Переводы Ирины Евсы

Я откроюсь тебе: цель творения – мы.
Ненасытного разума зрение – мы.
Этот круг мироздания перстню подобен.
Лучший камень в его инкрустации – мы.

Если Тот, Кто прелестницам дал красоту,
Утоленье – скорбящим, а праздным – тщету, –
Нам с тобою не выделит места под солнцем,
Не печалься: других Он низверг в черноту.

Коль не знаешь, что будет с тобой через год,
Зря печалишься раньше прихода невзгод
Ты, вкусивший вина, обнимающий пери,
Утирающий страсти взыскующий пот.

Вы, объятые шумным веселием круга,
Под звучанье барбата воспойте друг друга.
И незло помяните беднягу Хайяма,
Что очнулся травинкой весеннего луга.
Не тверди, что идет за бедою беда.
Ты желанной награды не сыщешь тогда.
Знает каждый мудрец: все во власти Аллаха.
Слезы лить понапрасну – не стоит труда.

Бедные жители кладбищ, их горевое родство
В прах превратилось летучий. Ветер развеял его.
Что за вино они пили, если до Судного дня
Спят, ни о чем не тревожась, спят, не боясь ничего?

Даже избранный муж, чья всесильна рука,
Кто о мире привык рассуждать свысока,
Пред делами Всевышнего жалок, потерян
И ничтожен, подобно крупице песка.

Смерть торгов не ведет и не кажет лица.
На нее ты бежишь, словно зверь на ловца.
Чрево рыхлой земли – вот обитель покоя.
Пей вино. Этой сказке не видно конца.
Избороздив морщинами чело,
Сомненье не сулит нам ничего.
И лишь вином наполненная чаша
Весельем освещает торжество.

У меня – ни двора, ни кола во дворе.
Вся наличность моя – голова в серебре.
Пьянь. Бродяга. Болтун. А поскольку в сединах
Борода, то и черт, как известно, – в ребре.

Там, в загробном краю, хорошо или худо –
Не расскажет никто, не надейся на чудо.
Для чего ты зарыл столько золота в землю,
Если знал, что за ним не вернешься оттуда?

Я видел сон: один мудрец мне произнес: «Пока
Ты спишь, дряхлеют лепестки пурпурного цветка.
Стряхни дремоту дней своих, что смерти равносильна.
Встань, ибо скоро ты уснешь на долгие века».
И сгорбленный старик, чья борода седа,
И розовый юнец – все сгинут без следа.
Ты думал, этот мир вручен тебе навеки?
О нет, всего на миг ты заглянул сюда.

Бестолково состариться нам суждено.
Время нас истолчет, словно в ступе – зерно.
Для чего мы посеяли столько желаний,
Если нам урожая собрать не дано?

«Кто блажен?» – я спросил одного мудреца.
Он ответил: «Как слепы людские сердца!
Счастлив тот, кто в объятьях своей луноликой
Ночь проводит, которой не видно конца».

Я спешил в погребок. Осветила луна
Захмелевшего старца с кувшином вина.
Я спросил: «Почему не стыдишься Аллаха?»
Он ответил: «Бог милостив, пей же – до дна!»

Тот блажен, кто избрал не ярмо, а свободу,
Кто молился закату, а также – восходу,
Кто, все ниже склоняя кувшин обливной,
Пил вино бытия, а не пресную воду.

Употребляй вовсю румяна, притиранья.
Но старость победить – напрасные старанья.
Сто раз произнеси, что ты – источник жизни,
Но век измерен твой, как сказано в Коране.

Смешна твоя радость, а также – обида.
Ты легче пылинки из праха Джамшида,
Мгновенья короче, бесплотней надежды,
Что бледным огнем сновиденья прошита.
Мы – веселья источник и пожар мятежа.
Справедливости корень и коварство ножа.
Совершенство и низость, очищенье и грязь.
Мы – и чаша Джамшида, мы – и зеркала ржа.

Помнишь малую каплю, что стала волной,
Горстку праха, что с глиной смешалась земной?
Что приход и уход твой для мира? – Вот муха:
Прожужжала и стала сплошной тишиной.

Тот, Чью тайну скрывают лазурные дали,
Безразличен к победе моей и к печали.
Пусть я пьян от грехов, но трезвею от веры,
Что в конце Он утешит меня, как в начале.

Каплей жидкости были мы, вложенной в чресла,
Что в огне обоюдных желаний воскресла.
Завтра ветры развеют наш прах, но сегодня
Веселись: то, что в чаше, хмельно, а не пресно.
Сам с собою сражаюсь – я жалок и слаб.
Пью вино и не каюсь – я жалок и слаб.
Отпусти мне, Всевышний, грехи, ибо знаешь:
Потому и грешу я, что жалок и слаб.

Допьем кувшин вина – в нем жизненная сила, –
Покуда нас двоих тоска не сокрушила.
Потом Гончар судеб наш прах смешает с глиной
И вылепит кувшин, а может, – два кувшина.

Все тайна: море бытия и жемчуг смысла в нем.
Ее постигнуть ты и я пытались день за днем.
И всяк болтал, увы, лишь то, что выгоду сулило.
Но дна никто не озарил спасительным огнем.

Я в злобный рок не верю, коль мне Творцом дано
Из рук прекрасной пери волшебное вино.
Грози мне адом, дыбой, вини во всех грехах,
Но меж Луной и Рыбой напьюсь я все равно!
Греша, не могу не испытывать страха.
Но я уповаю на милость Аллаха.
Пригрей, Всемогущий, Хайяма, который
Был пьяным гулякой, стал горсточкой праха.

Ты, Аллах, замесил мою глину. – Как быть?
Плоть слепил и согнул мою спину. – Как быть?
Ты, Всевышний, деянья благие и злые
Начертал на челе моем бренном. – Как быть?

Я вчера заходил к одному гончару.
И сказал ему: «Помни: мы – пыль на ветру.
Пыль осядет на землю, смешается с глиной,
Чтоб воскреснуть кувшином на пьяном пиру».

Пол пестрит черепками изысканной чаши,
Чей узор – ожерелья жемчужного краше.
Что, невежда, хрустит у тебя под ногой?
Присмотрись к черепкам: это головы наши.
Тысячи Махмудов и Айязов
Поглотил бездонным синим глазом
Небосвод. Никто не возвратился,
Не утешил нас своим рассказом.

Что толку от прихода моего?
Бесстрастен небосвод над головой.
Уйду – его сиянье не померкнет.
Зачем я здесь? И там я для чего?

Я солнце цветком не могу заслонить,
Не вижу судьбы золоченую нить.
Ум вынул из моря жемчужину мысли,
Но страх помешал мне ее просверлить.

Мудрец, не проболтайся в пьяном споре,
Иль тайна сердца сплетней станет вскоре.
Запомни: перл, мерцающий в ракушке,
Был каплей тайны, скрытой в сердце моря.
Ты, чьи очи так алчно и хищно горят,
День за днем умножающий рыночный ряд,
Посмотри, что проделало время с другими,
Даже с теми, что лучше тебя во сто крат.

