Просто ключевое предположение философов, что прошлое полностью определяет будущее, не подтверждается современной физикой. Их аргументы, что свободы воли не существует, основаны на ложных предпосылках. Мы не можем сделать вывод, что свобода воли существует, но можем твердо сказать: ничто в науке не исключает ее существования.
Несмотря на то что современная физика допускает существование свободы воли, любое ее проявление не должно противоречить закону возрастания энтропии – закону, по которому более вероятные события происходят чаще, чем менее вероятные. Энтропия – абсолютный ограничитель. Может ли свобода воли преодолеть энтропийную тиранию?
Управление энтропией
Можно ли с помощью нефизического знания повлиять на будущее, изменить его в направлении менее вероятном, чем то, в котором оно развивалось бы само? Ответ на этот вопрос окажется важным, как только мы доберемся до физического источника понятия сейчас; он поможет определить, почему этот момент так важен.
Думаю, ответ очевиден: да. Даже если мы не в состоянии снизить энтропию Вселенной, тем не менее можем манипулировать ее ростом и направлять его так, как нам нужно. Мы в состоянии пользоваться свободой воли, выбирая из доступных вариантов будущего. Вправе решить, куда поставить чашку с чаем – на середину стола или на край. Мы должны определить, протыкать ли перегородку между емкостями с газом и вакуумом. После этого энтропия приведет все в наиболее вероятное состояние, но сначала мы обязаны выбрать начальные условия. Мы – дирижер, а энтропия – наш оркестр.
Деревяшка может сгнить – с увеличением энтропии – или мы можем зажечь спичку и использовать эту же деревяшку для обжига посуды, изготовив с ее помощью чайную чашку, или для толкания поршней в двигателе трактора, с помощью которого мы построим город. Энтропия тоже вырастет, но большую часть ее прироста мы сможем выбросить в пространство как ненужное тепловое излучение. Локальную энтропию – города, окружающей среды, цивилизации – нам вполне под силу снизить. Она уменьшается потому, что мы этого хотим. То, что я говорю, не ново; все это описал Эрвин Шрёдингер в книге «Что такое жизнь?».
Можно ли считать существование свободы воли фальсифицируемой гипотезой? Конечно, с людьми куда сложнее экспериментировать, чем с пионами, но мы, по крайней мере, способны посмотреть, возможен ли такой эксперимент в принципе и что мы подразумеваем под свободой воли. Я попытался это сделать:
Если люди всегда следуют законам вероятности, то свободы воли не существует. Если люди регулярно делают в высшей степени маловероятные вещи, которые невозможно предсказать на основании внешних влияний, то такое поведение и составляет свободу воли.
Это заявление принципиально противоречит заявлению Шопенгауэра, которое уже цитировалось: «Ты можешь делать то, что хочешь; но в каждое мгновенье твоей жизни ты можешь хотеть лишь чего-то определенного, и, безусловно, ничего иного, кроме этого одного». Утверждение Шопенгауэра основано на физикалистских представлениях, уместных в момент расцвета классической физики, но теперь уже не имеющих смысла. Шопенгауэр, представляя свою работу на форуме физиков, не предложил никакого метода для фальсификации (проверки) своей теории.
Я не могу привести никакого физикалистского доказательства того, что свобода воли реально существует. Утверждаю лишь, что нет никаких достоверных доказательств ее несуществования, и нефизическое знание вкупе с признанием того, что не все пути к увеличению энтропии доступны, предлагает альтернативу физикалистскому объяснению свободы воли как психологической иллюзии.
«Мы исходим из той самоочевидной истины…»
В период расцвета классической физики, от Ньютона до Эйнштейна, пока ученые, казалось, наглядно демонстрировали, как эта наука определяет будущее, в философии царила растерянность. Физика постепенно размывала веру во всесильного и активного Бога, и где же тогда было искать источник морали, если таковой вообще существовал? Существует мнение, что с отступлением Бога Просвещение в Европе было попыткой восстановить основания человеческой морали, прежде диктуемые Всевышним. Что лежит в основе этичного поведения? Как устанавливаются стандарты морали, честности и справедливости? И как насчет политического правления? Если правительство не установлено Богом (божественное право королей), откуда же оно черпает свою власть? Каковы надлежащие пределы этой власти?
