Наше время и стекло
Дмитрий Градинар

Ветер терзал низкие тучи над Гримальдским заливом, перемешивая их с рвущимися к небу волнами. Темный воздух заполнялся влагой и солью. А еще страхом. Так бывало всегда в сезон штормов в этой далекой стране. Но теперь всего стало больше – и соли, и влаги, и страха.

Страх заползал в дома, просачивался сквозь запертые накрепко ставни и двери, сквозь заглушки дымоходов, страх шептался и гулко печатал шаг по пустым улицам и в кирпичных парадных подъездах, но не гнушался и черных ходов. Причем делал это так бесцеремонно, словно он один теперь был хозяином города. А всем и каждому из жителей становилось понятно, что в Марблтан пришла большая беда. Беда, в которой никто не мог помочь.

Единственная дорога, что связывала город с остальным миром, шла по карнизу широкой скалы, защищающей залив от непогоды в обычное время. Но только не в сезон штормов. В этот раз все случилось еще хуже – бессильными оказались и камни и молитвы. Карниз обрушился в море, и ни о каком восстановлении дороги мечтать пока не приходилось. Был еще один путь, Верхняя дорога. Когда-то в незапамятные времена поселенцы проникли по тропе через горные вершины и основали у залива город – Марблтаун. Чуть позже, через несколько веков, когда вдобавок к колесу, законам механики, электричеству и канализации были изобретены дорожные указатели, какой-то талантливый, но не сильно грамотный художник красивой вязью написал на одну букву меньше, и город из «Марблтауна» превратился в «Марблтан». Картографы поспели как раз вовремя и внесли это название в реестр Маркграфа.

Там, где проходила Верхняя дорога, которой время от времени все же пользовались, сейчас клокотала и пенилась в яростном безумии речушка Снуки, превратившаяся в широкий, рушащийся с гор мутный поток. И все, что оставалось горожанам, это опустить ставни, разжечь печи и камины, подвесить к потолку лампы, потому что ветром оборваны все провода, и закутаться в теплые шали, будто наступила зима, и ждать, когда сезон штормов уйдет в какие-нибудь другие места. И заберет с собой страх.

Ветер. Шторм. Грохот волн. Разрушенная скальная стенка. Одиночество целого города. Ночь, в которой приходят страшные сны и тревожные сердцебиения.

Все бы ничего, если бы не страх, которому ставни не помеха. Уж он-то умел быть вкрадчивым и терпеливым, заботливо обнимая город, готовясь… К чему?

В газете недельной давности наборщик сделал ошибку. Похоже, проклятие неверных букв будет витать над городом вечно. Вернее, до последних его дней.

Наборщик сделал ошибку, но тем самым невольно вывел пророчество. Во фразе «…со штормами наш город обручен…» перепутал, вписал вместо «у» букву «е». Мелочь, предвестница беды.

Спите, спите, жители. Так пел дождь. Но где-то за его завесой смеялся Бог Непогоды и Страха. Ведь река Снуки сошла с ума. Море сошло с ума. Ветер. Шторм. Все.

Но это пока не было концом. Только предчувствием. И кое-кто все равно продолжал двигаться, что-то делать, быть кровью города. Ведь когда люди уходят из городов, города умирают.

Люди – кровь города.

Вспышка молнии осветила шпили городской ратуши. Окна ее были темны, но в некоторых все же горел свет…

Все началось восемь дней назад, когда старая Эйра, возвращавшаяся глубоко за полночь со стороны морских складов, увидела трещину на стене своего дома. Она была большой скандалисткой, эта торговка рыбой, и собиралась с раннего утра рассказать о трещине всему кварталу. Но не успела. Потому что в следующую секунду трещина разошлась – не так, как будто расползлась стена, а словно в теле здания образовалось какое-то странное узкое жерло, из которого наружу под огромным давлением выплеснулось ИНОЕ.

Утром Джекил Уиклер, отставной шкипер флотилии Летающих Лодок, ныне обыватель пивных заведений, шел со своим рундучком, доставшимся в наследство от морского прошлого, к рынку, туда, где у него имелось местечко для встреч с другими отставными моряками, которым ни шторм, ни дождь не помеха для партии в роббер. Это все же лучше, чем сидеть в одинокой комнате и слушать, как воет ветер и шаркает по крышам косыми ливневыми струями. Проходя привычным маршрутом пересечение Фани-роуд и Фри-Дерби, он завернул за угол у бакалейной лавки, совершенно не опасаясь, что в такую рань кто-нибудь встретится на пути, и неожиданно налетел на что-то совершенно непонятное. То, чего никогда не существовало прежде в этом месте. Учитывая, что шкипер ходил одной и той же дорогой последние шесть лет и узнавал подошвами каждый камень мостовой, изумление его было сродни разве что тому, как если бы увидеть человека, идущего по воде как посуху. Он разбил нос и рассек кожу на лбу.

Прямо за углом, во всю ширину мощеной Фри-Дерби, пузырился какой-то огромный нарост, который можно было бы принять за причудливую, гротескную лепнину, весьма неумело копирующую очертания домов, находящихся рядом.

Шкипер, ничего подобного никогда не видавший, с изумлением разглядывал все эти странные наплывы скомканных крыш и подъездов, кирпичный пунктир и оконные рамы, лишь отдаленно обладающие четкими геометрическими формами. Дождь сеял сквозь свинцовое сито темные пятна, но они, как оказалось, совершенно не оставляли следов на теле странного исполина. Вода, коснувшись поверхности, через мгновение исчезала, словно пришелец из ниоткуда пробовал ее на вкус, каждую каплю, и каждую каплю отвергал.

Когда Уиклер окончательно отошел от шока, зажав разбитый нос пальцами, и решился потрогать эту громадину, то обнаружил, что она холодна на ощупь и напоминает стеклянную массу, будто безликий великан стеклодув создал ее на радость какому-то сумеречному миру, но обронил и оставил лежать здесь, в Марблтане.

Потоптавшись на месте, совершенно не зная, как реагировать на происходящее, Уиклер направился к городской ратуше, чтобы сообщить о странном пришествии, за которым, как чуяло сердце моряка, последует немало других бед. Ему пришлось обойти Фри-Дерби и убедиться, что это нечто огромно в высоту и в ширину и перекрывает улицу от тротуара до тротуара так, что даже крыса не смогла бы пробраться. Оно достигало балконов третьего этажа и тянулось вдаль до дома Искусных Манер, этакой небольшой картинной галереи Марблтана, в которой выставлялись всякие заезжие мастера кисти. Вот тут-то его внимание привлек предмет, явно не относящийся к стеклянному наросту. Башмак старухи Эйры, деревянный, такие никто теперь не носит, со следами обугливания от пожара, имевшего место в Марблтане лет тридцать назад. Из башмака тянулась нога в синем шерстяном чулке, придавленная тушей загадочного нечто. Лужа возле торчащей конечности несчастной старухи была чуть темнее, чем обычная лужа. Даже дождь не мог окончательно смыть эту темноту, хотя и старался вовсю. Не хватало единственного солнечного лучика, чтобы понять очевидное – темнота на самом деле была бордовой. Уиклер, повидавший на своем веку всякого, все же почувствовал себя нехорошо, судорожно сглотнул липкую слюну и ускорил шаг. Ему казалось, что стеклянная масса испускает какой-то тягучий переливчатый гул, почти колокольный, если бы колокола лить из стекла. Возможно, это непогода поглощала вибрации звука и не позволяла им распространяться далеко. Возможно, звук и вовсе шел изнутри сознания шкипера, напуганного зрелищем. Он даже не замечал, что вымок до нитки, после того как снял шляпу. Вода побежала за шиворот и в карманы, она умеет находить себе дорожки. Потому что вода проворней городских крыс.

Потом настало новое утро и стало понятно, что вчерашний день был лишь началом ужаса и старая Эйра – далеко не последняя, кому придется переехать на городское кладбище в качестве вечного гостя.

Когда пытались извлечь тело, пришлось разбить кусок стеклянной туши, накрывшей Эйру. Причем это получилось не с первого раза. Кузнец, который орудовал внушительным молотом, сказал, что испытал ощущение, будто ломает кирпичную стену, хотя звон битого стекла и осколки, брызнувшие во все стороны, казались вполне натуральными, ничего общего с кирпичом не имевшими. А вот плохой новостью стал тот факт, что буквально на глазах место с отбитым куском затянулось наново и все стало как прежде. Разве что Эйру смогли вытянуть и убедиться, что именно так мог бы выглядеть человек, которого придавило трехэтажным домом. Убедиться и содрогнуться от жуткого зрелища.

Второй ночью две трещины перечеркнули стену на городской бане и каменный пояс дизельной мельницы. Из одной выползло нечто, размерами и очертаниями схожее со зданием бани, из второй – новая мельница, такая же, как настоящая, только стеклянная. В момент появления Наростов, как окрестили их в городе, не погиб никто, но вот днем в этом же квартале случилось сразу три загадочных происшествия. Братья-близнецы Букер, взявшись за руки, шагнули с крыши своего дома, который задней стеной выходил на обрывистую часть города. Высота была достаточная, чтобы не оставить беднягам никаких шансов. Вторым происшествием явилось столкновение экипажа с афишной тумбой. Свидетели утверждали, что автомобиль разогнался до предельной скорости, а в самый последний момент свернул к столбу. Погибли управляющий типографией и его помощник.

Третье происшествие несколько выбивалось из единой цепочки, поскольку им стало возгорание библиотеки. Огонь рвался изнутри, из всех помещений сразу, но сверху его успешно заливал дождь. В этот раз стихия воды победила. Именно с этого момента в дело вступил старший инспектор Мирабо, который вместе с городским брандмейстером целый день провел на пепелище, спускаясь в библиотечные подвалы, пытаясь понять, что же могло послужить причиной пожара. В этом хранилище знаний в нынешнюю погоду никого не было и быть не могло – по устоявшемуся обычаю в сезон штормов всякая общественная жизнь в Марблтане замирала, – однако посланные за хранителем библиотеки констебли также никого не нашли. Вот это уже было странным.