Останется зерно надежды на лугу.
Твой сад перед тобой останется в долгу.
Трать все – от ячменя до золотой монеты –
С друзьями, а не то достанутся врагу.

Тайну мира я вам не открою, увы,
Ибо стану мишенью для грязной молвы.
У премудрых мужей не в чести благородство.
Проболтаюсь – и мне не сносить головы.
Мечтаешь быть потомками воспетым?
Трепещешь, словно лист, пред жадным светом?
Уж лучше быть гулякой, чем святошей.
И лучше быть пропойцей, чем аскетом.
Не отвергая молодого, а также старого вина,
Мы белый свет продать готовы
лишь за ячменных два зерна.
Тебя тревожит, где я буду, когда покину мир земной?
Отстань. Мне жаль тебя, зануду.
Вот чаша. И она полна.

От вина мы теплеем. Веселия глас
Заглушает обиды, живущие в нас.
Если б выпил Иблис хоть глоток из кувшина, –
Поклонился б Адаму две тысячи раз.

Скупец, не причитай, что плохи времена.
Все, что имеешь, – трать. Запомни: жизнь одна.
Сколь злата ни награбь, а в мир иной отсюда
Не унесешь, увы, и горсточки зерна.
Небесный Кравчий, Чьи уста окрасили рубин,
Лишь тех печалью не вскормил, кого не возлюбил.
И только тот, кого не смыл поток Его печали,
В ковчеге Нуха, как в гробу, живет, боясь глубин.

Есть ли польза от жизни, что прожили мы,
Погружаясь во тьму, выплывая из тьмы?
Время выжгло глаза у великих пророков,
Превратило их в пепел. Но где же дымы?

Оплеванный всеми, свой путь продолжаю с трудом,
Сквозь хляби и сели недоброю силой ведом.
Рванулась из тела душа. Я спросил: «Ты уходишь?» –
«А что же мне делать, – вздохнула, – коль рушится дом?»

Наполни чашу соком лоз, пока
Рассвет над кровлей теплится слегка.
Ты говоришь, вино горчит? Ну что же,
В нем – истина. Она всегда горька…
Ты – богат и пресыщен, я – беден и наг.
Но зачем суетимся мы в поисках благ?
Оба в прах обратимся, а он, как известно,
На гробницы пойдет для других бедолаг.

Всемогущий, Ты добр и не жаждешь расплаты.
Но зачем из Эдема изгнал бунтаря Ты?
Если милость Твоя для невинных, Господь, –
У кого же прощенья искать виноватым?

Друг, пока мы здоровы и духом тверды,
Будем пить, заедая горбушкой беды.
Ибо вскоре небесная чаша, вращаясь,
Нашу жажду не скрасит и каплей воды.

Вино – рубин. Кувшин – рудник. А тело – пиала.
Мерцает в ней твоей души подсвеченная мгла.
Хрусталь, искрящийся вином, воистину подобен
Слезам, в которых кровь лозы багровый луч зажгла.
За все готов платить сполна, под языком нектар катая.
Я за один глоток вина отдам сокровища Китая.
И сто религий – за хрусталь хмельного кубка
в час рассветный.
Все так. Но есть еще печаль, что нас уносит, не считая.

Всевышний, говорят, и сам не рад,
Что раздавал изъяны всем подряд.
Теперь Он разбивает нас о камни.
Ущербны мы. Но кто же виноват?

Сегодня ты богат, а завтра нищ.
Твой прах развеют ветры пепелищ,
Смешают с глиной, и она однажды
Пойдет на стены будущих жилищ.

О кумир драгоценный, продолжим игру.
Кровь пурпурной лозы я в кувшин соберу.
Выпьем вместе, покуда мы глиной не стали,
А из глины – кувшином на бойком пиру.
Прекрасен капель жар на черенке листа.
Возлюбленной твоей прекрасна чистота.
Что о вчерашнем дне ни вспомнишь, все некстати.
Будь счастлив тем, что есть, а прочее – тщета.

Даже если мой стан – кипарис, а щека
Ярче розы, нежнее ее лепестка, –
Не пойму, для чего, о Предвечный Художник,
Ты включил нас в узор Своего цветника?

В тех песчинках, что ветер сдувает с горы, –
Прах красавиц: подруги, невесты, сестры.
Пыль со смуглой щеки вытирай осторожно –
Юной девой была она с ликом Зухры.

Слабеют корни. Осыпается листва.
Гранаты щек моих покрыла синева.
Я – старый дом: прогнили крыша и опоры.
Свет не погас еще, но теплится едва.
В стрекозьем пенье луга, где синь и тишина,
Он возлежит с подругой, что нежности полна.
И пьет рубин из чаши под куполом лазурным,
Пока не опьянеет от сладкого вина.

Почто в преданиях сплелись и с незапамятных времен
Волнуют смертных кипарис и нежной лилии бутон?
Ведь лилия всегда молчит, десятком языков владея.
А стоязыкий кипарис ввысь неподвижно устремлен.

Бог – кукловод, а куклы – ты и я.
Что боль Ему твоя или моя?
Даст поиграть над пестрою завесой
И сложит нас в сундук небытия.

Под небесами счастья нет, и мир устроен так:
Один рождается на свет, другой летит во мрак.
Когда бы ведал человек о всех земных печалях,
Не торопился б он сюда, коль сам себе не враг.
К чаше, полной соблазна в луче золотом
Сотни раз припадал я взыскующим ртом
А Творец создает драгоценную чашу
И о землю ее разбивает потом.

Искусен тот гончар, что чашами голов
Земной украсил мир, трудясь без лишних слов:
На скатерть бытия вверх дном поставил Чашу
И горечью ее наполнил до краев.

Поскольку жизнь твоя висит на волоске,
Остерегайся дни растрачивать в тоске.
Иначе ты найдешь не переливы перлов,
А серую пыльцу в разжатом кулаке.

Из чаши неба пьют уста твои
Напиток зла, глупец, а не любви.
Смотри: бутыль и кубок в поцелуе
Опять слились, но губы их – в крови.
О камень ты разбил кувшин с вином, Господь.
Врата услад закрыл для уст моих, Господь.
Ты землю окропил лозы живою кровью.
Будь проклят я, но Ты, наверно, пьян, Господь?

Ты, гонимый човганом рока, словно мяч, по горбам времен,
Не спеши вопрошать до срока и оплакивать свой урон.
Ибо Тот, Кто тебя направил и заставил тебя бежать,
Он-то знает, зачем. Он знает. Только Он это знает. Он.

Если мудрому знанье о мире дано, –
Радость, горе, печаль он приемлет равно.
Будь, чем хочешь: вином, утоляющим жажду,
Или жаждой, что в нас порождает оно.

И мудрому – увы – конца не миновать.
Чтоб роком правил я – такому не бывать.
Похороню мечты. Пожрет их червь могильный
Иль воющий шакал, – мне, право, наплевать.
Говорят: «Ни вина, ни подруги не тронь,
Или вскоре пожрет тебя адский огонь».
Чепуха. Если ад – для влюбленных и пьяных, –
Рай назавтра окажется пуст, как ладонь!

