Сражение разверзлось вокруг него с такой силой, что он чуть не задохнулся.

Николас следил за горизонтом на западе, где клубились стальные тучи, словно сам Господь Бог подливал масла в огонь. Небеса окрасились во все оттенки тьмы, и его внутренности свернулись в предвкушении. Он повернулся отдать команду готовить корабль к шторму, и…

Экипаж пропал.

Все до единого.

Бросившись к носу корабля, он звал Чейза, завывающий ветер глотал звук его шагов. Паруса щелкнули и предупреждающе затрепетали. Юноша уловил какое-то движение – все-таки на его корабле кто-то был.

Он стоял спиной, но ошибки быть не могло: безжалостный ветер трепал темные кудри, руки переплелись за спиной.

– Джулиан? – окликнул он. Но… ей-богу, как же он выжил? Уцелел после падения? Они должны вернуться в порт, обратно в Нью-Йорк…

Другой корабль появился, словно призрак, скользя по туманной темной воде. Он успел лишь пораженно вздохнуть, как они дали бортовой залп.

Николас почувствовал, как корабль под ним разрывается на части, словно его собственная кожа, его кости разлетались на тысячи зазубренных осколков.

– Джулиан! – закричал он, когда вокруг взорвались огонь и обломки, окружая его стеной удушающего пламени, роем щепок. А канонада не утихала, не прекращалась. Жар опалил волосы на его лице, оставив лишь обожженные белки за веками.

Он испустил хриплый крик, когда его сбило с ног; корабль резко просел вправо – ужасный крен мог означать только одно: он набирал воду и тонул.

Слепой, обожженный, одинокий.

Потом пришла тишина.

Так внезапно, что Николас, наконец, вырвался из тяжелого сна, словно кто-то вцепился ему в загривок и вытянул в реальность. Изнеможение, отметая логику, присосалось к разуму морским желудем. Чистая бескомпромиссная паника захлестнула его, словно волна, заставляя откатиться от мягкого тепла, которое он обвивал. Белые плитки… сотни коричневых, синих, красных, черных вспученных одеял – люди…

Николас сел, прижавшись спиной к стене. Потер кулаками глаза, пытаясь унять сердце, бешено колотящееся в груди.

Он знал.

Лондон. Двадцатый век. Война.

Это был… железнодорожный туннель. Для… «поезда». Подземка.

Николас выдохнул, вычищая корочки из глаз. Лампы над головой мерцали, словно пламя свечи, танцующее на ветру. Он склонил голову, слушая странный звук, исходящий от них: что-то среднее между гулом и яростным щелканьем цикад в южных колониях.

Электричество. Давно уж он не пользовался этим благом, да и когда пользовался, такого изобилия не видел. Джулиан познакомил его с ним, посмеиваясь, когда Николас изучал свою первую лампочку. Долгие годы Николасу удавалось отодвигать воспоминания о единокровном брате на самый край сознания, где раскаяние не могло отравить его надежду на будущее. Но путешествие и Джулиан были неразрывно связаны между собой. Не будь Джулиана, он бы вообще не попал к проходам. Сперва он думал, что его задача – убедиться, что оставшиеся соперники Айронвуда не тронут брата, что он защитник, ролью которого можно безгранично гордиться. В действительности же он подбирал брату одежду, стирал и штопал, словно лакей. Заботился о его меркуриальных нуждах и утолял дикие изменчивые капризы. Даже в мире путешественников он был слугой. Рабом воли Айронвуда.

«Мне не нужен защитник, – сказала девушка. – Мне нужен напарник».

Последние несколько часов доказали, что на самом деле ей нужен именно защитник; но… напарник. На это он никогда не смел надеться.

Собравшись с духом, Николас обернулся к спящей рядом девушке.

Воздух в легких и носу по-прежнему отдавал розами, словно он не один час провел, уткнувшись в копну ее непослушных светлых волос. Прежде чем подумать, почему это было неумно, поразмышлять о том, каким подлецом надо быть, чтобы воспользоваться девушкой в темноте, Николас протянул руку и нежно смахнул волосы с ее лица.

