Битва за урожай
Арина Свобода
Август 1983 г., Ненашенская область, деревня Глубинка
– Ну чего там, Шаман? – крикнул агроном Лексеич, щуря близорукие глаза. Веснушки, усыпавшие его лицо, пришли в движение. – Прилетел?
– А то ж, – отозвался с крыши длинноволосый парень. – Как часы.
Он медленно сел по-турецки, стараясь не потревожить грыжу, набухшую в паху. Сомкнул колечком два оставшихся пальца, большой и мизинец на левой, единственной руке и затянул монотонную песню. Он смотрел вверх, туда, где серебристые рыбины дирижаблей обычно лениво рассекали лазоревое небо. С недавних пор там каждое утро появлялось нечто черное, похожее на клубы дыма. Когда Шаман впервые заметил его, подумал – дирижабль горит. Но потом «это» стало прилетать каждый день. И, если хорошо присмотреться, можно было заметить тонкие щупальца, выстреливающие время от времени из темного облака.
Мы Шаману сперва не поверили – мало ли чего юродивый сболтнет, он же на иномирцев этих проклятущих молится. Все надеется, что заберут его с собой подальше отседова. А только в наших краях рыбоголовые с самого вторжения не появлялись.
В общем, так бы мы и забыли Шамановы слова, если бы эту дымную хрень сами в небе не разглядели. Наши насторожились, конечно. С неделю обсуждали, что делать, если она вдруг решит приземлиться в нашей деревне или, того хуже, выжечь всех лазером как тараканов каких-нибудь.
Однако хрень лишь кружила над деревней, словно высматривала что-то. Полетает – и убирается восвояси до следующего утра. После нее только пылища с неба валится, ну и запах приятный остается. Антоновкой пахнет. Дык, кому он мешает. Нам от этого ни тепло ни холодно. Появление автолавки из райцентра наших интересовало гораздо сильнее.
– Ну и пущай себе летает, – удовлетворенно сказал Лексеич и задумчиво потер грудь слева, точно у него ныло сердце. – А Васьки Бузыгина не видать?
– Нет пока.
– Крикни, когда появится.
Шаман кивнул и буркнул что-то неразборчивое – мол, не мешай медитировать.
Автолавку ждали, как всегда, в субботу, ближе к обеду. Но наши, глубинковские, начали стягиваться к бывшему сельсовету еще часов с десяти. Хрен его знает, когда Бузыгин из райцентра на своем дизеле притарахтит. Раздолбай он, без царя в голове. Или уродился таким, или все оттого, что батяня его по-ненашенски назвал, Вордавосий. В честь одного из Древних. Это после войны мода на такие имена пошла. Но мы его звали по-простецки, Васькой.
Иногда тупорылый Васькин «пазик» приезжал рано. Его издалека слышно было. Приедет, натужно хрипя, остановится и обдаст придорожные кусты вонючим выхлопом. Бузыгин выскочит и об дерево чесаться начинает, все равно как пес блохастый. А ты жди, пока он ритуал свой исполнит. Наша Марковна, баба сердобольная, предложила ему как-то на свежий огурец у нее на грядке сесть. А чего еще у шоферюги, который по нашим раздолбанным дорогам цельный день катается, так свербеть может? Сам мозгами пораскинь. Бузыгин поржал: душа у меня, грит, Марковна, свербит, душа, – но чесаться не прекратил. Шух-шух-шух. То спиной, то одним боком, то другим. И плевать ему, что народ ждет, пока он соизволит дверцу открыть да торговлю начать.
Бывало, наши целый день промаются на крылечке, а он так и не приедет. Ладно если б дорогу размыло, оно понятно, каждый год у нас такая петрушка. И хоть бы кто позаботился бетонку кинуть. Но в хорошую-то погоду? Не иначе с вечеру еще с дружками зенки заливал. И наплевать ему, что люди ждут. Так неделями и сидели без продуктов, керосину, почты и всего прочего. Если у агронома нашего, Лексеича, бензин был, просили его в райцентр за жратвой сгонять. Это, конечно, если через грязь проехать можно.
Народ после кризиса 78-го пообвыкся, ко всему притерпелся. Когда Васька таки приезжал, сметали все подчистую, особливо консервы. Остальное время на запасах из погребов тянули. Старикам много ли надо? А молодежи уж и нет никого. Как кризис разразился, так все в город ломанули за длинным рублем. Известное дело – где рыбоголовые, там деньга. Из всех только Шаман один вернулся, по причине инвалидности, и тот матери на шею сел.
Им, молодым, по старинке пахать и сеять не охота. Или скважины бурить, чтобы нефть достать или газ. Зачем спину ломать, если можно с помощью рыбоголовой магии органику на молекулы разлагать. Все учеными хотят быть, культурными. А в Глубинке из всей культуры – на двадцать домов одно радио. В сельсовете видеофон был еще с военных времен, огроменный, как талмуд. И тот сломался год назад. Сгорела в нем лампа какая-то. Так Кузьмич, бывший механизатор наш, пообещал из него телевизор собрать, чтобы, значит, новости и футбол смотреть. До сих пор ждем.
Вот так и живем – мы их не трогаем, они нас не трогают. От Нью-Ирама до Глубинки как пешком до Луны. Тем более по нашим дорогам.