Я отвергнут любимой. Сказала она:
«На другую гляди, а меж нами – стена».
Как могу я глядеть на другую, о пери,
Если взор застилает мне слез пелена?!

Утро. Чаша. Лепешка, а к ней – виноград.
Нам не стоит глядеть ни вперед, ни назад.
Все, что было, – ушло, а грядущее – скрыто.
Вот – сегодняшний рай твой. И вот он – твой ад.

Перенеся лишенья, ты станешь вольной птицей.
А капля станет перлом в жемчужнице-темнице.
Раздашь свое богатство – оно к тебе вернется.
Коль чаша опустеет – тебе дадут напиться.
Что мне миру сказать, если, умники, вы
Не узрели рисунка Господней канвы?
Потянули за кончик сверкающей нити –
И узор в тот же миг распустился, увы!

Как только я кувшин опустошил на треть,
Он выскользнул из рук на каменную твердь.
Всевышний, для кого Ты создаешь кувшины
И разбиваешь их из-за кого, ответь?

Всю жизнь аскетом быть, лелея образ рая?
Ну нет! – уж лучше пить. Я чашу выбираю.
Коль пьяниц прямо в ад погонят, как баранов,
То кто ж увидит рай из тех, кого я знаю?

Чем к смерти суетно спешить,
Уж лучше с гурией грешить.
Пока я был, и есть, и буду, –
Я пил, я пью, я буду пить!
Гонимый роком по холмам кручин –
Не различает истинных причин
Тех бед, что небосвод ему пророчит
Затем, чтоб он их завтра получил.

Ты плачешь, что роком по жизни гоним,
Что слабому духу не справиться с ним.
Не лучше ли воле Творца подчиниться?
Будь счастлив хотя бы мгновеньем одним.

Если будет в объятьях владелица розовых уст,
В чаше – Хидра вода, и кувшин не окажется пуст,
Музыкантом – Зухра, а Иса собеседником станет, –
Вновь душа расцветет, как весною – гранатовый куст.

Жаркий лал в синеве небосклона – любовь.
Бирюзой напоенная крона – любовь.
И не стон соловья над поляной зеленой,
А когда умираешь без стона – любовь.
Тот, чей разум, словно факел, потревожил темноту,
Ни единого мгновенья не потратил на тщету:
Или к милости Господней обратил свои молитвы,
Или выбрал созерцанье и вино поднес ко рту.

Ту, что тело мое воспалила и дух,
Иссушили наветы коварных подруг.
У кого мне искать исцеленья от хвори,
Если лекаря тоже терзает недуг?

Счастлив тот, кто в плену у своей дорогой,
Даже если он – пыль у нее под ногой.
Из возлюбленных рук я приму и отраву.
Не возьму и лекарства из дланей другой.

Без причины о нуждах чужих не радей.
Стерегись приближать незнакомых людей.
Тот, кто нынче за чашей тебя восхваляет,
Завтра в пропасть столкнет, как последний злодей.
«Рай, – мне твердили, – высшая награда.
Там – прелесть гурий, сладость винограда».
Но что мне рай, когда я и сейчас
Владею всем, не выходя из сада!

Кто в мире не грешил, скажи?
И кто не жил во лжи, скажи?
Я зло свершил, Ты злом воздал мне:
Кто здесь хорош, кто плох, скажи?

Мир, мне не сбросить ни на миг
Судьбы мучительных вериг.
Всю жизнь ходить мне в подмастерьях
У лучших мастеров твоих.

Над глупостью смеешься? Но пока
Бессилен разум: он доит быка.
Сам притворись глупцом: сегодня ум твой
Не стоит и головки чеснока.
Та, что сердце мое увела без труда,
Вновь надеждой меня одарила, когда
Жаркий бросила взор, словно камешек в чашу:
Он остыл, но зато закипела вода.

Взахлеб вино любви (все прочее – вода)
Я пью с огнем в крови, не ведая стыда.
Так жадно, долго пью, что спрашивает встречный:
«Откуда, жбан вина, бредешь ты и куда?»

Мы пили вино, наслаждались, любили.
Нас весны ласкали, а зимы губили.
Ступай осторожно меж нежных соцветий –
Зрачками красавиц вчера они были.

Муки старят красавиц. Избавь от беды
Ту, чьи веки прозрачны, а губы тверды.
Будь с любимой нежней: красота ускользает,
На лице оставляя страданий следы.
Мы влюблены, восторженны, пьяны.
Молясь вину, не чувствуем вины.
Земные узы сброшены: отныне
Мы в дом Творца на пир приглашены.

Мне говорят: «Не пей. Ты попадешь в капкан.
Тебе гореть в огне, гуляка и смутьян».
О, не сулите мне ни ада и ни рая:
Блаженней двух миров тот миг, когда я пьян!

Мне облако, цвета густой синевы,
Шепнуло: «Любуешься глянцем травы?
Дождешься, что некто пленится фиалкой,
Проросшей из глупой твоей головы!»

Изысканный тюльпан на синем ветерке
Вскормила кровь царя, угасшего в тоске.
Не раздави в лугах невинную фиалку,
Что родинкой была на девичьей щеке.
Щека тюльпана мокнет в синеве.
Наполни кубок, лежа на траве.
Когда-нибудь и ты тюльпаном станешь.
Пей, смысла не ищи в людской молве.

Книга юности нами прочитана. Жаль.
Облетели страницы, как горький миндаль.
Тишина еле слышно шуршит под ногами,
И печалью сквозит помутневшая даль.

Пусть я погряз в грехах, зато, по крайней мере,
Не мучаюсь, как те, что потрафляют вере
В кумирнях. Мне нужны в тяжелый час похмелья
Не церковь, не мечеть, а лишь вино и пери.

Нам – вино и любовь, вам – кумирня и храм.
Нам – глумленье в аду, вам – в раю фимиам.
Судьбы смертных Творец начертал на скрижалях.
Разве мы виноваты, что верим словам?
Встань, юнец, чтоб увидеть рассвет за окном,
Тонкий кубок наполнить пурпурным вином.
Краткий миг, что для радости нам предназначен,
Отыскать не сумеешь ты в мире ином.

Век прожит? Не грусти о нем.
Давай рукой на все махнем,
Вдвоем прильнем устами к чаше
И насладимся этим днем.

Подруга, ты зря притворяешься злой.
Потешь свое сердце моей похвалой.
Танцуй, веселись, ибо завтра, быть может,
Я стану кувшином, а ты – пиалой.

Один к фиалке попадает в плен,
Другой – к тюльпану, в жажде перемен.
А мне милей – бутон стыдливой розы,
Что подбирает платье до колен.
Мудрец, омывающий ноги в речушке, чья влага светла,
Увидел, как пыль на дороге вздымает погонщик осла.
И старец изрек: «Осторожней! А вдруг эта желтая пыль
Была головой Кей-Кубада и глазом Парвиза была?»