Инспектор слыл мастером розыска, хотя для маленького городка не бог весть какое умение – найти воришку, выяснить, кто из приезжих расплатился поддельными векселями, кто снял банк в игре, используя шулерские приемы, и все такие подобные мелочи. Разве что в начале лета, когда приезжих становилось больше, чем жителей Марблтана, таланты инспектора находили себе применение. Но сейчас никаких приезжих не осталось за исключением какого-то чудаковатого художника с юга, задержавшегося, чтобы запечатлеть на холсте буйство стихии в сезон штормов. Первая же вылазка на пленэр закончилась для него печально – ветер сломал мольберт, разъяренная волна, которая, видимо, не желала, чтобы кто-то ее запечатлевал, дотянулась до смотровой площадки и едва не утянула беднягу в залив. Он отделался испугом, утратой своих кистей и красок, а также легкой простудой, каковая имела больше психические свойства, о чем поведал врач, осматривавший пострадавшего. Больше ни о каких творческих походах к заливу художник не помышлял, сидел тихо в гостинице, пользуясь гостеприимством и щедростью городского правления, приславшего в качестве компенсации и извинений за невежливость местной погоды пару ящиков замечательного высокогорного вина Анри-Мальотте-Бланк урожая восьмилетней давности. В общем, Марблтан был достойным местечком, что и говорить.

Был.

– Мирабо! Наконец-то! – В голосе бургомистра звучал целый оркестр. Тут и облегчение, и радость, и немой вопрос – Ну? Как там?

Еще усталость и тревога, загнанные глубоко-глубоко, и тот же страх, что владел городом и терзал его кровь последние несколько дней.

– Никак не могли разобраться с дорогами. – Голос старшего инспектора, напротив, был цельным как орех. В нем сквозила одна-единственная усталость. Весь свой страх инспектор растерял за двое суток метаний по окрестностям Марблтана.

Радиоприемник, приютившийся на краю необъятной дубовой столешницы, яростно шипел и плевался, как взятый в плен отважный герой, не желающий выдавать самый главный секрет, пока его пытают всякими способами. То расширяющийся, то сужающийся зеленый зрачок индикатора на внешней панели обдавал кабинет мягкими изумрудными отблесками. Было видно, что собравшиеся в кабинете у Шефа, как называли бургомистра, уже долгое время пытаются уловить в хаосе звуков хоть какую-то информацию. Но среди всей этой свистопляски помех самой разумной фразой, выданной приемником, была такая:

– Фи-ууу-йукс!

Она прозвучала и неожиданно, и громко, и визгливо, заставив всех вздрогнуть. Всех, кроме старшего инспектора. Насквозь промокший, заляпанный рыжей грязью до колен, что явно указывало на то, что дороги и впрямь к нему сегодня не благоволили, Мирабо мечтал о чашке чая. Или кофе. Или коньяка. Или всего сразу, в одной чашке. Но вначале доклад, ради которого он, собственно, и добрался до ратуши.

– Рассказывайте, Мирабо! – поторопил его Шеф.

– Да-да, говориль нам скорей! – поддакнул обычно сдержанный фон Штейблиц.

Когда он волновался, то наружу сразу же выползал ужасный акцент, выдававший в агенте тайного сыска выходца из северо-западной провинции. Вначале это вызывало у многих насмешку, но после того как Штейблиц трижды вызывал обидчиков на дуэль и трижды выходил победителем, шутки прекратились. Высокий, худощавый, прямой как палка, сейчас он походил на новенькую хрустящую купюру в сотню крон, которая привлекает многих женщин своим хрустом: парадная тройка, шейный платок с заколкой, увенчанной парой камней – рубином и изумрудом. В прокуренном насквозь помещении, кроме бургомистра и сыскного агента, находились три констебля, брандмейстер и еще пара человек, имеющих отношение к поддержанию порядка.

– А что говорить? Похоже, для Марблтана наступают последние деньки. Вернее, последние ночи.

– Все так плохо? – подал голос Лауфер, человек абсолютно новый, прибывший в город незадолго до сезона штормов исполнять обязанности коронера, однако успевший подружиться с инспектором полиции.

Именно для коронера работы оказалось чертовски много. Вскрытия. Посмертные экспертизы. Аутопсия. Работа, которая не каждому по плечу и по нервам. Не многие без волнения наблюдали до конца, как Лауфер колдует над растерзанной плотью старухи Эйры. Но он справлялся.

– Даже хуже, чем я ожидал. Мы выехали по вызову с Западной окраины. Там все более-менее ясно – некая пани вцепилась в волосы своей лучшей подруге, и они вдвоем вывалились из окна. Полет с четвертого этажа редко оканчивается удачно. Причины ссоры неизвестны. Каким образом они оказались на подоконнике – загадка. Пока мы разбирались с этим случаем, на соседней улице произошло более нелепое происшествие. Известный всему городу торговец антиквариатом на глазах у соседей, слышавших перед этим крики, выбежал на улицу и прыгнул в обводной лодочный канал, откуда его потащило в залив. Бедняга наверняка утонул.

– Извиняль меня, я перебивайт! – снова вмешался Штейблиц. – Тот биль герр Мозер?

– Именно он, а что вас так встревожило?

– Нет, ничего не тревожиль…

– Вы знали его? Поймите, я спрашиваю не из праздного любопытства, и мне даже плевать, если окажется, что антиквар был вашим тайным осведомителем, это сейчас совершенно неважно, просто вы могли бы сказать: такой поступок, как прыгнуть в бушующий канал, – он мог бы его совершить? Что могло бы его заставить сделать такое?

– Сделать такой – найн! Никогда! Я зналь… Герр Мозер подариль мне этот брошка, – инспектор коснулся заколки на платке, – и я покупаль еще немношко вещь, но… Но сделать такой – никогда! Герр Мозер биль… Он биль мой земляк. Мой земляк никогда не прыгнуть в воду, он всегда драться! – Штейблиц оглядел присутствующих с вызовом, будто кто-то собирался оспаривать его заявление.

– Ясно. Мне кажется, тут дело не в слабости. Есть то, что сильнее нас. И это идет из появившихся Наростов. Они – корень зла. А что говорит городской архитектор?

– Ничего. Он пьян. Я собираюсь его уволить, – ответил Шеф.

За стенами ратуши выл ветер, где-то вдали слышались пушечные раскаты прибоя. Ливень безжалостно хлестал тюльпановое дерево под окном, трепал его листья, сбивая сочные цветы. Все замолчали. Только радио продолжало беситься, издавая шорохи и всякие загробные звуки, перемежаемые то воем, то свистом.

– Ну, это всегда успеется. Сейчас его знания могут пригодиться, – вступился за архитектора Мирабо.

Как и все, он понимал, что между появлением Наростов, гротескно, до кривляния копирующих здания, рядом с которыми они возникали, и странными смертями обитателей Марблтана существует самая тесная связь. Но в чем она выражалась, что заставляло людей сводить счеты с жизнью – вот этого никто понять не мог. А счет жертв шел уже на десятки.

– Лучше рассказывайте дальше, – скрывая раздражение тем, что ему перечат, буркнул Шеф.

– Рассказываю, – покорно вздохнул инспектор, зная упрямство бургомистра. – На телефонной станции разбежались все барышни, город остался без связи. Но не только без нее. Проезжая через Швейный квартал Гильдии Мастеров, мы убедились, что квартала как такового больше не существует. Он исчез.

– Как это – исчез?

– Вот так. Весь. Полностью. Теперь там какие-то дома без окон. Подозрительные люди, которые не известны ни мне, ни констеблям. Они не пожелали подойти к автомобилю и ответить на вопросы, так что… Но по всему, это тоже были мастеровые, правда, в совершенно разноцветных халатах – белых, синих… Черт их разберет, кто они такие.

– Вот это новость! – присвистнул Лауфер. – Новые здания. Теперь новые люди. Вы уверены в том, что говорите сейчас, Мирабо?

– Ф темно все кошочки в серий цвет, – поддакнул Штейблиц.

– Кошки, может, и серые… Я сам рад бы ошибиться, но…

Фон Штейблиц вскочил. Прошелся вдоль стола. Прищелкнул пару раз пальцами. Потом запустил их в ухоженную шевелюру, растрепав прическу.

– Нужно немедленно туда ехать! – Фон Штейблиц заговорил совершенно безо всякого акцента. Это был верный признак крайнего сосредоточения и проявление инстинкта гончей, почуявшей добычу.

– Да-а-а-а! – раскатисто пропела птица Да, сидящая в клетке по левую руку от шефа.

– Не-е-е-ет! – одновременно с ней резко возразила птица Нет, находящаяся в клетке справа.

– Тихо! – прикрикнул на своих птиц шеф, стукнув ладонью по столу, отчего несколько бумаг слетело на пол и опрокинулась чернильница, по счастью, с завинченной крышкой.

Когда птица Да и птица Нет кричали одновременно, это был совершенно редкий и совершенно плохой знак, больше обозначающий «нет», чем «да», Но забияку Штейблица уже ничего не могло остановить. Он совершенно не верил в приметы. Вернее, верил лишь тогда, когда они сулили что-то хорошее. Всякий негатив офицер тайной службы отвергал с ходу. Таков был принцип его жизни.

Снаружи ветер расколошматил один из фонарей у входа в ратушу. Шофер полицейского авто подал сигнал, бедняге было страшно. Ночь развевалась, словно черный плащ факира, скрывающего в каждой складке сотню смертельных кобр. Ночь пела и играла на тысяче флейт, от самых тонких и пронзительных до огромных, повторяющих голоса древних чудовищ. Море откликалось пенным шипением и молотом волн, ломающих сейчас причалы.

Краса и гордость Марблтана – флотилия летающих лодок – была заперта в небольшой гавани массивной тушей баржи, принимающей бортом все удары стихии. За баржей тянулись волнорезы. Огромные аэростаты были спущены и накрывали корпуса лодок большущими серебряными шапками. Раздуть огненные форсунки и запустить моторы в такую непогоду было решительно никак невозможно. Да и если бы такое случилось – что дальше? Перемахнуть через скалу, выгибающуюся в сторону моря, чтобы оказаться по ту ее сторону? Там, где волны вырастали сейчас одна выше и свирепее другой и напоминали шагающие вразнобой горы… Бессмыслица, не несущая никакого спасения. Можно было только отсчитывать дни, надеясь, что кошмар окончится раньше, чем город окончательно падет. Или из него вытечет вся кровь. Ведь счет на десятки вот-вот должен был смениться счетом на сотни. А там, глядишь…

– Решено, я еду! Вы как, Мирабо?