Да мы и не против, лишь бы бузыгинский дизель вовремя приходил. Мужики еще в прошлом году у него интересовались, не слышно ли чего в райцентре: не собираются ли к нам бетонку протянуть. Васька благодушно хмыкнул: куда вы, мол, денетесь. Партия и правительство не зря поставлены, а чтобы об народе своем радеть. Придет ваш черед, так и дорогу проложат, урожай-то, поди, собирать надо, вывозить. Так что недолго вам осталось прозябать, скоро все будет – и пайка усиленная, и дорога, и…
Мужики уныло покивали – Ты, Васька, шоферюга хоть и знатный, да только балабол. Какие у нас урожаи? Это еще при Хрущеве кукурузу пытались выращивать, потом перешли на рапс и картошку, а потом и вовсе загнулось все. Да район и выживает только за счет госдотаций по программе возрождения деревни. Так что крепче за шоферку держись, баран!»
Но Васька, как ни странно, не ошибся. Дорогу, конечно, пока не проложили, но с продуктами в последнее время полегче стало: паек больше, а цены – дешевле.
К полудню у сельсовета собрались почти все. Даже древние старухи выползли погреться на ярком летнем солнышке. Не было лишь Лярвы, городской приблудной девки, которую неведомо каким ветром занесло в Глубинку года три назад. Приехала вроде как на лето, заняла крайнюю, давно брошенную избу у самого леса, да так и осталась насовсем. Баба из себя видная, только больная на всю голову. Бегала по утрам за околицей в тумане с распущенными нечесаными волосищами, от людей шарахалась. А порой высовывалась из окна и трясла телесами перед проходящими мужиками. Хихикала, губы облизывала, подмигивала глазами. Тьфу, срамота одна!
Агроном Лексеич, как человек образованный, нам сразу объяснил, что, мол, читал он про такое. Паразит у нее, вроде инопланетных фюллеров. Только те в стенках гнездятся, а у этой астральная пиявка – лярва. Присосется такая пиявка к душе и не отстанет, пока человек совсем с катушек не съедет. Так мы ее Лярвой и прозвали. Ну и сторонились ее, знамо дело, чтобы пиявка не перекинулась. Кому охота голяком по полям и лесам шастать?
Одна Марковна к ней и ходила. То картохи подкинет, то хлеба. Жалко ведь, говорила, пропадет совсем одна-то.
А когда у Лярвы пузо на нос полезло, выяснилось, что не только Марковна шалую девку жалела. Нашелся смельчак, который астральной пиявки не побоялся. А может, и не один.
Увидев, что Лярва опять к автолавке не пришла, бабки принялись перемывать девке кости. Кандидатов вычислять. Мужиков то – раз-два да обчелся. Старики не в счет, эти уже мхом пукают. Остаются агроном да механизатор, которые в сторонке самокрутки смолили. Лексеич пространно рассуждал о природе всего сущего и последних достижениях агротехники. Слова все какие-то мудреные вставлял: «прогресс», «биогеоценоз», «симбиоз», «порог резистентности». Кузьмич слушал вполуха, соглашался.
По общему согласию их тоже исключили. Эти хоть и нестарые, но вполне себе положительные. Лексеич тот вообще женатик. Если бы захотел налево сходить, сел на мотороллер и укатил в райцентр, чтобы ни одна собака не пронюхала. А Кузьмич хоть и живет бобылем, но все равно клинья подбивать не станет. Он больше по технической части, мастерит чего-то в сарае с утра до ночи, некогда ему глупостями заниматься. Изобретатель. Вон у него рука замотана – поранился, должно быть.
В общем, поиски хахаля Лярвиного свелись к молодым: Ваське-шоферюге – даром он, что ли, каждый раз девке из города деликатесы возил, кофе да сигареты с фильтром, и Шаману. А что? У той пиявка, а этот рыбоголовым поклоняется, с утра сидит на крыше и шепчет чего-то с закрытыми глазами. Рук нет, так в этом деле руки и не требуются.
– Зря ты ее привечала, Марковна. И так полдеревни обстирываешь, а принесет эта Лярва в подоле, придется еще и потаскуху с ублюдком кормить, – прошамкала старуха соседка. – Ты бы спросила сына свово, не евонный ли? А то потом не докажешь, что это Васькин, пока чесаться не начнет.
Марковна, приставив ко лбу растрескавшуюся крепкую ладонь, посмотрела на сына, который, прикрыв глаза, нараспев тянул занудный мотив. Она бы была не против внучка. Лярва – девка хорошая, ладная, только в городе у нее не сложилось чего-то, то ли мужик бросил, то ли еще что. Сыну вон тоже не повезло, через полгода службы в армии инвалидом вернулся. Сказали – несчастный случай, и пенсию назначили. Еле выходила сына, но все равно в голове у него чего-то повернулось. В религию ударился. Целыми днями шаманские мантры распевает на крыше или проповедует старухам как заправский поп. Э-эх, жениться бы ему – глядишь, и человеком бы стал. Только в Глубинке девушек не осталось, а в городе кому инвалид безрукий нужен. Если бы с Лярвой сладилось… Что пиявка? Чай не дурная болезнь, бытовым путем не передается. А ребятеночка она бы и сама из соски выкормила. С ним все веселей было бы, с ребятеночком.
