Историческая справка

После битвы у замка Сандал в декабре 1460 года, известной как битва при Уэйкфилде, над городскими воротами Йорка были выставлены четыре нанизанных на острия головы. Первая принадлежала герцогу Йоркскому и имела на себе бумажную корону, свидетельствующую о пустоте и тщетности его амбиций. Второй была голова графа Солсбери, отца Уорика. Третья – сына Йорка, семнадцатилетнего графа Ратлендского Эдмунда. И наконец, четвертая голова, с ужасающей симметрией, принадлежала сыну Солсбери, сэру Томасу Невиллу – семнадцатилетнему юноше, которого я из соображений стройности сюжета в канву той битвы включать не стал. Сложность данного периода истории состоит в том, что слишком уж много кузенов и дочерей, сыновей и дядьев претендуют на то, чтобы стать движущей частью повествования. Некоторыми из них, сравнительно второстепенными, мне по ходу пришлось пожертвовать, оставив их без внимания. Вместе с тем интересно отметить, сколь много лордов, участвовавших в битве при Таутоне, имели глубокие личные мотивы для мести и сведения счетов.

Два главных титула Солсбери перешли его сыновьям: титул Солсбери достался Уорику, а Монтегю – Джону Невиллу. На какое-то время последний стал графом Нортумберлендским, но позже по указанию Эдуарда IV был вынужден возвратить этот титул наследнику рода Перси. Для того чтобы как-то компенсировать это, король повысил ранг Джона Невилла до маркиза, но удовлетворить того это, безусловно, не могло. Ранг маркиза – нечто среднее между графом и герцогом. Для Англии это вещь довольно редкая, не сказать экзотичная. Значимые и знаменитые исключения составляют разве что маркиз Куинсберри (тот самый, что систематизировал правила бокса) и нынешний маркиз Бат, владеющий особняком Лонглит, каньоном Чеддер-Гордж и примерно десятью тысячами акров земли.

Джон Невилл на самом деле был временно пленен войском королевы Маргарет, но в том сражении не участвовал, а оставался в плену вплоть до прихода Эдуарда в Йорк после битвы при Таутоне.

Что касается из ряда вон выходящего эпизода, когда в 1461 году лондонцы отказали во въезде королеве, королю и принцу Уэльскому, то ключ здесь кроется в их страхе перед северянами. Правда заключается в том, что воинству Маргарет по пути на юг позволялось грабить, жечь и убивать (а что еще оставалось делать, при отсутствии платы за службу?). В те времена северяне разговаривали на сугубо своем чужеродном диалекте, для ушей лондонцев едва понятном (аббат Уитхемпстеда сравнивал его с лаем собак). Еще сильнее в рядах Маргарет лондонцы страшились шотландцев – доподлинно «дикарей» из тогда еще невообразимо далекой и неведомой страны. Сейчас этот страх перед иноземными захватчиками сложно и вообразить, но в ту пору союзничество с шотландцами королеву в глазах соотечественников определенно не красило.

Сэр Генри Лавлейс и впрямь сыграл определенную роль в подготовке ко второй битве при Сент-Олбансе. Уорик тогда возвел замысловатую линию обороны, целиком повернутую к северу, а армия королевы взяла да и повернула на запад к Данстейблу, откуда ударила с тыла в задний левый квадрат сил Уорика, через него взяв на центр. Дерри Брюер – персонаж хотя и вымышленный, но кто-нибудь вроде него, некто, собиравший такого рода полезную информацию, там обязательно присутствовал. Возможно, Лавлейсу за передачу его сведений посулили титул графа. Правда и то, что в свите Уорика он был одним из ближайших доверенных лиц. Его имя я специально изменил на Артура Лавлейса, иначе слишком уж много получалось персонажей по имени Генри. Судите сами: кроме Лавлейса, Генрихом (т. е. Генри) был граф Перси, затем еще граф Сомерсет Генри Бофорт, ну и, понятно, сам король Генрих. Если же сюда добавить всех Ричардов и нескольких Эдуардов, то впечатление складывается такое, будто во всей средневековой Англии дворяне пользовались от силы полудюжиной имен, вынимаемых из одной шляпы.

