Этта пришла в себя под симфонию бьющегося стекла, услышав звон на долю секунды раньше, чем почувствовала, как осколки рассекают кожу. Боль украла дыхание и обратила мир вокруг в песок. Именно когда она была уверена, что сумела обрести контроль над обстановкой, зрение и осязание снова уплыли в небытие. Она задрожала, борясь с беспамятством. Прилипчивое давление прохода не отпускало, даже когда ее вырвало.

Теперь она знала, почему не могла вспомнить, что произошло во время путешествия с Софией – как она попала на корабль, пройдя через проход.

Нет – она цеплялась за слова, заставляя слезящиеся от боли глаза открыться – не отключайся…

Этта застряла между обугленными балками и чем-то, выглядевшим выбитой оконной рамой, прижатая к ней, как сброшенная сверху кукла. Она осторожно пошевелилась, извиваясь, пока ноги не коснулись земли. Ткань затрещала – правый рукав оторвался от плеча, – и за мгновение перед тем, как колени под ней подогнулись и мир снова погрузился во тьму, странный холодок пробрался под кожу и превратил кровь в лед. Щека ударилась о бетон, а дальше она уже ничего не чувствовала.

Сперва она отметила тепло, нежное давление прикосновения. Очнувшиеся ноги и спину ломило, ободранная правая щека горела болью. В воздухе пахло дымом пожара, но также… Сквозь ресницы она увидела темную голову, склонившуюся над нею, очищая ее правую руку от грязи и крови. Лицо Николаса было осунувшимся, потрясенным, пока он трудился, и горло Этты сжалось, когда он осторожно поднес ее руку к губам, словно для поцелуя, и теплое дыхание защекотало кожу. Вместо этого, покачав головой, он бережно опустил руку ей на живот. Несмотря на засевшую внутри боль, Этта позволила себе почувствовать укол сожаления.

И тут-то вспомнила.

В панике Этта попыталась пошевелить ногами, подтянуть их под себя. Если он здесь, значит… она не сбежала. Айронвуд узнает, что она попыталась выйти из игры. И ее мама…

Не надо было убегать… ей следовало быть более осторожной. К чему все это, если Сайрус убьет ее мать, пока Этта будет за много столетий и материков, не в силах защитить ее?

Мне пришлось пойти на риск… я должна была опередить его, опередить его крайний срок.

Но когда она закрыла глаза, на нее тут же уставились безжизненные глаза матери.

Так было лучше. Мама будет в меньшей опасности, если она сбежит без дозволения, чем прождет и в конечном итоге опоздает. Сам воздух, казалось, тикал обратным отсчетом.

– Мисс Спенсер? – голос Николаса прогремел в ушах. – Вы меня слышите?

Этта всю дорогу пыталась открыть глаза, вбирая его лицо, остатки разломанного потолка и небо над ним. Не зная, что еще сказать, она выдавила:

– Оʼкей?

Облегчение на его лице сменилось раздражением:

– Вы хоть представляете, что могли умереть… или еще хуже? Какого черта вы думаете? Или не думаете вообще?

Этту опалил гнев:

– Занимайтесь своими… делами.

Но ноги по-прежнему не слушались.

– Вас следовало бы за это придушить, – продолжил он. – Ничего не болит, кроме щеки и руки? Я промыл раны, как только смог…

Она покачала головой. Кроме этого, все было хорошо. В основном.

– Голова кружится.

Он резко втянул воздух:

– Это путевая болезнь. С каждым проходом будет все легче. Пока, боюсь, придется перетерпеть.

– У-ужасно. – Этта попыталась подобрать под себя руки, чтобы оттолкнуться и хотя бы сесть. Если не считать источаемого им гнева на Николаса, казалось, путешествие совершенно никак не подействовало.

Она увернулась от его рук, когда он потянулся ей помочь, и попятилась назад по пыли и обломкам, пока не уперлась спиной в стену. Прохладное выражение скользнуло по его лицу, и ее вдруг захлестнуло чувство вины. Хотя такое казалось невозможным, Этта почувствовала себя еще хуже.

– Вы пытаетесь сбежать, – озвучил он очевидное. – Невероятно глупо. Вы действительно верите, что власть Айронвуда ограничена восемнадцатым веком? Если больше не о чем, позаботьтесь о своей матери! Стоит ему узнать, что вы его ослушались, и он убьет ее.

– Я оставила записку с… с Софией, сообщив, что мне нужно уйти, чтобы успеть в срок… – Этта покачала головой. Она написала ее при свете луны и потом долго ждала, пока не уверилась, что страж за дверью заснул. – Я не могу сбежать от времени. – И не хочу, чтобы Айронвуд пустился за мной. – Вы не понимаете…

Она знала, что рискует, что, быть может, наивно надеется, будто Айронвуд не накажет ее маму за то, что дочь сбежала без его разрешения, чтобы «успеть в срок». Этта чувствовала, что старик может отследить ее передвижения во времени. Ей требуется небольшая фора, чтобы обрести опору и избавиться от преследователей, доносящих о ее передвижениях, какие проходы она использовала. К сожалению, она не учла болезнь путешественника.

И Николаса.

– Объясните мне! – сказал он суровым, мертвенно-тихим голосом. – Объясните мне, почему вы рискнули ее жизнью… почему рискнули своей жизнью… отправившись без запасов или подготовки! Не думал, что вы идиотка!

Она стиснула челюсти, глядя на него. В руку словно бы впились булавки, когда к ней устремилась кровь, но она все же подняла ее, обшаривая землю в поисках сумки с вещами, «позаимствованными» из сундука в комнате Софии.

Похоже, они были в каком-то коридоре, только, возможно, слово «коридор» тут не подходило. Сводчатый каменный потолок с разбитыми световыми люками и длинными свисающими фонарями. Здесь были магазины – она увидела потрепанные стулья, обувь, сдутую с витрины. Окна второго этажа над каждым золотым с черным входом в магазин, казалось, разом распахнуло единым порывом.

– Вот, – указала она на валяющийся неподалеку кожаный мешок. – Я не п-пришла не-неподготовленной.

Что здесь произошло? Словно бомба разорвалась; все было сырым, как будто тут только что потушили огромный пожар. «Где я?» – подумала она; паника грызла дыру в ее сердце. Она услышала далекие голоса с четким британским акцентом, слишком далекие, чтобы разобрать.

Николас перебирал сумку.

– Швейные ножницы, гармошка с выгравированными инициалами Софии, зеркальце, несколько кусочков золота, письмо вашей матери…

Этта усмехнулась.

– …Нижнее белье, яблоко и револьвер, – закончил он, закрывая сумку. У Софии не было по-настоящему современного «нижнего белья», но один комплект, найденный Эттой в сундуке, подбирался настолько близко, что на лучшее грешно было и рассчитывать.

– Что мне еще пригодится? – невинно поинтересовалась она.

– Вода. Карты. Список известных проходов. Соответствующая эре одежда. Патроны к револьверу. Вы хоть знаете, как пользоваться оружием?

Тут он явно загнал ее в угол.

– Если вы попытаетесь меня вернуть, я…

– Что, мисс Спенсер? – присев перед ней на корточки, спросил Николас. – Свирепо на меня посмотрите?