– Обязательно присоединюсь к вам чуть позже, как только сменю одежду. Если вы не заметили, я несколько, э-э-э, поистрепался за два дня метаний среди всякого безумия, поразившего город. Мне нужны свежие носки, новые брюки и чашка кофе, черти вас подери! Никто не додумался угостить меня даже простой водой…

– Хорошо. Ловлю на слове. – Полностью игнорируя жалобу инспектора на невнимание со стороны коллег, агент тайного сыска порывисто вскочил, цепляя к поясу дуэльный клинок. – Я отправляюсь прямо сейчас.

– В добрый час! Возьмите констеблей, на местах вы сейчас вряд ли кого-то найдете.

Испуганные лица младших служителей порядка явно свидетельствовали, что им вовсе не хочется ехать в непроглядную темноту среди всей этой завирухи, где город может измениться в любую секунду по непонятной прихоти непонятных сил. Но только спорить с фон Штейблицем всегда сложно. Особенно, когда у него исчезает акцент. Это знали все.

– Жду внизу через пять минут. Возьмите фонари и оружие, – распорядился Штейблиц, – я пригоню свою машину.

Окончание фразы исключало любые споры. Все знали, как бережет свое авто чиновник и как редко использует его для служебных целей. Все состоящие на службе при мэрии «рейнвагены» и «саар-твины», в подметки не годились «сириусу» S-класса фон Штейблица.

Мощный и прожорливый движок, ревущий как океанский лесовоз, звук сигнала, буквально все сметающий на пути движения, полуметровые линзы на фарах, пробивающих темноту что твой морской прожектор, и огромные колеса, предназначенные для продвижения по самым непролазным окраинам, – все это использовалось крайне редко. Но сейчас дело было совершенно запутанным и особенным. Исчезновение целого квартала Гильдии Мастеров, появление на его месте новых зданий – это еще вписывалось в ту картину безумия, что посетила город, а вот исчезновение жителей – это звучало весьма зловеще. Вот только Мирабо умудрился рассказывать обо всем непринужденно-усталым тоном, безо всяких оттенков серого липкого страха.

Штейблиц умчался к гаражу. Несчастные констебли, пошептавшись между собой, решились ехать все втроем, но Мирабо воспрепятствовал такому проявлению служебного рвения, замешанному на страхе и стадном инстинкте.

– Липсиус! Вы останьтесь в мэрии… Поедем с вами позже. Хватит с нашего швабского задиры Этингера и Риксона.

– Да-а-а-а! – раздалось по левую руку от шефа.

– Ну вот… – кивнул Мирабо и направился к двери. – С вашего позволения, шеф, схожу к себе в кабинет.

– Конечно, идите. Как переоденетесь, прошу на рюмку коньяка, все же ночка выдалась сложная…

– И она еще не окончена, – согласился Мирабо.

Вслед за ним вышел коронер и тоже сделал приглашение. Мирабо согласился и удалился к себе в кабинет, где всегда наготове была свежая одежная пара, нижнее белье и обувь.

Тем временем внизу раздался звучный рев. По мраморным ступенькам прокатилась ботиночная дробь, и констебли выбежали прямо под дождь, интересуясь – не нужна ли какая-либо помощь? «Сириус» взрезал улицу оранжевым ножом света, чинно щелкнул дверями и, взвизгнув шинами из натурального каучука, наращивая скорость, покатил по мостовой. Ветер продолжал утюжить тюльпановое дерево, от цветастого великолепия которого остались одни воспоминания. Абсолютно все алые лепестки лежали в глубоких лужах, их уносило в сточные канавы, скручивало в безнадежные и бесцветные струпья, нигде и никому уже не нужные.

– Ну как вам все это? – сделал неопределенный жест рукой Лауфер, как только Мирабо вошел к нему.

Основное место работы коронера, находилось, разумеется, не здесь, а при городской больнице. Но куча всяческих административных забот требовала отдельного кабинета в здании мэрии. Здесь было более чем уютно. Пара массивных шкафов со всевозможными папками, обшитыми суровыми нитками, полки с толстыми томами различных отчетов, рапортов, экспертиз и прочего, три вазона с одинаковыми растениями, загораживающими листьями окно, что сейчас было явно к лучшему. Другой шкаф, в котором хранился фотографический аппарат с принадлежностями и всякие предметы, в том числе осколок Нароста, разбитого при извлечении тела первой жертвы. Рядом с осколком лежали щипцы и увеличительная линза, что позволяло сделать вывод о том, что коронер не расстается с надеждой понять природу явления. Узкое казенное кресло в единственном экземпляре, что свидетельствовало о редкости появления гостей. Небольшой стол. На отдельной полочке – канделябр с тремя подсвечниками, но сейчас в кабинете горел электролитический светильник на стене, свечи тут наверняка присутствовали лишь для декорации. Из странностей – пустой аквариум. Маленький. Но все равно непонятный здесь предмет, стоящий посреди стола, в котором не было ни воды, ни песка, ни тем более каких-либо рыб или растений. Он просто стоял на столе, забирая почти все внимание, как забирает его глубокое декольте красивой женщины.

В углу, за дверью, спрятался иконоскоп. Мирабо во многом отдавал предпочтение старому надежному радио, но отлично помнил день, когда в здании мэрии впервые зажегся бутылочного цвета экран иконоскопа. И помнил первую передачу, которую смотрел. Это была трансляция ежегодных соревнований летающих лодок. Экран не передавал цвета, потому было сложно судить, кто лидирует, а кто ошибся потоком и теперь вместо подъема вверх снова и снова плюхается в воду залива. Потом кто-то додумался рисовать на аэростатах огромные цифры, и смотреть соревнования стало интересней. Перед экраном размерами полторы на полторы ладони на штативе располагалась полуметровая система из двух стекол, заполняемая водой, предназначенная для того, чтобы можно было разглядеть мелкие детали. Вот только коронер заправлял линзу не водой, а абсентом, благо полыни на плоскогорье хватало с избытком. Из-за этого иконоскоп Лауфера всегда показывал изображение не вполне черно-белое, а с примесью зеленого цвета. Это было сделано на случай, если шефу в очередной раз вздумается бороться с пьянством в мэрии, как он называл свои неожиданные рейды с целью изъятия всех запасов спиртного у служащих. В чем в чем, а в полном отсутствии самодурства шефа упрекнуть было сложно. Чего стоили одни вопли несносных птиц, к мнению которых он прислушивался все чаще и чаще.

Лауфер отцедил из линзы в два стакана по чуть-чуть прозрачной салатовой жидкости с горько-пряным запахом полыни, долил почти доверху простой водой, затем достал из стола пару кусочков сахара, смочил в абсенте, выложил по одному на ложечки, которые водрузил на стаканы и поджег. Запах сразу стал гуще и приятней. Мирабо вдохнул, прикрывая глаза, дождался, пока расплавленный сахар полностью стечет из ложечки в стакан и выпил.

– Ваша «Зеленая фея», как всегда, восхитительна, док!

– Благодарю. Но у меня такое чувство, что сейчас самое время просить эту фею о придании нам силы и мужества. В молодости мне довелось проходить службу в колониальных войсках, в весьма отдаленной стране, и когда произошла очередная заварушка, я видел, как командиры угощали абсентом пехотинцев перед атакой…

– Это помогало?

– Еще как! Солдаты гибли пачками, но со счастливыми улыбками на лицах. Пушки оказались действенней спиртного. Не люблю вспоминать о той бойне. С выпивкой всегда так – главное, не переусердствовать.

– О да!

– Поэтому я не предлагаю повторить, ведь вам еще предстоит пить коньяк с шефом. А потом… Кто знает, что будет потом…

– Что-то вы совершенно захандрили, мой друг, и абсолютно не веселы – попытался изменить настрой коронера старший инспектор.

– Не весел, вы абсолютно правы…

– И в чем причина? Смерть – такое же естественное явление, как и жизнь. Неизвестно еще, что тут начало, а что конец. Вам ли этого не знать?

– Я-то знаю, но знаю и другое… Это не наша смерть. Вернее, это не та смерть, которая предназначалась всем погибшим в городе за последние несколько дней.

– Поясните?

– Ну, мой друг, пока это все догадки… Как и сам город, нас просто стирают. Вам известно, что происходит с Наростами, уже после появления? Что происходит с домами, которые они пародируют – уж простите, другого слова найти не могу?..

– Как-то даже времени не было задаваться такими вопросами.

– А вы знаете, от чего ушел в запой архитектор?

– От чего же?

– Он измерял величину Наростов, ползал с рулеткой прямо под ливнем и молниями, которые хлестали в громоотводы… И он нашел! Наросты постепенно расползаются, расширяют свое присутствие в нашем мире.

– А дома? Я имел в виду – наши настоящие дома, рядом с которыми выползла эта опухоль? Они что, сплющиваются при этом?

– Вот тут загвоздка. Боюсь, я не способен все пояснить, мне просто не хватает ума, чтобы понять самому, как может случиться такое, что дома сжимаются самым странным образом, но при этом внутри у них все остается по-прежнему – длина и ширина комнат, коридоры, все… Ширина улицы тоже неизменна, но вот посреди них постоянно растет нечто… Понимаете, нет? В общем, я и сам до конца не понимаю. Бедняга архитектор, похоже, тронулся, размышляя на эту тему. Он сказал, что вместе с Наростами в наш мир вползает другое пространство, какая-то иная реальность, со своими собственными объемами и расстояниями… В общем, черт его знает что.

– Ого! Вы меня удивили. Но почему об этом не сказать открыто в кабинете шефа?

– Дело в том, что архитектор вначале рассказал о своих наблюдениях и выводах бургомистру, а потом уже мне.

– Ага, ясно. Шеф ему не поверил.

– Больше того! Выгнал из кабинета под вопли своей дурацкой птицы Нет. Орал и топал ногами. Ну, вы знаете, каким иногда бывает наш драгоценный шеф. И в лучшие времена на него снисходили затмения, а тут… Давайте-ка я все же плесну еще по чуть-чуть… Потому что уже чувствую ваш следующий вопрос, про жителей города, и тоже не знаю, как это все сообщить… Вот, смотрите сами.

Лауфер достал из ящика какую-то тряпицу, размотал ее и осторожно вытряхнул содержимое на чистый лист бумаги.

Пока Мирабо разглядывал высыпавшиеся предметы, коронер соорудил еще одну пару абсента, разбавленного водой с добавлением жженого сахара.

– Ну как вам?

– Да совсем никак. Что это, Лауфер?

– Если быть совершенно точным, это прах с одежды всех погибших в последние несколько дней.