После горького поражения в 1461 году под Сент-Олбансом йоркисты утратили контроль над королем Генрихом, а вместе с тем и свой авторитет и вес в обществе. Им нужен был свой, другой венценосец, и они обрели устраивающего их претендента на трон в лице Эдуарда Плантагенета. Как подчас бывает на виражах истории, сопряженных с военными коллизиями, для стана Йорков это стало судьбоносной поворотной точкой. На самом деле все обстояло несколько более замысловато, чем я описал, но крайне важную роль в восхождении Эдуарда к власти сыграл епископ Джордж Невилл, под эгидой которого новоявленному королю была оказана поддержка со стороны Церкви. 1 марта в Лондоне именно епископ Невилл громогласно заявил о правах Эдуарда на престол. По городу понеслись взволнованные капитаны, возглашая весть о том, что Эдуарду Йорку быть королем, и уже 3 марта в замке Бэйнардз на берегу Темзы собрался несколько более официальный «Большой Совет». Вся процедура была проведена в невероятно короткий срок и обязана своим успехом откровенной дерзости, а еще отвержению Лондоном дома Ланкастеров. Отказав во въезде королю Генриху, город тем самым выбрал для себя сторону баррикады. В сущности, лондонцам не оставалось ничего иного, как поставить на Йорка.

4 марта 1461 года в Вестминстерском зале состоялась коронация, на которой Эдуард принес королевскую присягу. С этого момента к нему рекой хлынули сторонники и жизненно необходимые средства. Лондонские банкиры ссудили ему 4048 фунтов вдобавок к уже осуществленному займу в 4666 фунтов 13 шиллингов и 4 пенса. Делались и индивидуальные пожертвования от частных лиц и церковных приходов столицы. Солдат нужно было кормить, оснащать и платить им жалованье. 6 марта Эдуард разослал предписания шерифам тридцати трех английских графств, а также большим городам, таким как Бристоль и Ковентри. Лорды и простой люд встали под знамена Эдуарда Плантагенета фактически одновременно с тем, как еще большее количество народа и двадцать восемь лордов примкнули на севере к Ланкастерам. Это как нельзя более ясно объясняет, почему Эдуард провозгласил себя королем. С этого дня он возложил гнетущий вес и власть короны на феодальных лордов и их вассалов от верха до самого низа.

Скорость, с какой собрались две такие огромные армии, впечатляет даже по современным масштабам. А уж по куда более медленным средневековым меркам это был поистине грандиозный по масштабу, быстроте и скорости бросок в битву. У армии Эдуарда ушло от восьми до девяти дней на то, чтобы покрыть расстояние в сто восемьдесят миль до Таутона. Первая стычка произошла 27–28 марта возле моста Феррибридж, где с одной стороны потери понесли Эдуард, Фоконберг и Уорик, а с другой – Клиффорд, который затем погиб, пытаясь вернуться в главный стан королевы. Как известно, Клиффорд оказался перехвачен и убит стрелой в горло.

29 марта 1461 года – в Вербное воскресенье – в густой пурге под Таутоном сошлись две рати, и началось сражение, ставшее однозначно самым кровавым из всех, что имели место на английской земле. Исторические оценки сходятся на цифре не менее чем в двадцать восемь тысяч убитыми (так спустя девять дней после битвы написал в своем отчете Джордж Невилл, епископ и канцлер). Это примерно на восемь тысяч больше, чем в первый день битвы при Сомме (1916 год). Причем следует отметить, что последнее происходило в годы Первой мировой войны, когда уже существовали современные виды вооружений, таких как станковый пулемет. А при Таутоне каждый из погибших пал от стрелы, меча или палицы, тесака или топора, копья или секиры. После сражения воды реки Кок-Бек три дня были красны от крови.