В некотором смысле, каждый раз глядя на Этту, он словно бы впервые видел ее на палубе «Ретивого». Симптомы сего недуга были очевидны: сердце, сведенное острой судорогой, пропускало удар, в груди становилось тесно, пальцы невольно сгибались, словно воображая, каково будет вплестись в ее волосы. Он знал похоть – не раз сгорал в ее всепоглощающем огне, – но знал и как ее унять, как избежать пут привязанности, как уйти удовлетворенным, успокоенным и готовым вернуться на корабль.

Обнимая ее прошлой ночью, он искренне верил, что результат будет тот же. Прикосновение к ней должно было ответить на его давнишнее сомнение: действительно ли ее кожа так мягка, как он воображал. Сдача звенящей в голове потребности утешить ее – всего разок! – казалась приемлемой, раз все равно никто не увидит и не осудит…

Взамен он каждую секунду дышал ее дыханием, водил руками по ее лицу, борясь с искушением ее губ… только разжигая огонь в груди. Ему хотелось верить, что он сделал это, потому что она нуждалась в утешении или, по крайней мере, отвлечении. Ему хотелось верить, что это произошло потому, что он был чужеземцем в этом времени и от этого чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел верить, что их жизни могли оборваться в любое мгновение и у них оставалась только эта последняя возможность.

Правда же заключалась в том, что Николас обнимал ее, потому что хотел. Он не думал о ее репутации или о том, о чем мог бы подумать кто-либо другой. Он взял, что хотел, и к черту всех остальных.

Николас почувствовал, как печальная улыбка тронула его губы. Будь он проклят, потому что теперь он знал ее. Она пустила его в свой разум, открыла сердце, и теперь он знал вкус ее слез.

И потерпел крушение.

Он цеплялся за свою силу воли, как утопающий цепляется за обломки; как же нелегко оставаться на плаву, напоминая себе о каких-то важных делах, когда она была такой мягкой, теплой и живой в его руках.

Мог ли он целовать ее, зная, что собирался предать ее, вернув астролябию Айронвуду?

Мог ли он целовать ее, зная, что она вернется в свое время, а он останется в своем? С каким поношением им бы пришлось столкнуться, вернись она с ним в его время, к жестоким колониальным законам…

Мог ли он целовать ее, зная, что она, возможно, не сгорает, как он?

С тех пор как его заперли в одном времени, Николас использовал мечту о собственном корабле как балласт, чтобы устоять среди бури вины, гнева и опустошения. Он снова научился проглатывать общественные ограничения своей эпохи, даже не соглашаясь с ними. Путешествие с Эттой всколыхнуло в нем мысли, которых он старался не касаться, подбросило опасные идеи. Что будет, если он не вернется в свое время? Если, вместо того чтобы вернуть астролябию Айронвуду, они станут паломниками, скитаясь по землям и векам, пока не найдут тот, где окажутся в безопасности, тот, который им подойдет? Когда двое больше не принадлежат своей эпохе, должны ли они следовать чьим-либо ожиданиям, кроме собственных?

Да и он отчаянно желал добиться своих целей. Не более чем шальная мысль, выбившаяся из-под контроля. Николас хотел свой корабль, причем не один, чтобы жить без ограничений и навсегда избавиться от этой семьи и ее интриг.

И потом, как ни крути, Этта не будет в безопасности, если он не принесет астролябию Айронвуду? Не в полной мере. Возможно, однажды она поймет это и примирится с его обманом.

Легко, конечно, предаваться диким беспочвенным теориям. Старик просто хотел расширить свою паству. Найти больше слуг. И хотя их бегство через проход было внезапным и неожиданным, он не сомневался, что все будет прощено, – коль скоро он даст Айронвуду то, что тот хочет.

Но был миг, пока Элис с Эттой обсуждали возможные намерения Айронвуда, когда признание чуть не слетело с его языка.