– Едет! – послышалось с крыши.
Старухи повскакивали с мест. Завозились, прихорашиваясь. Принялись выяснять, кто раньше пришел и за кем стоял.
Минут десять спустя притарахтел на своем «пазике» Бузыгин. Замахал рукой, предваряя расспросы:
– Всем все привез, как заказывали. По списку.
– И почту? – поинтересовался агроном.
– Почту ему! Людям, поди, жрать нечего да без свету неделю сидят, кошкин хвост, а ему газеты подавай. Вот нескладный ты человек все-таки, Стактулх Лексеич. Не об том думаешь. Я тебе так скажу… А, ладно, держи свою «Мифическую правду».
Агроном, сгорая от нетерпения, развернул плотный рулон, перевязанный шпагатом, и расположился прямо на ступеньках.
– Ну-ка поглядим, чего в мире творится! – довольно сказал он. – «Пятилетку в три года», угу-угу… «На Тибете неспокойно». Опять эти повстанцы чего-то рыпаются. «Марс будет наш!» О, а это уже интересно! Почитаем… «Советский народ с радостью поддержал новую совместную советско-нью-ирамскую Программу развития и освоения Марса. Жители деревень повсеместно включились…»
Глубинковцы включаться никуда не хотели. Бойко разбирали крупы, муку, макароны, кильку в томате и, нагруженные, семенили по домам.
– Васенька, что же ты отощал-то так, – спросила Марковна, забирая свой заказ. – Кожа да кости. Уж не захворал ли?
– Некогда хворать. В пору рабочую, кошкин хвост, пашем днем и ночью. Только и успевай поворачиваться. Да еще начальство за заказами вашими гоняет. В магазин, на почту, потом сюда вот. Поди везде поспей. – Бузыгин скривился, точно от какой-то внутренней хвори, и потопал к ближайшему дереву чесаться. – Ты там сама сдачу возьми.
– Васенька, а крысиного яду не привез? Я ж просила.
– У тебя крысы до сих пор есть? – спросил Васька, жмурясь как кот от удовольствия. – Фюллеры еще не всех сожрали?
– От них и хотела. Расплодились, спасу нет. По ночам из-под печки вылазят и через всю избу шастают. Здоровенные, с футбольный мяч. Я раз увидела, чуть заикой не осталась.
– Так от них, Марковна, крысиный яд не поможет. Они ж с него не дохнут.
– Что же теперь делать-то? Боюсь, скоро кидаться начнут.
– У нас в райцентре по старинке избавляются – топором щупальца обрубают. Или вот еще из ружья пальнуть можно. Шаман-то где? Я ему бандероль от «Книга – почтой» привез.
– Где ему быть? На крыше, как всегда.
– С утра грибы курит? – гоготнул Бузыгин. – Так ты Кузьмича попроси, он мужик толковый, какую-нибудь дымовую шашку тебе смастерит. Или робота.
Марковна украдкой глянула на соседа-механизатора, который стоял в сторонке, баюкая на груди раненую руку, и покраснела. Мужчина он был положительный: не старый еще, непьющий и молчаливый. Целыми днями торчал в своей сарайке и мастерил чего-то.
– Слышь, Кузьмич? Ты уже робота своего собрал? – окликнул его Бузыгин.
– Дык, почти, – сурово кивнул тот и отчего-то нахмурился.
– А на хрена он тебе? – не отставал шоферюга. – Дрова рубить или картошку копать? А может, ты, кошкин хвост, снова против рыбоголовых партизанить собираешься? Говорят, по тайге еще много ваших бегает.
– Может, и собираюсь, – угрюмо отозвался механизатор. – Тебе-то чего? Детали гони, и дело с концом. Некогда мне с тобой лясы точить.
– Уф-ф-ф! Хорошо! – Вдоволь начесавшись, Васька отвалился от дерева. – Забирай свое барахло, Кузьмич. И за языком следи: у фюллеров, может, тоже уши есть.
– Балабол, – проворчал механизатор, роясь в большом промасленном ящике. – Гайки где? Я тебе еще когда заказывал.
– Нету! Сняли с производства твои гайки. Где я тебе их достану? Рожу, что ли?
Кузьмич лишь раздраженно махнул рукой и быстрым шагом отправился восвояси.
– Ну что, закрываем на сегодня лавочку, – объявил Васька, окидывая взглядом свое хозяйство.
– Спасибо тебе, Васенька. Мне тоже пора.
– Погодь, Марковна. А чего это Лярва не приходит? У меня тут еще с прошлой недели сверток для нее лежит, кошкин хвост.
– Так давай мне, я передам, – предложила Марковна. – Все равно вечером к ней зайти хотела, проведать.
– Платить тоже ты будешь?
– А там много?
– Три рубля восемь копеек.
Женщина вздохнула и выгребла из потрепанного кошелька мелочь.
– Полтинника не хватает, – пожаловалась она. – Лексеич, займи мне полтинник.
Агроном оторвался от газет и полез в карман.
– Держи. Душевная ты женщина, Марковна. Всех-то ты жалеешь.
– Ну как ее не пожалеть. На сносях ведь.