Сведения о численности сражающихся сильно разнятся, от наиболее вероятных шестидесяти тысяч до сотен тысяч. Кровавая жатва составила около одного процента совокупного населения страны, тогда составлявшего всего-то три миллиона человек. Таким образом, если эту цифру экстраполировать на сегодняшнюю численность, то она составила бы, соответственно, от шестисот до семисот тысяч (!) погибших. Во всем необычайно пестром полотне английской, а затем и британской истории Таутон, безусловно, стоит особняком.

Вообще, Таутон – это название одной из соседних деревень. Непосредственно через нее шла старая дорога на Лондон, а потому она была более известна, чем еще одна ближняя деревня Сакстон, хотя битва проходила примерно посредине между ними, в месте, известном ныне как «Кровавая долина». Рекомендую ее посетить. Место это унылое, если не сказать гнетущее. Угнетают уже сами крутые скаты Кок-Бека. А уж в снегу, для людей в доспехах, они представляли неодолимое препятствие. Так что участь отступавших ланкастерцев была незавидной. Слово «Таутон» стало устоявшимся – можно сказать, официальным – названием для той жуткой бойни, хотя в разные времена это место именовалось то Йоркфилдом, то Шерберн-ин-Элмет (городок к югу), то Кокбриджем, а еще Полем Вербного воскресения.

Обратите внимание на разновидности описанного в романе оружия: тесаки, секиры и мечи. Слова «палаш» в XV веке не существовало вовсе. Оно появилось гораздо позже, для того чтобы отличать средневековые мечи от шпаг и рапир XVIII и XIX веков. Между тем в ту эпоху, когда основу вооружения рыцаря составляли мечи индивидуального изготовления, для описания различных клинков использовалось множество столь же специфических слов и терминов.

Одним из наиболее типичных для Средневековья видов оружия был фальшион – недлинный, слегка изогнутый тесак, заточенный с одной стороны. Широкое, утяжеленное на конце лезвие придавало ему сходство с современным мачете. Необученному работному люду, созванному под знамена предписаниями воинской повинности, это простое и увесистое оружие подходило лучше всего.

Примерно схожими в своих функциях были также секира и алебарда, с той разницей, что секира больше напоминала топор на удлиненной ручке, а у алебарды с одной стороны было закругленное полумесяцем лезвие, а с другой – подобие молотка. У обоих этих видов оружия также имелось похожее на штык острие, а в целом это было от трех до пяти фунтов остро заточенной стали, насаженной на топорную ручку или на древко пики. Хорошенько утяжеленное и выверенное, в натренированных руках это было поистине сокрушительное оружие. Ну а тем, кто не был натаскан – селянам и горожанам, – годилось как раз оружие попроще, без особых изысков. Тесак в Англии традиционно был в ходу больше, чем алебарды, хотя при Таутоне в руках обоих ратей наличествовало и то, и другое. Некоторые из проломленных и пробитых черепов из похоронных ям, найденных в тех местах, свидетельствуют о том, что смерть часто наступала от неистовых повторных ударов (иной раз от шести до десяти, нанесенных, скажем, секирой по давно уже неподвижному телу). Уровень дикой жестокости таких действий сравним с маниакальным пырянием ножом. Такое убиение, стоит ему начаться, остановить невероятно сложно.

Надеюсь, что основные события при Таутоне я изложил более-менее достоверно. Стычка лорда Фоконберга с рядами ланкастерцев – красноречивый пример того, как хороший командир должен уметь реагировать на факторы вроде перемены погоды и рельефа. По приказу Фоконберга лучники пускали тучи стрел и тут же откатывались за дистанцию стрельбы. В снеговой пелене, при фактически нулевой видимости, ланкастерцы отвечали вслепую, теряя драгоценные стрелы. Люди Фоконберга тут же их подбирали и со злым озорством пускали обратно в неприятеля. За недолгое время перестрелки ланкастерское войско понесло колоссальные потери – счет шел определенно на тысячи. Но их подстегнули к атаке, и обе рати сошлись.