В эпоху Просвещения грань между добром и злом определялась из псевдонаучных соображений. Всеобщим увлечением была физика. Она устанавливала стандарт использования разума для получения правдоподобных объяснений. Мораль выводилась из здравого смысла и оправдывалась ценностями, которые создавала. В XVIII веке Дэвид Юм разработал эмпиризм – метод, как он говорил, «человеческого познания», способ примирить моральную ответственность с детерминированным миром. (На самом деле неважно, откуда исходит детерминизм – от физики или от Бога.) Этика теперь опиралась не на абстрактные правила, врученные человеку Богом, а на личный интерес и удовольствие, которое мы получаем, помогая другим. У Юма были глубокие озарения, которые мы и до сих пор считаем убедительными, он считается одним из основоположников в области когнитивистики.
Философию Просвещения и после Просвещения невозможно изложить в нескольких книгах, тем более в нескольких абзацах. Поэтому простите мне эту излишне краткую отсылку. Но думаю, в тот период в философии на первый план вышли попытки заменить религию концепциями и идеями, которые были бы столь же мощными, как явно бледнеющий Бог, и могли привести к неким принципам управления обществом. Философы сражались с логикой, разумом и физикой, пытаясь объяснить, почему моральное поведение по-прежнему имеет смысл и почему их новые идеи управления справедливы. Джон Локк утверждал: разум ведет к признанию того, что человек с рождения обладает правами – теми самыми, которые позже красноречиво развил Томас Джефферсон. Правда, мне кажется, Локк искусственно приписывал разуму такую роль.
Дело в том, что не разум заставляет нас говорить, будто права человека самоочевидны, а эмпатия. Жан-Жак Руссо писал о воображаемом примитивном человеческом обществе, притом фундаментально миролюбивом. Томас Гоббс придумал неправдоподобную историю происхождения власти, объясняя ее как общественный договор между правителями и управляемыми. Иммануил Кант, философ и физик, пытался разработать рациональный подход к морали. Джереми (Иеремия) Бентам объявил счастье мерой полезности.
Все эти мыслители рассуждали об идеальных формах, об утопиях. Они придумывали псевдонаучные уравнения – так, Джон Милль объявил целью максимизацию наибольшего блага для наибольшего числа людей, и эта концепция предполагала способность рассчитать ценность цивилизованного поведения. Философы Просвещения искали научное оправдание добродетели.
Теперь, когда я свел Просвещение к тривиальным рассуждениям, что получается?
По-моему, философы были на верном пути. Правда, они ошибочно считали, что их теории должны опираться на какую-то научную структуру, разум, логику и физику. В конечном счете мир не детерминирован; по крайней мере не детерминировано развитие цивилизации. Будущее зависит не только от приложенных в прошлом сил и имевшего место движения, не только от измеримых физических параметров, но и от восприятия нефизической реальности и человеческих действий, реализованных через свободу воли. Это та реальность, которую не получается квантифицировать (оценить количественно) и невозможно свести к разуму и логике.
Свобода воли и запутанность
Может ли свобода воли иметь в основе волновую функцию? Безусловно, это возможно. Чтобы это проиллюстрировать, позвольте немного отклониться в сторону, в философские/физические рассуждения. Я предложу подход, который нельзя считать полноценной физической теорией, поскольку он не поддается фальсификации, но который тем не менее интересно рассмотреть и обдумать.
Представьте, что в дополнение к физическому существует мир духовный. Это мир, в котором есть душа; это царство, в котором эмпатия может действовать и влиять на принимаемые решения. Представьте, что духовный мир каким-то образом связан с физическим. Действие в духовном мире может влиять на волновые функции в реальном. Точно так же и физический мир может передавать информацию и влиять на духовный.
В обычной запутанности двух частиц в физическом мире регистрация одной из них оказывает влияние на волновую функцию другой. Тем не менее эту связь невозможно зарегистрировать или измерить, имея физический доступ только к одной частице. Имея доступ к обеим частицам, вы можете заметить корреляцию между ними, но если видите только одну, ее поведение кажется совершенно произвольным.
Когда я пытаюсь понять собственную душу, эта картина обретает определенный смысл. Действительно, существует духовный мир, отдельный от реального. Волновые функции обоих миров запутаны между собой, но поскольку духовный мир недоступен для физического измерения, эту связь невозможно заметить. Дух способен влиять на физическое поведение – я могу налить чаю или разбить чашку; могу воевать или искать мира – посредством того, что мы называем свободой воли.
Мое рассуждение нельзя проверить экспериментально, но это не означает, что оно неверно. Как учит Гёдель, всегда существуют истины, которые невозможно проверить.