Ты можешь удержать ее. Слова скользнули в его разум, принося множество образов, наполнивших его сердце дикой радостью. С каких это пор он стал отказываться от своего вознаграждения? Отдавать по праву выигранное сокровище?

Стоило только мысли зародиться, как она прилипла к нему, словно вторая кожа, – не отскрести. Потому что, разумеется, они не были созданы друг для друга.

Они, как два корабля, плывущие в противоположных направлениях, ненадолго встретившиеся в середине путешествия, и он мог «удержать ее» с тем же успехом, что и поймать ветер. Он не оскорбит ее попытками, не говоря уже о том, чтобы думать, будто это возможно. Когда настанет время, все вернется на круги своя. Она будет с семьей, в безопасности; он обзаведется кораблем и станет полноправным господином своей судьбы – единственное, чего он когда-либо хотел.

А Этта… Легкое разочарование на фоне удачно сложившейся жизни.

Он не скатится до того, чтобы полюбить ее.

Со временем боль пройдет.

Но… он будет сожалеть об утрате. Легкости. Никому из них не было нужды «завоевывать» внимание другого, и никто не заставлял другого чувствовать себя обязанным. Николасу показалось очень странным, учитывая его несколько ограниченное представление о следующих веках, что эта девушка так ему подходила, что они так хорошо друг друга понимали. Жизнь научила его, что есть всего два способа чего-либо добиться: воспользоваться добротой и жалостью окружающих или положиться на неукротимую силу воли. Почему теперь все стало настолько иначе?

Он снова посмотрел вокруг, на спящие семьи, мужей и жен, друзей… каким все казалось незамысловатым. Пара, танцевавшая несколько часов назад… как свободно они обнимались и прикасались друг к другу, живя мгновением.

«Хватит, – приказал он себе. – Это работа. Она – мой напарник». Ставки слишком высоки, чтобы отвлекаться на чувства.

Николас поискал человека в форме, которого видел идущим по краю приподнятой платформы прошлой ночью, и обнаружил его спящим на ступеньках, по которым они спустились. Тут и там между спящими лондонцами зияли промежутки – кто-то, должно быть, после налета решил вернуться к тому, что осталось от его дома.

Он сел на корточки, стараясь не думать о разрушениях города. Нечеловеческие звуки летающих машин и обстрела не были и вполовину так ужасны, как мысль о том, что могло бы произойти, не беги они так быстро, как бежали, обрушься огненная буря им на головы.

Они должны покинуть эту эпоху. Быстро. Стражи этого времени, должно быть, уже на ногах и ищут их прямо сейчас.

Юноша протянул руку и на секунду замешкался, прежде чем погладить Этту по щеке, чтобы разбудить. Она пошевелилась, вытянув ноги, с тихим вдохом натягивая на себя его сюртук. От взгляда Этты, разморенной и взъерошенной после сна, он чуть не забыл, зачем разбудил ее.

– Что ты?.. – пробормотала она.

Он прижал палец к губам, вставая и перекидывая кожаную сумку через плечо. Этта схватилась за предложенную им руку и, пошатываясь, поднялась. Крепко удерживая ее, Николас накинул своей сюртук ей на плечи. И только когда они начали пробираться вдоль колеи, огибая спящих лондонцев, понял, что все еще держит ее за руку. Николас махнул в сторону дальнего конца приподнятой платформы, и Этта кивнула – значит, он выбрал правильный путь. Хорошо. Не видя неба, он не мог отличить север от юга, а запад от востока. Находиться под землей оказалось так же приятно, как быть разорванным на куски, словно корабль в его сне. В невозможности почувствовать утром солнечный свет на коже было что-то противоестественное.

Платформа закончилась, и ему пришлось отпустить Эттину руку и спрыгнуть вниз, на выпирающие металлические балки, стелющиеся по земле. Этта села на край странного холодного, серого каменного выступа и соскользнула во тьму вместе с ним, осторожно, чтобы не задеть семьи, устроившиеся между рельсами. Решительность и сосредоточение заострили черты Эттиного лица в свете ламп. Она повернулась к темному туннелю и шагнула вперед.