Эттина рука сомкнулась на осколке лежащего поблизости стекла. Выражение лица Николаса изменилось; его глаза помрачнели, глядя сначала на ее импровизированное оружие, потом – ей в лицо. Она не сникла под давлением его взгляда, но уставилась в ответ настолько вызывающе, насколько могла с распухшей вдвое щекой.

Он сдался первым, его лицо смягчилось. Сев на ближний кусок развалин, он вытащил сложенный платок.

– Вы снова порезались, пиратка.

Через мгновение Этта опустила осколок и позволила ему приложить теплую ткань к ее ладони, глядя, как его большая рука обхватывает ее.

В груди что-то сжалось, когда она попыталась подобрать правильные слова.

– Почему вы мне не сказали? – тихо спросил он. – Вы взяли с меня слово не уходить, не объяснившись. А сделать то же самое для меня?

– Простите. – Об этом она не подумала. Кинжал вины, вонзенный в живот рукой страха, провернулся еще раз. – Не хотела тратить ни секунды, когда он может навредить маме, убить ее. Думаю, Айронвуд дважды подумает, прежде чем тронуть ее, пока я не вернусь с астролябией. Ведь, если он причинит ей вред, мне станет нечего терять, верно?

Николас кивнул:

– У него есть и другие способы навредить вам.

– Но не заставить меня. И… – Этта замялась, не зная, стоит ли говорить ему о другом стимуле, горящем внутри нее. – Я рассказывала вам про Элис… Закончу здесь и вернусь к ней.

Николас снова присел перед нею на корточки, глядя на тот клочок неба, что они могли разглядеть. Обычная поза, осознала она, когда он пытается собраться с мыслями. Скрыть выражение лица.

– Этта, вы не можете спасти ее.

– Почему же не могу? – не согласилась она, но сердце забилось при виде чувства вины и сочувствия, отразившихся на его лице. – Я просто должна вернуться…

– И изменить прошлое? – договорил он. – Временную шкалу?

Этта сжала челюсти.

– Меня это не волнует… не волнует! Айронвуд менял прошлое годами, а я не могу спасти одну жизнь?

– Нет, Этта, послушайте меня, – тихо сказал Николас. – То, о чем вы говорите, – не вопрос морали. Это физически невозможно.

Она отступила назад к стене, подальше от него, от его слов.

– София не говорила? Вы не можете пересечься с самой собой – вас не может быть двое в одном и том же месте, в одном и том же времени. Само время этого не позволит; вас выбросит из прохода раньше, чем вы попробуете пройти через него, – понизив голос, объяснил Николас. – Вот почему путешественники ведут журнал, чтобы запомнить даты и годы, в которых уже были.

Этта почувствовала, словно он окатил ее ведром ледяной воды. Грудь сжалась до боли – значит, она не сможет использовать проход, чтобы вернуться в тот день, перед тем как в Элис выстрелили? Да что там в тот день… она не сможет попасть в любой другой месяц или год, чтобы предупредить ее. А все потому, что там уже будет она прошлая.

– Она не объяснила, что проход соединяет годы, а не дни? – с нажимом спросил Николас.

– Что вы имеете в виду? – прошептала Этта.

Выражение его лица смягчилось:

– Понятно. Не объяснила. Даже если вы сможете найти другого путешественника, который использует этот проход, чтобы спасти ее, придется ждать целый год, чтобы это сделать. Проще представить каждый год как крошечные потоки, текущие параллельно друг другу в одном направлении, а мы перепрыгиваем из одного в другой. Мы покинули Манхэттен 22 сентября 1776 года. И прибыли сюда двадцать второго сентября какого-то – неважно какого – года. Вы понимаете?

Этта кивнула, не в силах ничего выговорить несколько долгих мгновений. Должен быть другой способ. Это не могло так закончиться. Элис не могла умереть… не для нее.

– Чистый лист… – медленно проговорила она. – Вот что Айронвуд имел в виду, называя меня так. Не потому, что я ничего не знаю, а потому, что нигде не была. Вероятность столкнуться с самой собой ничтожна. Так?

Он кивнул, коснувшись ее локтя.

– Вы ведь поняли?

Она задрала подбородок:

– Я поняла, но всегда есть другая возможность, другой путь, если как следует поразмыслить.

Он слабо усмехнулся, прикрыв глаза:

– Я так и знал, что вы скажете нечто подобное.

– Постойте-ка… – проговорила Этта, внезапно пораженная другой мыслью. – Боже мой… А Айронвуд не станет преследовать вас за то, что вы путешествуете?

После несчастного случая с его единокровным братом Николасу запретили путешествовать – сослали, как он выразился, – и она не думала, что это останется незамеченным.

– Мой страх за вас превышает мой страх перед ним, – просто сказал он. – Разве я вам не говорил? Если вы уйдете, я пойду следом.

Стоило ли пытаться уйти одной, зная, что я дойду до края земли, чтобы привести вас обратно? Отголоски этих невысказанных слов витали между ними. Сверху слетело облако пепла. Не задумываясь, Этта протянула руку и смахнула крупинки с его волос. Он закрыл глаза, склонив голову, потянувшись ей навстречу ровно настолько, чтобы ее рука задрожала.

– Вы знаете, что в письме… которое написала ваша мать. И не доверяете мне… – начал он. – Вы ведь считаете меня одним из них?

– Нет! – выпалила она. Он согласился работать на Сайруса, привезти ее в Нью-Йорк, но он стоял в стороне от них, разве не так? Они его сильно обидели, верно?

– Считаете, – печально вздохнул он. – После всего, что я вам рассказал?

Этта опустила голову, прижавшись спиной к стене. Он понимал ее с одного взгляда, правда? Но она хотела сказать ему это; она хотела, чтобы он понял, что она не просто безрассудная идиотка. Она хотела, чтобы он встал на ее сторону.

Хотела узнать, что он знал об Айронвудах. О путешествиях. Но как же это было корыстно: уговорить его идти с нею… а потом оставить одного разбираться с последствиями?

– Я могу вам доверять? – спросила Этта. – Вы мне доверитесь?

Николас коротко кивнул.

Она глубоко вдохнула.

– Я знаю, как прочитать это письмо, – призналась она. – И думаю, что старик нам лжет или, по крайней мере, не открывает полной правды.

Его губы приоткрылись – единственная трещина на непроницаемой маске. Она удивила его.

– Почему вы так решили?

– Моя мать – не воровка! – горячо воскликнула Этта. – Меня не волнует, что он говорит. Думаю, эта астролябия принадлежала Линденам. – Ее семье… уменьшившейся до них с мамой. – Они, по крайней мере мама, чувствовали ответственность за ее защиту.

– Возможно, астролябия действительно принадлежала им, – поразмыслив, допустил Николас. – Если я правильно понял Джулиана, у каждой из четырех семей – Айронвудов, Жакаранд, Линденов и Хемлоков – когда-то была астролябия, но три потерялись или были уничтожены не одно столетие назад. Айронвуд считает, что раз он великий магистр всех этих семей, то все они принадлежат ему, независимо от первоначального владельца.

Этта кивнула, гадая, что еще украли у ее семьи – какие реликвии, тайны, какая история была перекачена в клан Айронвудов. Возможно, мама смогла бы ей рассказать.

Возможно, вместе они бы смогли что-то вернуть.

– А это письмо… она, должно быть, знала, что что-то случится, – иначе зачем было его писать? – заметила Этта.

Николас уперся руками в колени.