– Иди ты, кошкин хвост! – удивился Бузыгин. – А вроде не заметно было. Тьфу ты! Все вы бабы крученные-бешеные.
– Что, Вордавосий, – весело окликнули его с крыши, – ненравятся наши бабы?! У вас, поди, в райцентре девки покраше есть?
– Дурень ты, Шаман, – беззлобно огрызнулся Бузыгин. – Это у тебя, поди, одни девки на уме. Вас не окультурили пока, вот с жиру и беситесь. А мы, как говорится, наукой опыт умножая, творим громаду урожая!
После вечерней дойки Марковна плеснула в пол-литровую банку козьего молока и, прихватив авоську с продуктами, пошла к Лярве.
Из приоткрытой двери тянуло сладковатым затхлым запахом. Темно. Она совсем, что ли, ставни не открывает? Вот ведь непутевая: разведутся в сырости да темнотище фюллеры, потом ничем не выгонишь.
Марковна стукнула на всякий случай костяшками пальцев по двери.
– Есть кто дома?
Из темноты послышалось лишь глухое звериное ворчание. Марковна вдруг оробела. Привиделось жуткое: как гигантский клубок душит гулящую девку склизкими щупальцами. Может, оттого она и к автолавке сегодня не вышла…
Вновь донеслось то ли рычание, то ли стон.
Повинуясь внутреннему порыву, Марковна толкнула дверь. Когда глаза привыкли, она разглядела Лярву. Та лежала в углу у печки, растопырив белые ляжки. И ночная рубашка, и ноги, и пол вокруг нее были заляпаны темными пятнами.
– Господи боже! – ахнула Марковна и кинулась к девке. – Началось уж!
Та раззявила рот, пытаясь что-то сказать, но зашлась в безмолвном рыдании. Плечи затряслись. Марковна сдернула с койки подушку, подложила роженице под голову. Убрала со лба липкие пряди волос.
– Это я, милая. Потерпи. Ты теперь не одна. Все будет хорошо.
Лярва напряглась, зарычала низко и глухо.
– Схватка пошла, – пояснила Марковна. – Значит, родишь скоро. Дыши, милая, дыши, слышишь? И не кусай губы, кричи, не перед кем тут геройствовать. Первый раз?
– Ы-ых-ых!
– А кто отец, знаешь?
– Н-не… бы-ло ни-ко-го…
– Как это? – удивилась Марковна. – В наше время от святого духа не брюхатят.
Девка упрямо мотнула нечесаной головой и отключилась.
Марковна пощелкала выключателем, но лампочка, сиротливо висевшая под потолком, так и не загорелась. Керосинка нашлась на подоконнике. Наскоро разведя огонь в печи, женщина поставила греться ведро с водой. На гвоздике возле умывальника нашла ручное полотенце. В бельевом шкафу лежала одна застиранная до прозрачности простынка. Вот ведь непутевая девка, и не заготовила ничего. Был бы тут еще Васька, он бы ее в райцентр отвез. А теперь уж поздно. Роды стремительные, да еще, видать, преждевременные. И кровит у нее. Ребятеночек вряд ли выживет. Эх, жалко!
– Ма-ма! – охнула Лярва, пришедшая в себя, и вдруг завыла на одной ноте. Так жалобно, будто душу из нее вынимали.
Марковна кинулась принимать дитя. Между широко раскинутыми ногами, где должна была появиться головка малыша, из развороченного бабского лона выбиралось что-то гладкое, отсвечивающее металлом. А затем полезло вовсе невообразимое. Тяжелое. С шестеренками, поршнями, пружинами. То, что должно было быть младенчиком, переливалось, лязгало металлом, двигалось. У Кузьмича был полный сарай таких вот штуковин. Шальная мысль пронеслась в голове: неужели он мог сотворить с бедной девкой такое? Механическое существо извернулось, острые треугольные зубчики впились в руку повивальной бабки.
Марковна взвизгнула. Инстинктивно стряхнула с руки эту пакость и отскочила подальше.
Живой агрегат, звякнув, упал на пол меж забрызганных кровью ляжек роженицы.
– Что? Что там? – прохрипела очухавшаяся Лярва.
Мать моя женщина! Не может баба такую жуть родить.
Закрыв рот рукой, чтобы не завыть, Марковна медленно подошла к копошившемуся на полу существу. Внутри у него зажужжало и защелкало, среагировав на ее приближение. Завертелись шестеренки, и агрегат подергал торчащими антеннками, поворачиваясь то к одной, то к другой женщине.
Лярва приподнялась и, увидев рожденное ею существо, забилась в истерике:
– Это… Убери его! Убей! В нужник его!
Вжимаясь в стенку, поднялась на ноги.
– Стой, куда ты! – попыталась было остановить ее Марковна. – Нельзя тебе…
Разбухший Лярвин живот вдруг заходил ходуном. Она закричала, начала бить себя кулаком. «У нее там еще один, что ли?» – успела подумать Марковна. Ярко-красная кровь хлынула по девкиным ногам. Новорожденный агрегат остановился и пошевелил антеннками, словно учуяв запах крови. Потом решительно развернулся и двинулся к Лярве. Та застыла у стены, беззвучно разевая рот. Позеленела вдруг лицом, глаза закатились, и повалилась в алую лужу, накрыв своим телом агрегат.