Травинку в тени молодого граната
Сорвать не осмелюсь: возможно, когда-то
Была она локоном дивной смуглянки,
Что сном беспробудным отныне объята.

Мир – вымысел, что множит миражи.
А я, глупец, поверил этой лжи.
Эй, кравчий! Я прикончил жбан, но, может,
И он – лишь пьяный вымысел, скажи?

Караван этой жизни почти миновал.
Много лет я чужим доверялся словам.
А теперь доверяюсь кувшину, в котором
Только то, что мне кравчий, смеясь, наливал.
Зри, око, пока не ослепло, могилы средь гулких ручьев,
Мир, щедро удобренный пеплом и полный греха до краев,
Правителей гордые клики, сокрытые в недрах земли,
И луноподобные лики в недремлющих ртах муравьев.

Эй, гончар! Ты работаешь в поте лица:
Глину месишь, и топчешь, и бьешь без конца.
Если слеп твой рассудок, прислушайся к сердцу:
Ты, возможно, глумишься над прахом отца.

Откуда ты пришел, куда уйдешь, –
Не спрашивай: ответом будет ложь.
В том круге, без конца и без начала,
Ни щели, ни просвета не найдешь.

Лик твой чаши Джамшида прекраснее, кравчий!
Смерть из рук твоих лучше бессмертия, кравчий!
Прах ступней твоих станет очей моих светом.
Ярче тысячи солнц засверкает он, кравчий!
Виночерпий, я с горечью мира знаком.
Дай мне сладость почувствовать под языком.
Погляди: скоро дно обнажится в кувшине.
Жизнь моя уменьшается с каждым глотком.

Что синий небосвод? – На теле поясок.
Джейхун – твоя слеза, ушедшая в песок.
Ад – место, где тебя обдаст жестоким жаром.
А рай – привал, где ты передохнешь часок.

Тайн вечности, мой друг, нам не постичь никак.
Неясен каждый звук, расплывчат каждый знак.
Жизнь – света пелена меж прошлым и грядущим.
Рассеется она – и мы уйдем во мрак.

Мне тоска воздержания не по нутру.
Если впрямь я воскресну таким, как умру, –
Не расстанусь до ночи с подругой и с чашей,
Чтоб и с той, и с другою воспрять поутру.
Качнется свод небесно-голубой
И облаком накроет нас с тобой.
Пей, веселись, ласкай траву ладонью.
Мы станем прахом, чтоб взойти травой.

Нет на свете того, кто б подмял небосвод,
Кто бы пищей земною насытил живот.
Зря кичишься, что вышел из бед невредимым:
Будешь недругом съеден и ты в свой черед.

Все, что тебя неволит и гнетет,
Не сваливай на бедный небосвод.
Он – раб, и то свершает, что Всевышний
Ему велит, а не наоборот.

Творец, создавший бытия изнанку и лицо, смирил
Прыть недруга, с которым я вчера,
как с другом, говорил.
Черпак из тыквы – мне твердят –
быть мусульманином не может.
Но как ты назовешь того, кто эту тыкву сотворил?
На землю в ярости пролей кровь тех,
чья совесть коротка;
Кровь нечестивцев и вралей, что греют жирные бока;
И лицемеров, чьи слова пусты, раскаянье фальшиво.
Но крови девственной лозы не проливай и полглотка.

Как дождевые облака,
Пройдут и радость, и тоска.
Пока ты медлил, жизнь кувшин твой
Опустошила в три глотка.

Я к вину не рискну прикоснуться в шабан.
И в раджаб я себе послабленья не дам.
Ибо месяцы эти во власти Аллаха.
Но уж как я потешу себя в рамадан!

Мне не набрать мгновений, когда я трезв бывал.
Ночь предопределений я спьяну прозевал:
Припав губами к чаше, держа кувшин за горло,
Прижавшись грудью к жбану, я храпака давал.
Доколе будешь низости людской
прислуживать, ничтожный человек,
И, прилипая к пище день-деньской,
как муха, коротать недолгий век?

Уж лучше, не имея ничего, голодным быть,
чем должником извечным.
И лучше кровью сердца своего питаться,
чем жевать чужой чурек.

Хочешь цели достичь – не надейся на помощь людей.
На чужое не зарься, своим равнодушно владей.
Тот, кто прошлым живет или будущим, равен безумцу,
Что из суетных рук выпускает сегодняшний день.

Одна рука – на чаше, другая – на Коране.
То воспеваем небо, то подвергаем брани.
Под этим бирюзовым величественным сводом
Уже мы не гяуры, еще не мусульмане.
О свет очей моих, проснись! Глотнем вина сперва.
Под звуки лютни повторим прекрасные слова.
А после коврик для молитв на пиалу сменяем,
И безразлично станет нам, что принесет молва.

Я приму и шипы, если роз не достанется мне.
Свет с небес не сойдет – я готов размышлять при огне.
Коль Всевышнего я не найду ни в мечети, ни в церкви, –
Веры в сердце моем мне достаточно будет вполне.

Легче в грязных трущобах Аллаха найти,
А в мечети к нему перекрыты пути.
Он – начало всего и конец. Он всесилен:
Покарать меня может, а может спасти.

То сижу в погребке, то ищу мудреца.
Сердце жалко трепещет, как тельце птенца.
Стыдно мне, что я грешник и что – мусульманин.
Есть ли храм, где могу я услышать Творца?
Люби красавиц, пей вино, коль в этом знаешь толк.
Не хочешь – пеплом посыпай небес полночных шелк.
Не трать себя на пустяки и мелкие попреки:
Никто из канувших во тьму – обратно не пришел.

Ни тот, кто мудростью своей смысл просверлил,
как мастер – перл,
Ни тот, кто о Владыке дней судил, над книгами корпел, –
Не объяснили бытия. Поговорили и уснули.
За тайн мерцающую нить никто схватиться не успел.

Продам венец царя, корону и чалму
За флейты нежный звук, ныряющий во тьму.
А ханжеских святош молитвенные четки
За пиалу вина продам я хоть кому.

Отяжелело тело, краски сошли с лица.
Сердце мое истлело, словно у мертвеца.
Кравчий, я пью и каюсь, каюсь и снова пью.
Как ни крути, останусь грешником до конца.
О небесный Ваятель! Ты создал объем Звездной чаши.
Под ней мы, как мухи, снуем.
Согласись: мне орлом не взлететь в поднебесье,
Коль Ты мухой отлил меня в тигле Своем.

Ум рассудку сказал: «Разобраться пора,
Пить грешно или нет». И тогда из шатра,
Из двора, из дворца прозвучало: «Помилуй,
Как не пить, коль Всевышний изрек: “Майсара”?»

И стервятник над костью мне ближе, чем тот,
Кто от подлых людей поощрения ждет.
Лучше корку ячменную грызть до кончины,
Чем подачками пачкать искусанный рот.