– Сможете спросить, когда мы вернем Айронвуду астролябию и он ее освободит.

Этта моргнула:

– Вы хотите пойти со мной?

Она заметила промелькнувшую на его лице вспышку сильного чувства, но не смогла его разобрать. Он отвел взгляд. И несколько секунд спустя усмехнулся:

– Да разве ж совесть позволит мне отпустить вас одну… Вижу по вашему лицу, что вы недовольны, но у меня за плечами опыт многих лет путешествий. Вы же только начали. Нуждаться в помощи или защитнике – не слабость.

– Мне не нужен защитник, – возразила Этта. – Мне нужен напарник.

Взгляд Николаса скользил по развалинам вокруг них, по мерцающей стене света – входу в проход, – но когда она заговорила, их глаза встретились. Его губы приоткрылись, словно предложение застало его врасплох.

– На каких… условиях?

«Вы же путешествовали с Джулианом?» – хотелось спросить ей. Но… София говорила о нем не более как о слуге Джулиана, камердинере; и хотя сначала Этта списала это на жестокость и пренебрежение девушки, теперь доказательство было прямо у нее перед глазами. Ее сердце раскалывалось снова и снова – от осознания того, какую роль они ему отводили, и от того, что он думал, с нею будет то же самое.

– Мы держимся друг за друга, – сказала она. – Вы зовете меня Эттой. И у нас нет секретов. – Кроме того, конечно, что она никогда не отдаст астролябию Айронвуду, если это будет в ее власти. – И…

– Мы оба продолжим презирать Айронвуда?

Она улыбнулась, даже когда сомнения начали затуманивать ее разум.

Она не могла думать об этом сейчас – сперва надо найти астролябию, если им вообще суждено ее найти. Но, принимая его помощь, она не могла не задумываться о последствиях. Он рисковал навлечь гнев старика.

Словно бы прочитав ее мысли, он тихо сказал:

– Это мой выбор. То, что я делаю, я решаю сам.

– Хорошо. – Невидимая струна, плотно обмотавшаяся вокруг ее сердца, ослабла. – Прежде чем мы поймем, куда направляться, вы хоть представляете, где мы?

Бесстрастно взглянув на нее, он поднялся на колени.

– Немного отвлекся при виде вас, лежавшей в луже собственной крови.

– Ни в какой не луже! – возмутилась она, потирая отекшую щеку.

– Не кипятитесь, – сказал он, пробегая пальцем по ссадинам. Она не дышала, пока он не отвел руку.

– Теперь вы выглядите настоящей пираткой, – сказало он ей с тихой полуулыбкой. – Но мне нужно раздобыть одежду и припасы. Ничего, если я оставлю вас здесь на пару минут? Я ненадолго, обещаю.

Этта открыла наспех собранную сумку и рылась в ней, пока руки не сомкнулись на бархатном мешочке с золотом. Девушка протянула его Николасу.

– Моя мама не воровка, чего нельзя сказать обо мне.

– Всего лишь компенсация, – одобрил он, взвешивая мешочек на ладони, – учитывая, что они вам сделали.

Этта смотрела, как Николас устремился к разбомбленным витринам магазина, встретилась с ним взглядом, когда он в последний раз обернулся через плечо, и сердито махнула, чтобы поторапливался. Эхо его усмешки поселилось в ней, словно глоток теплого чая.

Она снова огляделась, с трудом поднимаясь на ноги. Стена позади нее стояла достаточно крепко, чтобы опираться на нее, пока она шла по кучам стекла и мокрого обгорелого дерева. Вывески были на английском, а по запаху и обстановке она по крайней мере могла определить, что здесь был пожар.

Этта отступила туда, где была раньше, и спряталась за стеной.

То и дело она слышала голоса или тихий рык двигателя и, вытягивая голову, украдкой поглядывала сквозь длинный коридор на улицу в другом его конце. Мимо прокатился ярко-красный автобус, за ним спешили две молодые женщины в юбочных костюмах и пришпиленных к прическам шляпках. Этта болезненно осознала, что на ней платье восемнадцатого века и сдавливающий ребра корсет.

Англия, полупораженно подумала она. Лондон, если ее догадка верна. И мода… 1950-х? Или…

Нет.

Она вновь взглянула на разрушенные стены, свидетельства пожара, людей в военной форме, проходящих мимо дальнего конца коридора.

Военный Лондон.

Вторая мировая война.

Николас, вернувшийся с зажатой под мышкой одеждой, подтвердил догадку девушки. Он переоделся в свежую рубашку и брюки и сменил башмаки на полуботинки. Она могла только вообразить, как бы он объяснил бриджи, чулки и сюртук, в которых прибыл.

– Я не совсем уверен с размером… – начал он, уставившись в землю, передавая ей васильковое платье и подходящий жакет.

Этта изучила платье – V-образный вырез, средняя длина, короткие рукава – и пробежала пальцами по кружевной отделке, которую только заметила.

– Очень красивое, спасибо, – сказала она. А также весьма просторное в талии; хотя при необходимости можно просто затянуть поясом. – Как там?

Николас уставился на нее, пытающуюся вслепую развязать платье, пока Этта, вспыхнув, наконец, не прочистила горло. Он вздрогнул и резко повернулся на пятках, дав ей немного уединения, когда она расстегнула достаточно пуговиц, чтобы стянуть платье через голову.

– Разбирают обломки от вчерашнего налета… все еще ищут выживших, – рассказал он. – Я слышал, как они говорили, что будут двигаться в этом направлении, так что нам лучше поторапливаться.

Этта тоже так думала, но это не помогало ей разоблачаться быстрее. Расцарапанные от падения руки тряслись, дрожь в пальцах никак не унималась.

– Извиняюсь, – пробормотала она, – но мне нужна помощь…

Николас взглянул на нее и тут же повернулся обратно к стене. Этта почувствовала, как по лицу и груди разливается румянец. Корсет и почти прозрачная сорочка. Могла бы хоть руки на груди скрестить!

Он обернулся со страдальческим вздохом. Пока он трудился, девушка следила за быстрыми уверенными движениями его мозолистых рук, стараясь держать руки по швам, пока он, наконец, не справился со шнуровкой.

Его широкие плечи загородили остальной мир; Николас стоял так близко, что она могла бы наклониться вперед, уткнуться лицом между шеей и плечами – могла бы, и на мгновение почувствовала, что может попасть в ловушку собственных желаний, если этого не сделает. На его шее пульсировала жилка, и она не могла оторвать от нее взгляда.

– Готово, – пробормотал он, хотя его пальцы задержались на развязанной шнуровке на секунду дольше, пальцы проскользили по верхнему краю корсета, паря по ткани сорочки. Этта стояла совершенно неподвижно, слишком напуганная, чтобы наклониться вперед, навстречу прикосновению; слишком напуганная, чтобы двигаться или делать что бы то ни было, что положит этому конец.

Голова снова закружилась. Этта почувствовала, как теплое дуновение его вздоха овеяло ключицу, прежде чем он отстранился. Уставившись вниз, Николас произнес теплым, как мед, голосом:

– Чтобы моряк не справился с узлами?

Только когда он снова отвернулся, чтобы дать ей закончить, Этта пришла в себя и вспомнила, что как раз на такой случай прихватила с собой ножницы.