Обезумев от страха, Марковна бросилась вон из дома. На помощь! Надо позвать кого-нибудь на помощь! Бежала, не разбирая дороги, пока не оказалась у дома Кузьмича. До порога дотянула, тут силы и кончились. Рухнула прямо на крылечке, расхристанная и простоволосая.
Из сарайки доносилось звяканье и треск, напоминавшие о Лярвином «ребятеночке». Марковна, шатаясь, поднялась на ноги, когда из дверей сарая выкатилось шестирукое железное чудовище. Внутри у монстра знакомо зажужжало, и оно вдруг крепко схватило женщину двумя верхними лапами за плечи.
– А-а-а! Пшел! Пшел! – заорала Марковна дурным голосом, выдираясь из металлического захвата. – Помогите!!!
Из сарая выглянуло испуганное лицо механизатора, и суставчатые лапы, заканчивающиеся похожими на пучок щупалец «кистями», послушно разжались.
Женщина осела к ногам железного чудища. Кузьмич бросился ее поднимать.
– Ты прости, – бубнил он. – Не доглядел. Первое испытание, а тут ты. Чего хотела-то, Анна Марковна? Поздно уже. С Шаманом чего стряслось?
Он! Точно он, ирод проклятущий. Роботом своим девку снасильничал, ужаснулась Марковна.
Праведный гнев придал ей сил. Женщина набросилась на соседа с кулаками:
– Он еще спрашивает! Ах ты, фашист рыбоголовый! Я-то думала, фронтовик, человек ученый. Степенный. Порядочный. Стирала ему, стряпала, убирала. А он вон чего учудил. Чтоб у тебя зенки повылазили!
– Погодь, Марковна. Да стой ты! – Он твердо, но не больно схватил ее за руки.
– Отпусти меня, охальник! Не трожь! Чтобы ты сдох, сластолюбец поганый!
– Да скажи толком, чего стряслось-то?!
– Ты чего с девкой сотворил, извращенец?!
– С какой девкой? – не понял механизатор.
– С Лярвой. У тебя чего, девок много? Родила она от чудища твоего неведому зверушку. Живой механизм.
– А я при чем, Марковна? – спросил Кузьмич, а у самого лицо такое…
– Так ты ж того… изобретатель.
– Не трогал я ее. И робот мой только сегодня заработал. Не для баловства я его построил. Да и невозможно такое. Ты же вроде восемь классов закончила, должна понимать.
– Правда?
– Дык, чем хочешь, поклянусь. Хоть партбилетом, хоть… как там молодежь теперешняя говорит, всеми Древними, Великими и Старшими.
Ему хотелось верить. Такими клятвами не разбрасываются. Рыбоголовые за это могли жестоко покарать.
– Хочешь, жизнью своей поклянусь?
Марковна обмякла в его крепких объятиях, зарыдала:
– Что ж такое делается-то, а? Помре-е-ет она, Кузьмич, кровью истече-е-ет. Что делать-то? Помоги, родимый!
– Ты вот что… Не реви. Беги к агроному, пущай он мотороллер заводит. В райцентровскую больницу ее повезем.
– А ты?
– А я к Лярве.
– Она ж там не прибранная совсем! Стыдно.
– Дык, это ничего. Это как на войне, – опустив глаза, пробормотал Кузьмич.
Лярва лежала ничком на полу. Точно молиться собралась, да так и уснула. Лужа крови под ней уже начинала темнеть. Кузьмич приложил пальцы к тонкой шее и пульса не нащупал. Не поможет ей уже никто, хоть гони, хоть не гони. Он вздохнул и потянулся одернуть на бедной девке рубаху.
Внезапно что-то внутри у нее зажужжало, и тело начало взбухать и подниматься.
От неожиданности Кузьмич отпрянул.
Покойница поворочалась немного и перевернулась на спину. В нос шибануло теплым запахом развороченной утробы. Вместо живота и грудей у Лярвы зияла дымящаяся дыра, из которой торчали белые полоски ребер и рваные клочья кишок.
Вместо дитяти под ней оказался сложный механический узел, отдаленно напоминающий дизельный генератор.
Такого Кузьмич еще не видел. Должно быть, напутала чего-то Марковна. Устройство таких габаритов ни в одну бабу не влезло бы. Он осмотрел разорванные внутренности покойницы, вымазанный кровью агрегат и все понял. Биомех.
На агрегате загорелись два красных злобных глазка. Покореженные антеннки на глазах распрямилась, встали на место и потянулась к человеку. Шестеренки бешено завращались, задвигались поршни. У гибрида открылись пазы по обе стороны и начали отрастать опоры. Теперь он больше походил на металлического динозавра. Астральная пиявка, которой пугал всех Лексеич, рядом с этой хреновиной была невинной детской шуткой.
Жужжание отдалось пульсирующей болью в замотанной тряпицей руке.
Кузьмич крепко выругался, чтобы вернуть себе ощущение реальности. Помогло слабо. Почудилось вдруг, что дохнуло горячим ветром, опалившим огнем юность. Откуда-то потянуло пороховой гарью. В ушах отдались эхом бомбежки давно прошедшей войны с иномирцами. Нет, ко всем этим щупальцам, уродцам и гибридам невозможно привыкнуть. И нельзя привыкать!
