Каждый парень должен пройти через это

Тимур глядел на меня, наслаждаясь произведенным впечатлением. Он снимал мою реакцию на планшет, который держал прямо перед собой, так что большая часть его лица оставалась скрыта. Я видел бисеринки пота у него на переносице, но не мог разглядеть ни сам нос, ни щеки, ни рот. Хотя и подозревал, что, спрятавшись за эмблемой с модным надкусанным яблоком, этот рот сейчас ухмыляется. Тим слегка прищурился, его глаза блестели, будто там, в волшебной их синеве, кто-то разбросал новогоднюю мишуру.

На самом деле до зимних праздников оставалось еще четыре долгих месяца. Мы оба взмокли и разомлели от жары, а солнце сияло так, словно это был последний августовский денек на планете Земля и нужно срочно выплеснуть весь свет, сейчас, без остатка, ведь дальше – вечная тьма. Но в глазах и голосе друга бенгальскими огнями плясали веселые жгучие искры.

«Ну давай спроси!» – хохотали небеса за радужкой его глаз. «Спроси же меня!» – вторил взбалмошный вихор, топорщащийся над правым виском. В пшеничного цвета кудрях гулял отраженный экраном планшета солнечный зайчик, что делало Тимура похожим на античную статую из музея. Так, должно быть, древние представляли себе Диониса – вечно юным озорным богом.

«Все писатели онанисты» – вот что изрек Дионис устами Тима пару минут назад. Глупость, конечно, но слышать такое обидно. Особенно если сам сочиняешь истории. От неожиданности я даже колой поперхнулся и теперь ощущал в горле неприятную горечь. Еще противней было от того, что Тимур сейчас снимал видео не просто так, по приколу, а чтобы потом выложить на своем канале. У него было шесть тысяч подписчиков на «Ютьюбе». Сам он считал, что мало, но это ровно в шесть тысяч раз больше, чем насчитывалось читателей у моих рассказов. Расстроившись, я бросил смятую банку в мусорный бак, но промахнулся, и та упала на клумбу позади скамьи.

– Что за бред! Да с чего ты взял вообще?!

– А ты сам подумай…

Тим продолжал снимать, испытывая мое терпение, и явно никуда не торопился. Ему нравились затяжные сцены пыток в кино и то, что он называл «атмосферой саспенса». Он обожал Хичкока, Ромеро, Карпентера и противопоставлял их стиль тому, что часто встречалось в современных фильмах: дешевым приемчикам, скримерам, которые Тим называл «бу-из-за-угла». «Чтобы создать атмосферу кошмара, – умничал он, – нужно нагнетать страх постепенно, работая со звуком и грамотно обставляя композицию».

Сейчас сцена была выстроена мастерски: чуть покачивались пустые кабины колеса обозрения на дальнем плане, тихо скрипели ржавые качели, сохла илистая водица на дне заболоченного фонтана. В столь ранний час в парке аттракционов не было ни души – только я, Тим и хриплый голос, напевающий из старых динамиков, как из прошлого века: «Если друг оказался вдруг…»

– Прекрати, Тим. Я прыщавый и плохо смотрюсь в кадре, ты же сам сказал. Я не хочу быть частью твоего кино. И не буду! Не стану ничего говорить об этой чуши.

– Ну вот прикинь, – он направил планшет камерой к себе. – Чем занимается писатель? Пишет, конечно! Но ведь он не может писать и одновременно звонить в пиццерию, смотреть футбол или резаться в «контру». В процессе работы писатель ни с кем не общается. Он проводит это время один. Сидит где-нибудь у себя в спальне…

– В кабинете, если уж на то пошло.

Я всегда мечтал, что когда-нибудь, когда стану взрослым и знаменитым, обзаведусь личным рабочим кабинетом. Вместо компьютера там будет стоять дорогая старинная печатная машинка, как у завуча в нашей школе, – тот, правда, вряд ли своей пользуется. На массивном столе из темного дерева также сыщется местечко для изящного пузырька с синими чернилами. А рядом, в узорной кружке, ежиными иголками встопорщатся ручки и перья. Внешняя стена этой комнаты будет сделана из стекла, чтобы видеть бескрайнее море уходящего за горизонт хвойного леса. А у других стен встанут шкафы, забитые книгами моего авторства.