Для нанесения урона врагу Фоконберг воспользовался и направлением ветра, и слабой видимостью, причем еще до столкновения главных сил. Имя этого человека, по сравнению с его племянником Уориком, почти неизвестно, но не нужно особо напрягать ум, чтобы понять: именно Фоконберг и был наиболее успешным стратегом. После Таутона он прожил всего несколько лет, но я немного продлил ему жизнь, втянув во вторую часть книги, чтобы он успел дать Уорику ценный совет, – да и просто из симпатии.

Как случается подчас в переломные моменты истории, наиважнейшую роль в том событии сыграли погода, а вкупе с ней удача. В случае с Таутоном фортуна подыграла Эдуарду Йорку. Правое крыло Норфолка тогда заблудилось и отстало, и все произошло, по всей видимости, совершенно непроизвольно: полная сумятица, увенчавшаяся поздним прибытием на поле брани – совсем как приход на выручку Блюхера при Ватерлоо. Восемь-девять тысяч свежего войска, возникшего с фланга, попросту сокрушили боевой дух тех, кто считал, что до победы рукой подать. В снегу и темени силы Ланкастеров оказались сломлены, и проигравшие панически бежали, находя смерть в реке и под ударами тех, кто догонял их и исступленно добивал на втором дыхании.

Историческая проза – зачастую борьба между стремлением блюсти верность сюжету и соблазном делать боковые выпады в виде интересных побочных нюансов – во всяком случае, это можно отнести ко мне. Мне действительно свойственно выявлять при работе какие-нибудь эпизоды, которые никак не получается вписать в канву повествования. Но сюжетная линия не должна увязать, поэтому вторая часть моей книги начинается с 1464 года, тем самым «огибая» попытку Маргарет в 1462 году вновь прибрать королевство к рукам. Этой истории вполне хватило бы на отдельную, совершенно самостоятельную книгу. А дело было так. В обмен на свои угодья в Кале Маргарет выторговала у французского короля сорок три корабля и восемь сотен солдат для поддержки все еще верных ей в Англии войск. Забрав из Шотландии короля Генриха, после вооруженной высадки она отвоевала ряд замков, таких как Алнвик в Нортумберленде, затем быстрым маневром отвела свою флотилию обратно в море… и тут ее постигла роковая неудача: внезапный шторм разметал ее суда. Кое-как добравшись до Берика, королева снова перебралась во Францию, где отец Рене Анжуйский пустил свою мятежную дочь жить в небольшом имении в герцогстве Бар; там она и стала коротать свой век в бедности, с парой сотен своих сторонников – жалкие остатки некогда пышного ланкастерского двора. Отметим важное: несмотря на неудачи, которые сломили бы многих, Маргарет никогда не теряла духа.

В 1465 году, в результате предательства, Генрих был, в конце концов, схвачен и препровожден Уориком в лондонский Тауэр. Нет никаких сведений о том, чтобы он писал там письма, стихи или вообще хоть что-нибудь. Я подозреваю, что Генрих к той поре был уже окончательно сломлен – иными словами, это была не личность, а пустой сосуд. Вместе с тем в услужение Генриху было приставлено пять дворцовых слуг Эдуарда IV, а при необходимости их число еще и пополнялось. Ежедневно в заточении с ним служил мессу священник Уильям Кимберли. Утешение Генриху, по обыкновению, составляли вера и молитва.

Никаких сведений о том, чтобы с ним обращались недостойно, не зафиксировано. Позже некий текст предполагал, что король терпел истязания, но это была его попытка быть причисленным к лику святых. Четких свидетельств этому нет, зато сохранились записи о пошиве королю новых одежд, а также о вине, присылаемом ему из королевских погребов.

