С наступлением ночи разгулялся ледяной ветер с крапинами острого мелкого снега, и стало еще студеней, чем днем. Горбясь под его кусачими порывами, армия королевы сошла с лондонской дороги. По приказу Сомерсета люди сворачивали с широких плоских камней, и башмаки начинали стучать по звонкой от стужи земле. Здесь дожидались конные разведчики, размахивая факелами, помечающими нужный путь. Вблизи находился городок Данстейбл. По предложению Дерри за ночь пятнадцать тысяч человек дружно исчезли, оставив лазутчиков Уорика тщетно высматривать появление армии на дороге к югу.

За несколько дней после того, как Брюер довел барона Клиффорда до багроволицей истерики, шпионских дел мастер ни разу не слышал в свой адрес никаких угроз – к нему никто даже не приближался. Однако бдительности он не ослабил, безошибочно зная породу и злобность таких, как Клиффорд. От Сомерсета тоже ничего не последовало, как будто молодой герцог предпочел просто отмахнуться и забыть о дерзкой выходке Дерри. Если бы Бофорт передумал, результат мог быть чем-то вроде публичной порки – со смаком, на виду у всех. Ну а у Клиффорда для чего-либо подобного не имелось ни полномочий, ни мужества. От него можно было ожидать нападения врасплох. Как результат, Брюер начал вполсилы тешиться мыслью, как бы бесшумно устранить Джона. Хотя даже для шпионских дел мастера выжить королевского барона со свету было бы задачей непростой.

Ряды марширующих перебудили всполошенных обитателей Данстейбла факельным шествием и уже обыденным, усталым требованием «выставить провизию или домашний скот». Нельзя сказать, что у горожан много чего осталось под конец зимы. Основная часть припасов была израсходована за нелегкие холодные месяцы.

На этот раз за проходом армии через городок наблюдала с седла королева Маргарет со своим полуспящим сыном. В ее присутствии бесчинства были исключены – во всяком случае, там, где светили факелы. В результате таких мер разверстка обещала быть гораздо более скудной. Где-то на задворках стали слышны крики, и Дерри готов был отрядить туда нескольких молодцов с дубинами, если распоряжения на этот счет не успел еще сделать Сомерсет. К обочине дороги были доставлены с дюжину мародеров, которых тут же взялись сечь под их крики. Некоторые пытались роптать, но один из капитанов свирепым голосом сказал, что при желании может обойтись с ними, как с дезертирами. Это подействовало как удар плетьми. Кара за дезертирство была суровой и направленной на то, чтобы люди хорошенько думали, прежде чем что-то вытворять холодными темными часами, когда не спят разве что часовые. В качестве меры упоминалось каленое железо, а само уложение люди, не умеющие читать и писать, должны были запоминать наизусть и по требованию воспроизводить на память.

Кстати сказать, протяженность февральских ночей вполне позволяла скрыть большинство грехов. И к той поре, как армия протащилась через Данстейбл, все лавки и кладовые вдоль главной улицы оказались обобраны дочиста. Призрачный вой носился по ветру, провожая супостатов, а замыкающие в строю, сгибаясь под ветром, были вынуждены ступать спиной вперед, сжимая закоченевшими руками оружие.

За городом в синей тьме морозной ночи наметился просвет. Древний лес из дубов, остролиста и берез был здесь густ и обширен, так что без труда поглотил даже такое немалое воинство. Под сумрачным навесом крон и ветвей людям было позволено остановиться на отдых и прием пищи, потому как иначе на бой у них просто не оставалось бы сил. Кто-то вострил клинки и промасливал кожу, а кузнецы черными железными щипцами дергали гнилые зубы. Слуги из обоза развели костры под котлами, где кипело варево из лука и жгутов сушеной говядины и оленины с добавлением всякой доступной всячины, вплоть до кореньев и коры. За раздачей порций – не более чем жидкой жирноватой водицы – наблюдали старшие солдаты. Это они с ревнивой дотошностью наполняли ею кружки и плошки, следя за каждой упавшей с черпака каплей.