Кузьмич провел по лицу ладонью, чтобы стряхнуть наваждение. Огляделся, сорвал с кровати продранное в нескольких местах лоскутное одеяло и накинул на непонятное существо. Жужжание прекратилось. Кузьмич притащил из бани кадушку и осторожно переложил туда агрегат. Весил он не меньше пуда.
За окном зарокотал мотороллер. Кузьмич поднял с пола заляпанную кровью простынь и прикрыл остывающее тело.
Марковну отправили домой. Негоже бабе на этакое непотребство смотреть. А перед тем как ушла, Кузьмич попытался расспросить, все ли у нее в порядке по женской части, не болит ли чего. Так она глазами чиркнула так, что пожаром могло бы всю деревню спалить. Кузьмич хотел втолковать, что, дык, он человек серьезный и интересуется исключительно из научного интереса. Какое там, едва еще раз по морде не схлопотал. Объяснять подробней было недосуг. После того как глупая баба ушла, они с Лексеичем оттащили Лярву на погост и схоронили там. Приятелю Кузьмич сказал, что Лярву фюллеры сожрали. Порешили молчать обо всем, чтобы народ, значит, зазря не тревожить. А дом он щелоком сам, как смог, отмыл.
Когда первые петухи начали горланить, Кузьмич, кряхтя, затащил кадушку с биомехом в сарайку. Освобожденный от лоскутного одеяла, тот проснулся, замигал красными глазками. Кузьмич сызмальства с машинами дело имел, так что с первого взгляда понял, насколько он совершенен. Рядом с ним его детище, шестирукий ламповый робот, казался ржавой консервной банкой. Механизатор восхищенно цокнул языком и запихнул чудо враждебной техники в загончик, где его родители, царствие им небесное, когда-то держали кур. Там ему и место, в корыте с остальными «живыми запчастями», которые соседи натаскали ему втихаря друг от друга за последние две недели.
Ох, неспроста над деревней эта дымная хрень летала и яблоками воняла, вздохнул Кузьмич. Запер дверцу загончика на щеколду и на всякий случай привесил огромный амбарный замок на дверь сарая. Смотреть, что там будет дальше, сил не было. Едва держался на ногах от усталости и дергающей боли, которая уже не отпускала ни на секунду.
Кузьмич пошел к умывальнику, густо намылил руки хозяйственным мылом, смывая кровь и кладбищенскую грязь. Плескался, пока не извел всю воду. Потом размотал замызганную тряпицу, служившую ему бинтом. Предплечье покраснело, около самого локтя вздулась огромная шишка с черным струпом посредине. Кузьмич легонько коснулся струпа, в глазах на мгновение потемнело. Он перевел дух, отдышался. Затем достал припасенную бутылку беленькой, плеснул на руку и сам приложился. Вытащил из кармана складной охотничий нож. Сжал зубы так, что эмаль едва не посыпалась, и полоснул по шишке. Выступила кровь, а под ней блеснуло что-то металлическое. Рыча от боли и едва не теряя сознания, вместе с гноем и сукровицей Кузьмич выковырял из раны серебристую деталь, похожую на подшипник. Она упала и покатилась по деревянному полу.
Обессилев, Кузьмич рухнул на койку, и небытие накрыло его тяжелым ватным одеялом.
– Вставай, Кузьмич. Просыпайся! – трясла его за плечо Марковна.
Кузьмич кое-как продрал глаза. Стрелки на часах приближались к полудню.
– Ты чего, Анна Марковна? Опять?!
– Там у сельсовета мужики тебя спрашивают. Из прома какого-то. Странные такие. Я как услышала, сразу к тебе, предупредить. Думаю, Кузьмич, поди, спит еще.
– Из ПРОМа говоришь.
– Угу. Может, из Сельпрома? На работу, поди, зовут.
Кузьмич окончательно проснулся и заледенел лицом.
– Нет, Марковна. Это из Программы развития и освоения космоса.
Она испуганно прикрыла рот ладонью.
– Бузыгин, поди, стукнул кому надо про твоего робота. Или про Лярву прознали уже. Что делать-то?
– Дык, повоюем еще, – пообещал Кузьмич, подсмыкивая портки.
– Рубаху хоть смени. Вон рукав весь в крови. Дай быстренько застираю.
Когда он вышел на крыльцо, промовцы уже подъезжали к его дому в крытом грузовике военного грязно-зеленого цвета. За ними молчаливым испуганным стадом пылили по дороге глубинковцы.
Из машины вышли трое: молодые, холеные, в строгих костюмах, с каменными лицами и одинаково бритыми под ноль затылками. У одного всю левую сторону головы закрывал металлический шлем, из которого выходили присоски и трубки, врощенные в шею. От пряного запах одеколона, облаком висевшего вокруг начальства, першило в горле и щекотало в носу.
– Николай Кузьмич Стерх? – поинтересовался старшой.
Кузьмич, переминаясь, сглотнул.
– Дык…
– Комиссар промразверстки Семенов, – представился он. – Нам стало известно, что вы обманом завладели августовским урожаем и скрываете его от государства. Он, между прочим, имеет важное оборонное значение. Вот ордер на обыск.