Эгоистичные гены
Эмпатия и сочувствие, чувство честности и справедливости, в принципе, могли развиться из инстинктов, выработанных в ходе дарвиновской эволюции. Это физикалистский взгляд, вера в то, что если что-то невозможно измерить, его на самом деле нет. Такой взгляд ведет к своего рода моральному релятивизму, внушающему тревогу некоторым людям. Мораль перестает быть абсолютной, как во времена глубоких религиозных убеждений, и превращается всего лишь в результат нашей культурной эволюции. Мы не должны кичиться своими моральными принципами, поскольку они носят временный характер и культурно зависимы, а в будущем, возможно, вообще решим, что наши стандарты сильно искажены. В конце концов, не так уж давно гомосексуалов сажали в тюрьму или даже убивали, а незадолго до этого рабство было широко распространено и воспринималось как норма.
Наши этические идеалы можно интерпретировать в дарвиновском смысле как способствующие выживанию, если не индивидуума, то, по крайней мере, гена. Докинз красноречиво изложил эту теорию в увлекательной книге The Selfish Gene. Даже альтруизм, утверждает Докинз, основан на эволюции по Дарвину. Мы готовы жертвовать собой, если это будет означать, что гены, которые делят с нами дети и близкие родственники, клан или род, получат лучшие шансы на выживание. Готов признать, что эта теория чрезвычайно увлекательна, но верна ли она? Это определить намного труднее.
Эмпатия действительно обладает положительной ценностью для выживания гена, но она имеет также отрицательную ценность. Которая из них доминирует? Вы же не захотите, чтобы ваши солдаты испытывали слишком сильную эмпатию к врагам, которых они должны убивать, согласно вашим планам. Совершенно не очевидно, что эмпатия к чужакам могла появиться в результате работы эгоистичного гена. Докинз сказал бы, что доминирует положительная ценность для выживания, но следует ли это из анализа ситуации или просто устраивает его, поскольку соответствует его выводам? Физикалистам следовало быть осторожнее с заявлениями, что мораль возникла в результате эволюции. Это не очевидно и, возможно, не соответствует действительности. Такое предположение точно укладывается в представление о том, что наука может объяснить все, но мы уже знаем, что это не так. Загляните опять же в , где процитированы высказывания некоторых видных физиков-нефизикалистов.
Альтернативное «объяснение» происхождения морали состоит в том, что она исходит из вполне реальной, истинной, но неизмеримой нефизической информации. Сочувствие и эмпатия возникают из знания (веры? ощущения? догадки?), что другие люди тоже обладают глубокой внутренней сутью, душой, как вы сами (это вы точно знаете). Момент, когда вы признаете (поверите?), что другие люди ровно так же реальны, как и вы, можно считать моментом религиозного откровения. Источник любви – эмпатия, а не секс, хотя не исключено, что в выборе сексуальных партнеров на вас влияют эгоистичные гены. Что касается эмпатии, то вас подводят к ощущению (вере? знанию?), что правильный способ вести себя – обращаться с другими в точности так же, как вы хотели бы, чтобы они обращались с вами. Большинство добродетелей легко выводится из этого простого Золотого правила, сформулированного Конфуцием.
Ричард Докинз гордо объявляет себя атеистом – то есть нетеистом. Он утверждает, что его атеизм основан на логике, а рассуждения, в которых игнорируются результаты наблюдений, нелогичны. Его религия – физикализм.
Многие атеисты говорят, что не придерживаются никакой религии, и для некоторых это, возможно, на самом деле так. Но всякий, утверждающий: «Если это нельзя измерить, если невозможно определить количественно, то на самом деле этого не существует», – не обходится без религии. Такие люди часто (говорю на основе собственного опыта) считают, что их подход очевиден, и потому называют его основанным на логике. Они считают свои истины само собой разумеющимися. Стоит вспомнить, что до некоторого момента базовые догматы христианства тоже считались самоочевидными, по крайней мере среди большинства европейцев. Исаак Ньютон в своих религиозных трактатах описывал буквальную веру в Библию.
Что касается понимания реальности, пора признать, что физика неполна. Физикализм – могущественная религия, очень эффективно продвинувшая цивилизацию вперед за счет того громадного значения, которое она придала физике. Но это не значит, что можно использовать этот подход для исключения из наших представлений истин, которые невозможно оценить количественно. Существует реальность по ту сторону физики и математики, и специалистам по этике и моралистам не следует отказываться от каких-то подходов только потому, что они не имеют научной основы. Другим дисциплинам пора перестать преклоняться перед физикой и признать, что не все истины основаны на математических моделях.
