Проигнорировав хлипкую трехзубую вилочку, Чарли Оссининг поднес устрицу ко рту, наклонил раковинку и единым мастерским движением губ высосал содержимое. А перед Чарли, на горке измельченного льда, лежали еще одиннадцать таких же красавиц, истекающих жизненными соками. Со второй он торопиться не стал. Брызнул на нее соусом, спрыснул лимончиком и только потом отправил следом за сестренкой. Мгновение остановилось, озаренное теплым гастрономическим свечением, и Чарли запил его неспешным глотком «Поммери-грено» урожая 96 года, с любовью глядя на зеленую шейку бутылки, которая уютно примостилась в своей ледовой колыбельке. Вот это жизнь, подумал Чарли, промокнул губы белоснежной салфеткой и обвел ленивым взглядом весь этот сияющий чертог.

За окнами проплывал пейзаж, такой же холодный и безрадостный, как устричное брюхо (кстати, есть ли у устриц брюхо? – на секунду задумался Чарли и высосал еще одну раковинку). Ресторан был залит мягким светом, поблескивало полированное красное дерево, посверкивал хрусталь. Прямо чудо какое-то. Ни за что не поверишь, что несешься с головокружительной скоростью сорок миль в час. Вагон едва покачивается, шампанское и не думает выплескиваться за края бокала, пальма в кадке еле-еле колышет листьями. Конечно, слышен перестук рельсов, но совсем чуть-чуть – так, отдаленный речитатив, – а в целом кажется, что вагон на невидимых шелковых нитях скользит вдоль унылого ландшафта.

С половиной устриц было покончено (шесть раковин лежали опустошенные, шесть ждали своего часа), когда по проходу танцующей походкой приблизился негр-официант, прижимая к груди два меню. За официантом шли мужчина и женщина – краше в гроб кладут. Чарли мигом осмотрелся и с тоской констатировал, что его стол – единственный во всем ресторане, где занято только одно место. Ясное дело, троица направлялась сюда. Блаженному уединению конец.

– Тысяча извинений, сэр, – сокрушенно поклонился негр и сначала выдвинул стул для дамы (на вид лет тридцать, очень бледная, очень худая, но глазки миленькие; трехъярусная шляпа на манер Пизанской башни с искусственными фруктами, кружавчиками, ленточками и прочей подобной дребеденью, включая стеклянноглазое чучело птички на проволочной ветке), а потом и для ее спутника (здоровенный носище, растрепанная шевелюра, а разодет, как принц, собравший в оперу). Оссинингу они оба сразу не понравились, но потом он вспомнил, что к богатым людям нужно быть снисходительнее, и немного смягчился.

– Добрый вечер, – сказал он первым.

Чарли и сам выглядел хоть куда: синий саржевый костюм, возможно, малость поистерся, но зато сорочку в белорозовую полоску он надел всего в третий или четвертый раз, а манжеты и воротничок вообще были куплены только нынешним утром.

Дама улыбнулась. Зубки у нее тоже оказались премиленькие. И губки.

– Добрый, – пробормотал мужчина, отпихивая карту вин, словно это была дохлая крыса. Меню он отложил, даже не раскрыв.

Потом смерил Чарли чуть косящим взглядом, задержал его на секунду дольше положенного и широко улыбнулся. Внезапно из-под стола взметнулась костлявая пятерня на тощем запястье. Чарли испуганно ответил на рукопожатие.

– Уилл Лайтбоди, – сказал чудик, и теперь его голос был уже не вялым, а полным неуемного энтузиазма.

Чарли назвался, высвободил руку и повернулся к женщине.

– Мистер Оссининг, познакомьтесь – это моя жена Элеонора, – представил Уилл, голос у него определенно был странный, какой-то гулкий, словно из колодца.

Монументальная шляпа слегка качнулась, насмешливые глаза прошлись по лицу Чарли, и дама произнесла стандартное приветствие.

Повисла пауза. Элеонора изучала меню, Уилл ни к селу ни к городу скалил зубы – тридцатилетний мальчуган, увлеченный новой игрой. Похоже, малый немножко не в себе, вот к какому выводу приходил Чарли.

– Устрицы, – вдруг произнес Уилл.

Элеонора оторвалась от меню.

Чарли посмотрел на полдюжины еще целехоньких устриц, потом на лошадиную улыбку Уилла.

– Да, голубые. Очень вкусные, просто объеденье. Не угодно ли попробовать?