Мирабо, который в силу профессии вовсе не был ни мнителен, ни брезглив, тем не менее отшатнулся от стола.

– Вот спасибо! Это что, розыгрыш?

– Скорее самая большая странность, которую я встречал у покойников за все время своей работы… Вы же не ханжа. И это никакой не розыгрыш. Я исследую тела как одежду отлетевшей души, а подсказка была прямо перед глазами нужно было исследовать просто одежду. Вот вам подробности: одежду всех погибших сжигают в крематории. На стальной поддон санитары швыряют все, что снято с покойников; если при них случайно оказываются деньги, санитары оставляют себе, я закрываю на это глаза… Деньги – единственная вещь, которая никому не принадлежит, но которой принадлежат все или почти все… Потом поддон толкают в печь и запирают жароупорной дверцей. Газ подается под давлением вперемешку с чистым кислородом. Затем смесь воспламеняется. По сути, происходит что-то вроде небольшого взрыва, который живо превращает одежду в горстку праха. Затем поддон вынимают, смывают с него гарь и пепел и откладывают до следующего раза. В общем-то, примитивное действо. Я вам это подробно описал, чтобы у вас не возникало иллюзий, будто что-то может пойти случайным образом. Так было всегда. А вот несколько дней назад, начиная с тряпья старухи Эйры, на поддоне стали оставаться странные предметы. Вначале их тоже смывали, но после, когда все повторялось раз за разом, наконец-то поняли, что это совершенно инородные тела, которых не должно здесь быть. Я исследовал это явление и выяснил – то, что остается после сожжения одежды, является стеклянными капельками, будто одежда была осыпана мелкой стеклянной пылью, которая при обжигании сплавлялась в эти самые капли. Понимаете, что тут к чему?

– Наросты, появляющиеся в нашем городе, – из стекла… На погибших людях – стекло… Да уж… И странно, и жутко. Давайте так, Лауфер… Напишите все это в виде объяснительной записки или, еще лучше, рапорта экспертизы, я проверю факты, ну, там, поползаю с рулеткой под ливнями и молниями, измерю Наросты и ширину улиц, поучаствую вместе с вами при сожжении очередных предметов одежды, думаю, сегодняшние мертвецы уже доставлены в больничный морг и ждут своей очереди… Потом навещу архитектора… Подключим Штейблица, уж его-то шеф послушает…

– Вы думаете?

– Даже не сомневаюсь, Штейблиц подчиняется магистрату только формально, его настоящее начальство сидит куда более высоко…

– Ах, бросьте, я вовсе не о том! Вы думаете – такая возня имеет какой-то смысл? Ковыряться в пепле, измерять улицу, собирать какие-то бумажки?

За окном громыхнуло. Перед входом погас еще один фонарь. Часы на ратуше пробили двадцать восемь раз подряд. Похоже, молния попала в механизм, и он дал сбой.

Лауфер отщелкнул крышку карманного хронометра, и убедился, что сейчас всего лишь полночь и уж никак не то самое запредельное время, что пытались сообщить городу центральные часы…

– Что вы предлагаете? – продолжал инспектор. – Все бросить, закрыться в кабинетах, убраться по домам и там пересидеть до лучших времен?

– Я ничего не предлагаю, просто мне кажется, что уже никаких времен: ни лучших, ни худших – для нас не осталось. Видите аквариум? Тот, что на столе? Вы знаете, Мирабо, он не всегда был пустым. Совсем недавно в нем жила пара золотых рыбок и плевалась камушками со дна во все стороны, за что я не люблю золотых рыбок. Они постоянно пытаются изменить что-то в аквариуме. Вдобавок по каким-то причинам золотые рыбки не любят растения по соседству, и я подарил их кому-то из врачей. До золотых рыбок тут жили данио, поверьте, это очень красивые рыбы. Бывают пятнистыми, бывают полосатыми, с синим отливом и с красным… Они не портили растений. Но я их тоже отдал.

– Почему?

– Слишком беспокойно себя ведут. Мечутся, гоняются друг за дружкой… Это увлекательное зрелище, когда наблюдаешь его время от времени, но когда у тебя рядом постоянное мельтешение полос и пятен, синих и красных, то очень быстро утомляет… Хотя бы растения уживались с ними весьма удачно… Еще раньше здесь плавали сомы, рыбы-лиры, и рыбки-попугаи, которые в период нереста окрашивались во все цвета радуги…

– Извините, что перебиваю, все это увлекательно, Лауфер, но… К чему вы все это рассказываете? Возможно, в другое время я бы не задавал таких вопросов и разгадал ваши метафоры самостоятельно, но из сорока восьми часов я спал не больше четырех, да и то урывками, так что сделайте скидку на мое интеллектуальное истощение. Вот убейте, но я не понимаю, к чему вы клоните. Золотые рыбки. Синие рыбки. Красные. Сомы. Попугаи какие-то и растения… Моя любимая рыба – карась, желательно не в аквариуме, а на сковороде. Можно под сметаной. Да-да, не смотрите так, я еще и не ел все это время, и теперь, кажется, начал заговариваться…

– Все просто. Наш мир – тот же аквариум. А мы рыбы, заселяющие его сегодня. Вчера на нашем месте были другие рыбы, завтра будут третьи или уже десятые. Кто знает… Впрочем, это неважно. Вы абсолютно правы. Вам нужно хотя бы часик поспать, а я пока развлеку шефа, повторив рассказ про архитектора и стеклянные слезы, как я назвал находку из крематория…

– Вы меня прямо спасаете, Лауфер. Если получится поспать хотя бы полчаса, я буду просто счастлив.

– Ну вот и замечательно. Полчаса спокойствия я гарантирую. Вам ведь в таком состоянии все равно, где и в какой позе спать? Оставайтесь в моем кабинете. Здесь вас точно никто не потревожит…

– Да-да, спасибо… Мне бы только чуть-чуть…

Мирабо плюхнулся в кресло, скрестил руки на столе и уронил на них голову. Он заснул мгновенно.

В шкиперском клубе висел густой табачный туман, разбавленный запахами имбирного пива и жареных сосисок. По старой традиции часть доходов от лова шла на содержание Пивного Маяка – этого последнего приюта бывших морских волков: шкиперов и механиков, просоленных до самых ногтей, и аэролоцманов, обеспечивающих точный выход на лов, что к старости почти всегда оборачивалось потерей зрения. Простые моряки, работающие на ваерах, длиннющих тросах, к которым крепятся рыболовные тралы, довольствовались заведениями попроще. Им только предстояло стать счастливчиками, способными за один сезон лова прокормить себя, свою семью и весь город на год вперед. Да еще так, что оставалось для торговли с другими городами.

Обычно здесь царил разгул морской души и старых традиций. Мелькали морские наколки – драконы, спруты, якоря. Слышалась особая морская речь, густой бас отставного боцмана с военного монитора требовал к столу очередную пару пива, и молодой капитан обмывал золотые якоря с крыльями – он впервые вывел на лов летающую лодку и до сих пор светился счастьем, которое не смыли первые шторма и первые неудачи. И плевать, что за окнами льет как из ведра и ветер сбивает с ног, плевать на молнии и раскаты грома. И так было всегда.

Но не в этот сезон штормов.

Молчание. Быстрое перекидывание взглядами, будто что-то постыдное. Веселье – разве что напускное. Драконы и спруты попрятались под длинными рукавами рубах, которые обычно закатывались по самые плечи. Там, в море, им не бывало так страшно, как сейчас, в родном и привычном до боли городе. Потому что все куда-то рухнуло и стало меняться. Непривычные разговоры мелькали над столами и жались по углам. Те, кто имел семью, предпочитали оставаться с родными и близкими, нарушив обычай рыбацкого братства, поэтому народу сейчас было меньше, чем обычно. Зато больше стало грома на небесах и ветра на земле. И страх сковывал мысли. Лодки в штормовой гавани – как в западне. Верхняя дорога перекрыта горной рекой. Основной путь – обрушен в залив. Радио бездействовало. Город отрезан от всего мира. И в него пробралась какая-то нечисть, выползающая из щелей в самое разное время в самых разных местах, ломающая город как ей вздумается, меняющая его облик, стирающая прежние очертания.

Всеми овладело ощущение гигантской западни, в которую превратился Марблтан.

Шкипер Уиклер молча тянул пятую по счету кружку пива, но оставался трезв как рыба дорадо. За одним столом с ним сидели три старых капитана, шевеливших усами и так же молча уставившихся в свои глиняные кружки.

– Да уж… – тоскливо протянул один из них, видимо, намекая на обстоятельства, при которых им приходится переживать этот сезон штормов.

– Ну да… Вот… – следом буркнул другой.

Третий выдавил нечто совершенно невразумительно, почти как радиоприемник, который звучал сейчас в здании мэрии. И все трое посмотрели на Уиклера, будто бы он должен было подвести какой-то итог сказанному. Уиклер молчал. При этом он топил на дне кружки открывшуюся ему тайну.

Он думал. Говорить – не говорить? После того как ему довелось стать свидетелем появления первого в Марблтане Нароста и обнаружить под ним раздавленную Эйру, старик повадился ходить в те места, где появлялись новые Наросты. Поэтому он, как никто другой, знал картину катастрофических изменений в городе. Власти Марблтана отмалчивались. Несмотря на то что на местах выхода Наростов постоянно бывал полицейский автомобиль, Уиклер не верил, что инспекторы смогут что-то со всем этим поделать.

Второго дня шкипер услышал о том, что Нарост появились в районе детского приюта. Слухи летают быстро. Слава богу, в непогоду властям не приходилось сдерживать панику, которая просто дробилась сейчас на тысячи людских страхов и жила в каждом доме, не превращаясь в еще одно бушующее море! Но слухи, будто искры, все же перебегали с места на место.

Так вот, услыхав о приюте, он устремился туда со всей несгибаемой волей старого моряка и прибыл едва ли не раньше констеблей. Все, что он смог сказать при виде Нароста, был лишь тяжкий выдох обреченности и горечи. Приюта больше не существовало. Вместо него в этом так называемом «Дарлингском тупике», топорщилась стеклянная масса кирпичного цвета, которая с одного бока отдаленно напоминала старое массивное здание, в котором располагался раньше приют, вот только колонны Нароста смотрелись косо, казались извивающимися змеями, холодными, скользкими, неизвестно как проползшими сюда. Другой бок Нароста упирался в высокий холм и пытался воссоздать его форму. Правда, получалось у него весьма плохо, отчего вся картина выглядела еще страшнее. Словно шоу уродцев, только вместо уродливых людей – уродливая натура. Эта часть напоминала лысый улыбающийся череп с острыми начесами ненастоящих сосен и шелушащимися струпьями ненастоящей хвои.