Платье, которое он выбрал, неплохо подошло, но вот ботинками приходилось обходиться теми, кожаными на шнуровке, которые она взяла у Софии, и не обращать внимания, что они жмут, пока не подвернется лучшего варианта. Этта потянулась коснуться сережек, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте.

– Ладно, – проговорила она, перекидывая волосы через плечо. – Как смотрится?

Когда он посмотрел, она твердо сказала себе, что он уставился на ужасный синяк, затянувший половину ее лица, и только на него.

Через пару секунд он сказал:

– Сойдет, пиратка. А теперь скажите, что в действительности говорится в письме вашей матери.

Пока он складывал платье, скатывая ткань в аккуратный сверток, Этта вытащила письмо и закатившуюся на дно сумки ручку. Приложив лист к стене, она начертила поверх письма контуры звезды, изучая поток слов, попавших внутрь. Николас подошел ближе, читая через ее плечо. Вокруг них набирало темп утро, взрываясь голосами, запахом пожаров и бензина; но они притаились в тихом углу коридора, принадлежавшем только им двоим.

– Встань и войди в логово, где тьма наградит тебя твоими полосами. Скажи тиранам, тебе они служить должны, – читала Этта, водя пальцем внутри звезды. – Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Стань на плечи памяти. Принеси монету вдовствующей королеве. Помни: истина в рассказе и в конце должен быть финал.

– Боже мой! – в его голосе звенела нотка радости. – Как вы догадались это сделать?

Объясняя как можно меньше, она рассказала ему о секретных посланиях, которые мама прятала в футляр для скрипки и чемодан, когда она путешествовала.

– Она хотела, чтобы вы смогли его прочитать. – Николас почти светился от восторга. – Она думала, что однажды вам, возможно, придется искать астролябию. Вы поняли подсказки?

Этта покачала головой, снова и снова изучая слова, гадая, а вдруг она ошиблась и должна была выбрать другую форму? Слова не имели никакого смысла.

– Если предположить, что это список инструкций, указаний, то, думаю, первую можно пропустить, – сказал Николас, беря у нее письмо. – Вторая «Скажи тиранам, тебе они служить должны» указывает на место, где погиб Натан Хейл, проход, через который мы прошли. Тогда сейчас для нас, скорее, важен смысл следующей: Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Она задевает какую-либо струнку вашей памяти?

Беспомощность навалилась на нее, когда она покачала головой, почувствовав, как надежда угасает. Как они разгадают все эти подсказки за семь дней?

Какое отношение «неведомые боги» имеют к Лондону времен Второй мировой войны? Они люди? Определенной веры? Последняя подсказка связывала местоположение прохода со смертью какого-то человека. И использовала песню, которую время от времени распевал ее прадед. Окажется ли следующая подсказка настолько личной, чтобы касаться ее семьи?

Что-то изводило ее, когда она мысленно возвращалась в «Горлицу», лагерь артиллеристов, но она отмахнулась от этого, когда Николас проговорил:

– Поучение… поучение, поучение, поучение…

Он развернулся так быстро, что чуть не сбил ее с ног во второй раз. Глаза юноши пылали, делая черты его лица почти что мальчишескими.

– Возможно, имеется в виду проповедь святого Павла в Ареопаге?

Этта ответила на его нетерпение недоумением.

– Безбожница! – поддразнил Николас. – Деяния, 17:16–34. Апостол Павел произнес проповедь – по сути, поучение, ибо греческий закон запрещал проповедовать о чужих богах – в Афинах, в Ареопаге.

– Поверю вам на слово.

Николас хмыкнул, рассеянно проведя пальцем по ее подбородку. Похоже, он не осознавал, что сделал это, но каждая клеточка Эттиной кожи трепетала от осознания.

– Ареопаг – это каменистый холм под Акрополем. В древности там собирался высший суд города, – объяснил он, и Этта почувствовала и восхищение полнотой его знаний, и собственную ущербность. – Я читал об этом. Капитан Холл сочетает в себе философа и моряка: хотите верьте, хотите нет, он получил образование в Гарварде и держал у себя множество трактатов в надежде, что мы с Чейзом рано или поздно на них наткнемся. А миссис Холл проявляла изрядную строгость в нашем библейском воспитании.

– Хотела бы я сказать то же самое, – пробормотала Этта. Единственная церковная служба, на которой она присутствовала, была похоронами Оскара, мужа Элис. Учитывая роль религии в восемнадцатом столетии, глубина познаний Николаса не должна была ее удивлять. Девушка поймала себя на том, что теплеет к нему, что-то искрилось и грело в центре ее груди, когда она переоценила его в свете этого открытия. Этта впервые почувствовала благодарность, что он последовал за нею.

– Проповедь звучала примерно так: «Афиняне, по всему вижу я, что вы особенно набожны. Ибо, проходя мимо ваших святынь, я узрел алтарь с надписью: “Неведомые боги”» и была построена на огорчении от того, что афиняне поклонялись ложным богам – языческому пантеону.

– А Лондон с Древней Грецией связывает… – начала она, надеясь, что он знает продолжение, которого не знала она.

– Архитектура, законодательство, скульптура, искусство. Я бы предположил, что это место или вещь, с которой вы связаны. Вы раньше бывали в этом городе?

Этта кивнула. Множество раз. Они с мамой и Элис прилетали погостить, проводя лето на съемных квартирах, спасаясь от изнуряющей нью-йоркской жары. Элис выросла в Лондоне и… ей всегда говорили, что и мама тоже, хотя теперь все это казалось спорным. Правда и вымысел в ее историях начали сливаться, разрушая их, словно залитые водой картины.

На каникулах они арендовали множество квартир, но теперь, в воспоминаниях, те едва ли отличались друг от друга. Гуляли по городу, посещали парки, дома, где выросла Элис… ходили в театры и музеи.

– О! – воскликнула она. Казалось, мысль шлепнула ее по лицу. Испытывая головокружение, что она наконец-то может поведать что-то, чего он не знает, девушка повернулась к Николасу:

– Идея безумная, но ведь в Лондоне – в Британском музее – куча предметов древности из Греции? Самые известные были вывезены – или украдены, как говорят некоторые, – из Парфенона британским лордом Элгином, который привез их сюда и продал британскому правительству для музея. В правовом отношении там все запутано.

Этта качнулась назад на пятках, глядя на облака и дым, стелющиеся над головой.

– Я, может, притягиваю за уши, но Акрополь и Парфенон так близки к Ареопагу, что они явно связаны. Я давно не была в том зале музея и сейчас точно не вспомню, что изображают Мраморы Элгина… какую-то битву, полагаю. А еще там статуи мужчин и женщин…

– Продолжайте, – попросил Николас.

– Я пыталась разобраться с «глухими ушами», думая о настоящих живых людях, но что, если это о статуях? Они не могут слышать, видеть или чувствовать.

– Не припомните, слышались ли рядом с ними какие-то странные звуки? – спросил он.

Она покачала головой.

– Судя по тому, как ваша мать использовала в подсказке казнь Натана Хейла, можно предположить, что проход – в музее, рядом с этими статуями. Британский музей моего времени, вероятно, ощутимо отличается от того, каким вы его знаете; я никогда в нем не бывал и не видел полного списка известных проходов… Ума не приложу, что и думать.

Отчаяние, накапливающееся у нее в животе, поднималось с каждой минутой. Николас выжидающе смотрел на нее.

– Не знаю… не усложняем ли мы? Не должно ли быть попроще? Поочевидней?