Те, кто умел охотиться, пустились трусцой на поиски перепелок, кроликов, лисиц и даже пребывающих в спячке ежиков – словом, какой угодно съедобности. Услуги охотников оплачивались заранее. Когда иссяк запас монет, они продолжали свой труд за добавку к положенной порции. Один из охотников, когда перестали давать деньги, начал скопидомить добытую еду. Однажды вечером на глазах у всех он у отдельного костерка уписывал нажористого зайца. Наутро тело скопидома нашли в петле, и стоит ли говорить, что слёз по нему никто не пролил? В долгом походе многие лишались сил и гибли – падали или убредали прочь с пустыми от голода и изнеможения лицами. Кое-кого силой загоняли обратно в строй, иные оставались там, где упали, сипя напоследок, в то время как остальные проходили мимо, без стеснения косясь на дармовое придорожное зрелище.

Едва похлебав скудного варева, армия королевы снялась с места и двинулась в серой редеющей мгле, где над горизонтом готовилось взойти красноватое низкое солнце. Сил, в том числе и для натиска, по-прежнему хватало. Еще в ночи войско справа обогнуло Сент-Олбанс, так что теперь выход намечался с юго-запада. Кто-то на ходу тихо зубоскалил, предвкушая удивление Уорика и его людей, когда те запоздало обнаружат армию неприятеля у себя за спиной.

С седла откормленного вороного мерина граф Уорик взирал на протянувшуюся к северу дорогу. Утреннее небо было ясным, хотя студеный ветер все так же пронизывал до костей. Позади лежал холм с городком Сент-Олбанс, над которым возвышалось аббатство. Отчего-то в душе шевельнулось раздражение: вспомнился аббат Уитхэмпстеда со своими высокопарными советами наблюдателя, шесть лет назад смотревший за битвой с холма своей обители. В голове не укладывалось, как этот индюк мог столь напыщенно читать на этот счет лекцию ему, Ричарду, по сути, принесшему Йорку победу своим подвигом, и при этом с благостным видом описывать имевшие тогда место изуверства.

Уорик сердито тряхнул головой, избавляясь от этих мыслей. Сейчас единственная забота – это королева и ее армия, идущая с юга. К несказанному удивлению графа, неприятеля все еще не было. Маргарет каким-то образом дала ему время, и он его использовал, вбив свою ярость и горе в созданные валы и рвы. Дороги на Лондон больше не существовало. Армия Уорика врылась в глубокие расселины, намереваясь сорвать любую атаку всадников. В сетях из вервий, поставленных лондонскими оружейнями, каждое острие было надежно закреплено вручную. Назвать эти укрепления неприступными было нельзя, но при штурме силы и уверенность врага, безусловно, пошатнутся. В замысел Уорика входило поистрепать армию королевы, ряд за рядом уменьшить ее численность, пока изможденные ее остатки не начнут истекать кровью. И только тогда он пошлет на нее три рати общим числом десять тысяч человек, которые окончательно сломят волю и надежды Ланкастеров. При этой мысли Ричард нахмурился, взвешивая, сколь немногое осталось от самого короля Генриха. Монарх, собственно, находился невдалеке от места, откуда Уорик с царственной строгостью озирал свой раскинувшийся лагерь. Король сидел в тени раскидистого дуба, глядя вверх сквозь переплетение ветвей. Глаза Генриха были ласковы и тихи, он был словно околдован. Путы с него сняли, хотя в них и раньше не было необходимости.

Впервые столкнувшись с детской простотой и наивностью короля, Ричард Уорик вначале подумал, не разыгрывает ли его монарх, настолько безупречно тот играл роль блаженного. Пять лет назад ходили слухи, что молодой король пришел в себя с восстановленной силой воли и удалью. При этой мысли Уорик невольно пожал плечами. Если оно так и было, то только тогда, а не теперь. На его глазах внимание монарха привлек какой-то шум. Генрих схватился обеими руками за землю и зачарованно огляделся на царящую вокруг суматоху. Назвать его совсем уж слабоумным или бесчувственным было нельзя: он мог задавать вопросы и вроде как понимать ответы, но искра воли не могла, пронизав, поднять его с места. Иными словами, он был сломлен, если не сказать поломан. Когда-то Уорик даже испытывал к нему что-то похожее на жалость – если б этот разлюбезный дитятя не явился причиной смерти его отца. А потому теперь Ричард испытывал к королю лишь холодное презрение. Дом Ланкастеров не заслуживает трона, если Генрих единственный, кого они могут на него усадить.