В воздухе смутно пахло пожаром; Николас нахмурился еще сильнее, в нем шевельнулось новое беспокойство. Он держался поближе к Этте, заставив ее сбавить темп. Обернувшись, он увидел свесившегося с платформы человека, всматривающегося в туннель. Сперва Николасу показалась, что кожа мужчины темнее его собственной, но правда вылилась на юношу, словно ушат холодной воды: преследователь просто вымазал лицо сажей, но черты остались узнаваемыми. Это он стрелял в них вечером. Как, черт возьми, он успел их найти?

– Один из Тернов, – сообщил он. – Нам нужно поторапливаться.

– Я кое-что вижу, – сказала она. Впереди виднелся свет, разрыв в туннеле. – Должно быть, следующая станция. Мы уже близко.

Не сбавляя шаг, Николас полез в сумку, достал гармошку, приложил к губам и тихонько подул. Нота была не более чем слабым вздохом звука. В ответ их накрыло таким громовым хлопаньем и чудовищными воплями, что Этта невольно прижалась к нему от испуга. Должно быть, до предполагаемых Мраморов Элгина оставалось совсем недалеко. Действительно, он увидел верхушки белых точеных голов над деревянными укрытиями, безжизненные глаза следили за ними сквозь густую тьму.

– Стоять! – закричал мужчина.

Никогда.

– Здесь! Прямо здесь, – она указала в сторону стены, где воздух пульсировал в темноте. Громогласный рев стал просто болезненным, заставляя кровь биться у него в голове, когда он – с Эттой за спиной – первым устремился к ним. Импульс вытолкнул его через ворота на другом конце прохода. Он почувствовал, как перехватило дыхание, как колотилось сердце. Мир растворился в чистейшей темноте, давление воздуха стиснуло кости негнущейся спины. И так же быстро, как впрыгнул в него, Николас вывалился с другой стороны прохода.

Птицы и насекомые сорвались со своих насестов в сочных зеленых деревьях и кустах, раскинувшихся вокруг. Прежде чем привыкнуть к яркому свету, он всегда на мгновение слеп. Николас припал лицом к мокрой земле, пытаясь рассеять туман в голове. Не успел он подняться на ноги, как что-то обрушилось ему на спину, и он снова распластался в грязи.

– Извини! – ахнула Этта, скатываясь с него. – Ох…

Он сел, обратив взгляд обратно ко входу в туннель. Когда стало ясно, что тот мужчина не собирается следовать за ними до конца, – что если он и был Терном, то стражем, а не путешественником, – Николас осмотрелся. Джунгли – необъятная густая завеса зеленого и коричневого.

Воздух был тяжелым от несовместимых запахов гнили и цветов, свет – зеленым от завесы блестящих листьев и переплетенных над головой тонких ветвей.

– Ты в порядке? – спросил он, слова царапнули по пересохшему горлу. – Этта?

Она лежала на земле, небесно-голубое платье забрызгалось грязью.

Прежде чем смог заставить себя остановиться, он принялся выдергивать из ее волос длинные зеленые листочки, стряхивая их подальше, а девушка стонала, сотрясаясь в лихорадке.

– Ты в порядке, – сказал он ей. – Посмотри на меня, на мгновение… лишь на мгновение, пиратка.

Он пережил, по меньшей мере, пять скачков через проходы во время обучения, прежде чем изгнал путевую болезнь из своего организма. Юноша слишком хорошо знал, как Этта себя чувствует: слабость, каждый звук раскалывает череп, кровь в жилах превращается в лед. Этта открыла глаза, но взгляд ее был рассеянным. С губ слетел тихий вздох, и веки, затрепетав, закрылись.

– В… порядке, – прошептала она. – Одну… секундочку…

У них не было ни секундочки и не будет, пока он не поймет, куда вывел их проход и были ли поблизости стражи. Тот тип в Лондоне сообщит, что видел, любому ближайшему путешественнику, и его или ее отправят за ними. Им нужно немедленно найти следующий проход и уйти прежде, чем их снова отследили.

