За мгновение до того, как жар опалил ее левую голень и она упала на руки и колени, позади Этты раздался небольшой взрыв. Подняв глаза, она успела увидеть мелькнувший хвост тигра, развернувшегося и метнувшегося в глубь леса.

В ушах звенело, ныло, когда она обернулась и увидела голову кобры, уставившуюся на нее, рядом с мотком колец ее тела. И голова, и тело все еще двигались.

Этта смотрела на нее, не способная даже почувствовать внезапно прорвавшийся дождь, встряхивающий листья и барабанящий по грязи.

Николас с револьвером в руке стоял в нескольких футах позади с таким выражением лица, словно застрелили не змею, а его. Этта потянулась к голени, а когда отняла руку, та была в крови. Она ошеломленно уставилась на нее, пока дождь не начал смывать кровь, а Николас не оправился от шока и не бросился вперед, отшвырнув змею ногой.

– Она тебя укусила? – Николас схватил ногу девушки, пытаясь рассмотреть и – да, так и есть – дрожа крупной дрожью. – Она тебя укусила?

Нет, но по пути к змее пуля задела кожу, оставив красный след. Ее чуть не укусили, а она и испугаться не успела.

– Боже, – пробормотал Николас, прижимая руку к ране. Он оторвал рукав от сюртука, который она все еще держала, и полез в сумку за ножницами. Нежно, как только мог, вытер кровь и замотал ногу другой, чистой полоской ткани.

«Где же тигр?» – подумала Этта. Заметив его, она сперва почувствовала только удивление и радость. Его светящиеся глаза следили за ними с неподдельным интересом. Только тогда она поняла, что барьера между ними нет.

Руки Николаса скользили по ее влажным волосам, плечам, рукам и возвращались к лицу. Он медленно вернулся в фокус, и она поняла, что все это время он с ней разговаривал.

– Можешь встать? – спросил он ее. Земля под ними превратилась в реку грязи, и ей не терпелось из нее выбраться. Этта кивнула, принимая его помощь, и осторожно проверила, может ли опереться на ногу. Руки девушки все еще оставались на его обнаженных плечах, когда она заглянула ему в лицо.

– Все в порядке? – спросил он. Голос Николаса по-прежнему звучал для нее странно. Этта снова кивнула. Стоять оказалось легко, говорить – нет.

– Хочешь пройтись?

Она кивнула, прижимая руки к груди.

Николас подталкивал их вперед, но в Эттиной голове вертелась какая-то мысль, и она потянула его обратно:

– Подожд… надо забрать…

– Что? – переспросил он. – Змею?

– Ага. – Этта стряхнула остатки потрясения, сковавшего разум. – Что, если… что, если нам захочется есть? Может, взять ее с собой? – Подумав еще немного, она добавила: – Только, наверное, не голову.

Окруженный зеленым занавесом, ярко светящимся даже в серебристом пасмурном свете, с дождем, струящимся по лицу, плечам, шрамам, исчертившим грудь, Николас моргнул и засмеялся. Запрокинул голову назад, ловя дождь лицом, а когда, наконец, наклонился поцеловать ее, сладость поцелуя замерла у него на губах.

Все закончилось, не успев начаться. Он отстранился, смущенно и испуганно вглядываясь в лицо Этты. Ее рукам не терпелось разгладить беспокойные складочки на его лбу, вокруг красивых темных глаз. Но он был не из тех, кто любил, чтобы его успокаивали, – она-то знала, а еще она знала, что это беспокойство – не просто глупые приличия восемнадцатого века. Они сейчас не там.

Она расправила плечи, с вызовом встречая его взгляд:

– Ты называешь это поцелуем?

Уголок его рта насмешливо приподнялся:

– У нас нет времени на настоящий, пиратка. А теперь скажи, где мы?

В какой-то миг между тем, как Николас ушел… заниматься тем, что заставило его снять рубашку… и тем, как она нашла обезглавленную статую Будды, на задворках ее разума начало укореняться подозрение. И пока Этта шла, выхватывая взглядом далекие темные пики храма, она на секунду почувствовала облегчение от того, что была права, а затем ее снова охватила ярость.

Нью-Йорк.

Лондон.

Теперь Камбоджа.

Слишком много совпадений. Она вытащила письмо, перечитала первую подсказку, которую они пропустили, поскольку уже были в Нью-Йорке: «Поднимитесь и войдите в логово, где тьма отдаст вам ваши полосы».

Должно быть, имелся в виду монастырь Такцанг-Лакханг в Бутане, который называли «Логовом тигрицы» или «Гнездом тигрицы», где ее мать, уединившись в одной из пещер, якобы размышляла о своем будущем. Что теперь казалось, мягко говоря, маловероятным.