Коль ветка вечности взросла из корня радости, мой брат,
Коль эта жизнь тебе тесна, как старый шелковый халат, –
Не полагайся на шатер, что телом временным зовется.
Смотри: секут его ветра и колья хлипкие трещат.
Повеяло дождем издалека.
Тень облака смывает пыль с цветка.
«Пей!» – соловей лепечет желтой розе
И склевывает каплю с лепестка.

Коль чистый Дух, не оскверненный прахом,
Влетит в мое окно рассветным птахом,
Мы выпьем с ним вина. И скажет он:
«И будет день благословлен Аллахом!»

Будь я Творцом, властителем высот,
Испепелил бы старый небосвод.
И натянул бы новый, под которым
Не жалит зависть, злоба не снует.

Если к вечеру ногу баранью достану,
Хлеб и кубок вина, что равняется ману,
И смогу я подругу в трущобы завлечь, –
Вознесусь, как не снилось иному султану.
Я чашей в один ман убью печали слезы,
Двумя – обогащу веселия азы.
Трехкратный дам развод и разуму, и вере,
А, разведясь, женюсь на дочери лозы.

Я – раб вина. Я дивным песням рад.
Улыбка пери мой ласкает взгляд.
Таким меня Ты вылепил, Всевышний.
Но почему ж тогда бросаешь в ад?

Дай мне деву и чашу на самом краю
Луга жизни моей. Уходя, не пролью
Ни вина, ни слезы. Что бы там ни болтали,
Быть мне псом шелудивым, коль я не в раю!

Если путь твой Всевышним начертан давно,
Ты получишь лишь то, что тебе суждено.
Не мечтай о несбыточном. О невозможном
Не моли. Не завись от того, что дано.
Накинет солнце свой аркан на тишину дворов,
И бросит шарик в чашу дня великий Кай-Хосров.
Протри глаза, налей вина, как только крик любовный
К тебе вернется эхом «Пей!», прошив небесный кров.

Творца расспроси, ибо сам я не знаю,
Направлюсь я в ад или в рай, умирая.
Уж лучше в наличных барбат и вино
Возьму, чем в рассрочку – окраины рая.

Очнись, Хайям, беда невелика,
Не майся из-за лишнего глотка.
Не будь греха – зачем тогда прощенье?
А коль простят, о чем твоя тоска?

Я шел дорогой в ад, мостил дорогу к раю.
Я много лет подряд все двери отворяю,
Что в чуждые миры ведут, светясь во мраке.
Но знаю только то, что ничего не знаю.
Покуда не истопчешь всех дорог, не выйдет ничего.
Покуда не омоешь кровью щек, не выйдет ничего.
Покуда, как влюбленный, о себе не позабудешь ты,
Напрасно не взывай к своей судьбе – не выйдет ничего.

Когда вплетутся розы в сумрак серый,
Вели, чтоб нас вином поили в меру.
А россказни о гуриях, о рае
И аде не спеши принять на веру.

Видать, в моем роду случился сбой,
Коль пьянство мне назначено судьбой.
Эй, кравчий! Принеси вина: возможно,
Я перестану быть самим собой.

Для чего суетиться, бороться за власть,
Если вечность разинула алчную пасть.
Что тебе предначертано, то и получишь,
Без Творца даже яблоку вниз не упасть.
Чтобы тело прикрыть, не нужна мне парча.
Для кувшина с вином мне не жалко плеча.
Приглядись: остальное не стоит того, чтоб
Жизнь свою променять на него сгоряча.

От Сатурна – до мрака подземных дорог
Я пространство объял. Как печален итог!
Разум мой развязал все узлы мирозданья.
Узел смерти – увы – развязать он не смог.

Не смыслящий в делах Аллаха, ты – ничто.
Пылинка на ветрах Аллаха, ты – ничто.
Из пустоты возник и в пустоту вернешься.
Вокруг тебя – ничто. И сам ты в нем – ничто.

Жизнь – яд, противоядие – вино.
Из двух кувшинов пить мне суждено.
В одном – отрава, а в другом – лекарство.
А третьего покуда не дано.
Пей вино – и забудешь о тяжкой кручине,
Встретишь недруга, как подобает мужчине.
Трезвость миру вредна, ибо душу людскую
Жалит мыслями о предстоящей кончине.

В этот мир мы приходим единственный раз.
Пир не кончился наш, и азарт не угас.
Предадимся веселью сейчас, а не завтра,
Ибо вечности нету в запасе у нас.

Пир покинули лучшие мира сего.
Остается нам, грешникам, длить торжество.
Говоришь, что вино – это яд? Но смертельней
Бед, что мир уготовил нам, нет ничего.

Ты на земле живешь – то грезя, то грозя.
Но бытие твое – над пропастью стезя.
Она тебе дана на время перехода.
А все, что взял взаймы, присваивать нельзя.
Живя среди ослов, что жаждут править миром,
Уж лучше стать ослом и притвориться сирым.
Не то, пошевелив ослиными мозгами,
Тебя, коль не осел, они сочтут кафиром.

Мир – ночлежка, ветрами продутая, или
Усыпальница пестрая наших идиллий;
Пир, оставшийся смертным от сотни джамшидов,
И могила, где сотни бахрамов почили.

И гора затанцует, коль выпьет вина.
Небывалая сила напитку дана.
Глупый в чаше находит лишь горький осадок,
Мудрецу же – рубины сверкают со дна.

Что – бессмертья залог? Я отвечу: вино.
Быть лекарством и ядом ему суждено.
Обжигает огнем, но людские печали,
Как живая вода, утоляет оно.
Зачем тягаться с горестной судьбой
И заниматься мелочной борьбой?
Все радости, что жизнь тебе дарует,
Ты в мир иной не унесешь с собой.

Коль не хочет Господь быть со мной заодно,
Всем желаньям моим облететь суждено.
Если праведно то, чего Он вожделеет,
Значит, то, чего я вожделею, – грешно.

Ты к вину пристрастился? Так пей с мудрецом
Или с резвым юнцом, что приятен лицом.
Пей нечасто. Пей мало. Пей втайне от прочих,
Чтоб не слыть ни пропойцею, ни гордецом.

Черепок от кувшина прекраснее царства Джамшида.
Слаще пищи Марьям то вино, что смывает обиды.
Звук рассветной отрыжки из чрева гуляки ночного
Благозвучнее песен Адхама и Абу Саида.
В круглой чаше прохладная кровь винограда
Царства Кавуса лучше и трона Кубада.
Благозвучней напева святош лицемерных
Вздох влюбленного – в утренней свежести сада.

Лелея и кляня к тебе спешащий миг,
Ты будущего дня не различаешь лик.
Сегодняшним живи, коль сердце не безумно.
Остаток дней твоих сочтен и невелик.

Вчера над лампой вился мотылек.
Сегодня он сложился и поблек.
Подумал я: «А что с ним будет завтра?..»
Но аромат вина меня отвлек.

Я поклоняться не устану
Красотке, музыке и жбану.
Пусть кровью лоз меня наполнят,
Когда и сам я жбаном стану.
Веселись, ибо все, что любил ты вчера,
Стало пеплом, развеялось ветром вчера.
Небо, горестным просьбам твоим не внимая,
День сегодняшний твой начертало вчера.