Улыбки как не бывало. Нижняя губа Уилла задрожала, а сам он отвернулся к окну. На сей раз молчание нарушила Элеонора.

– У него желудок, – объяснила она.

Ах вот что, желудок. Чарли не сразу придумал, как отреагировать. Выразить сочувствие? Удивление? Разразиться речью об исключительной пользе устриц для пищеварительной системы?

Он тоскливо смотрел на блюдо с оставшимися устрицами – чтобы расправиться с ними, требовалось срочно разрядить атмосферу.

– Расстройство? – спросил Чарли.

– Я не спал три недели, – отозвался Уилл, теребя меню и нервно постукивая ногой под столом.

Лишенное улыбки, его лицо как-то вдруг вытянулось, глаза ввалились, скулы заострились. Действительно, краше в гроб кладут.

– Да что вы говорите? – Чарли переводил взгляд с мужа на жену. Глазки у нее, конечно, были миленькие, но они уже не светились насмешливым блеском. – Целых три недели?

Уилл печально кивнул.

– Увы. Я лежу в кровати, смотрю в потолок, а мой желудок бурлит, как паровой котел. И у меня начинаются видения… – Он наклонился к Чарли. – Пироги, апельсины, бифштексы – все с руками и ногами, пляшут по комнате и смеются надо мной. Представляете?

Слава богу, Чарли не пришлось отвечать на этот бред. Его спас подлетевший официант. Он изогнулся, держа в руках блокнот:

– Что будете заказывать? Сэр? Мадам?

За окном наступала ночь, серое мертвое небо нависло над серым мертвым ландшафтом, тени сгустились, деревья почти исчезли в темноте, река превратилась в поблескивающую черную ленту. Чарли вдруг увидел в окне свое отражение – голодный молодой мужчина в несколько поношенном синем костюме сгорбился над блюдом с устрицами. Воспользовавшись паузой, Чарли поспешно заглотил устрицу, осушил бокал и снова наполнил его до краев. Прикосновение к холодному горлышку бутылки подействовало успокаивающе.

– Мне суп, – сказала Элеонора, – луковый суп.

– Да, мэм.

– Но только не на мясном и не на курином бульоне. – Голос ее предостерегающе зазвенел, и официант с готовностью откликнулся:

– Ни в коем случае, мэм, бульон исключительно овощной.

– Очень хорошо. Так, ни одной подходящей закуски. Тогда принесите мне просто овощи, хорошо? У вас есть сырые овощи?

На официанта было жалко смотреть. Он переминался с ноги на ногу. Его накрахмаленная курточка слепила глаза своим белоснежным сиянием.

– У нас все самое лучшее и самое свежее, уверяю вас, – запинаясь, проговорил он. – Я узнаю у шефа. – Поглядев себе под ноги, словно в поисках спасительной идеи, бедняга добавил: – Сегодня отличный салат из огурцов.

Элеонора тяжело вздохнула.

– Ну ладно. Пусть будет салат из огурцов. И стакан воды. – Протягивая официанту меню, она вспомнила еще кое-что. – Да! Принесите отрубей. Посыпать салат.

– Отрубей? – оторопело переспросил официант. – Я спрошу у шефа, мэм.

– Ну ладно, не нужно. – Элеонора снова вздохнула. – Просто суп и салат.

На лице официанта отразилось явное облегчение. Он взял у нее меню и, склонившись еще ниже, выжидательно взглянул на перекошенную физиономию Уилла Лайт-боди.

– Что угодно мистеру?

Подцепляя следующую устрицу, Чарли заметил в косоватых глазах соседа по столу самую настоящую панику. Уилл равнодушно махнул рукой, словно совсем не есть сюда пришел и они сидели не в вагоне-ресторане экспресса «XX век лимитед», славящемся своей изысканнейшей кухней и великолепным обслуживанием.

– Ничего. Разве что тост.

– Тост, сэр?

– Тост.

В наступившем молчании официант обдумывал услышанное. Это была эпоха энергичного и обильного поглощения пищи, эпоха обедов с двенадцатью переменами блюд, эпоха супов, соусов, подливок, на горячее три мясных блюда плюс одно рыбное, а уж вина и подавно изливались неистовым каскадом – шерри, кларет, портвейн, рейнское, мозельское, – ну и, само собой, бесконечное разнообразие высококалорийных десертов. На кухне есть и мясо на ребрышках, и жареные гуси, и оленьи отбивные; повара остервенело вскрывают раковины с устрицами и разделывают осетров; официанты снуют тудасюда между столами, шатаясь под тяжестью нагруженных подносов – а этот заказывает тост!