Более поздние источники указывают, что Генрих сделался неряшлив и вообще зарос грязью. Если и так, то, скорее всего, это произошло от того, что он впал в серьезное психическое расстройство или же просто не желал следить за собой. Как это сказалось на решении Маргарет оставить его, все еще дискутируется. В последующие века это послужило причиной для некоторых ополчиться на нее. Хотя позвольте мне сказать от своего имени: нельзя строго судить женщину за нелюбовь к мужчине, из-за которого она претерпела столько страданий. Да и мужем-то он по-настоящему не был.

Элизабет Вудвилл появилась при дворе в 1465 году, а с ней пятеро братьев, двое сыновей и семеро незамужних сестер. Женщина старше своего мужа, скромного происхождения, вдовица с двумя детьми – неудивительно, что Эдуард женился на ней тайно, а Уорику признался, лишь когда тот начал подыскивать ему родовитую невесту из Франции.

Как и Невиллы до нее, Элизабет Вудвилл принялась внедрять своих родственников во все знатные дома Англии, создавая и крепя таким образом поддержку наиболее влиятельных семейств королевства. В частности, брак девятнадцатилетнего Джона Вудвилла с шестидесятипятилетней вдовствующей герцогиней Норфолкской был очевидной попыткой стяжать титул – один из семи «великих браков», устроенных Элизабет после помазания королевой-консортом. Герцог Норфолк, принимавший участие в битве при Таутоне, умер в 1461 году. У него был сын, на момент того «дьявольского брака» вполне себе живой, но он как-то внезапно умер, оставив после себя лишь дочку, так что титул впал в неиспользование. Выживи Джон Вудвилл в Войне Роз, он бы мог в итоге стать герцогом, а затем жениться еще раз, благо руки у него были развязаны.

Помимо семи «великих браков», на родню жены Эдуарда посыпались монаршей милостью и другие звания и титулы. Ее брат Энтони Вудвилл женился на дочери барона Скейлза (того самого, что поливал греческим огнем толпы лондонцев). Вступая в тот брак, Энтони наследовал и титул. Кроме того, при Эдуарде он стал рыцарем ордена Подвязки, лордом острова Уайт, лейтенантом Кале, капитаном Королевской Армады и прочее, и прочее. Отец Элизабет Вудвилл стал королевским казначеем и графом Риверсом.

Король Эдуард вообще был склонен к широким жестам и неумеренным щедротам. Джону Невиллу он пожаловал титул графа Нортумберлендского, но, когда занимался подрезкой ветви Невиллов, отнял его и возвратил молодому Генри Перси, наследнику рода, выпустив его из Тауэра и возвратив ему, заодно с титулом, и фамильные владения. Признаюсь: мысль о том, что Генри Перси мог какой-то период времени провести у Уорика – мой вымысел. Зато Ричард Глостер – впоследствии король Ричард III – действительно провел свое отрочество в Миддлхэме и чувствовал там себя, похоже, вполне комфортно.

Интересно отметить, что изъятие Большой печати у архиепископа Джорджа Невилла происходило именно так, как я описал: король с вооруженной свитой подъехал к постоялому двору у Чаринг-кросс и потребовал ее вернуть. Вряд ли король Эдуард ожидал вооруженного сопротивления – просто это показывает, как далеко заходило влияние его жены в превращении Невиллов из друзей в недругов. Слово «чаринг» в словосочетании Чаринг-кросс – это, по всей видимости, искаженное звучание французского «Chère Reine» («дорогая королева»), по названию мемориального креста, воздвигнутого Эдуардом I после кончины его любимой жены Элеоноры. Или же здесь присутствует связь с «Cierring» – англосаксонским словом, обозначающим изгиб дороги или реки. В сущности, история – это набор повествований, а подчас и смешение фактов с вымыслом. К фактам можно отнести, в частности, то, что Эдуард посылал Уорика во Францию, а сам, пока тот был в отъезде, заключил соглашение о торговле и военном союзничестве с Бургундией – тогда еще самостоятельным герцогством. Мог ли Эдуард принимать короля Людовика XI в качестве союзника, доподлинно неизвестно. Английский монарх, похоже, с самого начала благоволил герцогам Бургундии и Бретани (да и вообще ко всем, кто так или иначе задирал французский двор и перечил ему). Все это из рода спекуляций, но не будем забывать, что Эдуард одержал верх в битвах в Уэльсе и при Таутоне, а потому есть доля вероятности, что король-воитель лелеял мечту о еще одном Азенкуре, который позволил бы Англии отвоевать так недавно и так обидно утраченные земли.