Он слегка наклонился, чтобы взглянуть ей в глаза:

– Все в порядке. Возможно, поможет, если думать вслух? Все, что угодно, любая мелочь может нам помочь…

Она кивнула. Он мог помочь ей прояснить мысли и, возможно, поймать что-то, чего не замечала она.

– Мама работает в музее, но в Нью-Йорке. Недавно возобновились споры о том, не следует ли вернуть Мраморы Элгина в Грецию… это было во всех газетах. Британский музей – это просто Британский музей, понимаете? Э-э-э… полагаю, не понимаете? Пока. Но… Элис обычно проводила для нас отдельную экскурсию. Ее отец был хранителем. Она рассказала мне от начала и до конца, как статуи попали в коллекцию.

– Элис… ваша наставница? – уточнил он.

Внезапно ей стало трудно говорить. Николас просто снова кивнул, как если бы сложил все кусочки головоломки вместе. Со слабой робкой улыбкой он спросил:

– Тогда пойдемте?

Элис все еще стояла у нее перед глазами, все эмоции натянулись от истощения, и Этта уже не доверяла своему голосу. Она кивнула, принимая его руку. Ей даже не приходило в голову, как холодны ее пальцы, пока она не коснулась его ладони. Вопреки всему, Этта почувствовала нетерпение, пенящееся в венах, покалывающее нервы. Обстановка вокруг них «впиталась» в нее, стала настоящей. Николас понимающе на нее взглянул.

– Невероятно… что мы здесь, – сказала она ему. – Все это…

Это было прекрасно, странно и противоестественно, и она ничего не могла с этим поделать – ей хотелось исследовать все вокруг. Увидеть, каким мир был на самом деле – а не отредактированную версию в фильмах и книгах.

– При других, менее страшных обстоятельствах, – спросил он, – вы были бы рады увидеть все это?

Ответ «да», рвавшийся из ее сердца, показался ей предательством своего гнева в адрес Айронвудов, даже при той аккуратной форме, в которую Николас облек свой вопрос.

– Не знаю. Посмотрим, что у нас получится, и тогда я отвечу.

Николас перекинул кожаный мешок на другое плечо, и тот шлепнул его по бедру, когда они двинулись по лабиринту из обломков. Вдруг он остановился, вытянув шею. Этта проследила за его взглядом к мерцающим над входной аркой золотым буквам. От контраста между ними и развалинами вздыбились волосы на руках.

– Берлингтон-Аркейд, – прочитал он.

Она знала это место – приезжала сюда однажды много лет назад на выступление. Элис прогулялась с нею по длинному торговому центру со сверкающими магазинами – они искали новогодние подарки для Роуз.

– Думаю, я знаю, где мы находимся, – проговорила она. – Грубо.

«Грубо» было подходящим словом для описания того, что они увидели, выйдя через разрушенную арку на улицу. Девушка знала, чего ожидать: видела фотографии, слышала рассказы Элис и Оскара, пропитанные болью, неутихающей десятки лет спустя. Правда, чего Этта не ожидала увидеть, так это столько лондонцев в костюмах, платьях и на каблуках, осторожно пробирающихся через завалы мусора, выброшенного из витрин, ловко обходя воронки, куда рухнули целые секции домов, мест, где мостовая разверзлась, обнажая трубы. Облака набежали на солнце, пятная землю тенями. Они двигались на восток, проходя улицу за улицей. Этта поглядывала на Николаса, а тот смещался влево и вперед, пока ее рука не соскользнула с его рукава. Тошнота и головокружение от путевой болезни прошли, но она снова ощутила растерянность, хотя и иной природы. Николас держался всего в шаге впереди нее, однако она чувствовала, как расстояние между ними растет, пока вдруг ей не стало одиноко.

Время от времени Николас выхватывал взглядом что-то новое: велосипед, витрину, полицейского в форме, светофор – и это занимало все его внимание. Этта видела, что юноше не хотелось просить объяснений – какой-то его части нравилось разбираться во всем самому, – но ему было любопытно.

– Вы бывали здесь раньше? – наконец, спросила она. – Здесь, здесь?

Покачав головой, он тихо ответил:

– Я доходил только до 1925-го, и только в Новом Орлеане.

По сравнению с тихим восемнадцатым веком Лондон двадцатого разве что не ревел. Проносясь мимо них, просигналила машина, и Этта почувствовала руку на запястье. Николас отлетел к ближайшему магазину, Этта – за ним.

Ближайший лавочник, писавший на деревяшке в разбитой витрине «Работаем, как обычно», тревожно поднял голову на резкое движение. Этта успокаивающе улыбнулась мужчине, прежде чем вернуться к мужчине подле себя.

Николас тяжело дышал, ноздри раздувались, когда машина шумно притормозила.

Через пару секунд он объяснил:

– Они… громче, чем я помню. Быстрее.

Она кивнула:

– Наверное, да.

– И, – глядя на нее, пробормотал Николас, понижая голос, – они ведь есть в вашем времени?

– Да, даже получше. Быстрее, тише… потребляют меньше энергии, у некоторых – встроенные навигационные системы… – Ладно, слишком много деталей.

Глаза Николаса расширились на словах «меньше энергии», и она поняла, что потеряла его.

– Все меняется со временем.

Он подвигал челюстью взад и вперед:

– Все?

Возможно, дело было в том, как он изучал ее губы или как его руки, казалось, легко скользили по складкам ее платья, без ведома хозяина, но неловкая загадка внезапно прорвалась шершавым, болезненным пониманием.

«Ох, – подумала она, чувствуя, как перехватывает горло. – Ох…»

– Хотите, расскажу? – поинтересовалась она. – Вы действительно хотите узнать, каково мое время?

Если он в самом деле собирается вернуться домой и больше никогда не путешествовать, он никогда не пожнет плоды прогресса – никогда его не увидит. Знать то, что находилось за пределами досягаемости естественного времени жизни, любого бы свело с ума.

Наконец, Николас покачал головой:

– Я бы предпочел открыть это сам.

По крайней мере, она может защитить его сейчас.

– Вы прикрыли меня на корабле. Меньшее, что я могу, так это вернуть вам должок наилучшим образом.

Его улыбка стал печальной:

– «Напарничество» – новое для меня понятие… но я это ценю.

Этта хотела спросить его о Джулиане, но побоялась низвергнуть в пучину страшных воспоминаний. Она отступила на остатки тротуара, поднеся руку к глазам, чтобы защититься от солнца.

– Понятия не имею, где мы.

У него отвисла челюсть.

– Разве я не говорил, что понадобится карта?

Она не желала отдавать ему победу в этом споре.

– Оставайтесь на линии… я мигом.

– Оставаться… на чем? – крикнул он вслед уходящей Этте.

Лавочник, которого она видела мгновение назад, нырнул обратно в магазин и теперь выметал пыль и пепел, нанесенные с улицы ветром.

Девушка заглянула в дверной проем.

– Здравствуйте, – сказала она. – Извините, что беспокою, но не могли бы вы мне помочь?

Мужчина оперся на ручку метлы, суровые черты лица разгладились улыбкой. За его спиной виднелся длинный деревянный прилавок и полки, заставленные темными бутылками с бумажными этикетками. Аптека.

– Американка? – отважился спросить он. – Боюсь, не лучшее время для визита. Разве что вы первая из новой волны обороны? Янки наконец-таки подключились?