Мама давно рассказала ей, как расшифровать письмо. Рассказала тысячу раз, под видом историй о своей жизни и приключениях – даже нарисовала сцены, развесив их на стене гостиной в правильном порядке, из-за чего теперь Этта чувствовала себя идиоткой, не сообразившей сразу. Каждая подсказка была тщательно замаскирована, чтобы скрыть реальность ее жизни как путешественницы, но все они прятались на видном месте. Теперь Этта была уверена, что картина с Британским музеем предназначалась не для того, чтобы привести ее в музей, а ради изображения Элис. И – Этта была готова поспорить – перепроверь она, и обнаружила бы, что якобы первая квартира матери в городе, та, которую она нарисовала, чтобы показать сияние огней Восточного Мидтауна через одно из окон, находилась на месте таверны «Горлица».

Ты слушаешь, Этта?

Этта, ты обратила внимание?

Давай, я расскажу тебе историю…

Роуз посадила семена и поливала их снова и снова, год за годом рассказывая одни и те же истории. Она дала Этте все, чтобы та нашла астролябию, ей оставалось лишь увидеть связь.

Этта никогда не бывала в «Гнезде тигрицы», да и вообще в Бутане, но благодаря побывавшей здесь матери кое-что знала.

Они с Николасом шли бок о бок, она – уткнувшись в землю, он – на тропу перед ними и на темные камни и статуи, поднимающиеся из листвы, словно вешки, обозначающие дорогу. Из наполовину правдивых историй матери Этта знала, что в ее время оба города – Ангкор-Ват и Ангкор-Тхом, в котором они сейчас находились, – в основном расчистили от захвативших их джунглей, чтобы туристы могли осматривать храмы и прочие сооружения. Но в каком бы году и эре они ни оказались, было ясно, что Кхмерская империя их уже оставила, а Западная цивилизация еще не нашла.

– Придется плыть, – после почти часового молчания сообщил Николас. Они набрели на то, что Этте показалось частью рва, окружающего развалины великого города. Ров, естественно, многие года обсыпался и зарастал, но от беспрерывно хлещущего ливня уровень воды поднялся настолько, что вброд было не перейти.

– Нет, мама говорила про какой-то мост… кажется, у южных ворот, – возразила Этта. Девушка сомневалась, что он будет похож на современную пешеходную дорожку, к которым она привыкла в своем времени, но его стоило найти, чтобы не встречаться с обитателями рва, кем бы те ни были.

Желая заполнить тишину и перестать слышать в пляске дождя на листьях шипение рассерженных змей, Этта спросила:

– Где ты путешествовал с Джулианом?

– Там-сям.

Хорошо. Тема Джулиана все еще закрыта, и она не хотела давить на нее, если она приносила столь явную боль. Но Этте было невероятно любопытно узнать об этом кусочке его жизни.

– Думаю, ты был близок к тому, чтобы взять верный след астролябии, – сказала она ему. – Не думаю, что вы были в правильном году, но почти уверена, что первая подсказка относится к «Гнезду тигрицы». Джулиан ведь погиб там?

Николас запустил руку в свои короткие волосы и кивнул.

Этта переплела пальцы.

– Ведь это мама виновата? Во всем. В том, что ты путешествовал с ним, в его смерти…

– Я могу простить твою мать: она делала то, что считала правильным, даже если ее методы были сомнительны и чертовски неприятны, – ответил он. – Но если проследить вину до самых ее истоков, виноват один лишь Айронвуд.

Всегда Айронвуд.

– Не знаю, где и как начать, – признался он, отводя ветку с ее пути. Николас искал слова. – Нас с Джулианом отправили в Бутан, потому что старик нашел записи, как монах однажды заметил молодую блондинку в пещере для медитаций, никогда ее не покинувшую. Мы думали, это будет очередная безрезультатная попытка. Где только мы не искали все эти долгие годы: от Мексики и Индии до того, что тебе, вероятно, известно как Аляска?

Этта кивнула.

– Это не… это не самая простая вещь для обсуждения, – заметил он, на мгновение его голос заглушил треск грома. – Какое-то время я был слеп к настоящей роли, которую играл. Я говорил себе, что путешествовал не как слуга Джулиана, а как его брат, друг и защитник. Думаю, он видел во мне наперсника, но… я слишком уж возгордился. Осознание того, что главной моей ролью была роль лакея, снедало меня. Прямо перед его смертью я сказал, что больше не хочу путешествовать… что хочу вырваться из капкана нового рабства.