Дети исчезли. Но те, кто увидел Нарост первым, утверждали, будто после проявления другого мира в воздухе еще долго слышались детские голоса – в приюте как раз было время вечерних песнопений. В общем, от всего этого в самую пору было сойти с ума. Уиклер развернулся и, оттирая слезы, появившиеся то ли от ветра, то ли по другой причине, зашагал к Пивному маяку, чей белый луч вертикально уставился в небо, пытаясь пробиться сквозь плотные облака, накрывшие город.

Затем он побывал еще в трех местах появления Наростов, и видел то же самое – внезапное вторжение инородного гигантского тела, стеклянной цельной массы, протискивание ее между строениями и деталями ландшафта Марблтана с последующим уничтожением городских, настоящих зданий. Будто проклюнувшийся птенец кукушки выкидывал из гнезда другого птенца, занимая его место. И все это сопровождалось исчезновением людей, обитавших в таких вот подменяемых домах.

Появление наростов, как следовало из рассказов немногочисленных счастливчиков, было процессом мгновенным. Как вспышка молнии. Ну, может быть, не настолько быстрым, но уж точно не оставлявшим никаких шансов на спасение. Примерно так же выдавливается лекарство из шприца, на счет «раз, два, три». Кто-то воткнул этот гигантский шприц с изнанки нашего мира и впрыскивает стеклянную дрянь, меняя облик города и жизнь горожан.

А потом шкипер сделал для себя и вовсе ужасное открытые. Только о нем он никому не говорил ни слова, полагая, что никто не поверит, зато точно сочтут его сумасшедшим. Поэтому сейчас, удерживая в руках кружку, он раздумывал: сказать – не сказать? Все же рядом были проверенные товарищи, с которыми ему довелось наглотаться и горя, и радости, и соленой воды. Наконец, он решился…

– В общем, тут такое дело… Я ее видел. – Все трое соседей за столиком уже после первой фразы изумленно уставились на Уиклера.

Еще одной особенностью нынешнего сезона штормов стали сквозняки. Неожиданные, холодные, протягивающие даже через теплые одежды. От них не имелось спасения: словно заговоренные, сквозняки проникали в самые защищенные помещения – казалось, можно запереться в стальной шкаф, но и там они настигнут. И вскоре им приписали роль невидимых лазутчиков, что проникают в этот мир из какого-то другого и рыщут в поисках удобного места, куда впоследствии втиснется Нарост, отвоевывая пространство у Марблтана.

Уиклер жил в крошечном домишке рядом со сквером Вечернего Бриза, как его окрестили за пристрастие влюбленных парочек и стариков к прогулкам в этом парке. Вечерами Уиклер читал газеты, сгорбившись на облюбованной парковой скамье, удивляясь, насколько бурной и полной всякой ерунды и высосанных из пальца скандалов и новостей бывает жизнь, заодно поражаясь, какие все же жадные до страстей столичные жители, то ли дело Марблтан!

В непогоду шкипер перебирался с газетами в дом, включал радио и коротал время в тихой дреме. Он уже привык к одиночеству, оно его не пугало. Но этот сезон штормов все перевернул с ног на голову. И в его дом тоже проникли сквозняки, заставляющие перевязывать толстым платком поясницу.

В сквере голодный ветер срывал свое зло на несчастных деревьях. Уиклер слышал, как падали и ломались о землю большие ветви. Над входной дверью колотился фонарь: словно приблудный пес, он просился, чтобы его укрыли в доме, подальше от такого разгула непогоды. И оказалось, что одиночество никуда не делось. Уиклер вслушивался в вой ветра и гул прибоя, доносившийся со стороны залива, и понимал, что он один и что ему страшно. Радио он включил лишь однажды, в первый же день прихода штормов. И сразу же выключил, в панике едва не сломав костяные клавиши радиоприемника, – настолько жутким оказался звук из тарелки громкоговорителя. Словно косматый оборотень взвыл на луну, одновременно царапая когтями стекло. А потом настало время настоящего стекла, которое пришло из другого мира.

Сидеть дома в таких условиях было совершенно невыносимо. Уиклер нашел выход в преодолении бури, как он сам окрестил это занятие, позволявшее не впасть в холодное оцепенение. Он выходил рано утром под звуки ветра и шум дождя, пешком добирался до Пивного Маяка, где проводил время, после чего под видом каких-то важных дел вновь выходил под ливень и следовал туда, где появился еще один Нарост. Из головы у него все никак не шло то, как затянулось тело Нароста после взмаха молотом. Стекло посыпалось, отколовшись крупными кусками, а после, когда он поднял взгляд, оказалось, что никаких следов ущерба на этом инородном госте нет. Странное сочетание – стекло и неуязвимость. Еще более странным оказалось исчезновение людей. Эйра не в счет, она попала в неудачное время в самое неудачное для нее на всей планете место. А вот те, кто находился в своих комнатах, куда-то девались, не успев ничего осознать. По крайней мере, все указывало именно на это. Если бы шкипер был знаком со старшим инспектором полиции, то мог бы от него узнать, что город наполнился случаями весьма странных смертей и самоубийств. Но таковое знакомство пока не случилось, оно произошло позже.

При жизни он знавал старую Эйру, не раз и не два доводилось ему разгружать улов на ее складе. Поэтому, пока все бегали глазеть со страхом на новые наросты, шкипер не забывал почтить своим присутствием и место, откуда все началось. Каждый день он приносил с собой маленький букетик фиалок, неуклюже пытаясь его как-то приладить между стеклянной расползающейся массой и разрушающимися домами по обе стороны Фри-Дерби, откуда сбежали все-все жители.

Это было самое страшное – чувствовать, что улица мертва, потому что кровь отхлынула из нее и теперь здесь образовалось мертвое пятно. Только однажды он встретил тут другого человека, в котором признал городского архитектора, ведь с ним вечно ссорились все рыбаки из-за нежелания городских властей расширить рыбацкие причалы. Архитектор ползал под дождем, путаясь в длинных полах серого плаща; его высокий цилиндр то и дело срывало с головы ветром, и ему приходилось бросать свое занятие и догонять раз за разом непокорный и абсолютно бесполезный головной убор.

А занятие его и вовсе было странным: он измерял рулеткой какие-то расстояния, записывая цифры в небольшую книжечку. При этом архитектор выглядел крайне взволнованным, настолько, что шкиперу стало его жаль. Не понимая, чем занят бедолага, Уиклер ощущал, что тому открылось нечто вовсе нехорошее.

Потом архитектор удалился, прихлебывая из узкой фляги. Походка его казалась не самой ровной. Но кто мог за это поручиться в такую непогоду… Больше никого рядом с местом первого выхода иномира шкипер не наблюдал. Зато наблюдал другое – странные метаморфозы, происходящие с улицей. В то время как стеклянный Нарост ширился, явно обретая формы домов, между которыми он возник, сами дома, которые по логике должны были как-то там валиться в стороны или начинать трескаться, уступая напору стеклянной массы, вместо этого просто истончались. Задние стены оставались нетронутыми, и если бы смотреть с обратной стороны, то невозможно было заметить ничего странного. А вот со стороны улицы здания будто вжимались в собственные задние стены…

Стеклянный нарост тоже претерпевал изменения. В нем, наоборот, все лучше и отчетливее угадывались черты человеческих построек, появлялись какие-то подобия и балконов, и фасадов, а через пару дней шкипер обнаружил, что масса начинает разделяться точно посредине, часть ее превращалась в здания четной стороны Фри-Дерби, а часть – в здания противоположной стороны. В расширяющейся трещине стало заметно подобие мощеной дороги. Еще немного, и шкипер сумел втиснуться между стеклянными домами, причем он вряд ли мог пояснить, зачем сделал это. Просто по какому-то наитию, которое часто выручало в море, Уиклер, сжав шершавые старческие губы, упрямо пробирался меж двумя холодными скользкими поверхностями, и даже скинул сюртук, чтобы тот не мешал. Его старания оказались вознаграждены самым странным образом. Когда уже показалось, что все, дальше хода нет, что нужно заканчивать заниматься глупостями, которые к тому же грозят воспалением легких, в этот момент нерешительности он провалился в какую-то нишу. От неожиданности Уиклер чуть не упал, больно ударившись плечом. Но там, в той самой нише, он увидел совершенно обычную входную дверь. Такую, как если бы она находилась в самом обычном здании. Внешне дверь выглядела деревянной, хотя на ощупь угадывалось все то же стекло. И шкипер распахнул ее, и вошел в темноту Нароста…

– Видите ли, всемилостивейший Мирабо, – ткнув пальцем в грудь инспектора, вальяжно рассуждал бургомистр, пыхтя трубкой из красного дерева, отчего кабинет был пронизан ароматными табачными кольцами. – Ваша затея оправдать архитектора как человеку мне, разумеется, понятна, но как главе магистрата совершенно чужда. В самый сложный для города момент ваш архитектор, вместо того чтобы бороться со всей этой чертовщиной, которая творится в Марблтане, решил превратиться в свинью, напившись до белой горячки и таинственных геометрических видений. Вы знаете, я всегда категорически отрицательно относился к чрезмерному увлечению алкоголем. А сейчас и вовсе расцениваю это как акт дезертирства. Когда каждый человек на счету, кто-то позволяет себе набраться по самые брови, испугавшись чего-то непонятного… Да он просто предоставил вам право тянуть лямку за него самого! Вам что, мало собственных дел, Мирабо?

– Я полностью согласен с вами, уважаемый бургомистр, – дипломатично отозвался инспектор, успевший прикорнуть минут на сорок благодаря самоотверженности Лауфера, – но именно потому, что сейчас действительно сложный момент для города, прошу не принимать таких поспешных решений. Наказать архитектора можно и потом, если ситуация разрешится…

– А вы считаете, что она может не разрешиться? Вы хоть понимаете, что означают ваши слова? Это пораженческие настроения! Мирабо, вы просто устали, мой друг. Прошу вас, поменьше пессимизма; уверен: будь архитектор трезв, он бы измерял улицы и дома, или что он там измеряет, более тщательно и ему не пришлось бы впадать в ступор. Впрочем, в чем-то вы правы. Во время боя наказывать солдата нельзя, пусть искупает вину победой. А в случае проигрыша наказывать и вовсе никого не придется, так?