Наверное, он шутил, но в его голосе послышалась дрожь, беззащитность, проглядывающая через напускное «работаем, как обычно».

– Пока нет, – как можно бодрее ответила она. – Думаю, через некоторое время…

И только после того, как на нас нападут. Но она не могла сказать ему этого.

В то мгновение Этта впервые почувствовала хрупкость прошлого.

Находиться в этом магазине с тысячами плотно стоящих склянок оказалось жутковато, зная, что один неверный шаг может низвергнуть их на пол. Девушка не знала, что говорить лавочнику о вступлении Америки в войну, и изменится ли что-либо во временной шкале, если выдать это за догадку. И Этта не была уверена, что даже одно маленькое изменение не уничтожит будущее, каким она его знала.

Мужчина встал на колени, чтобы замести мусор в ведро.

– Так я и думал – играют в выжидание. Чем я могу вам помочь?

Уголком глаза Этта заметила, что Николас смотрит через продуваемую ветром раму.

– Не могли бы вы подсказать мне, как пройти в Британский музей?

Седые брови взметнулись вверх:

– Просто продолжайте идти на восток по этой дороге. Поверните налево на Дин-стрит и направо на Оксфорд-стрит, которая повернет на Грейт-Рассел-стрит. Смотрите достопримечательности?

– Да… просто не была уверена, что выбрала верную дорогу. Огромное спасибо за помощь.

Она уже повернулась к двери, когда мужчина слабо усмехнулся:

– Мисс… вернитесь, мисс… я должен был сразу вам сказать. Не могу удержаться от маленького озорства, особенно в такое время.

Ой-ей. Малюсенькая радость тут же испарилась.

– Вы можете пойти в музей, но, боюсь, там не на что смотреть, – сказал он. – Все ценности вывезли еще прошлым летом, и с тех пор он закрыт.

Британский музей был закрыт.

Ей бы следовало поверить лавочнику, но казалось невозможным, что они проделали весь этот путь, только чтобы столкнуться с запертыми высокими черными воротами. Мрачное каменное здание с колоннами и рельефами, вдохновленными древними временами, казалось, тем больше угасало, чем дольше они перед ним стояли. Оно словно бы насмехалось над ними.

Чтобы уж вбить последний гвоздь в гроб надежды, Этта вытащила губную гармошку из сумки на боку Николаса – гармошка, украденная из сундука Софии, казалась такой же, какую Сайрус использовал, чтобы найти проход в Нью-Йорке, – и быстро, с силой, дунула в нее. Она напрягла уши, пытаясь протиснуться через решетку ворот, словно это помогло бы расслышать звук, которого не было.

– Ничего, – сказал Николас.

– Ничего, – согласилась она, убирая инструмент обратно в сумку и закрывая ее резче, чем требовалось. – Даже если сами статуи вывезли, я надеялась, проход остался на месте.

– Возможно, мы недооценили вашу маму, – предположил он. – Сомневаюсь, чтобы его с легкостью мог найти каждый.

– Мировая война – недостаточное препятствие? – спросила Этта, проводя рукой по лицу. – Ладно… ладно… надо просто это обдумать.

– У меня есть идея, но, боюсь, она ужасна, – сообщил Николас, изучая замок на воротах и еще раз с усилием их дергая.

– Плохая идея лучше никакой, – заметила Этта.

– Я рад, что вы так думаете, потому что она потрясающе плоха. – Он повернулся к ней. – Мы можем обойти музей сзади, и я подсажу вас через ворота. Затем вы проскользнете в здание и возьмете сторожей или смотрителей в заложники, пока те не выдадут информацию о местонахождении статуй.

– Взять в заложники? – переспросила Этта.

– А вы не знали? Так настоящие пираты, вроде Черной бороды, сколотили свои состояния. Он брал выкуп за целые города, – сказал Николас. – Я даже обещаю научить вас стрелять из револьвера.

Вопреки всему, Этта улыбнулась:

– Ценю вашу веру в мои криминальные способности. Но даже если я кого-нибудь там найду, думаю, они просто позвонят в полицию и меня арестуют. Люди, обладающие такими сведениями, сделают все, чтобы защитить их.

Он прислонился к черной решетке.

– Они действительно вывезли все ценности?

Девушка указала на улицы вокруг них – руины, выгоревшие остовы зданий.

– Да, если они поняли, что экспонаты могут быть уничтожены или разграблены. Помню, вы говорили, что не хотите этого знать, но Германия вторглась во Францию и удерживала Париж большую часть войны. Франция точно так же поступила с картинами и скульптурами в Лувре – смотрители и добровольцы вывезли их за город и в итоге сохранили до конца войны.

– Когда я впервые узнал об этой войне, то подумал, Джулиан меня разыгрывает, – признался Николас.

Она кивнула.

– Хорошо, что музей подумал наперед. Одна бомба – и тысяча лет искусства и культуры могли быть потеряны.

Жужжание над головой приковало их взоры. Два самолета – судя по всему, истребители, – накрыв их длинными тенями, пролетали мимо. Николас застыл рядом с ней и, не успела она спросить, что случилось, уже ринулся за ними по тротуару, его глаза устремились к ним с удивлением, от которого у Этты защемило в груди. Она следовала за ним по пятам, впитывая его широко распахнутые глаза, легкую улыбку, пока, наконец, самолеты не исчезли на горизонте.

– Полет, – недоверчиво пробормотал Николас. – Меня не должно удивлять, что люди продолжают придумывать новые потрясающие способы убивать друг дуга с большей точностью, но… – Он покачал головой. – Если мы принимаем, что статуй здесь нет, стоит ли их искать? Или еще раз взглянуть на подсказку и придумать другую отгадку?

– Мне нравится и эта, – упрямо ответила девушка. – Думаю, мы на верном пути. Всего лишь небольшая заминка. Мы разберемся.

Николас фыркнул:

– Небольшая?

Этта отвернулась, изучая ступеньки, ведущие ко входу в музей. Жутковато было видеть их такими безлюдными. Тучи голубей и других птиц расхаживали по двору, словно желая друг другу хорошего дня. Что ты пытаешься сказать мне, мама? Что я должна здесь увидеть?

– Эй, этот корабль еще не затонул, – сказала она, оторвав взгляд от музея. – Может, у нас и один парус, но мы по-прежнему на плаву.

Еще один смешок.

– Я ценю метафору, которую вы для меня подобрали. Не знаю, как в вас уживается… эта чувствительность. Полагаю, когда вы встревожитесь, я пойму, что мы по-настоящему в опасности…

Этта увидела, как молодая элегантная пара пробирается по тротуару в их сторону, пальто женщины казалось ярко-красной кляксой на фоне выгоревших домов. Лицо мужчины скрывали полы шляпы, но он поднял его, приблизившись. Николас отошел ближе к воротам, чтобы дать им пройти. Проходя мимо, мужчина окинул его холодным взглядом, прежде чем пробормотать что-то идущей рядом женщине.

– Мы можем отсюда уйти, прошу вас? – стиснув зубы, пробормотал Николас. – Если здесь ничего нет, думаю, надо уходить.

Но… он же только что собирался перемахивать через забор.

– Что случилось?

– Ничего, – отрезал он. – Пожалуйста, пойдемте.