Причмокнув губами, граф Уорик дернул поводья и повернул коня. Вдоль оконечности лагеря мелкой бойкой рысью скакали трое, и он выехал им наперехват. Двоих из этой троицы он уже узнал: брат Джон и их дядя Фоконберг – оба преданные делу Невиллы. На третьего Ричард в такой же степени положиться не мог, хотя и подозрений герцог Норфолкский де Мобре тоже не вызывал. К тому же этот человек превосходил Уорика титулом и был старше на десять лет. По матери Норфолк происходил из Невиллов, но то же самое можно было сказать и о братьях Перси, которые выступили в поддержку короля Генриха. Ричард мысленно вздохнул. Война подчас рождает странные союзы. По титулу и опытности Уорик поставил Норфолка над престижным правым флангом – чуть впереди остальной армии, как раз перед растянутыми квадратами пехоты. Да, вышло чисто случайно, что Норфолку доводилось встречать неприятеля первым. И если герцог замыслил измену, он сможет нанести ему минимальный урон и, посторонившись, пропустить врага на центр, обрушивая на него тем самым всю отчаянную силу битвы.

Уорик в сомнении качнул головой как раз в тот момент, как те трое круто осадили лошадей. Со смертью отца краски жизни графа несколько поблекли, отбрасывая тень на то, что он раньше принимал за чистую монету, не подвергая вопросам. Отсутствие старика Йорка образовывало в душе брешь, утрату настолько великую, что из края в край даже не охватить взором. Оглядывая друзей и союзников – да что там, даже братьев своих и дядьев! – Уорик нынче только и усматривал в них, что тайную тревожную цель измены.

Перед лордом Уильямом Фоконбергом он учтиво склонил голову, однако тот притерся на лошади ближе и протянул руку, понуждая Ричарда вначале к рукопожатию, а затем и к неловкому объятию. Видеть в лице дяди сходство с чертами отца не вызывало у Уорика никакого удовольствия. Оно и так-то малоприятно, а тут еще эти туманные воспоминания дяди о старшем брате, чуть ли не с претензией на более сокровенное, протяженное знание о том, как они вместе росли… В попытке чем-нибудь утешить племянников Фоконберг рассказывал всякие истории о детстве их отца, которые в силу отсутствия самого Йорка нельзя было подтвердить или опровергнуть, а значит, и принимать на веру. В глазах Ричарда его дядя был человеком явно меньшего пошиба. На людях все трое племянников относились к нему с должным почтением, но насчет глубины их чувства Уильям мог не обольщаться.

Темные глаза этого человека Уорик чувствовал на себе так, как ощущают на лице руку. Прежде к Фоконбергу он относился без неприязни, но со смертью отца влажноглазый дядя Уильям, бывало, вызывал в нем ярость своей слезливой жалостью и всеми этими притрагиваниями. Видя, как в брате копится гроза, Джон Невилл протянул к Фоконбергу руку и грубовато хлопнул его по плечу. Сей жест у братьев означал: хватит, это уже перебор. В самом деле, видеть бледное отражение отца в дяде иногда становилось просто невмоготу. Уильям, конечно же, истолковал это по-своему: вот как браво, по-мужски, выказывает ему поддержку семейный круг! По правде говоря, этим самым жестом его уже не раз чуть не сшибали с седла.

Уорик улыбнулся Джону, хотя глаза его оставались холодны. В момент гибели отца на Джона Невилла манной небесной свалился вожделенный титул барона Монтегю – какое-никакое, а обретение. Что же до старшего из братьев, то он унаследовал титул графа Солсбери, чем во мгновение ока прирастил себе несколько дюжин маноров, замков и имений с огромными, как дворцы, домами. В одном из таких имений, Миддлхэме, прошло его детство, и там по-прежнему жила его мать, ныне в траурном одеянии вдовы. Уорика эти несметные богатства как-то даже и не трогали, хотя Джон явно завидовал такому обилию земель, делающему брата самым богатым человеком в Англии – таким, с которым теперь не потягаться даже дому Йорков. Но все это прах – во всяком случае, пока убийцы отца живут, пьянствуют и развратничают, глумливо смеясь. И где справедливость, когда со стен города Йорка на преуспеяние врагов незряче взирает голова Солсбери, отделенная от тела? Такое даже не вымолвить вслух, хотя оно зияет отверстой раной, раздирая душу, словно вопль. А любая попытка вернуть голову отца может обернуться гибелью. И потому она вынуждена оставаться там, под промозглым ветром и дождем, пока сыновья отца ратными своими трудами приближают отмщение.