Молчание затягивалось, и Чарли поймал себя на том, что вслушивается в перестук колес. За соседним столиком сидели дама, кутавшаяся в меха, и пожилой мужчина с пышнейшими усами. Старик что-то пророкотал приглушенным басом, и дама рассмеялась серебристым переливчатым смехом.

– Э-э, как мистер прикажет его приготовить?

Новый знакомый Чарли недоуменно переспросил:

– Что приготовить?

– Ваш тост, сэр.

– Ну… в виде тоста. – Уилл затравленно покосился на жену. – И чашку бульона, – прибавил он на одном дыхании, словно опасаясь, что ему вырвут язык, прежде чем он произнесет эти слова.

– Никакого бульона! – столь же поспешно вмешалась Элеонора.

Возражений не последовало: официант зачеркнул «бульон» так же услужливо, как за минуту до этого написал.

– В бульоне сплошной креатин, – пояснила она Оссинингу, сопроводив эту реплику многозначительным взглядом.

– Это все? – Официант угодливо наклонил голову и молитвенно сложил руки.

Уилл бросил на него колючий взгляд.

– Да, да. Это все.

Официант упорхнул, женщина за соседним столиком снова рассмеялась. Ночь окончательно вступила в свои права, и за черными окнами вагона-ресторана уже ничего не было видно. Чарли нацелился на следующую устрицу.

– Стервятники морей, – вдруг выпалил Уилл.

Элеонора раздвинула губы в улыбке и вперила в Оссининга острый взгляд.

– Что, простите? – переспросил Чарли и потянулся к бокалу с вином. Очередная устрица медленно шествовала по пищеводу к своим подружкам.

– Устрицы, – пояснил Уилл, повернувшись за поддержкой к жене. – Верно, дорогая? Ведь именно так их называет доктор Келлог?

Тут был какой-то подвох, Чарли видел это по глазам Элеоноры. Та едва заметно кивнула, отчего чучело птички на шляпе сверкнуло стеклянными глазками.

– Да, дорогой, – подтвердила она, продолжая глядеть на Чарли. – Но доктор только констатирует факт. Устрицы и вправду омерзительны. Они живут в грязи и отходах и ими же питаются. А сок устриц (доктор особенно это подчеркивал) – не что иное, как урина.

Чарли посмотрел на тарелку с тремя оставшимися отвратительными тварями.

– Урина?

Улыбка Элеоноры стала шире.

– Моча, – объяснила она, – если говорить по-простому. Ну, когда мочатся, понимаете?

Уилл скривился в ухмылке, глаза его утонули в морщинках, и он стал похож на каменного уродца, какими украшают водостоки на католических церквях.

– Мне было бы неприятно питаться стервятниками, а вам?

Оссининг потихоньку начинал злиться.

– Вообще-то… – протянул он, но Элеонора перебила:

– Известно ли вам, что доктор Келлог взял образцы моллюсков из этого самого вагона-ресторана. – Она выразительно подняла пальчик, затянутый в перчатку. – Устриц специально доставили из Чикаго в Бэттл-Крик и подвергли анализу в лаборатории Санатория. – Многозначительно помолчав, Элеонора торжествующе закончила: – И выяснилось, что сок этих устриц по составу почти ничем не отличается от мочи, человеческой мочи!

Чарли уже готов был встать грудью на защиту своих устриц – урина там не урина, они были самым лучшим началом (или завершением) вечера, какое только можно себе представить; но слова, произнесенные собеседницей, разом заставили его забыть об этом намерении.

– Бэттл-Крик? Вы сказали «Бэттл-Крик»?

Элеонора кивнула. Уилл утвердительно склонил голову.

– А ведь я туда и направляюсь. В Чикаго пересяду на «Центрально-Мичиганский».

Оссинингу ужасно нравилось произносить это название – «Центрально-Мичиганский», он сразу начинал чувствовать себя этаким многоопытным путешественником, большим человеком, делающим большие дела. И кому какое дело, что на самом деле он никогда в жизни не бывал западнее Джерси-Пелисейдс, а экспрессы дальнего следования видел только с перрона – как они проносятся мимо, битком набитые богатыми господами.

Чарли уже открыл рот, чтобы степенно, со знанием дела порассуждать на железнодорожные темы – расписание поездов, носильщики, пересадки и всякие прочие экзотические штуки, но не получилось, потому что супруги Лайтбоди расхохотались, а Элеонора, как девчонка, еще и захлопала в ладоши.