Девушка посмотрела по сторонам, пытаясь найти источник его беспокойства, но кроме нескольких мужчин и женщин, стоявших на другой стороне улицы, не увидела ничего, что могло бы вызвать подобную реакцию, – помимо очевидного дискомфорта, вызванного тем, что они оказались в чужом месте в чужое время.

– Хорошо, – согласилась она, положив руку ему на спину. Он вздрогнул, отшатнулся, и каждый дюйм Эттиной кожи вспыхнул смущением.

Николас пошел туда, откуда они пришли, Этта тащилась за ним. Она понимала, что юноша не держит в уме никакой цели; он едва ли поднимал взгляд – только чтобы посмотреть на дорогу. Николас остановился и обернулся, лишь когда она застряла на противоположной стороне тротуара, ожидая, пока проедут машины.

Его облегчение, пока он поджидал ее, было столь же осязаемо мягким, сколь гнев – резким, режущим. Этта поспешила на его сторону, но он по-прежнему не двигался; его горло сжалось, когда он сглотнул.

– Вам не нужно ничего объяснять, – сказала она. – Все очень тяжело.

– Дело не в этом – сказал он, напряженно оглядывая улицу. – Просто… обычно смиряешься с определенной «невидимостью», когда… когда выглядишь так, как я. Если честно, на этот раз я не ожидал ничего другого и обнаружил, что мне не нравится внимание. Взгляды.

«Идиотка», – сказала себе Этта. Какой же привилегией было никогда не испытывать необходимости оценивать окружение, оценивать реакцию людей на цвет твоей кожи. Разумеется, он чувствовал себя неуютно. Разумеется. И если он никогда не был в этом времени, то не мог предположить реакцию людей.

– Я не хотел… раздражаться, – пробормотал Николас. Когда он снова взглянул на нее, его глаза уже не были такими дикими, как прежде. – Но я не могу быть тем, кем не являюсь.

– Я бы не хотела, чтобы вы были не таким, какой есть. Хорошо, что вы мне рассказали, – сказала Этта. – Я хочу понимать, как вы себя чувствуете.

Что-то в том, что она сказала, заставило его снова отступить. Едва он открыл рот, Этта поняла, что произойдет, как он попытается увеличить дистанцию между ними.

– Мисс…

– Не смейте называть меня «мисс Спенсер», – предупредила она. – Меня убивает, когда вы ведете себя так, словно мы даже не друзья.

– Мы не друзья, – сказал Николас, и она вздрогнула. Один из них явно не понимал, что между ними происходит. Видимо, она.

Этта ринулась от него по тротуару. Он догнал девушку в три шага и взял ее руку в свою, принуждая остановиться. Она не могла заставить себя поднять взгляд; только ждала, когда Николас заговорит.

– С вами я забываюсь, – резко сказал он. – Я забываю правила. Забываю обо всех остальных живых душах в этом мире. Вы понимаете?

Потому что для него они…

Ее сердце стукнулось о грудную клетку так сильно, что мгновение она не могла дышать.

– Меня не волнуют правила или кто-то еще. Люди ужасны… они – идиоты… и если они попробуют причинить вам вред, мне не потребуется револьвер. Я забочусь о вас, а вы взамен постарайтесь вести себя так, чтобы я не чувствовала себя идиоткой. Вы должны… – Она сжала руки в кулаки, чтобы не вцепиться ему в плечи. – Вы мой напарник.

Этта осмелилась поднять глаза и встретилась с его взглядом. Краска, ползущая по ее горлу, залила щеки. Ее ладони зависли над теплой гладкой кожей его сильных предплечий, и на долю секунды она задумалась, какого это, прикоснуться к нему, немного смягчить эти жесткие линии.

«Прекрати». Она знала себя достаточно хорошо, чтобы понимать, что, если она продолжит смотреть, наклонится вперед, как хотела, поднявшись на цыпочки, а он снова отстранится… все это «напарничество» очень быстро усложнится. Сейчас Этта не могла об этом думать. Не могла думать о его подбородке, шрамах и щербинках на коже, о том, как приоткрываются его губы и что она почувствует, зажав в пальцах ткань его рубашки.

«О доме!» – напомнила себе девушка, а ее кожа ожила, покалываемая прохладным осенним воздухом.

– Хорошо, – сказала она, скрестив руки на груди, глядя назад, в направлении музея. – Рада, что все уложено. Вернемся к делу.

Николас приподнял бровь:

– Едва ли, но я принимаю вашу точку зрения.

Время неумолимо ползло вперед, а они дорожили каждым часом. Этте даже думать не хотелось, где бы им пришлось устраиваться на ночлег, застрянь они тут еще на день, и как легко было бы выяснить местоположение статуй, забив запрос в поисковик. Или просто спросить Элис, которая всегда составляла конкуренцию Интернету, обладая обширными знаниями и отличной реакцией.

Мысли об Элис накрыли ее, пригвоздили к месту своим весом, который никак не удавалось стряхнуть. Думай, думай, думай… Она должна это знать. Должна – она почувствовала что-то, глядя через ворота на мрачный музей, трепет понимания. Но когда Этта закрыла глаза, пытаясь представить пустой двор, она видела не опустевшие ступеньки или устрашающего вида замки. Вместо этого она лежала на диване дома в гостиной, разглядывая висящие на стене мамины картины. На третьей снизу была точно такая же – прямо «в яблочко» – сцена: россыпь птиц, через которую шла молодая Элис.

Ответ, казалось, валился с неба, словно одинокое перышко, приземлившееся прямо на макушку.

«Нет, – подумала она, – нет…»

Не может быть так просто. Подсказка, скорее всего, касалась Мраморов Элгина, как они и думали. Но чтобы найти их, чтобы найти проход, ей нужно было сделать то, что они с мамой обычно делали, когда им требовалось объяснение: спросить Элис.

Элис, выросшую в военном Лондоне.

Элис, чей отец был куратором в Британском музее.

Элис, как минимум три раза показавшую им дом, в котором выросла.

Она повернулась к Николасу, собираясь с духом, чтобы сказать ему, не расклеившись, но он не отрывал взгляда от улицы, где, прислонившись к поблескивающему почтовому ящику, стоял мужчина в пальто и шляпе. В руках он держал свернутую газету, но явно не читал ее.

– Что случилось? – прошептала она, видя, как напряглись плечи Николаса.

– Идемте, – низким голосом ответил он. – Надо двигаться.

– Я знаю, куда нам надо идти, – сообщила она ему. – Просто следуйте за мной.

Девушка не была уверена, когда заметила это, когда подозрение закрутилось вокруг шеи, словно шальная прядь волос, настолько туго, чтобы заставить оглянуться через плечо. Человек в пальто шел в их темпе. Женщина в роскошном коричневом костюме то пропадала, то снова появлялась в поле зрения, не отставая.

Николас кивнул, подтверждая окончательно. Их преследовали.

Этта осмотрела улицу, прикидывая, где бы они могли поговорить, когда ее взгляд выхватил знакомую красную вспышку. Не тратя времени на объяснения, она подняла руку и помахала автобусу остановиться.

– Этта…

Водитель махнул в ответ в знак подтверждения, когда она бросилась к его окну. Позади раздавались поспешные шаги Николаса.

– Что за безумие? – скрипнул он зубами.

Окно с дребезжанием открылось:

– Вход с зад… – начал водитель.

– Ваш автобус едет через Кенсингтон? – спросила Этта.