Ханжи, которые поют Аллаху лживую хвалу,
Греховней пьяниц, что из рук не выпускают пиалу.
Уж лучше я кувшин с вином на голову свою поставлю,
Пусть даже мне, как петуху, приставят к темени пилу.

Не поминай вчерашних бед,
Пока иных печалей нет.
Мы завтра присоединимся
К тем, что живут семь тысяч лет.

Смерть сердца наши гасит, как небо –
огни. Уходя, мы во тьме остаемся одни.
Даже малую весть мы подать не сумеем
Нашим близким из этой немой западни.
Говорят мне: «Хайям, выбирай: жбан вина или рая просвет».
Но далек ваш безоблачный рай, а вином я сегодня согрет.
Винограда рубиновый шелк слаще ваших посулов, ханжи.
Барабанную дробь хорошо слушать издали – вот мой ответ!

Сердце – малая капля. Она не вольна
Оторваться: ее возвращает волна.
Если суфий – сосуд, что невежества полон,
То его опьяняет и капля одна.

Когда б надежды ветвь у поля на краю
Дала мне плод, – судьбу узрел бы я свою.
Темница бытия мне б не казалась тесной,
Когда бы отыскал я дверь к небытию.

О сердце! Наслажденья каждый миг
Развей над лугом и взрасти цветник.
И выпади ночной росой на листья,
Чтоб ранним утром заблистать на них.
О, если небеса, чья совесть крепко спит,
Дают богатство в дом забывшего про стыд,
А праведнику в долг – засохшую лепешку, –
Мне жаль, что мой плевок до них не долетит!

Я тружусь и страдаю все ночи и дни,
Ты – кичишься плодами своей болтовни.
Стать опорой не могут ни радость, ни горе,
Ибо под небесами не вечны они.

Кувшин, ты в прошлой жизни, что быстро отпылала,
Был пленником покорным кудрей прекрасной Лалы.
А глиняная ручка, изогнутая плавно,
Была рукой, что шею возлюбленной ласкала.

Гони святошу: речь его скучна.
Молитвам лицемерным – грош цена.
А за твои грехи перед Всевышним
Я сам отвечу. Принеси вина!
О рок! Ты хуже рабского ярма,
Коль даришь подлым пышные дома,
А праведных лишаешь корки хлеба.
Осел ты – или выжил из ума?

О, если б небеса, чьи тайны скрыты,
Следили, чтобы волки были сыты,
А овцы целы, – то неужто б души
Достойных оставались без защиты?

Кувшин, что наклоняешь без конца, –
Из глаз царя и сердца мудреца.
А чаша – из багровых щек пропойцы
И нежного девичьего лица.

Когда б из сердца тек ручей, он сто домов бы снес.
И сто селений смыла б кровь моих кипящих слез.
Ресницы – желобки: по ним стекает кровь. Как только
Сомкну их, в мир придет потоп в багровых вспышках гроз.
Для чего ты судьбу понапрасну коришь,
Слезы льешь и с печали снимаешь барыш?
В правой – чашу держа, левой – пери лаская, –
Ты намного счастливей, чем нам говоришь.

Эй, муфтий, нелеп твой судейский наряд!
Я пьян, но трезвее тебя во сто крат.
Я пил кровь лозы, ты – людскую. Неужто
Ты скажешь, что мой кровожаднее взгляд?

По-вашему, безбожник я? Ну что ж,
Мне не впервой ловить рукою нож,
Которым ловкий недруг целит в спину.
Но, кроме злобы, что с него возьмешь?

Червь ничтожный, тебя обжигает свет
Четырех элементов, семи планет.
Собери в закрома хоть все злато мира,
Но исчезнешь – и время сотрет твой след.
Я перлы жарких клятв Тебе не раздавал
И пыль грехов с лица украдкой не смывал.
Но верю, что меня Ты не оставишь, ибо
Я никогда двумя одно не называл.

Как чудесна эта роза, ароматна и сильна.
Но гниения угроза в ней уже заключена.
Если б туча собирала вместо влаги бренный прах,
Кровь блистательных красавиц проливала бы она.

Враг вписал меня в общество еретиков.
Но Всевышний-то знает, что я не таков.
Да и сам я, пришедший в обитель печали,
Знаю, кто я. А домыслы – для дураков.

Сбежав с любимой от невежд, в трущобах среди бела дня
Сидим, свободны от надежд, страх перед будущим гоня.
Мы за вино в залог внесли лохмотья, душу, тело, чтобы
Освободиться от земли, эфира, воздуха, огня.
Один твердит, что я – болтун и расточаю лесть.
Другой приписывает мне язычество и спесь.
А третий – пьянство и гульбу. Что толку спорить с ними,
Коль сам я знаю, кто я есть. И я таков, как есть!

Твердь земную и небо создавший Творец,
Ты тоской напоил миллионы сердец.
Уст рубины и лиц просиявшие луны
Спрятал в землю, сложил в погребальный ларец.

Жестокий небосвод, ты перешел черту:
Сорочку дней моих уносишь в темноту.
Прохладный ветерок ты превращаешь в пламя,
И в пыль – глоток воды, что у меня во рту.

О небосвод, твой гнев, неистовый и бурный,
Смыл тысячи царей под гул громов бравурный.
Когда б ты грудь земли осмелился рассечь,
Тебя бы ослепил рубинов жар пурпурный.

Навек замкнулся круг под чашей небосвода.
Куда ни глянь, мой друг, – все та же несвобода.
И стоит ли, скажи, печалиться впустую,
Что поздно мы пришли и близок час ухода?

Приходим и уходим – наги.
Живем, не думая о благе.
Мы бренны. Наше естество –
Пыль, ветер, искра, капля влаги.

Я пил бы чистое вино, но много лет подряд
В напиток дней моих судьба подмешивает яд.
Кебабом сердца своего кормлюсь. Лепешку доли
Макаю в соль чужих обид, печалей и утрат.

Я ухожу из этой круговерти
Тоски и зла. В печаль мою поверьте.
И пусть над гробом радуется тот,
Кто знает исцеление от смерти.
Я знаю мир: в нем вор сидит на воре;
Мудрец всегда проигрывает в споре
С глупцом; бесчестный честного стыдит;
А капля счастья тонет в море горя.

Жизнь-виночерпий, ты меня обжулишь все равно.
Мне опротивело твое поддельное вино.
Уж лучше выплесну в сердцах его остаток мутный,
Коль настоящего вина отведать не дано!

Кувшин купил я. Он в тоске бубнил мне, вечер коротая:
«Я шахом был. В моей руке сверкала чаша золотая
Затем ли, чтоб средь бела дня или в холодном свете лунном
Презренный пьяница меня сжимал, куражась и болтая?»

Я товар гончара в мастерской изучал.
Но услышал, как, стоя на полке, вскричал
Узкогорлый кувшин средь безмолвных собратьев:
«Кто из нас – продавец, покупатель, гончар?»