– Это поразительно, – выдохнула она. – Какое чудесное совпадение!

– Вы тоже туда едете? – высказал предположение Чарли.

Улыбка мистера Лайтбоди несколько поблекла. Снова стали заметны бледность, худоба, понурое выражение глаз.

– Да. Мы будем проходить курс лечения в Санатории. Я… я там никогда не бывал, – доверительно сообщил он Чарли, – но зато Элеонора…

– Я уже в третий раз, – перебила его жена, кокетливо поправляя шляпку. – Боюсь, я превратилось в бэттломанку – так газеты называют приверженцев доктора Келлога.

Чарли с любопытством поглядел на Элеонору: тонкие руки, хрупкие запястья, глухой ворот, застегнутый изящной заколкой, подчеркивает высокую грудь. От чего этой дамочке лечиться? С виду вроде здоровая – ну разве что худая и бледная; но никакой болезненности в ней нет. Муж – другое дело, ему, похоже, уже никакие врачи не помогут. А вот женщина заинтриговала Оссининга. Он обдумывал, как бы поделикатнее задать вопрос, чем это она так больна, но тут появился официант с двумя стаканами воды и торжественно выставил их на стол перед четой Лайтбоди.

– Мистер закончил? – спросил он Оссининга и показал на тарелку с недоеденными устрицами.

Чарли взглянул в смеющиеся глаза Элеоноры, перевел взгляд на скорбно косящегося в его сторону Уилла… и – махнул рукой. Устрицы мгновенно исчезли.

– Скажите, мистер Оссининг, – поинтересовался Уилл, – а зачем вы направляетесь в Бэттл-Крик? Для лечения, по делу или ради удовольствия?

С первой же минуты, как только эти Лайтбоди сели за его столик, Чарли чувствовал себя не в своей тарелке – странные это были люди, самые настоящие чудики. Но всякий знает, что богачи эксцентричны; а его, Чарли, священный долг – суметь воспользоваться этим их качеством. Он внезапно ощутил, как к нему возвращается былая уверенность, и объявил:

– По делу. Затеваю производство хлопьев. Знаете – готовые завтраки. Вот моя карточка. – Чарли полез в карман жилета. – Да где же она… а, вот.

Он протянул карточку Уиллу, который уже рылся в карманах смокинга в поисках собственной визитки.

– А каким сортом вы занимаетесь, мистер Оссининг? – Элеонора чуть изогнулась, всматриваясь в карточку, зажатую в руке мужа. – «Черо-Фруто»? «Триабита»? «Ворс»? «Вим»?

Чарли достал еще одну карточку – он необычайно ими гордился – и положил на стол перед миссис Лайтбоди. Карточка гласила:

– Весьма впечатляюще, – молвила Элеонора, но Чарли не понял, искренне она это говорит или прикидывается.

– Весьма, – согласился Уилл.

– Мне кажется… надеюсь, вы простите, что я так говорю, – мне кажется, что вы вряд ли искренний приверженец здорового питания, мистер Оссининг, – сказала Элеонора. – А это выражение: «оздоровляют кишечник» – одна из ключевых фраз доктора Келлога. Правда, он использует эти слова в ином контексте – по его убеждению, кишечник должен сам себя оздоровлять.

Чарли вспыхнул. Стараясь скрыть замешательство, он отхлебнул вина.

– Да, – наконец выдавил он, – я не очень в этом разбираюсь. Читал в журнале.

Тут появился салат из огурцов для Элеоноры и тост для Уилла – слегка поджаренный кусочек белого хлеба, разрезанный по диагонали. Ловко крутанув поднос, официант поставил перед Чарли горячее – белоснежную фарфоровую тарелку, накрытую крышкой, из-под которой вырывался пар. Виртуозным движением фокусника официант снял крышку, и взорам открылись устрицы, тушеные в белом соусе.

Лайтбоди мрачно изучал свой тост. Казалось, он забыл о своей визитной карточке, которую наконец выудил из кармана и сжимал двумя пальцами – большим и указательным; все его внимание было сосредоточено на хрустящем ломтике, сиротливо лежавшем на тарелке. Внезапно глаза Уилла ожили, он быстро взглянул на Чарли и спросил:

– Давно вы занимаетесь своим бизнесом, мистер Оссининг?