Взгляд Уорика вновь остановился на отдаленной фигуре короля Генриха, отрешенно коротающего короткий зимний день. Джон, понятное дело, призывал умертвить венценосца – горячность молодого человека, признающего лишь принцип «око за око, отец за отца». Что же до Генриха, то он вряд ли пользуется любовью даже собственных подданных. Пока он жив, у королевы и верных ей лордов есть хоть какое-то слабое место. Генрих – кусок сала в волчьей яме, поистине королевская приманка, на которую по запаху идут его последователи. Смерть его, разумеется, лишь развяжет руки королеве Маргарет, которая одержимо будет пытаться всунуть на трон своего сына.

Ветер лез в рот, словно чей-то шершавый язык, и Уорик невольно поперхнулся. Он поглядел на бледное лицо герцога Норфолкского, понимая, что тот уже какое-то время безмолвно на него смотрит и взвешивает. Их свело вместе в ту пору, когда графа раздирало горе, и никто не мог сказать, что они дружны меж собою. Однако со стороны Норфолка не было и ничего дурного – а это кое-что, учитывая предательство многих из тех, кого Йорк раньше считал своими.

Герцог был кряжист, с головой скорее, квадратной, чем круглой, от макушки до подбородка выбритой до седоватой щетины. В свои сорок пять он носил на лице отметины и шрамы былых сражений, а во взоре его не было ни намека на слабость, лишь холодная трезвая оценка. Было известно, что этот человек имеет кровное родство как с Йорками, так и Ланкастерами (уж слишком много кузенов и кузин стоит по обе стороны). Мощное его сложение и то, как уверенно он держался в седле, вселяло отрадную мысль о преобладании в герцоге невиллской крови.

– Рад встрече, милорд, – приветствовал Норфолка Уорик.

Герцог в ответ улыбнулся.

– Думал, не повредит сюда подъехать, Ричард, – сказал он. – А то дядя о вас беспокоится.

Напыщенный кивок Фоконберга был встречен лукавым проблеском в глазах Норфолка. Граф Уорик презрительно повел усами. Злонамеренности в Уильяме, безусловно, не было, но напускная сочувственность дяди ничего, кроме раздражения, не вызывала. Норфолк, судя по всему, вовсе не был неотесанным бревном, поскольку заметил то, чего не уловил Фоконберг.

– Есть ли что-то от разведчиков? – спросил Уорик, кривя рот.

Герцог, мгновенно помрачнев, покачал головой.

– Ничего. Сведений никаких. А на юг течет лишь ручеек из обездоленных, со всеми их сетованиями. – Заметив, что граф собирается что-то сказать, он опередил его: – Всё, как вы приказали, Ричард. Их кормят, согревают, дают мелких монет и шлют дальше на юг, к Лондону. Для пополнения наших рядов готовят крепких парней, и они остаются с нами. А старики и дети держат путь на столицу с леденящими слухами. Так что королеву на юге ждет не особо радушный прием.

– Неплохой был приварок, – усмехнулся Джон, – увидеть ее такой, какая она есть на самом деле. Вот бы всей стране узнать ее в таком свете, в каком ее знаем мы. Бесчестной вероломной потаскухой.

Уорик чуть заметно поморщился. В принципе согласиться можно с каждым словом, но уж очень простецки резко и грубо говорит и ведет себя младший брат: вылитый Эдуард Йоркский. Ни тот, ни другой, помнится, понятия не имели о сдержанности и скрытности, как будто громкий голос и сильная рука – это все, в чем человек нуждается. Почему-то вспомнилось о Дерри Брюере: интересно, жив ли он?