Айронвуд обещал мне положение, если я вернусь в лоно семьи… обещал чудо, приключение – можешь представить, как это звучало для четырнадцатилетнего мальчишки. Но свободы мне не давали. Мне давали распоряжения. Я не закончил обучение и не узнал расположение всех проходов, понимаешь… Теперь я думаю, Айронвуд боялся, что я пройду через них и где-нибудь исчезну.

Она понимала. Сайрус был искусным манипулятором. Он бы пообещал заарканить луну и принести ее Николасу, чтобы заставить путешествовать с Джулианом.

– Я хотел снова сделать этот выбор. Построить свою жизнь, почувствовать, что снова у штурвала, как чувствовал себя только с Холлами, когда плавал с капитаном.

– А что сказал Джулиан, когда ты сообщил, что хочешь выйти из игры? – спросила она.

Николас долго молчал:

– Он сказал, что я подписал контракт и никакая общая кровь не заставит ни одного Айронвуда досрочно расторгнуть его. Сказал, что, так или иначе, это мое предназначение, так уж заведено. Очень жаль, старина, и все. Я не верю, что у него было злое сердце, он просто был отравлен этими оправданиями, как и все остальные.

Этте захотелось взять его за руку, но, глядя на то, как сгорбились его плечи, не была уверена, что он хотел, чтобы его трогали.

– Я понял свою ошибку. Я собирался улизнуть от семьи, как только мы вернемся в восемнадцатый век, занять свое место в моем истинном времени и считал, что это получится, после того как мы возвратимся из… – Он снова умолк. – София до сих пор верит, что это я позволил ему упасть?

Отвечая, Этта поморщилась:

– Я сказала ей, что это невозможно.

– Да? – переспросил он, смахнув ветку в сторону. – Я ее не виню. Должно быть, вся семья знала, что я отчаянно хотел отделаться от контракта. Изгнание – довольно изящный, хотя и жесткий, способ достичь этого. Я… я даже гадал, вдруг что-то во мне позволило ему упасть, зная, какие будут последствия.

Она покачала головой:

– Нет. Как бы там ни было, даже София признает, что это был несчастный случай.

– Но она винит меня, – закончил он. – Да я сам виню себя. И я дурак, потому что, несмотря ни на что, он был мне братом. Я никогда не считал его никем иным и заботился о нем не меньше, чем Чейз, мой брат во всем, кроме крови. А вот для Джулиана все явно было не так.

Она попыталась вспомнить, что сказала София – что Джулиан настаивал, что он и все остальные должны думать о Николасе как о его брате, – но слова, должно быть, не так много значили, если за ними не стояло чувств.

– Это не делает тебя дураком, – фыркнула Этта, убирая мокрые волосы с лица. – Ты заслуживаешь и любви, и уважения.

Николас не подал вида, услышал ли он. На мгновение он поднял лицо навстречу дождю и молча двинулся вперед.

– Я должен был его спасти, – проговорил он после долгой паузы. – Когда я вернулся и не нашел тебя… сразу вспомнил то мгновение на горе. Оно сковало меня и не хотело отпускать, даже когда я понял, что с тобой все в порядке.

Приступ паники? – предположила она. Или отголосок страшного воспоминания? Тогда понятно, почему он так отреагировал.

– Все, что остается в итоге, – это уверенность, что я не смогу защитить тебя от каждой мелочи, и с этим трудно смириться, – объяснил он. – Но мне действительно жаль, что я сказал.

– Терпеть не могу, когда ко мне относятся, как к ребенку, – сказала она ему. – Знаю, ты не хотел меня обидеть, в твоем времени многое по-другому, но почти ничего не выводит меня из себя так быстро.

Он кивнул:

– Знаю, это было неразумно.

Этта пожала плечами:

– Поверь, мне не чужды неразумные мысли. Я провела добрую половину жизни в тайной уверенности, что я – ошибка и мама жалеет, что произвела меня на свет, что она из-за этого такая холодная, жестокосердная и ей невозможно угодить.

Но я знаю, что это не правда – когда я была младше, она вела себя… совсем по-другому. И она дала мне все, в чем я когда-либо нуждалась. За исключением, конечно, правды о путешествиях. – Этта подняла глаза и встретилась со взглядом Николаса. – Я никогда никому не говорила этого раньше. Не уверена, что позволяла себе выразить это чувство словами, даже в собственной голове.

– И теперь, когда ты знаешь правду… – начал он.

Этта, пробираясь через глубокую грязь и струи воды, заметила уголком глаза вспышку яркого цвета. Безо всякого предупреждения она присела и потянула Николаса за собой.