Депутация из Бургундии побывала с визитом в Лондоне, где была встречена с большими почестями. Энтони Вудвилл устроил в честь гостей знаменитый рыцарский турнир, на котором сошелся в поединке с чемпионом, великим «бастардом Бургундии». В Париже Уорик был снова унижен, и, что еще примечательней, оказался публично посрамлен король Людовик. После этого французский монарх, не зря удостоенный прозвища «Universelle Aragne» («Вселенский Паук»), начал размышлять над проблемой по имени Эдуард и над тем, как ее устранить.

Маргарет Анжуйская действительно какое-то время находилась в Париже, и именно об эту пору. Неизвестно, довелось ли им встретиться там с Уориком в эти дни.

Для Уорика годы женитьбы Эдуарда на Элизабет Вудвилл обернулись чередой личных и публичных унижений. Последней соломинкой стало то, что король Эдуард не дал согласия на брак герцога Кларенского Джорджа с Изабел Невилл. С точки зрения Уорика, это была великолепная партия – повышение в статусе и беспрецедентный рост их фамильного состояния вкупе с наследством дочери. Однако для короля Эдуарда это был прежде всего союз, способный произвести сыновей, могущих стать угрозой его собственным наследникам. Дом Йорков возвысился до трона по более старшей ветви родословной, и нельзя было допустить, чтобы герцог Кларенский Эдуард создал еще одну королевскую линию, богаче, чем у самого Эдуарда.

Вдобавок к этому логично предположить, что у Элизабет на Изабел Невилл имелись свои виды: она была бы не прочь женить на ней кого-нибудь из Вудвиллов, скажем, одного из своих сыновей. Разница в возрасте была не в счет, а то, что такая «вишенка», как состояние Уорика, упадет в чужие руки, вызывало у Элизабет лютое неприятие. В итоге Уорику оставалось одно: пренебречь запретом короля и поженить Кларенса с Изабел в обход него. Так они отправились в Кале, где в 1469 году, против желания и веления Эдуарда, дочь Уорика и брат короля обвенчались.

В первых двух книгах я пытался анализировать тот благоговейный трепет, который люди испытывали перед персоной короля Англии. Это единственное, что объясняет, почему король Генрих остался жив, несмотря на то, что Йорк пленил его и на протяжении месяцев удерживал в неволе. Но одно дело – благоговение перед монархом, и несколько другое, когда этот человек еще простым мальчиком растет на твоих глазах и лишь постепенно дорастает до короля. Верно говорят, что не бывает пророка в своем отечестве, потому и Уорик, накопив гнев на Эдуарда и его жену, решился опрокинуть устои и схватить короля, ввергнув его в заточение. История эта не так проста, но суть ее сводится к тому, что Невиллы спровоцировали на севере восстание с целью завлечь туда Эдуарда и устроить ему засаду. Архиепископ Йорка Джордж Невилл на самом деле участвовал в том заговоре, равно как и Джон Невилл, на тот момент маркиз Монтегю. Верно и то, что отец Элизабет Вудвилл граф Риверс и ее брат сэр Джон Вудвилл были казнены в ходе пародии на судилище. Невиллы мстили за свою униженность и притеснение. Месть их была яростна и вместе с тем зрелищна.