Чарли взял ложку и стал перемешивать содержимое своей тарелки, стараясь спрятать стервятников морских глубин среди кусочков картошки, моркови и лука. (Ну да, он любит устриц. Разве это преступление? Откуда ему было знать, что съесть устрицу – все равно что выпить ложку собственной мочи?) Элеонора колдовала над салатом: старательно посыпала его какими-то хлопьями из коричневого бумажного пакета.

Вопрос Уилла удивил Оссининга.

– Ну, собственно говоря, – протянул он, – наша компания сейчас в процессе становления.

Уилл только недоуменно поднял брови.

– То есть, – Чарли с такой яростью ткнул в устрицу ложкой, словно она была его заклятым врагом, – в сущности, компания будет официально создана завтра утром.

– Понятно, – ответил Уилл. Поджатые бескровные губы двигались, ничуть не изменяя безжизненного выражения лица. – Вы сказали «наша» – у вас имеются партнеры?

Перед мысленным взором Оссининга возник Гудлоу Бендер в шикарном костюме и ботинках из буйволовой кожи. Бендер ждет его в Бэттл-Крик, Бендер уже закупил оборудование, нанял рабочих, отдал все необходимые распоряжения. Через полгода они станут миллионерами.

– Да, – улыбнулся Чарли.

Элеонора поддела вилкой ломтик огурца и подняла глаза.

– Позвольте спросить, вы уже собрали весь необходимый капитал?

– О да, конечно.

Чарли ощутил тяжесть бумажника, лежавшего во внутреннем кармане – набитого, пухлого, будто это не бумажник, а целый чемодан. В нем было восемьсот сорок девять долларов наличными (Чарли в жизни не держал в руках столько денег) и еще чек на три тысячи долларов, выписанный миссис Амелией Хукстраттен из города Петерскилла, штат Нью-Йорк.

– Наш самый крупный инвестор – весьма почтенная дама из графства Вестчестер.

– Из графства Вестчестер? – В голосе Уилла вновь зазвучали живые нотки, а лицо просияло, преображенное улыбкой. – Но мы сами оттуда… Вы ведь знаете Петерскилл, не правда ли?

– Вот это совпадение, – в свою очередь изумился Оссининг. – Ну и ну. Бывает же. Наш инвестор… я хотел сказать – наш самый крупный инвестор – тоже живет в Петерскилле. Вы знаете миссис Хукстраттен?

Небеса разверзлись, зазвенели фанфары. Возгласы радостного изумления заставили умолкнуть и оглянуться не только пару за соседним столиком, но чуть ли не половину вагона-ресторана.

– Амелию Хукстраттен? – воскликнул Уилл Лайтбоди. – Знаем ли мы Амелию Хукстраттен?

Супруги обменялись заговорщическими взглядами; Элеонора даже отложила вилку, глаза ее заискрились.

Чарли уставился на них с недоуменной улыбкой. Пожилой усатый джентльмен беззастенчиво разглядывал их со своего места. Мерно, успокаивающе постукивали рельсы.

На сей раз глуховатый голос Уилла прозвучал удивительно четко:

– Амелия – ближайшая подруга моей матери. А вы спрашиваете, знакомы ли мы с ней! – Он рассмеялся и тут же закашлялся.

На душе у Чарли стало очень хорошо, просто замечательно. Оборотная сторона его карточки (рано или поздно супруги Лайтбоди непременно туда заглянут) гласила: «Небольшие пакеты акций предоставляются респектабельным инвесторам» и сообщала почтовый адрес в Манхэттене. Пока нужды в финансировании не было, однако создание «Иде-пи» потребует огромных затрат (во всяком случае, так утверждал Бендер), и новые инвесторы не помешают.

Чарли покончил с бутылкой вина, продолжая приветливо улыбаться своим новым знакомым – этим милым богатым людям; он прямо-таки ощущал источаемый ими запах денег, как хорек чувствует запах куропатки. Да, они очень симпатичные – эти супруги Лайтбоди из Петерскилла, штат Нью-Йорк. Петерскилл. Город – настоящее золотое дно. Может быть, открыть там завод по производству хлопьев? Кажется, в Буффало такой уже есть. Оссининг собрался провозгласить тост за здоровье своих попутчиков: у него шампанское, у них водичка, почему бы не чокнуться? Но тут снова появился официант с подносом на плече и торжественно, словно это был дар султана Марокко, поставил перед Чарли первое из мясных блюд – огромную тарелку, на которой возлежала роскошная свиная отбивная, мирно покачивающаяся в волнах собственного кроваво-красного сока.