Удивленно буркнув, юноша приземлился на колени. Эттино внимание обострилось, сосредоточившись на точке перед ними, когда она немного поднялась, чтобы посмотреть поверх куста. Они шли вдоль края рва, стараясь держаться городской стены, хотя джунгли изо всех сил пытались ее скрыть. Но теперь Этта увидела вспышку чего-то нового. Девушка наклонилась вперед, раздвигая переплетенные листья и ветки: охристая одежда. Движение.

Люди.

Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, на что она смотрит. В ее время буддийские монахи носили яркие одежды: от шафрановой до цвета переспелого мандарина. На этих были тускло-желтые, забрызганные грязью; они прилипали к мужчинам, укрывшимся под скрытыми в тумане воротами на противоположном конце полуразрушенного моста.

– Думаю, это те ворота с мостом, о которых ты говорила, – прошептал Николас ей в ухо.

Она кивнула. Судя по всему, это был единственный сохранившийся путь через ров, но и его джунгли постепенно рвали на части.

Судя по всему, монахи обсуждали, что делать. Один из них махнул рукой в сторону джунглей, где они прятались, и Этта с Николсом распластались по земле.

– Мы не можем просто… пройти? – прошептала Этта.

Он поднял брови:

– Кто-нибудь из нас похож на здешних? Чем оправдано наше присутствие?

Ладно, справедливое замечание. Если путешествия во времени были искусством камуфляжа, она допускала, что объяснить их присутствие, особенно в такой одежде, в джунглях Камбоджи может оказаться трудновато.

– Мы путешествуем без стража, который может объяснить наше присутствие, – понизив голос, продолжил Николас, – и если они запишут, что видели нас, и эта запись сохранится…

Это может изменить историю. Может, всего лишь небольшая зыбь, но… Этта не хотела рисковать будущим никого из них.

Она не знала, сколько они прождали, – достаточно, чтобы она прислонилась к Николасу, прижавшись щекой к его голому плечу, и начала клевать носом. Голос вытянул ее из дымки утомления. Теплая надежная опора выскользнула из-под ее плеча – Николас, следивший за монахами, выпрямился, когда те покинули укрытие под аркой ворот и двинулись по мосту.

Этта потерла лицо, слушая их тихое бормотание и шаги по мокрым чавкающим джунглям. Она наблюдала за ними, пока монахи не нашли какую-то тропинку и листва не поглотила их. Всего десять. Николас подождал несколько секунд – вдруг из города выходили и другие, но просто отстали. Убедившись, что никого больше нет, он помог Этте подняться. Девушка перенесла немного веса на больную ногу.

– Все в порядке, – заверила она, когда он бросил резкий обеспокоенный взгляд в ее сторону. Она справится.

– Твоя мать, должно быть, опасное создание, – сообщил Николас Этте, взяв ее за руку, чтобы помочь перебраться через поваленное дерево, и уже не выпустив. – Революция, мировая война, далекие джунгли… страшно представить, что будет дальше.

– Париж, – выдохнула девушка. Она так ясно видела изображение Люксембургского сада, что почти чувствовала сладость трав, деревья, бесконечные клумбы. После дождя джунгли источали сильнейший запах гнили. Под покровом облаков рано подкралась ночь, растопырив пальцы над и без того темным небом. Как мама или ее семья были связаны с этим местом?

– Боже милостивый. Дай угадаю: Французская революция? Царство террора? – Он потер переносицу. – Не уверен, что готов сложить голову во время этих поисков.

Этта понятия не имела, но, судя по ужасающей гонке, в которой они участвовали, она бы не удивилась, если бы в качестве трудности для преодоления мама подбросила гильотину.

Она в какой-то степени понимала, что суть была в том, чтобы сбить преследователей со следа, но… они это всерьез?

Девушка потянула спину, руки. Если ее матери хватило сил это проделать, она тоже сможет.

«О доме, – мысленно напомнила она себе. – Думай о доме. О маме и… о чем?»

– Уж не предвкушение ли я вижу на твоем лице? – спросил он со слабой понимающей улыбкой.

Увидев ее, девушке стало теплее: она все еще чувствовала мягкие прикосновения его губ.

– Я не… особо против, – впервые призналась она. Их возможности – способности – были волнующими, невероятными, ужасными и прекрасными и заставляли сердце пускаться вскачь. Впервые за долгое время она почувствовала в себе силы выйти за пределы мирка струн, конкурсов и бесконечных репетиций. То, что она зашла так далеко и оставалась жива, заставляло ее чувствовать себя умелой и сильной; а мысль, что теперь все эти скрытые эпохи, стоит только пожелать, могли раскрыться перед нею, как колода карт, будила неукротимое любопытство.

Она целовала его.