Николас принесет Айронвуду его чертову астролябию, но он хотел сделать это на своих собственных условиях и вырвать Этту из Айронвудовой хватки. Нужно лишь не дать ей почувствовать, что путешествие закончится совсем не так, как она себе представляла.

Он взглянул на ее сморщившееся лицо и проглотил обжигающую желчь.

Еще раз оглядевшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет и что в эту минуту им угрожают лишь голод и обезвоживание, Николас взял ее на руки и пошел.

Вокруг не было никаких следов, никаких признаков человеческого присутствия. Николас напряг слух, пытаясь расслышать что-нибудь, кроме стрекотания и жужжания насекомых, среди которого различил, как он надеялся, звук падающей воды.

Ноша не тянула рук; вот только держать ее в своих объятиях, с некоторым беспокойством подумал Николас, становилось слишком привычным. Он перешагнул мощную лапу корня, торчащую из мягкой земли, и подставил лицо и плечи хлещущим ветвям, делая все возможное, чтобы загородить Этту.

– Где?.. – спросила она, приходя в себя. Николас смотрел на нее с улыбкой: в следующий раз ей будет легче.

– Не уверен, по правде говоря, – признался он.

– Отпусти меня, – попросила она. – Я могу идти, честно.

Его руки сжались вокруг ее талии, коленей. В теплом влажном воздухе он, должно быть, пахнул хуже, чем любая безбожно разлагающаяся вонь, изрыгаемая джунглями, но, даже, поставив ее на ноги, он с трудом преодолевал отчаянное стремление сопротивляться.

Она может позаботиться о себе. Этта знала себя достаточно хорошо, чтобы понять, справится она или нет.

Но это, конечно, не исключало его желания заботиться о ней.

Девушка осмотрелась вокруг, свыкаясь с хитросплетением зеленой листвы, сенью крон, защищавшей их от ослепительного солнца.

– Что ж… здесь по-другому.

Он фыркнул:

– Давай посмотрим, что можно взять в дорогу из еды и воды.

Слух не подвел: поблизости оказался ручей и, на взгляд Николаса, тек достаточно быстро, чтобы рискнуть из него попить. Всякий раз, когда им с Джулианом приходилось выживать в дикой природе, они тащили тюки, набитые всякой всячиной. Горшки для кипячения воды и приготовления пищи. Одеяла на случай холодных ночей. Спички, чтобы разжигать костры, крючки и лески для рыбалки. А вот Холл научил его выживать без всего этого.

Маленького ножа, прихваченного из Нью-Йорка, было достаточно.

– Подожди здесь минуточку, – попросил он, указывая на камень на берегу ручья. – Я быстро вернусь. Кричи, если что-нибудь услышишь или увидишь.

Девушка кивнула, отвлекаясь на что-то вдалеке. Николас отправился назад дорогой, которой они пришли, и отклонился вправо, приметив краешком глаза бледно-зеленую башню. Бананы – незрелые, но все равно еда. Он вознес благодарственную молитву тому, кто мог услышать, принимаясь срывать их со стебля и укладывать в сумку. Сейчас важнее всего было найти какой-нибудь сосуд для кипячения воды и сухие деревья и кусты, чтобы разжечь костер.

Он провел рукой по стволу упавшего дерева, прикидывая. Ножом срезал кусок, очистил его от грязи и насекомых. Ствол оказался полым внутри – если вырезать правильно, его было легко превратить в небольшую миску.

Николас сорвал с себя загубленную рубашку, с удивлением обнаружив, что она уже намокла от пота, пока укладывал ее в сумку. Воздух здесь напоминал воздух болот на юге колоний, готовый разродиться неистовым штормом. Возможно, им вообще не придется кипятить воду, только собрать дождевую.

Его нож стругал и срезал дерево, и Николас растворился в приятном чувстве удовлетворения, остановившись только, чтобы облегчиться под прикрытием листвы и съесть половинку банана. Юноша почувствовал себя гораздо лучше и знал, то и Этте станет лучше, когда он даст ей что-нибудь, чтобы наполнить желудок.