– Пусть в кабинете, неважно, – небрежным взмахом разбил мои мечтания Тим. – Двери закрыты, шторы задернуты. Туда никто из его семьи зайти не имеет права, пока он работает. Пока он занят своим, хм, интимным делом…

– Я вижу, к чему ты клонишь, но пусть так. Допустим.

– Чтобы много писать, нужно много сидеть на одном месте, не отвлекаться, правильно я говорю? Конечно, правильно! Нужно работать руками. Ручками, понимаешь? А для этого привычка нужна, терпение. Ну а как и когда такая привычка вырабатывается? Еще в юные годы… Вот и выходит, что все писатели – онанисты. И у тебя, Петро, есть шанс со временем стать Акуниным. Ну либо просто стереть ладошки до мозолей.

Он снова меня снимал и опять надо мною смеялся.

– Да пошел ты. Логики – никакой.

– Просто ты еще слишком мал, не догоняешь.

Тим, наконец, отложил планшет. Сам расслабленно откинулся на спинку скамьи. Блаженно прикрыл глаза, с лица не сходила фирменная улыбка – такая яркая и счастливая, что на него невозможно было обижаться.

– Между прочим, я читал, что мастурбацией занимаются девяносто процентов подростков. Это даже полезно для организма… В нашем возрасте.

Он приоткрыл один глаз, посматривая на меня с интересом. Стыдно признаться, но мне внимание Тима было приятно даже сейчас, когда я вообще-то должен был на него обижаться.

– Зря не веришь! Каждый парень должен пройти через это, чтобы… Ну чтобы у него все там нормально развивалось.

– Там? Ага, ну да, конечно. На порносайтах твоих любимых еще и не такое напишут, Петруччо. Кстати, о писаках! Один, знаешь, совсем дописался: у негров в рот берет.

– Лимонов, что ли?

– Какие на фиг лимоны? Член у негров сосет дядька, прикинь! Тот, который «Восставших из ада» снял…

– Так то режиссер получается, не писатель.

– Одно другому не мешает.

– Чушь какая-то, – не особо уверенно возразил я. – Мама говорит, каждый должен заниматься своим делом. Ты же не пишешь, а я не снимаю.

– А Майкл Крайтон? А Кроненберг? Блэтти?.. Про них твоя мама что-нибудь слышала?

Он вдруг вскочил:

– Я тебе покажу, мамина дочка, через что на самом деле надо пройти, чтобы стать настоящим мужиком. Айда со мной!

Тим схватил меня за рукав и потянул. Я упирался слабо, как и спорил с ним до этого, больше для виду, чем всерьез надеясь одолеть друга. Мы отошли на пару шагов, но тут он отпустил мою руку, хлопнул себя по лбу и побежал обратно к скамейке.

– Вот дурья башка, чуть девайс не забыл! Фух…

– Где это мы? – спросил я Тима.

Тот стоял передо мной – стройный, красивый. Планшет сунул за пояс джинсов, волосы были взлохмачены, как у рокера, и с по-рокерски же черной футболки мне в лицо скалил гнилые зубы череп. Кажется, это рисунок с постера к фильму Лючио Фульчи. Тимка у нас коллекционер. Год назад он подарил мне другую футболку, с надписью на русском: «УБИЙЦА ВНУТРИ МЕНЯ», тоже в честь какого-то фильма, но я еще ни разу ее не надевал, чтобы не давать лишний повод для насмешек. Мне подобные клевые вещички носить не полагается, мордой не вышел, а вот Тиму, как тому неведомому «подлецу» из поговорки, – все к лицу. Футболка была ему чуть великовата, но не скрывала широкие плечи. Мышцы проступили под тканью, когда он развел руки в стороны, распахивая передо мной врата в свое маленькое личное царство. Царство мертвых Лючио Фульчи.

– Кладбище, Петрофан! Старое. Не как обвислые титьки твоей мамаши, а как коллекционный экземпляр авто, как партийная «Чайка» какая-нибудь. Старинное кладбище, где уж лет сто как никого не хоронят.