Комиссар ткнул пальцем в Шамана и агронома, топтавшихся неподалеку:
– Понятыми будете. Проходите, товарищи, в дом. – Покосился на Марковну, стоящую над тазом с бельем по локти в мыле. – Это кто?
– Дык, соседка. По хозяйству помогает.
– Сожительница, значит. Так и запишем.
Марковна зарделась, но промолчала.
– Приступайте!
Не прошло и пяти минут, как бедная, но чистенькая комната была перевернута вверх дном. Один из подручных достал из-под узкой солдатской койки подшипник. Тот самый. Комиссар Семенов удовлетворенно кивнул и приказал спрятать находку в мешочек из фольги.
– Где остальное?!
– В сарайке он их держит, в курятнике, – с готовностью подсказал агроном, потирая грудину с левой стороны, где сердце. – Говорил я тебе, Кузьмич, надо было сразу в райцентр сдавать. За них, оказывается, пайка усиленная всем нашим полагается. Гречка, тушенка, сигареты с фильтром… А ты, куркуль, все себе оставить хотел. Запчасти-запчасти!.. Видеофон общественный тоже себе присвоил.
– Ну и гад ты, Лексеич.
– Сам вредитель! Вы запишите, он боевого робота втайне от советского правительства собирает. И это… в партизаны наладился. У меня и свидетель есть. Вордавосий Бузыгин, шофер из райцентра.
– Разберемся.
В сарайке урчало и жужжало так, что промразверстчики подозрительно переглянулись друг с другом. Вперед вытолкнули Кузьмича:
– Открывай, первым пойдешь.
– Вам надо, сами и идите, – мрачно сказал он. – Вон ключ на гвозде висит.
Комиссар вытащил из-за пояса гиперболоид, кивнул одному из помощников: открывай. Когда замок сняли, жужжание прекратилось.
– Топай давай, изобретатель хренов.
Марковна всхлипнула, тут же испуганно прикрыв рот ладонью. Кузьмич сурово глянул на нее и ступил на порог. Косые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь окошко и щели в стенах, связали захламленный сарай невесомой паутиной. Привычно пахло машинным маслом. Шестирукий робот неподвижно стоял посреди сарая, как он его впопыхах оставил вчера. Кузьмич бросил взгляд на загородку курятника и замер. Корыто было пусто. Зато биомех вырос раза в два, сожрав или встроив в себя все «живые запчасти». Он не двигался, но Кузьмич чувствовал, что инопланетный агрегат следит за каждым его движением.
– Ну, что там? – спросил комиссар.
– Ничего.
– Зайти можно?
– Дык, заходите. Чего уж теперь.
Первыми вошли Шаман и Лексеич. Биомех сразу запыхтел, засверкал красными глазками. Увидев его, Шаман ахнул да так и застыл с раскрытым ртом. Агроном попытался выскочить обратно на улицу, но не успел. Оттеснив его к стене, в сарай ворвались бойцы промразверстки с гиперболоидами наперевес и захлопнули дверь прямо перед носом у Марковны.
– Оружие применять только в крайнем случае, – предупредил комиссар. – Это очень важный узел двигателя.
– Ух ты! Это он что же, в космос полетит? – восхищенно протянул Шаман. – Ребята, заберите меня с собой. Я могу испытателем быть. Ну что вам стоит?
Его просьба осталась без ответа, промразверстчики со страхом разглядывали биомеха.
– Да, натворили вы дел, гражданин Стерх. Сборочный процесс должен проходить исключительно под наблюдением специалистов. Если агрегат пострадает, вы ответите за порчу государственного имущества по всей строгости советского закона.
Семенов повернулся к своим:
– Как его вывозить отсюда будем?
– М-может вызвать подмогу?
– Выманим на живца, – предложил один из бойцов, и достав мешок с подшипником, поманил биомеха: – Цыпа-цыпа-цыпа.
Агрегат, и впрямь чем-то напоминавший чудовищного металлического цыпленка, сделал движение в его сторону.
– Отставить!
Поздно. Биомех пошел на промразверстчиков, в два счета снеся хлипкую перегородку.
– Бросай! Бросай! – выкрикнул комиссар.
Помощник швырнул деталь в сторону биомеха, тот подскочил в воздух и на лету поймал ее серебристым телом. Деталь прилипла и моментально всосалась в агрегат. Внутри у него снова заурчало и зашипело. На верхней панели замелькали лампочки.
В следующий миг биомех кинулся к стоящему ближе всех Шаману. Парень нелепо взмахнул изуродованной рукой и свалился на пол. Промразверстка даже отреагировать не успела, как агрегат впился Шаману в пах.
В стенку ударила алая струя, окропив Кузьмича.
Бойцы как по команде вскинули разгоревшиеся лучевики.
– Не стрелять! – заорал Семенов. – Пошел процесс сборки. В нем была недостающая деталь.
Шаман выл дурнем, но быстро затих. Биомех урчал над своей жертвой. Корпус дрожал и переливался, словно был сделан из ртути.
У Лексеича не выдержали нервы.
– Нет! Не хочу! Не хочу, не буду! – закричал агроном и кинулся к двери. Бойцы промразверстки преградили ему путь. – Выпустите меня отсюда! Братцы, вы же комсомольцы. Он меня тоже того, сожрет. Пощадите! Тут она у меня, на груди.