И это не было случайностью. Не было мимолетным опьянением от облегчения, не совсем. Все казалось таким же естественным и привычным, как и то, что он держал ее сейчас в своих руках. Девушка подсознательно чувствовала, что они к чему-то подбирались, и была только рада, что это было то самое «что-то», чего она хотела. И может, она в самом деле пиратка, потому что готова драться, как безумная, прежде чем добровольно отдать сокровище, которое только что нашла.

Этта взглянула на Николаса, вбирая его решительный профиль, и на ум ей пришла одна мысль, не желающая уходить. Простое четкое решение, отчаянно к ней привязавшееся.

Если Сайрус накажет Николаса за то, что тот позволил ей уйти с астролябией, то… возможно, ему стоит отправиться с ней, чтобы этого избежать. Перенестись в будущее, получив доступ ко всем современным чудесам, которые она считала естественными; найти работу, пойти учиться и…

Никогда не увидеть Чейза и капитана Холла. Семью, созданную себе своими руками. Никогда не получить корабль, о котором он так отчаянно мечтал.

Этта знала: желать, чтобы Николас отправился с ней, – эгоистично, и да, в основном она лишь хотела убедиться, что он будет в безопасности. Но она не была готова больше никогда его не увидеть, никогда не узнать, что с ним стало, никогда не услышать тот тихий стон, который он испустил, поцеловав ее. Этта ни в коем случае не обманывалась, будто в ее век царила расовая утопия, и у него ни разу не возникнет проблем из-за цвета кожи, но все-таки в двадцать первом казалось получше, чем в восемнадцатом. Там он мог бы жить жизнью, будучи полноправным ее хозяином.

Протяжно выдохнув, она потянулась коснуться его руки, по-прежнему помогающей ей идти по скользким ото мха камням.

Ты не можешь решать это за него. Только за себя.

Дом маячил прямо по курсу. Дом был Нью-Йорком, дебютом, мамой, Элис и…

Воздух стал холоднее, чем до ливня, она поежилась, и чуткий Николас притянул ее к себе, пока они шли по тропинке к темной арке каменных ворот. Этта обернулась к огромному лику, взирающему сквозь заросли, проросшие через полости и трещины в камне. Слои камня, из которого были высечены остроконечные пики башни, охватывали друг друга, словно лепестки лотоса.

– Давай немного отдохнем, – сказал Николас, когда они зашли под прикрытие арки ворот.

Дождь все еще накрапывал – плевался, как всегда говорила Элис, – а деревья и строения буря уже промочила насквозь. Ей хотелось улучить минутку, чтобы попробовать отжать платье, но… и идти тоже хотелось. Этта понимала – так, как никогда раньше, – что время обладало неподдельной ценностью. Да, понимала. Но почему же какая-то маленькая потаенная часть ее была благодарна каждой задержке, хотя бы минутной? Возможности хоть секундочку просто побыть рядом с ним, почувствовать его кожу своей, услышать его мысли. Этта не знала, когда пришло осознание, словно бы все это время нависавшее над ней, ожидая, когда же его заметят, и вот теперь накрывшее с головой: чем раньше они найдут астролябию, тем раньше распрощаются. И он столько раз повторял, что не собирается путешествовать после этого, а значит, они распрощаются навсегда.

– Надо идти дальше. – И перестать думать о невозможном. Перестать увиливать, потому что не готова отпустить… чем бы это ни было.

Мама. Чем больше Этта обдумывала свой заведомо провальный план, тем яснее понимала, что должна провернуть его раньше, чем закончатся семь отведенных им дней. Ей понадобится элемент неожиданности, чтобы вернуться в будущее и сбить маму с опасного пути, – не говоря уже о дополнительном времени, чтобы выяснить, где ее держат.

– Этта, пожалуйста, – проговорил Николас. – Знаю, мы теряем время, но тебе нужно поесть, а мне – убедиться, что поблизости никого нет. Я найду проход. А ты позаботься о своей… ране.

Мольба в его голосе стерла протест с ее губ. Но когда он шагнул прочь, окидывая город пристальным взглядом, она в отчаянии поймала его за запястье.

– Я не хочу расставаться, – сказала она. – Останься, пожалуйста. Я отдохну и поем за несколько минут, и мы сможем пойти искать проход вместе.

Выражение его лица смягчилось:

– Хорошо, Этта. Хорошо.