Я напился вчера, сокрушаясь о завтрашнем дне.
Узкогорлый кувшин я на камни швырнул в тишине.
И разбитый кувшин прозвенел черепками:
«Когда-то Был подобен тебе я, а ты уподобишься мне».

Что нам яд и нектар, если дни сочтены?
Нишапур или Балх, – если чаши полны?
Много раз после нас превратится на небе
Ломтик месяца в круглую дыню луны.

Пытаясь отдалить конец тропы земной,
Я наклонил кувшин и пил нектар хмельной.
И мне из уст в уста кувшин шепнул: «Послушай,
Я был таким, как ты. Побудь хоть миг со мной».

Я ворона узрел на черепе царя.
Он крылья распростер, надменно говоря:
«Где звон колоколов и гром литавр, властитель?
Где твой закат, скажи, и где твоя заря?»
Приятны взору моему задумчивых красавиц лица.
И к виноградному вину с утра рука моя стремится.
От каждой из земных услад я буду отрезать по дольке,
Пока моя сухая плоть в безмолвный прах не обратится.

Пей, люби и не думай о том,
Что с тобой приключится потом.
Сколько можно о вечном и тленном
Толковать? После нас – хоть потоп!

Если жизнь твоя – ветром взметенная пыль,
Если пышный цветник превращается в гниль, –
Помни: выдумка все, что тебя окружает.
А возможно и так: все, что выдумка – быль.

Тот, кто не ведал про еду и сон,
Был нуждами земными наделен
На время, ибо скоро их отнимут,
Чтоб вновь к истокам возвратился он.
Ты, чьи очи так алчно и хищно горят,
День за днем умножающий рыночный ряд,
Посмотри, что проделало время с другими,
Даже с теми, что лучше тебя во сто крат.

Все, что нам лозой дано, благотворно и желанно.
Обменяю на вино – изреченье из Корана.
Чаша старого вина лучше царства молодого.
И прекрасней всех корон – черепок от горла жбана.

Дух мой борется с телом, чья крепость сильна.
Плоть мою ослабляет отказ от вина.
Все лекарства способствуют хвори, и только
Искрометная влага вина не вредна.

Где тот, кто близок сердцу моему?
Я за вином поведал бы ему,
Как человек, чья плоть из глины горя,
Мелькнул при свете и ушел во тьму.
К чему на сердце умножать рубцы печали,
Над скарбом прошлого дрожать, звеня ключами?
Уж лучше книгу сладких тайн читать с подругой,
Опасной близости конца не замечая.

С весенним птичьим щебетом проснись,
Глотни вина и к лютне прикоснись.
Недолго ты пробудешь в этом мире,
И он не прокричит тебе: «Вернись!»

Резвись, юнец. До срока не старей.
Наполнив чашу, к ней прильни скорей.
Ведь промежуток меж зимой и летом
Уносит жизни тысячи царей.

Кто миру весть принес, что разойдется тьма?
Нет, крупный жемчуг слез рассыпан задарма.
И чашу головы, упавшую в ладони,
Наполнишь ты едва ль – хмельным вином ума.
Когда не пью вина, мне всякая услада
Воистину тошна, как смрадный дух распада.
От всех невзгод одно лекарство есть – вино.
Когда его приму, могу принять и яда.

Вот все, что обретешь в обители о двух
Дверях: больную плоть и обреченный дух.
Блажен лишь тот, кто дверь не отворял входную,
Не напрягал в миру ни зрение, ни слух.

Жить до семидесяти лет – Господь не приведи!
Куда б дорога ни вела, навеселе иди.
Пока из чаши головы не сделали кувшина,
На землю чашу не роняй, кувшин прижми к груди.

Трезвость гасит веселые искры огня.
Пьянство – тут же рассудка лишает меня.
Промежуток меж трезвостью и опьяненьем –
Жизнь. И ей поклоняюсь до смертного дня.
Для чего умножать бесполезное зло?
Нас посеял Творец. Время жатвы пришло.
Скоро ляжем снопами на поле осеннем.
Не горюй: небо сделало все, что могло.

Роз багряные соцветья облетают на ветрах.
Птичка певчая – о лете, ты – о будущих мирах
Все тоскуешь. Вытри слезы, с полной чашей сядь в тени.
Скоро, скоро эти розы наш с тобой засыплют прах.

Вино – напиток юности. Не ты ль
Вчера сминал с подругою ковыль?
Мир одряхлел, но кажется моложе,
Когда глядишь сквозь винную бутыль.

Хоть всю жизнь проведи с небосводом в борьбе,
Но останешься с тем, что дано голытьбе.
Рай твори из вина и зеленой лужайки,
Ибо в мире ином он не светит тебе.
Ты выплыл из невезенья, с надеждой накоротке.
Воссядь на престол веселья и кубок сожми в руке.
Всевышнему безразлично – рабы мы иль бунтари.
А радость твоя мгновенна, как бабочка на цветке.

К чему тебе, чьи закрома пусты,
А платье истрепалось в лоскуты,
Нижайшему уныло подчиняться,
Прислуживать такому же, как ты?

Чтоб задарма тебе не наливали,
Найди вина, иди, куда позвали.
В твоих усах и в бороде моей
Создатель наш нуждается едва ли.

Я гибну, объятый бессонной тоской.
Считаю утраты, теряю покой.
Всевышний, Ты отнял земные услады,
Но беды всегда у меня под рукой.
Разумно ли гнаться за тем, чего нет,
Терзаться: отпустит беда или нет?
Губами прильни к пиале. Неизвестно:
Успеешь ты сделать глоток или нет.

Эй, кравчий, век таков, что мудрость не в цене.
Коль стайка дураков – вверху, а мы – на дне,
Я заплачу за то, что разума лишает.
И, может быть, судьба вдруг улыбнется мне.

Хайям, ты выпил жбан. Развеселись!
На миг кумиром стал – развеселись!
Небытие – итог любых стремлений.
Ты жив и даже пьян. Развеселись!

Коль сам не пьешь, то не шипи на тех,
Кому вино милей других утех.
Ты совершаешь сотни злодеяний.
В сравненье с ними, пить вино – не грех.

Катая рыдания в горле воздетом,
Петух голосит перед каждым рассветом
По ночи, что вычли из жизни недлинной.
А ты еще спишь и не знаешь об этом.

Я упреков невежды всерьез не приму.
Луноликую к сердцу покрепче прижму.
Знай: любовный напиток – мужей исцеляет,
А святошам и евнухам он ни к чему.

Хайям, ты и впрямь бы судьбу насмешил,
Когда бы в печаль окунуться решил.
Пей, лютне внимая, вино из кувшина,
Пока не разбился о камни кувшин.

Если б рока скрижаль мне подвластна была,
Я бы мир начертал без печали и зла.
Но – увы! – я владею не чашей небесной,
А лишь тем, что вмещает моя пиала.
Приходят одни, а другие в безвестность ныряют.
Дверь в тайну – закрыта. Сомненья тебя изнуряют.
Поймать ты не в силах сверкающей нити судьбы.
А жизнь твоя – чаша, которой вино измеряют.