– Совершенно верно, – подал голос с другой стороны стола присутствующий Лауфер.

– Да-а! – чуть опоздала с репликой птица Да, тем не менее бургомистр выслушал ее совет весьма внимательно, убирая палец и пряча наконец-то трубку.

– Ладно… Лауфер, способна ли медицина привести в чувство одного алкоголика за один час? Или хотя бы за одну ночь? Если он так важен, то пусть работает, черт побери, а не шатается по улицам как привидение! Пусть ищет ответы – что это за дрянь приползла в наш город, чем она грозит, кто и как ее мог изготовить? Это все по его части!

– Слушаюсь, герр бургомистр! – по-военному ответил коронер. – Я приведу его в норму.

– Ну вот и хорошо, – примирительным тоном сказал шеф, достав жестом фокусника, словно из воздуха, три малюсенькие рюмочки.

Затем так же, будто из ниоткуда, на столе возникли маленький хрустальный графин, на гранях которого играли коричневые искры, и блюдце, заполненное аппетитными канельболе – небольшими закрученными булочками с корицей, напоминающими виноградных улиток.

– Вот что мешает многим принять алкоголь как удовольствие и наслаждение, без излишеств, скажите мне? Разве можно пить коньяк или даже местный абсент стаканами?

– Не-ет! Да-а! – одновременно ответили птицы – их мнения явно разнились. И если бургомистр согласился с птицей Нет, то вот двое других присутствующих благосклонно отметили осведомленность птицы Да.

Они выпили по две рюмочки. Шеф почему-то во всем любил парность и число «два»: две птицы, два дерева в саду – тюльпановое и шелковичное, два любимых цвета – черный и белый, два мнения – свое и неправильное, в общем, он был человеком крайностей и совершенно того не скрывал. Правда, сейчас, при вспышках молний и под стаккато дождя, бургомистр несколько подрастерял начальственный пыл.

– Ну-с, инспектор, давайте выкладывайте, что вы накопали за два дня. Только не говорите, что ограничились ролью педантичного статиста, оформляющего протокол за протоколом, словно бездушная кукла.

– Конечно, кое-что я выяснил. Вот только сперва хочу заметить, что верное и подробное оформление протокола тоже важное занятие, и никуда от этого не деться. Но оно совершенно не превращает меня в куклу.

– Хорошо, извините меня: нервы, переживания, сезон штормов…

– Пустяки. Многие не придают значения канцелярской работе, всем подавай погони, дуэли, допросы… А картина вырисовывается следующая. В городе, как вам известно, постоянно растет число жертв всякого рода несчастных случаев и самоубийств, что никак уже нельзя считать роковыми совпадениями.

Мирабо выдержал небольшую паузу и, пользуясь тем, что бургомистр потирал переносицу, прикрыв глаза, метнул быстрый взгляд на коронера, тот кивнул, словно птица Да, которая тоже кивала всякий раз, когда выдавала свою единственную реплику.

– На мой взгляд, самый важный признак, объединяющий погибших, нашел вовсе не я, а Лауфер.

– Да? И что же такого он открыл? Какой-то наркотик или яд в крови жертв?

– Стеклянную пыль, остающуюся на одежде. Я пока никак не могу объяснить, в чем тут дело, но это важная примета. Наросты влияют не только на сам город, но и на жизнь горожан. Каким образом это все происходит и при чем тут стеклянная пыль, пока не ясно. Зато ясно как белый день, которого мы сейчас, увы, лишены, что эти события взаимосвязаны. Дальше…

– Это я уже слышал. Лауфер рассказал буквально перед вашим появлением.

– Слышали, но не все. Я проверил адреса погибших, и выяснилось, что все они жили в домах, рядом с которыми возникли Наросты. Можно сказать, убегали от них, но что-то их догоняло, одного за другим, и заставляло умирать. Как, почему, для чего – ответов у меня пока нет. Надеюсь их найти, если это, конечно, возможно.

– Ну что ж… Я тоже буду надеяться на это, – сказал бургомистр. – Продолжайте ваше расследование.

– Само собой разумеется.

– Мирабо, Лауфер! – Он окликнул их уже у самой двери. – Вы этого не знаете, но архитектор все равно бы проболтался… Под ратушей есть старинные подвалы. Когда-то их использовали для хранения запасов зерна и соли. Сейчас там склад, на случай экстренных происшествий: мука, вода, коньяк, пряности, сухари, консервы, еще что-то; всем этим занимался мой предшественник, и до сих пор не имелось никакой надобности в таких запасах, потому я понятия не имею, что же там хранится. Но если дела пойдут совсем плохо, мы используем подвал как убежище. Конечно, городское население или даже жителей одного квартала убежище не вместит, но для членов магистрата, тех, кто будет бороться до конца, и для их семей запасов должно хватить. Бежать нам некуда, город отрезан Отправленные мной к вершинам добровольцы сообщили, что если ливни не утихнут в ближайшие несколько дней, река Снуки может ворваться в город с гор, притащив камни и глину, что будет означать конец всему. Ратушу выстроили на возвышенности, похоже, именно с учетом такой опасности. Поэтому, если почувствуете неладное, бегите сюда. Вход в подвалы прямо рядом со входом в мэрию, там оказалась заложенная камнями дверь, камни убрали, теперь ее видно, она под лестницей. Не теряйте времени, если что.

– Спасибо, шеф, будем надеяться, нам не потребуется выяснять, съедобны или нет те ржавые консервы, что могут храниться в подвалах, – сказал Мирабо.

– Да-а! – согласился птичий голос.

– Будем надеяться, будем надеяться, – сказал бургомистр. – И вот еще что… Ни в коем случае не считайте, будто я трусливо покинул свой пост. Меня вы всегда найдете в этом самом кабинете. Жду вас с докладом к обеду. Вместе с архитектором. Конечно, если Лауфер поставит его на ноги.

Вместо ответа инспектор с коронером молча поклонились и покинули кабинет бургомистра.

– Вы со мной? – направляясь к выходу, спросил Мирабо.

– Разумеется. Почему-то такое чувство, что сегодняшняя ночь особенная. Как-то слишком тревожно вокруг, сам воздух пахнет тревогой, вы не находите?

– Это коньяк, Лауфер. Коньяк, наложившийся на абсент и вступивший с ним в химическую реакцию, выделяющую в организм грусть и тревогу. Кстати, об абсенте… Вас не затруднит на минутку заглянуть в свой кабинет поправить линзу иконоскопа? Ведь нам еще поднимать на ноги архитектора, а я знаю только один способ лечения…

– Вы прямо читаете мои мысли. Именно это я и собирался сделать. Давайте зовите констебля, куда он запропастился? А я через пару минут… Нужно собрать саквояж с инструментами…

– Обойдемся без него. Пусть останется рядом с бургомистром.

Минут через пять от ратуши отъехала полицейская машина и направилась к кварталам Гильдии Мастеров. И это были последние минуты, в которые им всем удавалось сохранять спокойствие…

После долгого и местами невнятного рассказа шкипера наступила тишина. Он даже не заметил, как сидящие за соседними столами моряки прекращают свои разговоры, начиная прислушиваться к его словам. Здесь было человек двадцать, в этом зале Пивного Маяка. Теперь в их глазах читалось разное – от снисходительности и иронии до изумления и ужаса. Кто-то поверил, а кто-то наверняка решил, что шкипер был попросту пьян, раз ему мерещится такая жуть.

– Даже не знаю, что думать, – наконец проговорил длинноусый сосед по столику. – Одно могу сказать точно, Ю-Джи – в море часто называют друг друга по первым буквам фамилии и имени, эта привычка потом остается на всю жизнь, – сам ты определенно веришь в то, что увиденное было не галлюцинацией и наваждением. Но кто может сейчас дать руку на отсечение, что в город, кроме стеклянной дряни, не вторгаются какие-то видения…

– Я не выдумываю. Нечего мне больше делать, – фыркнул Уиклер. – Если это и был какой-то морок, то, клянусь жизнью, он был чертовски похож на правду. Ну а кто не верит, могу предложить прямо сейчас прогуляться до Фри-Дерби, там и посмотрим что к чему. Согласны? Чего уставились? Давайте, кто тут смелый и кто считает меня обманщиком и треплом?

– Не кипятись, Ю-Джи. Если все, о чем ты сказал, правда, то нам пора думать, как сматываться из города, пока он нас совсем не проглотил. А если ложь, то лучше от этого нам не станет. Наросты возникают все чаще. Люди бегут из жилищ прямо под дождь, укрываются в соседских подвалах, но больше – исчезают без следа, будто их и не было. Что одно, что другое… Но я тебе верю. Очень уж многое совпадает… А вралем ты никогда не был…

– Так что же тогда делать? – подал голос другой отставной моряк.

– Спасаться, пока мы не увидели то же самое, что и Ю-Джи…

– Спасаться? Как? Куда?

Примерно треть присутствующих присоединились к Уиклеру, большинство все же махнул рукой и продолжили обычные пустые разговоры. Хотя каждый из них нет-нет да и бросал взгляд в сторону сгрудившихся вокруг Уиклера моряков. Мало ли… Всегда ведь полезней поверить в небылицу, чем отмахнуться от правды. А кто знает, в чем небылица, а в чем правда, брат?

– Разрешите говорить, эчеленца? – вмешался в разговор совсем молодой аэролоцман, явно нездешний, прибывший с берегов совсем другого моря.

Почтительность возымела действие, и, несмотря на разницу в возрасте, ему дали слово.

– Меня зовут Джакомо Пирелли. Я слышал рассказ, я выражаю восхищение вашей выдержкой и спокойствием: другой бы точно наложил в штаны, я-то уж точно, повстречай такое! – Тут все улыбнулись откровенному признанию молодого человека. – А сказать хочу вот что… У нас в Тавестии, это далеко к югу, летающие лодки используют не только для лова.

– Ну-у, известное дело: кто в молодости не катал дамочек над заливом? – усмехнулся старый, похожий на потертую монету механик, явно начинавший карьеру в те времена, когда моторы казались сказкой и ненужными громоздкими игрушками.

– Нет, не дамочек. Хотя их, конечно, тоже… В Тавестии горы высокие, выше, чем здесь… Мы перевозим почту.

– Почту?

– И еще саженцы, которые выращиваются на побережье, где климат мягкий, а потом отправляются в другие страны.