Девушка села в грязь, прислонившись к одному столбу ворот, Николас устроился у другого. Наконец, Этта увидела, что он делал, оставив ее у ручья: вырезал из дерева миски. Выставив одну, Николас наловил дождевых капель в ее выдолбленное брюхо и передал ей. Она залпом выпила все за один глоток, снова выставила под дождь, чтобы собрать еще, как и он. Порывшись в насквозь промокшей сумке, он с печальным видом вытащил отсыревшую рубашку и протянул ей небольшую яркую связку – бананы. Этта с жадностью набросилась на один из них, разламывая мягкую сердцевину на кусочки, пока Николас, отчаявшийся выжать свою рубашку, натягивал ее обратно. Дождевые капли стекали с арки, мягко стуча, ловя тусклый свет. Вода собиралась и текла вниз по тропинкам, истертым сотнями лет ходьбы. Вдалеке, прищурившись, она могла разглядеть деревья с бледными ветками, врастающие в постройки, разрушая целые секции стен корнями и ветвями.

Вновь запели птицы, и она, наконец, позволила себе закрыть глаза, легко дыша влажным воздухом. Когда она снова их открыла, Николас наблюдал за ней: колени сведены, выражение лица непроницаемо.

Почувствовав, как он уносится на волне размышлений, она поплыла ему навстречу:

– Эй, как насчет поцелуя?

Этте немного нравилось, что она все еще способна его напугать. Смех разбил пустой сосредоточенный взгляд.

– Не знаю, хорошая ли это идея. Так мы никогда не уйдем.

Вот она, дерзкая линия улыбки. Эттина кровь вскипела при виде ее, и, несмотря на собственный флирт, девушка почувствовала, что залилась румянцем из-за таящейся в его словах надежды. Однако улыбка скользнула прочь так же быстро, как появилась. Николас потянулся к ее раненой ноге, проверяя, затягивается ли порез, и, размотав мокрую повязку, покачал головой. Одна рука обхватила ее лодыжку, пальцы прошлись по изгибу кости, пока другая пробежала по мышце, огибая сморщенную красную рану. Этта почувствовала, как из-под его пальцев разбегаются мурашки. Живот скрутило от иной боли, жар захлестнул грудь, шею, лицо, пока все тело не заныло от желания прикоснуться к нему в ответ.

Он подался вперед, касаясь легким поцелуем синяка на ее голени, который она до сих пор не замечала.

– Ты не виноват, – тихо проговорила Этта. Если бы она была немного внимательней, то не натолкнулась бы на змею, – в этом девушка ни секунду не сомневалась.

Ответ прошелся шепотом по ее коже.

– В конце концов я к этому приду. А сейчас позволь мне немного поупиваться.

Этта мягко улыбнулась, поднимаясь на колени. Она проползла оставшееся между ними расстояние, слушая, как сбивается с ритма его дыхание. Его взгляд сосредоточился на ее лице, руки замерли на коленях, и они оба задрожали, когда она положила на них свои.

Подняв правую руку юноши, Этта мягко поцеловала грубые, покрытые шрамами костяшки, почувствовав ответный трепет внизу живота, когда он вздрогнул. Девушка положила его руку обратно и обхватила его ладони своими руками, прижимая к коленям.

– Ты все… – Николас затих, когда она наклонилась, тихонько целуя его в губы. Он не отстранился, и, вдохнув его легкий выдох, Этта снова его поцеловала, на этот раз настойчивее.

Девушка почувствовала, как Николас попытался выдернуть свои руки из-под ее, но не пустила их, глядя, как по его лицу разливается удивление. Она испугалась, всего на мгновение, что подменяет одну навязчивую идею другой – меняя восторг выступлений на это незнакомое чувство свободы, на то, как дикая, непознанная часть ее раскрывалась ему навстречу. С ним она чувствовала себя храброй; он безоговорочно позволял ей быть самой собой, ни в чем не упрекая, благодаря ему она чувствовала, как жизнь становится прекраснее и четче.

– Так ты чувствуешь то же самое? – сказал он так тихо, что Этта задумалась, не померещилось ли ей.

Она провела носом вдоль его носа; все в ней трепетало, подпевая этой крошечной совершенной симфонии счастья.

– Отпусти меня, – хрипло выговорил Николас. Он был достаточно силен, чтобы выдернуть руки силой; ее мысли завертелись в головокружительном танце желания, замешательства и отчаянья. – Этта…

Он подался вперед, ловя ее губы, умыкая поцелуй, пока она, задыхаясь, не поднялась. Николас потянул ее назад, и на этот раз она высвободилась, но только для того, чтобы обхватить его красивое лицо ладонями, позволить его рукам запутаться в ее волосах, обнять за плечи. Если бы небо снова разверзлось, Этта не думала, что ливень догнал бы ее там, куда она проваливалась. Время тянуло ее обратно, настойчиво и требовательно, разгоняясь все быстрее и быстрее, но все, чего она хотела, так это быть здесь, вдыхать запах моря, въевшийся в его кожу, вжиматься лицом в ложбинку на шее, которая, казалось, специально задумывалась для нее и только для нее. Если существовало место, где время могло о них позабыть, она хотела его найти.