Комиссар отрывисто приказал:
– В грузовик его.
Агронома ловко сковали наручниками, и подхватив под локотки, потащили вон из сарайки. Биомех, закончив с Шаманом, удовлетворенно пожужжал и двинулся следом за агрономом. Толпа, увидев шагающее серебристое чудище, сверкающее лампочками, попятилась. Лексеич кричал не переставая:
– Я ветеран труда. У меня жена сердечница! Помогите! Вы не имеете пра…
Один из бойцов коротким хуком правой сунул ему поддых. Агроном хрюкнул и замолчал. Его швырнули в грузовик, следом деловито взобрался биомех. Дверь кузова захлопнулась. Зарычал мотор.
Комиссар, стоя на подножке, оглядел притихшую толпу:
– Товарищи, повышайте эффективность и качество продукции! Не забывайте о соцсоревновании. Даешь урожай сверх плана! Если будем работать такими темпами, то уже к 2000 году на Марсе точно будут яблони цвести.
– А как же усиленный паек? – выкрикнул кто-то. – Вы же обещали…
– Будет, все будет, – пообещал промразверстчик, убирая оружие. – Автолавка в субботу привезет. А пока вот вам премия.
Он сделал знак рукой, и бойцы вытащили два ящика китайской тушенки. Глубинковцы довольно загудели и бросились разбирать консервы.
– А с вами, гражданин Стерх, еще поговорят!
– Да пошел ты! – плюнул фронтовик и ушел в сарай, не дожидаясь, пока они уедут.
Там на полу сидела тихая, убитая горем Марковна, баюкая на коленях голову погибшего сына.
После поминок все разошлись. В осиротевшем доме остался один Стрех. Марковна села рядом, утерла слезу кулаком.
– Как жить теперь, Кузьмич?
Стерх погладил ее по голове своей большой рукой.
– Одна ты осталась, Аннушка, – сказал он с чувством и добавил: – Раздевайся.
Женщина подняла на него испуганные непонимающие глаза:
– Что?
– Раздевайся!
– Сейчас?
– Дык, сейчас. Знаю, что не ко времени, но чем быстрее, тем лучше.
Он достал из кармана складной охотничий нож.
– С-с-с ума сошел, – потрясенно выдохнула она и горстью зажала на груди кофту. – Совсем рехнулся на старости лет.
– Видала, как этот биомех по следу шел? Рано или поздно сбежит он от них. Я-то человек конченый, за мной придут со дня на день, а тебя спасти хочу! Показывай, где нарывает. Одна ты мне деталь не принесла. Значит, вырезать ее нужно и уничтожить, пока он не вернулся и тебя не сожрал, как Шамана да Лярву.
– Так вот ты о чем, – махнула рукой Марковна. – Ничего со мной не случится. Деталька моя еще две недели назад выскочила. Даже не больно было. Испугалась я сперва. А потом стыдно было, так я ее в нужник выкинула. Коли захочет чудище это, пусть в выгребную яму за ней ныряет.
Кузьмич высоко вздернул брови и с уважением посмотрел на соседку:
– Ну, Марковна. Ну, голова! – Он стукнул кулаком по столу и неожиданно весело заявил: – Повоюем еще!
И вышел из избы.
– А чего я сделала-то? – растерянно спросила Марковна у закрывшейся двери…
15 декабря 1984 г., газета «Мифическая правда», сообщение ТАСС
Вечером 15 декабря советско-нью-ирамская межпланетная станция «Марс-12» сбилась с курса, вошла в плотные слои атмосферы Земли и сгорела. Обломки аппарата упали в районе деревни Глубинка, в Ненашенской области. Имеются жертвы. Причина аварии выясняется.
* * *
Много, очень много историй от простых людей, не от генералов, академиков, финансистов и жрецов, а от простых граждан моей многострадальной страны. В письмах первых лет после Пришествия – ужас, шок, непонимание происходящего. Дальше – попытки что-то для себя объяснить, встроить окружающую действительность, немыслимую, невероятную, в привычную картину мира. И только в последних по времени посланиях все больше обреченности. Люди смирились с произошедшим, научились как-то существовать рядом с Мифами, надеясь лишь прожить свой век спокойно. Одно, самое сокровенное желание буквально сочится между строк, словно сукровица: быть незаметным, стараться не попасть в поле зрения Древних.
Некоторым это удается, но далеко не всем. Человечество склонно отворачиваться от плохого, не видеть негатива даже у самого порога, и почему-то никто не хочет вспоминать, что на Землю явились иные существа с чуждыми инстинктами и непонятными устремлениями.
Иногда они преследуют какие-то цели, настолько, впрочем, далекие от людского понимания, что все равно остаются для нас недоступными. Бывает и наоборот: желания и чувства мифических существ крайне просты, поражает только их невероятная сила.
Вряд ли мы сможем когда-нибудь постичь, что такое миллионолетний голод.
Равно как и внезапно открывшаяся возможность его утолить.
Может ли что-то остановить такое существо? Отвлечь его? Переубедить или напугать?
Миллион лет ожидания – слишком непостижимый срок.