Точная продолжительность пленения Эдуарда IV неизвестна, однако летом 1469 года граф Уорикский Ричард Невилл держал в плену сразу двоих королей Англии – Генриха Ланкастера в лондонском Тауэре и Эдуарда Йорка в замке Уориков в Миддлхэме. Именно за это невероятное положение вещей он, наряду с прочим, снискал себе прозвище «Делателя королей». По-видимому, он предположил, что выиграет от пленения Эдуарда, хотя подлинные его намерения не известны никому. Чего он хотел? Посадить на трон Джорджа Кларенса? Восстановить правление короля Генриха? Налицо был ряд вариантов, но Уорик не прибег ни к одному, так как страна вспыхнула огнем. Оно и немудрено, при низведенном до состояния манекена, никем не любимом Генрихе – но Уорик совершенно не ожидал такой вспышки всеобщего гнева.

Восстания, смертоубийства, поджоги, повсеместная смута расползлись по стране с невероятной быстротой. К этому, несомненно, приложила руку Элизабет Вудвилл, но нельзя сбрасывать со счетов и тысячи солдат, сражавшихся за Эдуарда при Таутоне. Всего девять лет спустя они были все еще живы-здоровы и заключение своего короля восприняли с большим негодованием.

Свои силы Уорик явно переоценил. В сентябре 1469 года он пришел к Эдуарду и предложил ему свободу в обмен на полное прощение и амнистию за все содеянное. Эдуард всегда был человеком слова, и Уорик, безусловно, верил ему и считал, что сделка будет иметь вес. Современному читателю такая доверчивость покажется несколько странной, но, возможно, у Уорика просто не оставалось иного выбора.

Я подозреваю, что подлинный разгул антиневиллских настроений не зафиксирован никем, и прежде всего самим Уориком. Вполне вероятно, что он был на грани безумия и опасался за свою жизнь. А между тем большое число его имений оказалось чрезмерной ношей, беззащитной перед таким числом организованных нападений, уязвимой перед ночными поджогами и бунтами на местах. Видимо, положиться на слово Эдуарда и дать ему свободу Уорика вынудило именно отсутствие иных вариантов.

Надо отдать Эдуарду должное: он не нарушил данного им помилования и амнистии. С расстояния в пять веков невозможно узнать, что именно случилось потом – пришел ли в действие некий план отыскать в помиловании лазейку или произошло что-то другое. Через несколько месяцев после замирения ланкастерские повстанцы, очевидно, выставили Уорика и Джорджа Кларенса как изменников, хотя были ли те обвинения правдивы, нам уже не узнать. Страна все еще кипела котлом, то тут, то там вновь разгорались смуты и восстания. Но информация та была новая, и потенциально она являлась преступлением, на которое согласованная ранее амнистия не распространялась. Эдуард приказал схватить обоих преступников, и те решили бежать к побережью вместе с Изабел, которая была тогда на сносях. Первой мыслью Уорика было добраться до своего большого корабля «Троица», пришвартованного в Саутгемптоне. Но дорогу ему преградил Энтони Вудвилл, на тот момент адмирал Эдуарда Йорка. Тогда Уорик со своей женой Анной, герцогом Джорджем Кларенсом и герцогиней Кларенской Изабел отправились во Францию на небольшом суденышке. Однако Эдуард уже разослал приказ по своим форпостам на границах, охватив также Ирландию и крепость Кале: Уорику и Кларенсу никакой помощи не оказывать. Вход в порт Кале беглецам преградил гарнизон крепости. Все вчетвером они оказались заперты на море, как в ловушке, с закрытыми для них берегами Англии и Франции. Изабел разродилась прямо на борту, и родившаяся девочка – первая внучка Уорика – действительно оказалась либо мертворожденной, либо умерла от холода и сырости. Реакция на все эти события и неутоленный гнев толкнули Уорика в руки Маргарет Анжуйской – и сотрясли Англию до основания.