– Саженцы?

– Сейчас расскажу. Дайте, пожалуйста, воздушную лоцию.

На стол легла карта ветров Гримальдского залива, подавальщик принес дюжину пива с солеными орешками, и речь пошла о приятных сердцу и памяти любого моряка вещах. И страх отступил. Но только на время.

Едва они отъехали на несколько кварталов от ратуши, как стало ясно, что дальше не пробраться. Поперек улицы валялась всякая всячина: камни, вывороченные из мостовой, мешки, наполненные чем-то на вид твердым до самых горловин, разломанная мебель, корзины, оконные рамы, остов кровати, телега, которой не хватало одного колеса, – а за импровизированной баррикадой укрылись люди, и Лауфер вступил с ними в переговоры. Через пять минут стало ясно, что жители этого квартала напуганы дальше некуда. Напуганы пришествием чужаков, как выразился их предводитель – верзила-кузнец, устрашающе махавший перед собой кувалдой.

– Что там? – спросил Мирабо, когда коронер вернулся к автомобилю.

– Я бы назвал это истерией, и, скорее всего, так оно и есть. Они боятся каких-то чужаков. Но из-за дождя и ветра, а еще больше из-за того, что они пытаются говорить одновременно, я мало что понял.

Как не хотелось Мирабо выходить из салона под дождь! Но ему пришлось это сделать и направиться к баррикаде. Значок офицера полиции на лацкане пиджака немного успокоил горожан, и инспектору удалось выяснить, что буквально час назад в соседнем квартале возник Нарост, раздвинувший сразу четыре дома. И все бы ничего, если бы из того нароста не появилось несколько фигур, отдаленно напоминавших людей, но вблизи оказавшихся похожими на восковых кукол с размазанными чертами лица и недооформленными конечностями. Одежда на них, как образно пояснил кузнец, была будто нарисованная.

– Они… как сказать?.. будто люди, походка как у автоматонов, которые показывают на ярмарках, только вместо латуни и бронзы все какое-то странное – металлический лед, что ли…

– А может, они из стекла? – вставил реплику Мирабо.

– Может, кто их разберет. Но только это… как сказать?.. не люди. И если констебли не способны управиться с такой дьявольщиной, мы сами… как сказать?.. попробуем их остановить. Один уже готов, – с гордостью добавил кузнец, приглашая взглянуть на дело рук своих.

Рядом с баррикадой валялась куча осколков; верным признаком, что это было не простое стекло, являлись отскакивающие и прыгающие брызгами в стороны дождевые капли.

– Видали? Этого я укокошил, но был второй, вот тот уже казался похожим на человека, и его я не смог… Он… как сказать?.. был совсем прочный. Если это стекло, то такое, которое нипочем не разбить и не расплавить…

– Наверное, все дело в том, чтобы не дать им окрепнуть в нашем мире, – поделился догадкой какой-то школяр, засевший за ящиком с камнями с рогаткой в руках.

– Наверное… – процедил Мирабо, которому совершенно не понравилось услышанное и увиденное. – Но вот скажите, что вы станете делать, если прямо сейчас за вашими спинами возникнет другой Нарост и оттуда тоже выйдут такие вот… не совсем люди…

– Будем драться! – уверенно ответил кузнец.

А вот эта фраза пришлась инспектору по душе.

– Советую вам создать заграждение и на другом конце улицы, чтобы можно было отбиваться со всех сторон. По возможности я пришлю сюда всех, кого встречу, расскажу им про вашу баррикаду. Увы, не могу остаться с вами, меня ждут в другом месте. Уверен, скоро везде станет жарко, так что – удачи, и храни вас Бог.

– Благодарю, инспектор, – сделав легкий поклон, ответил предводитель, – вы тоже берегите себя. Эти твари, как сказать, опасны. Они явились к нам явно не для чего-то хорошего.

– Да? Я понимаю: Наросты, фигуры – все это вообще не с чем сравнить, – но почему вы решили, что они опасны?

– Что за вопросы? Это твари из ада, не иначе! Чего хорошего от них ждать? Пока я крушил одного, второй зашел мне за спину и пытался задушить; знаете, какая у него, как сказать, хватка?

– Значит, нападение…

– А еще он что-то пытался говорить… Это страшнее всего… Только я ничего не разобрал. Хорошо, живым остался. Но вот второй – тот меня напугал. Я его, как сказать, три раза ударил… И сильно ударил! И ничего. Повернулся, пошел обратно, в свой Нарост…

– Обратно? Они могут выходить, а после входить обратно в Наросты? Там что, открылись двери?

– Я не видел… – Кузнец облизнул выпяченные губы. – Но мальчишка с рогаткой… Он побежал подсмотреть. Сказал, они прислонились и исчезли, ну вот, как будто маленькая лужа к большой. Как сказать… Вливаются одна в другую… Как ожившая ртуть.

Пока водитель искал объезд, запутавшись в проулках и тупиках, Мирабо пересказал услышанное Лауферу. Тот нахмурился и достал фляжку.

– Ожившая ртуть? Металлический лед? Как это все связано со стеклянной пылью на одежде настоящих людей? На них-то никто не нападал.

– Вернемся к догадке, которую я высказал в кабинете шефа. О том, что все жертвы последних дней – это люди, которые спасались от Наростов и чьи дома подверглись вторжению этих самых Наростов. Хотя подождите-ка! – Мирабо достал пачку протоколов и сверился с некоторыми записями. – Ага! Уточняю. В число погибших входят и те, кто не обязательно находился у себя дома. Главное – их место обитания, адрес…

– Вот так?

– Да, и это не может быть простым совпадением. Вначале появляется Нарост. При его появлении часть людей гибнет в своих домах. Другая часть сбегает. Третья вообще в тот момент находилась в другом месте. Но и с третьими и со вторыми происходит какие-то странные вещи, оканчивающиеся смертью…

– В общем, все дома, рядом с которыми появилась эта дрянь, обречены, и точно так же обречены все жители этих домов независимо от того, где они находились в момент появления Нароста. Вы это хотите сказать?

– Ну, пока это единственное логическое объяснение происходящему. Вот только если эта версия правдива, то вскоре нам всем предстоит умереть. По моим прикидкам, Наросты захватят весь город точно к окончанию сезона штормов.

– Замечательно, Мирабо! А другой версии у вас нет? И откуда все же взялась стеклянная пыль на одежде всех жертв?

– Увы… Рад буду ошибиться в своих догадках, но пока это единственное логическое объяснение имеющимся у нас фактам. А как на одежду попадает стеклянная пыль – не имею ни малейшего понятия. Столько всякого. Наросты. Теперь автоматоны… Живая ртуть, словно электрические големы…

– Вот в этом как раз никакой загадки. Творец создал человека из глины, что суть песок, потом создал другого человека, из стекла, что тоже суть песок… Смена рыб в аквариуме. Тогда новый Творец просто метит всех стеклянной пылью, чтобы не ошибиться в подсчетах.

– Пару веков назад за такие разговоры вас бы отправили на костер.

– Возможно. Какие наши дальнейшие действия? Я ведь все равно не понимаю – как с точки зрения логики происходят все эти странные смертельные случаи и самоубийства? Вот, например, если в эту минуту Нарост уничтожит мой дом, то когда я должен буду погибнуть? И что произойдет с вами, если вы рядом, но ваш дом пока стоит целехонек? Или мы вместе…

– Точно! Вы гений, Лауфер! Должен признаться, я немного схитрил, когда говорили про абсолютно все случаи… Одна смерть все же не укладывалась в общую картину. Женщина выпрыгивает из окна, при этом цепляется за другую женщину. Возможно, она так пыталась спастись, но при этом все равно погибла и погубила другого человека, подругу, у которой укрывалась после того, как покинула оттесненный Наростом дом.

– Ну, я рад за вас. С точки зрения теории это маленькая победа логики над непознанным. А вот со всех других точек… Даже думать не хочу о той картине, что вы нарисовали.

– Не я нарисовал. Она сама нарисовалась. Я всего лишь инспектор. Собираю факты, заполняю протоколы… Я же говорил: педантичность – великая вещь в нашей профессии. Правда, сейчас от нее никакого толку. Доедем до Штейблица и вместе подумаем, как нам уносить ноги. Надеюсь, шеф не забудет все, что он говорил про подвал под ратушей.

– Считаете это лучшим выходом?

– Нет. Но в голову больше ничего не приходит. О, вот и Штейблиц! Легок на помине.

Фары высветили высокую фигуру, удаляющуюся в сторону огромного, высотой едва ли не в двадцать пять ярдов, Нароста, выползшего прямо на храмовую площадь. Сразу отпал вопрос, куда подевался островерхий городской собор, в котором, насколько знал инспектор, пытались укрыться многие верующие горожане. На миг ему даже показалось, что он слышит сквозь дождь и многие тонны стекла сдавленный стон, рвущийся одновременно из сотен сплющенных грудных клеток.

– Ну чего же ты не сигналишь? Жми на клаксон! – скомандовал он водителю.

Но тот вцепился в рулевое колесо дрожащими руками и таким же дрожащим голосом произнес:

– Ноги! Посмотрите на его ноги! Это же…

– Что там еще с ногами? Штейблиц! – чуть приоткрыл дверцу и крикнул вслед удаляющейся фигуре Мирабо.

– Это не Штейблиц. Водитель прав, – меланхолично заметил коронер, отхлебывая из фляжки. – Его ноги словно рычаги на шарнирах. Пародия на человеческую походку. Автоматон. Кажется, именно это слово употребил наш мистер «как сказать» на баррикадах?

Мирабо вышел из авто, присмотрелся, а после сделал то, чего коронер никак от него не ожидал. Инспектор выхватил огромный револьвер, сияющий хромированными накладками рукояти, и сделал три выстрела. Даже в непогоду они показались оглушительными. Фигура дернулась, из спины ее брызнул маленький фонтан, но коронер слишком хорошо знал, что кровь вылетает фонтаном из выходного отверстия, а никак не из входного. Затем раздался стеклянный звон, и все стало понятно. Мирабо сделал еще один выстрел, который тоже не причинил фигуре никакого вреда – разве что снова высек из туловища сноп разлетающихся стеклянных осколков. Это стекло по прочности явно превосходило то, из которого делают окна и посуду, сделал вывод Лауфер. Что-то заставило его выскочить из машины вслед за инспектором: может, любопытство, может, какое-то чувство сопричастности, – но именно поэтому Лауфер тоже успел увидеть, как фигура прислоняется к поверхности Нароста и будто всасывается внутрь, отчего по стенке Нароста прошла небольшая волна.