– Джон, – обратился Ричард к брату, а затем добавил формальный титул: – Лорд Монтегю. Вам, пожалуй, имеет смысл проследить за обучением ваших людей стрельбе из аркебуз. К нам поступила новая партия из восьмидесяти стволов, а обучать солдат почти некому. Перезаряжают после выстрела непозволительно медленно.

Брови брата заинтригованно поднялись: привозимое из города новое, небывалое оружие неизменно вызывало у него интерес. Серебра Уорик не жалел, а взамен добрая половина кузниц и литеен Лондона не покладая рук работала над снабжением его воинства. В результате по утрам, вызывая благоговейный страх, десятками прибывали возы, груженные всевозможными клинками, разными хитроумными приспособлениями и бочонками с черным порохом. Каждый день с рассветом выходили практиковаться новомодные «стрелки» Уорика, неся на плечах длинные железные стволы с деревянными прикладами. По выходу на рубеж стрелки строились в ряды и засыпали в дула крупнозернистый порох, впихивая следом шарики или кусочки свинца, а сверху всаживая затычки из шерсти, чтобы начинка ствола не выкатилась наружу. По ходу люди уясняли, что дальностью стрельбы это новоявленное оружие значительно превосходит луки и даже арбалеты. Первыми опробовать аркебузы вызвались лучники Ричарда – знаменитые «красные плащи», – но уже к концу первого дня они дружно посдавали стволы и вернулись к своему старому, проверенному оружию. Их настораживали промежутки между выстрелами, неимоверно длинные по сравнению с пусканием стрел, где зазор измеряется одним вдохом. Но у Уорика на аркебузы имелись виды как на новый тип боевыносливого оружия, призванного отражать многолюдную атаку – скажем, сбивать с лошадей отряды всадников. В этих стволах, применяемых строго в нужный момент, он усматривал прок и неплохую будущность. А уж грохот, издаваемый этими стволами вблизи, делал их поистине громом небесным. Помнится, на пробном занятии стрелки первого ряда побросали свои аркебузы и ринулись спасаться в клубах сероватого дыма. Уже за одно это новое оружие обеспечивало себе на поле боя место и ценность.

Лорд Джон Монтегю коснулся пряди на лбу. Уорик в ответ коротко кивнул, втайне завидуя радостному волнению, которое замечалось в брате. После смерти отца спайка между ним и Джоном, бесспорно, окрепла. А в противовес гаснущей привязанности к дяде укреплялась дружба между Ричардом, Джоном и епископом Джорджем. Если уж на то пошло, у них было общее дело.

От звука рога где-то позади, высоко на холме Сент-Олбанс, Уорик с Норфолком почти одновременно обернулись. Герцог слегка накренил голову, чтобы лучше слышать, и напрягся, когда над городом поплыл звук колокола церкви Святого Петра.

– Что это значит? – спросил дядю Джон Невилл, еще не настолько опытный, чтобы уяснить потрясенность остальных. Фоконберг бессловесно повел головой из стороны в сторону. Ответил Ричард – нарочито спокойно, изо всех сил превозмогая вязкий страх:

– Это атака. Ни из-за чего другого колокол звонить не стал бы. Джон, твои люди оттуда ближе всех. Пошли дюжину рыцарей и сотню своих молодцов проверить городишко. У меня возле аббатства всего несколько лучников – раненые, идущие на поправку после болезней и переломов. Ступай, Джон! Просто так колокол звонить не станет. Враг близится. И пока мы не знаем его числа и диспозиции, мы блуждаем впотьмах.

Джон помчался выполнять приказание. Секунду-другую Уорик растерянно смотрел ему вслед. Целый месяц ушел у него на возведение огромного палисада с шипами, пушечными бойницами и перегородившими северную дорогу построениями, а эти мерзавцы нагрянули с тыла! У Ричарда горело лицо, в то время как Норфолк с дядей молча дожидались указаний.

– Милорды, возвращайтесь на свои позиции, – сказал Уорик. – Приказы я отдам, как только ко мне поступят сведения.

К его несказанному раздражению, дядя подоткнулся на лошади вплотную и схватил его за плечо. В глазах у него блестели слезы.

– Мы будем биться за твоего отца, Ричард! – истово прошептал Фоконберг. – И не отступим.