Юноша дышал так прерывисто, что Этта чувствовала, как его сердце бьется о ее ребра, и знала, что и ее сердце не отстает. Она повернулась, пробегая губами по его уху, пальцы сомкнулись на твердых мышцах его спины.

– Мы не должны, – чуть ли не взмолился он, уткнувшись ей в волосы, – не должны так чертовски все усложнять.

Поздно.

Что она вообще делала, зачем мучила себя тем, чего не могла получить? Она бы справилась с этим, с той силой, что тянула ее к нему, закручивала тугим узлом взаимное влечение. Притяжение.

Она отправится домой, он отправится домой, и то, что продолжит тянуть их друг к другу, сотрется расстоянием, временем и смертью.

Они не должны были встретиться.

Может, потому-то она так сильно этого хотела: это было невозможно, а они оба оказались слишком упрямы, чтобы позволить указывать им, что они могут, а чего не могут иметь.

Прямо сейчас ее это не волновало.

Прямо сейчас его это не волновало.

Этта не знала, кто к кому потянулся, но только она снова целовала его, а легкие горели, и тело ныло от желания, чтобы он оказался ближе. Ее спина уперлась во влажный камень ворот, и она вообразила, что может вкусить сокрытую в нем бурю, хлещущие ветра отчаяния и обиды, порыв за порывом сталкивающиеся с ее собственной бурей, признавая в ней ровню.

Его губы смягчились под ее губами, руки соскользнули с ее шеи, и он привалился всем своим весом к стене, прижимая к ней девушку. Она чувствовала, что Николас сдался и начал медленно ее изучать. Нежность его прикосновений заставила ее руки вцепиться в его мокрую рубашку. Мир растворился вокруг нее, как если бы она прошла через следующий проход.

Проход.

Она притянула его, пытаясь оттолкнуть мир подальше. Из горла Николаса вырвался тихий жаждущий стон.

Астролябия.

В поисках теплой голой кожи под рубашкой пальцы скользнули по его талии.

Мама.

– Этта… – пробормотал он, превращая ее имя в тайну, – Этта… нам… проход…

Нет времени.

– Я знаю, – умудрилась проговорить она прямо ему в губы, – я…

У Этты не было сил оттолкнуть его, прекратить это, хотя они оба знали, что пора. Даже сейчас осознание только наполняло ее еще большим отчаяньем, разжигая невыносимый жар под кожей. Она сжала его крепче, отказываясь отпускать.

Они должны закончить это так же, как начали. Вместе.

Этта медленно касалась Николаса; неспешный дурман его поцелуев увял до призрака прикосновения.

Судорожно вздохнув, она отвернулась. Николас наклонился, уткнувшись лбом в руку, пытаясь отдышаться.

Спустя пару мгновений произнес пустым голосом:

– Я оказался прав, так? Нам нужно… нам нужно идти, прежде чем Айронвуд отправит за нами путешественников. Если еще не отправил.

Не отводя взгляда от мокрых камней и струящихся между ними ручейков, Этта кивнула. «Почему так? – пронзила ее мысль. – Почему он? Почему?»

– Ты знаешь, куда идти? – тихо спросил Николас, подняв руку, чтобы коснуться ее лица, но тут же отдернул, словно передумав.

– Это… Думаю, мы ищем Террасу слонов, – проговорила она, вновь обретя голос. – Она была на картине моей мамы – вид с небольшого возвышения. Однако я не знаю, где она находится.

– Ничего страшного, поиски не займут много времени. Думаю, мы достаточно близко, чтобы поймать резонанс. – Николас полез в сумку и дунул в гармошку. Проход отозвался дважды, отскочив от бесприютных камней. Этта напрягла слух, пробираясь сквозь слои зова, пока не поняла, откуда он исходил. Слышался, однако, и еще какой-то гул, который она не признала.

Она напряглась:

– Звучит по-другому, тебе не кажется?

– Так же ужасно, как и всегда, – Николас повесил сумку обратно на плечо. – Идем?

Стряхнув с себя беспокойство, она пошла за ним через заброшенный город. Часть ее гадала, сколько времени потребовалось джунглям, чтобы стереть большинство свидетельств человеческого существования, – Этте хотелось припомнить точную причину того, почему Ангкор-Тхом и Ангкор-Ват были заброшены. Кажется, это как-то связано с войной и неустанными приливами и отливами сил, разрушившими даже величайшие цивилизации. Без резонанса проход снова стих, и она не была уверена, сможет ли вообще его найти. Хотя мама показывала ей карту города, отмечая, где она копала – если она вообще когда-нибудь копала, подумала Этта, – тропинки так заросли, а камни и деревянные конструкции пришли в такое плачевное состояние, что девушка едва признала Байон, когда они проходили мимо.