Водитель оказался пожилым джентльменом с таким большим животом, что тот мог бы достать до колес. Но у него было открытое лицо и доброжелательная улыбка.

– Едет, милочка. Однако без официальной остановки. Кондуктор скажет, сколько вы должны. А вы просто улыбнитесь и махните мне, и я вас высажу.

Дверь распахнулась в правой задней части автобуса. Уцепившись за поручень, Этта полезла вверх, Николас, проводив ее тревожным взглядом, последовал за ней. Надо было бы пихнуть его на ближайшее сиденье и сесть самой, но она попыталась протолкнуться вперед, где водитель видел бы ее, а она видела бы дорогу. Когда автобус тронулся, юноша качнулся, как пьяный, чуть не сшибив маленького мальчика и пожилую женщину с пакетом из магазина.

– Простите нас, – пробормотала она, хватая его за руку и возвращая в вертикальное положение. Она кивнула на ремни, свисающие с потолка:

– Держитесь за них… и не нервничайте.

Протиснуться в переднюю часть раскачивающегося автобуса оказалось непросто даже тому, кто привык к вздымающейся палубе. Наконец, Николас рухнул на сиденье, по его лицу струился пот. Одна рука сжала спинку сиденья, другая – ее колено.

– Боже, – прокричал он сквозь рев мотора, – чем это пахнет?

Человек в форме, очевидно тот самый кондуктор, спустился по лесенке со второго этажа с лотком маленьких ярких билетиков на шее, удерживаемых небольшими пружинками.

– Так это ж бензин, паренек.

Николас взглянул на Этту, словно на предательницу.

– А мы не задохнемся, пока доедем?

Кондуктор, посмеиваясь, покачал головой. Этта заставила себя тоже рассмеяться, бросив на Николаса предостерегающий взгляд.

Он явно осознал свою ошибку – прижал руку ко лбу и вздохнул над собственной оплошностью.

– Куда едете?

– В Кенсингтон, – сказала Этта.

– Два пенса с каждого.

К ее удивлению, Николас порылся в сумке и достал оттуда что-то похожее на настоящие медные монетки, а не золото, как она боялась. Мужчина добросовестно вручил им два билетика и направился к другим пассажирам.

– Обменял золото и часть моего вознаграждения, – объяснил он. – Должно хватить.

– Но это же ваше вознаграждение за то, что привезли нас с Софией в Нью-Йорк, – виновато проговорила она.

Он лишь махнул рукой:

– Сосредоточьтесь на стражах, которые уже нас выследили.

– Человек с газетой точно был стражем? – с нажимом спросила она, откуда-то уже зная ответ. – Вы уверены?

– Я никогда не бывал в этом году, – понизив голос, признался он. – И не встречал стражей Айронвуда, живущих здесь, но какие еще мотивы могли быть у него и той женщины в коричневом костюме. Вы ее заметили? Зачем еще им за нами следить?

Казалось таким несправедливым, что стражи Айронвуда уже нашли их. Этта вздохнула, уткнувшись лбом в переднее сиденье. Вот тебе и «оторвалась», вот тебе и «сбежала тайком».

Николас наклонился вперед, чтобы упереться локтями в колени, и провел руками по коротким волосам.

– Его стражи следят за всеми известными проходами. Вероятно, они следили за нами даже дольше, чем мы думаем. Это явно Айронвудовы.

Ее мозг был настолько заторможен потрясением и затуманен путевой болезнью, что она даже не подумала о реакции Сайруса, когда тот обнаружит, что они пропали.

– У нас большие неприятности? – тихо спросила Этта.

– К несчастью, если Айронвуд хочет, чтобы нас лишили возможности действовать без его позволения, то большие. Нас посадят под замок в одном из владений Айронвуда в этом времени, где мы будем ожидать старика и наказание, которое он решит отмерить, – чем-чем, а всепрощением он не славится. – Грубоватая улыбка пробилась через напряжение на его лице. – К счастью, однако, он еще не знает, что нас, пиратов, чертовски нелегко захватить.

Последний раз Этта видела этот дом пять лет назад, более чем через семьдесят лет в будущем.

Было промозгло; в такой день дождь может в любую секунду превратиться в мокрый снег, а вода, кажется, льется на тебя со всех сторон. В последний раз она видела этот трехэтажный бежевый кирпичный дом с плоской крышей – зеленую дверь с позолоченным дверным молотком в форме льва – через окно арендованного автомобиля. Этта, усталая, рассерженная и замерзшая, притворялась спящей, чтобы экскурсия закончилась немножечко быстрее. Теперь она была готова поколотить себя двенадцатилетнюю, потому что, чем дольше они стояли перед воротами, тем больше она сомневалась, тот ли это дом. Во всяком случае, она определенно была не уверена, хочет ли позвонить в звонок.

– Вы сказали, что бывали здесь раньше, – напомнил ей Николас. – Если ваше чутье привело вас сюда, я ему верю.

Если мама с Элис трижды привозили ее сюда, значит, они хотели, чтобы она запомнила это место. И как его найти.

Но Элис…

– С вами все будет в порядке? – тихо спросил он. – Я могу поговорить с нею, если вам невыносимо.

Дом выходил на Кенсингтон-сквер, в нескольких минутах ходьбы на юг от дворца и садов. Район был тих и красив – почти не тронут войной. Полуденное солнце скрылось за серыми облаками, но деревья в парке напротив пылали золотым и багряным. Неподалеку трудились мужчины, выдергивая секции заборов, собирая их в кучи, чтобы потом увезти. Тут и там были небольшие садики – в том числе и перед зеленой дверью.

Этта покачала головой. Она была благодарна за предложение, но если он прав и она действительно не может спасти Элис, то… Это мой последний шанс ее увидеть. Мысль со всей силой сломала в ней что-то.

Николас открыл ворота и жестом пригласил ее войти. Этта расправила плечи, желудок перевернулся от волнения и страха. Затем она подняла молоток и трижды резко постучала.

Ужасное мгновение Этта думала, что никого нет дома. Она наклонилась вперед, прижав ухо к дереву, и услышала девичий крик «Минуточку!» и топот ног по лестнице. Этта шагнула назад. Что-то царапнуло металл – возможно, заслонка глазка? Она взглянула на Николаса, стоящего у основания ступенек, держа одну руку на сумке. Когда дверь отворилась, послышался вздох, вскрик:

– Рози? Но что ты делаешь…

Этта выпила ее образ одним долгим глотком.

Длинные темно-рыжие волосы девушки струились по плечам, лицо затеняла зеленая фетровая шляпа. Воротник серовато-зеленого платья был расстегнут до белой нашивки на кармане у нее на груди, на которой красными буквами значилось: «ЖДС гражданской обороны».

Она была такой молодой. Невероятно молодой. Нос и скулы Элис украшала россыпь веснушек. Этта видела фотографии… но… но с лица этой Элис еще не сошел детский жирок. Этта мгновенно узнала ее глаза – бледно-серые, которые она так хорошо знала. Этта, казалось, потеряла контроль над телом, голос охрип, и ей пришлось скрестить руки на груди, чтобы не броситься Элис на шею.

– Ты не Роуз, – медленно произнесла Элис, вцепившись в дверь, будто собираясь ее захлопнуть.

– Нет, – сказала Этта, удерживая дверь. – Не Роуз.