– Двойники! – кричал между тем инспектор. – Это все из-за двойников! Они как-то там уничтожают настоящих людей, чтобы занять их место! Потому случайная смерть бродит по городу! Вы сами говорили – это не наша смерть! Так и есть!

Позади раздался гудок. Водитель, справившийся с испугом, обратил их внимание на совсем уж нерадостное зрелище. Из дверного проема, держась за грудь одной рукой, со второй, безвольно повисшей вдоль тела, показался Штейблиц. Настоящий. Пока еще живой. Он сделал два неуверенных шага и упал. Мирабо и Лауфер бросились к нему, но с первого взгляда коронер понял, что дела у Штейблица – хуже некуда.

– Что с вами? Кто вас так? – суетился Мирабо, перевернув офицера сыска на спину и подкладывая под голову свой плащ, одновременно пытаясь прикрыть ему лицо от дождя.

– Я говориль… Есть только один, кто меня побеждайт на дуэль… Только я сам!.. – с какой-то непостижимой гордостью произнес Штейблиц и отошел в лучший мир. Во всю грудь у него цвело красное пятно, еще два пятна растекались в области шеи и сбоку, чуть пониже ребер…

– Три укола. Все три смертельны… Чистилище пройдено. Начался ад!

Дождь стекал по застывшей улыбке Штейблица, по рукам и коленям Мирабо, перемешиваясь с его слезами. Рядом стоял в странном оцепенении Лауфер – скрестив руки на груди, обхватив плечи, будто стараясь закрыться от этого мира, от дождя и всего сразу.

Снова сигнал авто отчаянным пунктиром прострочил ночь, и им открылась совершенно жуткая картина. Из Нароста, выпочковываясь один за другим, выскальзывали люди. Вернее, они были почти похожи на людей. Безглазые, чуть сплюснутые оловянные тарелки вместо лиц, дерганые неуверенные движения ног с какими-то комлями вместо ступней, тела отливают свинцовыми искрами в свете молний. Но в руках у них под непрекращающимся дождем самым непостижимым образом горели свечи!

Темная месса под темным грозовым небом. Невидимый церковный орган в глубинах Нароста взял жуткий вибрирующий аккорд, и площадь заполнилась ритмичным гулом потревоженной мостовой.

Шаг. Еще шаг. Инспектор выпустил оставшиеся в барабане пули, две фигуры разнесло в стеклянные клочья.

– Нет! Не разворачивай! – крикнул Мирабо водителю, собиравшемуся сдавать задним ходом. – Назад не проехать… Давай через площадь! Пока они еще хрупкие.

– Но как?

– На заднее сиденье, живо! – Инспектор потеснил совершенно потерявшегося водителя и занял его место.

Следующие несколько секунд были схожи с автопробегом внутри посудной лавки. Во все стороны летели полупрозрачные, пока еще не сформировавшиеся людские конечности, осколки лиц, куски раскрашенных платьев и сюртуков. Даже флегматичный Лауфер прикрыл глаза, чтобы не вглядываться в мельтешение жутких фигур, взрослых и детских, рассыпавшихся со стекольным звуком, когда автомобиль врезался в них на полном ходу. То, что должно стать людьми, гибло под колесами, но их было много, слишком много, чтобы на ум пришла жестокая безумная идея перекрошить всю площадь.

Потом машину потряс сильный удар, как если бы они врезались в столб. Но то был не столб. Прямо перед ними, в свете уцелевшей фары, вторая оказалась разбита, стоял тот, другой Штейблиц. Вот у него уже имелось лицо, пальцы. Одежда как настоящая, и весь он как настоящий, кривил губы в несвойственной погибшему Штейблицу усмешке.

– Сдохни, тварь! – Мирабо в отчаянном жесте снова выхватил оружие, пытаясь стрелять через развороченное ударом лобовое стекло, совершенно забыв, что не перезарядил барабан.

Вместо него это сделал Лауфер. Как всякий человек, имеющий отношение к полицейским расследованиям, он носил с собой револьвер, правда, калибром поменьше, чем оружие инспектора, но при выстрелах в упор это не могло иметь никакого значения. Первый хлопок, второй, третий; губы ненастоящего Штейблица изогнулись по-звериному, будто бешеный пес оскалил клыки перед броском. Выстрелы оставили только небольшие вмятины. Причем вмятин оказалось шесть. Еще три наверняка были отметинами дуэльного клинка Штейблица, отвечавшего ударом на удар своему двойнику. Все три несли бы верную смерть живому человеку. Но не тому, кто выходит из стеклянного чрева подобно Ионе, выходящему из желудка огромной рыбы.

Потом двойник Штейблица достал клинок и сделал выпад. Мирабо не успел увернуться, и ему оцарапало плечо.

– Бежим! – проорал на ухо Лауфер, выталкивая инспектора из салона.

Водитель уже успел исчезнуть; коронер даже не заметил, как это произошло. Ну и черт с ним, с трусом, решил Лауфер, выпуская оставшиеся три пули, что позволило им выиграть пару секунд и умчаться, прежде чем лже-Штейблиц сделал следующий выпад.

Со стороны баррикады, которую они встретили по пути к соборной площади, доносились вопли боли и отчаяния. Жители Марблтана вели свою последнюю неравную битву. Когда полицейский и коронер добежали до баррикады, там все уже было кончено. Под ливнем движущиеся фигуры казались размытыми, нечеткими, они просто склонялись над другими фигурами, которые лежали на мостовой. Склонялись и делали короткие движения.

– Они их добивают! – понял Мирабо и тут же принялся набивать барабан патронами.

Если бы не Лауфер, инспектор закончил бы свою жизнь прямо здесь.

– Им уже не помочь! Твои пули бессильны! Нужно прорываться к ратуше!

И они мчались в темноте, между замершими, опустевшими домами. Марблтан превращался в город-призрак. Шторм ликовал. Наросты пульсировали, выпуская новые и новые фигуры. Это была агония.

Когда они выкарабкались из нижней части города, им открылся белый луч, бьющий вверх.

– Туда! – скомандовал инспектор, и вскоре они оказались в совершенно другом мире.

Здесь по-прежнему жили иллюзией, будто все как-то наладится, сюда не долетели вопли ярости и крики боли тех, кто сражался на баррикадах в нижнем городе. Кружился диск радиолы, выводя приятную салонную мелодию, подавальщики в матросских тельняшках и рыбацких шляпах разносили пиво. Какой-то старый шкипер в десятый, наверное, раз пересказывал свою историю. Инспектор и коронер услышали ее с середины. Про то, как рассказчик столкнулся с какой-то старухой, которая на самом деле погибла в первый день появления Наростов. Как она говорила ему, что время закончилось, что теперь будет все новое: новые люди, новая жизнь, – что так решили где-то высоко-высоко древнейшие боги… Потом старик со смехом рассказал, как успел сбежать, оставив свою одежду в руках призрака… Все улыбались. И все чему-то радовались. Но чему?

Когда коронер задал этот вопрос, ему сообщили важную новость.

– Нам повезло. Тут оказался парень, с южного побережья, то ли Джеронимо, то ли Джанни… В общем, он подсказал, как можно вывести летающую лодку, используя воздушные потоки над горами. И взялся доставить весточку во внешний мир. Сказал, они так перевозят почту и саженцы у себя там, в горах… Это был самый смелый полет, чтоб мне провалиться! – закончил рассказчик. – Так что скоро придет помощь, и все закончится…

– Джанни или Джеронимо, говорите… – Глаза Мирабо расширились до невозможного предела. Он выхватил все ту же пачку мелко исписанных протоколов, которую носил в нагрудном кармане, и быстро-быстро пролистал до середины. – А может, его звали Джакомо? Джакомо Пирелли? Аэроштурман из Тавестии, прибыл в наш город рисовать картины, это его хобби. Остановился в городской гостинице. Его еще чуть не смыло в море.

– Точно, Пирелли! Из Тавестии! – послышались голоса. – Но ведь гостиницу три дня назад прихлопнул Нарост!

– Я вспомнил. Темноволосый южанин. С наколкой птицы на плече. Принял сок цикуты. Самоубийство. Я занимался вскрытием, – проговорил на самое ухо инспектору Лауфер. – Боги не допускают ошибок. Их план всегда срабатывает.

– Саженцы? Что ж… Подходяще… – лицо инспектора исказила гримаса боли, но никто не обратил на это внимания.

Все потонуло в скрипичных звуках, в таверну ввалились несколько моряков, и веселье продолжилось. Отсюда не было слышно мерной поступи тысяч и тысяч новых людей, поднимающихся в верхний город.

Лауфер достал флягу, отхлебнул и протянул Мирабо. Тот кивнул. На небе ударил гром. В кабинете коронера пустой аквариум дал трещину – больше в нем никогда не будет никаких рыб.

Где-то под зданием ратуши укрывшиеся люди задали один-единственный вопрос – выживут ли они? И две птицы ответили одновременно, каждая на свой лад. Что бы это значило? – подумал бургомистр, запирая массивную дверь в подземелье, отгораживаясь от внешнего мира.

Это письмо запомнилось мне больше всех. Не по внешнему виду и даже не по содержанию. По запаху. От покоробившихся страничек, когда-то подмоченных и высушенных теплым воздухом калорифера, ощутимо пахло тиной. А еще затхлой водой и немного – соляркой.

Видимо, он и писал прямо там, этот русский доктор, среди переборок, патрубков и трубопроводов, среди рулей глубины, манометров и заклепок, прислушиваясь к протяжному скрежету прочного корпуса.

Старый конверт долго искал меня, письмо шло через Австралию и Перу, через Гавайи и Сан-Франциско. Пока почтовый вагон вез его с Восточного побережья через все Штаты, неистребимая подводная влажность успела просохнуть, но запах, кисловатый, гнилостный запах тины, так и не смог выветриться.

Не знаю, когда доктор поставил последнюю точку – он не написал дату, а штемпель на конверте давно выцвел, – год назад или десятилетия, не знаю.

И еще. Я перерыл архивы, раз десять, наверное, перебирал всю корреспонденцию, а потом ждал еще несколько месяцев. Но второе письмо от него так и не пришло. То ли субмарина навсегда ушла в глубину, то ли его последняя молитва оказалась пророческой…