– Это Байон, – объяснила Этта, заметив, с каким одобрением Николас смотрит на массивное сооружение. – Мама говорит, здесь запечатлено более двух сотен лиц, если присмотреться… некоторые верят, что большинство из них – король, построивший город, Джайаварман VII.

– Кажется, это один из способов добиться, чтобы тебя помнили, – предположил Николас. – Симпатичный дьявол. Как, на твой взгляд, я бы смотрелся на одном из этих храмов?

Этта рассмеялась:

– А как бы смотрелась я?

– Не могу вынести мысли, что твое лицо будет здесь, предоставленное самому себе, и только джунгли смогут им любоваться. – Он покачал головой: – Никогда. Я никогда этого не допущу. Разве что сделать с тебя носовую фигуру, чтобы какая-то частичка тебя всегда выходила в море, которому ты принадлежишь.

Этту так ошарашили его горячие слова, что она сама потеряла дар речи. Казалось, он это заметил и опустил голову, рассеянно хмурясь.

– Хорошо, – кивнула она. – Но только при условии, что ты дашь мне какой-нибудь меч. Может быть, даже повязку на глаз. Смотря что, на твой взгляд, сильнее напугает твою следующую добычу.

– Ага, – согласился Николас, нарочито подчеркивая свой акцент, – твой взгляд будет вселять ужас в сердца людей.

Она усмехнулась.

Барельефы по бокам храма потемнели от дождя и заросли, но Этта все еще могла разглядеть резную панель, изображающую базар: люди обменивались товарами, а над ними плавала рыба. Они быстро прошли мимо воинов, шагающих вместе со слонами на войну, какой-то огромной рыбы, заглатывающей оленя, и, наверное, королевского шествия, пробираясь через грязь по слабому намеку на тропинку. Дождь смыл всякие свидетельства того, что монахи вообще побывали здесь, но Николас не расслаблялся, не терял бдительности, пока они не заметили мерцающую стену света прохода, парящего над узнанной Эттой Террасой слонов. Той, что ее мать нарисовала и повесила над диваном в гостиной.

Терраса слонов находилась недалеко от – разум выхватил нужное слово – Пхимеанакаса, первого храма города. Того, что скрывал священное дерево, погребенное внутри него, где мама действительно проводила раскопки. Этта оглядела крутую лестницу, притулившуюся к многоуровневому храму; камень казался практически красным по сравнению с замысловатым серым сооружением, угнездившимся наверху.

Как с этим местом связана ее семья?

Девушка повернулась к возвышающейся перед ними террасе, принимая протянутую руку взобравшегося на нее Николаса. Король обозревал с этой террасы шествие своей победоносной армии, а вокруг, вырезанные в камне, высеченные из колонн, стояли слоны. Площадка словно бы почивала на их спинах.

– Стоит на плечах памяти, – выдохнул Николас. Теперь Этта поняла смысл подсказки – слоны славились своей памятью, – но это не объясняло того, почему проход заставлял воздух икать. Исходящий от него звук, обычный громогласный рев, практически заглушал второй, более низкий ритм. Это напомнило Этте ощущение биения пульса в другой, неожиданной части тела.

– Что случилось? – спросил Николас.

– Ничего, просто… – Этта посмотрела на город, медленно повернувшись, чтобы окинуть взглядом деревья, словно бы перешагивающие через стены. Лица Байона отвечали ей тихими безмятежными улыбками. Когда еще она снова это увидит – увидит город до того, как в него хлынет человечество?

Она осознала: в этом-то и состоял соблазн путешествий во времени, их опасность: возможность, свобода тысячи возможностей, где жить и как начать все сначала. Открывалось столько красоты – успевай только останавливаться, чтобы посмотреть. На этом фоне терялись даже самые главные опасности: разрушение проходов, угроза потеряться или оказаться в недружественном времени.

– Пора, – протягивая руку, тихо проговорил Николас.

Она снова почувствовала болезненно нарастающую жажду музыки. Пальцы прижались к боку, и девушка вообразила, как бы она попыталась извлечь из струн песнь глубоко сокрытой, теплой, не скованной ничем жизни. Рассекая влажный воздух джунглей, Этта отдалась наэлектризованной дрожащей хватке прохода, горюя о том, что никогда не увидит это место снова.