Но когда он вернулся к ручью, Этты там не было.

Исчезла.

Николас закрыл глаза, что оказалось ошибкой. Он видел лишь лицо Джулиана, поглощенное туманом и расстоянием.

– Этта? – позвал он надломившимся голосом. – Этта!

Пропала. Поскользнулась? Упала? Утонула? Голова кружилась от вспыхнувшей раскаленной добела паники. Он рыскал по поляне, напрягая слух в поисках намека на ее шаги, любой ее след.

Он чувствовал, что Этта не раскрывала своих истинных намерений насчет астролябии – как именно собиралась противостоять Айронвуду, – но она ведь не могла просто уйти? Пойти вперед?

«Она уже поступила так, – шепнул жестокий внутренний голос, – в Нью-Йорке…»

Ветки у него за спиной зашелестели, и показалась Этта с широко раскрытыми глазами.

– Что такое? Что случилось?

На мгновение остаточного страха оказалось достаточно, чтобы он задохнулся, а сердце отчаянно заколотилось в груди. Ее волосы спутались, через щеку пролегла полоска грязи, дополняющая синяк и царапину на другой. Девушка поправила подол платья, и он догадался, куда она исчезала.

– Я… – выдавил он. – Я сказал тебе оставаться на месте!

Видя, как он сердится, девушка нахмурила брови, словно не могла взять в толк, чем уж так опасно заблудиться в джунглях.

– Ты согласилась! – сказал он, чувствуя себя нелепо, не в силах потушить пожар, вспыхнувший у него в груди.

– Да, – медленно проговорила она. – Прости…

– Простить? – Николас знал, что должен переступить через это, заняться разведением огня, но все не мог заставить себя изгнать остатки страха. – А если бы что-нибудь случилось? Как бы я тебя нашел? Когда я прошу тебя что-то сделать, пожалуйста, постарайся меня услышать!

Она поднялась в полный рост, и только сейчас он заметил, что девушка сняла его жакет и что-то в нем кутает… отрубленную голову…

Статуи. Сердце Николаса вернулось на свое законное место, когда он разглядел безмятежную улыбку на мраморном лике, разительно отличающемся от Эттиного гневного лица.

– Я собиралась сказать: думаю, что знаю, где мы, но раз уж ты такой все знающий, пожалуйста – выясняй сам.

Этта прошествовала вдоль ручья; Николас ждал, что через секунду она вернется, рассмеется, тогда тиски на груди ослабнут, и он сможет снова дышать. Если, конечно, вернется. Она споткнулась, но ловко удержалась перед… каменной стеной?

Да. Кроме того, там были ступени и другие статуи, сваленные или поглощенные толстыми телами деревьев. У большинства каменных фигур было такое же лицо, как у найденной Эттой, у некоторых лиц не было вовсе – стерли время и джунгли.

Она подскочила от потрясшего джунгли грома, зажав уши руками. Насекомые с птицами чуть ли не взбесились, взметнувшись с деревьев при первых каплях дождя.

– Боже мой! – выдохнула Этта, поворачиваясь к нему и вытягивая руку в сторону чего-то оранжево-белого, наполовину скрытого листвой.

Но глаза Николаса застыли на том, что поднималось у ног девушки: на голове, сверкавшей гладкой чешуей, и расправляющемся капюшоне. Этта, должно быть, поставила ногу прямо рядом со змеей, ничего не замечая.

– Не. Двигайся. – Страх, быстрый и отчаянный, завибрировал внутри него в такт очередному раскату грома над головами. Этта попятилась назад, оглядываясь на него, а змея покачивалась в воздухе, готовая нанести удар. – Не двигайся!

Сейчас он не доверял ножу: малейший промах или порыв ветра – и тот воткнется Этте в ногу, а не в змею. Не успев осознать, что происходит, Николас выхватил револьвер; змея метнулась вперед, и он выстрелил.