О временном тужить – напрасный труд,
Поскольку все рожденные умрут.
Когда б судьба грешила постоянством,
Мы б ни за что не появились тут.

Тот, кто песком дорог истер свои ступни,
Платил судьбе оброк, растрачивая дни, –
Поверь, про ад и рай узнал едва ли больше,
Чем пьющий кровь лозы в гранатовой тени.

Я пески бороздил и холмы огибал при луне.
Но в скитаньях – увы! – не прибилась удача ко мне.
Лишь когда осушил я превратностей горькую чашу,
Мне случайная радость блеснула монеткой на дне.
Всевышний, коль можешь насытить, – насыть,
Чтоб мне не пришлось у бездушных просить.
А также всю жизнь до беспамятства пьяным
Держи, или мне головы не сносить.

Когда уйдешь, погибну я, меня пожрет беда.
Невзрачной тенью за Тобой я шествую всегда.
Погибли тысячи сердец, когда Ты их покинул.
Вернешься – и сто тысяч душ возьмешь Ты без труда.

Всевышний, я давно у той черты,
Где шаг – и кану в чрево черноты.
Коль жизнь сумел Ты вывести из смерти,
То выведи меня из нищеты.

Был Ты добр, и враги не сломили меня.
Посылал мне припасы, в дороге храня.
Если дашь мне возможность воскреснуть безгрешным,
То бояться не стану я Судного дня.
На знаменитых – зубы точит злоба.
На скрытных – подозренье смотрит в оба.
Чем принимать удары там и сям,
Уж лучше одиноким быть до гроба.

Не заводи друзей и не страшись врагов.
Подобен будь реке меж строгих берегов.
Пусть враг твой – сам Рустам, – без боя не сдавайся.
Пусть друг твой – сам Хотам, – не оставляй долгов.

В чистоте наготы мы возникли из тьмы,
Но затем осквернили тела и умы.
Слезы горечи нас ослепили. Впустую
Разбазарили время и канули мы.
Мы горло жбана рубищем заткнем,
Землей трущоб омоемся. Вздохнем.
И, покопавшись в пепле погребка,
Отыщем жизнь, что потеряли в нем.

Ты розу к себе не приблизишь, пока
Коварных шипов не познает рука.
На гребень взгляни: если зубчики целы,
У милой не тронул он ни волоска.

Я печалюсь, что жизнь протекла безотрадно.
Хлеб мой горек и сух, а дыхание смрадно.
Презираем Всевышним, придавлен грехом,
Я с одышкой тащусь прямо в ад, ну и ладно.

Счастливых – мало. Прочих – большинство.
Гони тоску: уныние мертво.
Когда Творец лепил тебя из глины,
Он не просил согласья твоего.
Из-за спин ты выходишь вперед: «Это – я!»
Дивной роскошью дразнишь народ: «Это – я!»
Ты удачлив. Но смерть, что сидела в засаде,
Незаметно за плечи берет: «Это – я!»

Доверившись жизни, как ветреной крале,
Мы столько отважных сердец потеряли.
Попробуй украсть свою долю, мудрец,
Покуда тебя самого не украли.

Подобно скряге, тайною владей.
Гляди, чтоб не проник в нее злодей.
Ты расставлял силки для Божьих тварей?
Что ж, ожидай того же от людей.

Поклялся я: «Не буду пить пурпурного вина.
Вино – живая кровь лозы, и мне она вредна».
Тогда рассудок произнес: «Ты говоришь серьезно?» –
«Ты веришь клятве? – я сказал. – Не верь, она пьяна!»
Я пью не оттого, что беден я,
Не из боязни сплетен и вранья,
А для веселья. Но коль ты захочешь,
Я брошу пить, прелестница моя!

Я крикнул в сердцах гордецу одному:
«Вино моему не помеха уму!
Затем лишь кувшин я назначил кумиром,
Чтоб не поклоняться себе самому».

Красавицу, свежей, чем розы цветника,
Кувшин с вином, букет держи в руках, пока
Внезапной смерти вихрь, сорвав сорочку плоти,
Не унесет ее, как лепесток цветка.

О пусть прильнут ко мне две гурии в шелках!
Пускай хмельной рубин горит в моих руках!
Я слышал, что Творец раскаянье дарует.
Но этот дар принять я не решусь никак.
Мне говорят: «Тебе нужна
Жена, а не кувшин вина».
Глупцы! Нужна мне и подруга,
И чаша, что полным-полна.

Мой кумир, прикажи, чтоб вина принесли,
Ибо скоро ты будешь валяться в пыли.
Не надейся, беспечный глупец, ты – не злато,
Что зарыли бы в землю и вновь извлекли.

На смертном одре попрошу об одном:
«Омойте мой прах не водой, а вином.
С кувшином и чашею в миг воскрешенья
Меня в погребке вы найдете ночном».

Если явится смерть, чья рука холодна,
И меня, словно птицу, ощиплет она,
Пусть из праха гончар изготовит кувшины:
Может быть, воскресит меня запах вина.
Потратив много лет подряд,
Я рай узрел, я видел ад.
Но содержимое кувшина
Мне интересней во сто крат.

Мой друг, утешься. Стоит ли страдать,
Что обошла земная благодать?
Уж лучше сесть на площади с кувшином
И за игрою рока наблюдать.

Укроти свою жадность. Навеки порви
С миром зла и добра, что взошел на крови.
На ветрах бытия – только шелковый локон
Да кувшин узкогорлый в ладони лови.

Слежу, чтоб мой рассудок не потух,
Молчаньем укрепляю слабый дух.
Покуда есть глаза, язык и уши, –
Клянусь Творцом: я слеп, я нем, я глух.
Давайте сплотимся, иначе едва ли
Мы в винном сосуде утопим печали.
Но утром шепнут нам пустые кувшины:
«Так шумно когда-то и мы пировали».

Один с мольбой глядит на небосвод,
Другой от жизни требует щедрот.
Но час придет – и оба содрогнутся:
Путь истины не этот и не тот.

Сказала роза: «Я – Юсуф над смятым шелком трав.
Мой рот – рубин, и он горит в ярчайшей из оправ».
Я усмехнулся: «Коль Юсуф, то предъяви примету!»
Она ответила: «Смотри, как мой наряд кровав».

Скрижаль судьбы нам говорит: «Не надо
О свете рая и о мраке ада
Витийствовать ни в церкви, ни в мечети,
Ни за вином в тенистых дебрях сада.
О выслушай кроткое слово мое:
Ты – луч, наполняющий светом жилье.
С любовью к Тебе я уйду в эту землю.
С любовью к Тебе прорасту из нее.

Ты столько дней вина не пил и голодал.
Но, может быть, еще застанешь рамадан,
На месяц погляди: близка его кончина.
Он, словно ты, Хайям, поблек и исхудал.

Если знать не дано окончанья пути,
Мне б хоть малую тень на пути обрести.
А не тень – так хотя бы надежду: в грядущем
Тенью дерева стать, чтоб идущих спасти.

Отправить