Ничего особого я не приметил. Сотни раз до этого дня, что зимой, что летом, ходил мимо, и никогда бы не подумал, что чахлая поросль на холме за парком аттракционов скрывала чьи-то могилы. Из земли перед нами поднимались к вершине холма стертые, покрытые трещинами ступени. Другой конец лестницы затерялся наверху, среди сорняка, под сенью разлапистых, не по-летнему желтых кленов.

– Мама говорила, что, после того как кладбище закроют, лет через пятьдесят на его месте делают новое.

– А здесь не стали. – Тим ступил на лестницу. В воздух взметнулась потревоженная пыль.

– Почему?

– У мамули своей поинтересуйся, доча. Ты идешь или будешь весь день тут торчать как столб?

Не дожидаясь ответа, он быстро, легко перескакивая ступени, взбежал наверх и через несколько мгновений скрылся за кленами. Я без особой охоты потопал следом.

Тим был гораздо сильнее, гибче и пластичнее меня, хотя старше всего-то на год. Он мог спокойно подтянуться на турнике двадцать раз, а после этого еще подъем с переворотом сделать и выход на руки. По нему все девки в округе сохли, и не только из школы нашей, но даже студентки из колледжа. Как-то на физре, в раздевалке для мальчиков, он похвастал, что уже занимался сексом с девушкой, – и пацаны из обоих наших классов ему поверили. Просто так, на слово. Тиму легко верить, потому что он открытый, веселый и… совершенный. «А потом она мне еще и яйца отлизала», – ляпни такое кто другой, засмеяли бы. Скажи так я – побили б, наверное, за враки.

Я ведь пустое место. Унылое говно, как таких нелюдимых изгоев называют. Что могли видеть люди, когда смотрели на меня рядом с Тимуром? Полную его противоположность, неказистое нечто, низкорослого (а я на голову его ниже) доходягу. На меня девчонки никогда не западали и вообще терпели разве только как Тимкиного приятеля. Этакий щуплый придаток, уродец Санчо рядом с бравым Кихотом. Так что трахал я покамест лишь собственную ладошку – тут Тимур был прав, пусть я никогда бы ему в том и не признался. Как никогда бы не сказал, кого именно представляю, когда остаюсь в ванной один и задергиваю занавеску.

Я шагал по раскрошившемуся камню неуверенно, с опаской. Затхлый воздух, наполненный запахом прелой листвы, драл горло и щипал ноздри. Попавшая в глаз паутинка повисла на реснице, отчего веко начало по-дурацки моргать. Вытирая выступившую слезу, я повернул голову к свету, и яркий солнечный луч неожиданно выстрелил из гущи кленовых листьев мне в лицо, точнехонько в другой глаз, который тоже начал слезиться. Несчастные двадцать метров подъема превратились в адскую муку. Когда я, наконец, одолел эту Голгофу, то изрядно запыхался и первое время не мог произнести ни слова.

Тим терпеливо ждал. Уселся прямо в траве, жмурился на солнце и едва ли не потягивался всем телом, как кот. На губах играла все та же ленивая озорная ухмылочка. Я присел рядышком, чтоб отдышаться.

– Тут… так просторно… Пикники можно устраивать, наверное.

Он фыркнул – ну точно кот! – и сказал:

– Чувак, ты расселся на костях чьей-то прабабки – и мечтаешь здесь же шашлычок замутить? Маленький извращенец, да ты не только онанист, ты к тому же еще и некрофил.

Крыть было нечем. Молча вытерев рукавом рубахи лицо, я просто вытянулся рядом с Тимом. Посмотрел на небо с разлитыми по нему молочными лужицами облаков. В окружающей первобытной тиши были слышны редкие голоса птиц, трава щекотала шею. Сердце в груди билось все реже, дыхание стало спокойным и ровным. Мне не хотелось уже ни о чем думать.

Я провалился было в дрему, когда Тимур вдруг вспомнил, ради чего мы сюда вообще явились:

– Ночью здесь бывает жутко.

– Почему?

– Главным образом, потому, что это кладбище, гений. Те, кто здесь похоронен, мертвы уже десятки, даже сотни лет. Включи воображение, сочинитель!

Я попытался. Постарался представить древние кости, погребенные глубоко в сырой земле под нами, укрытые саваном из корней. Черепа. Заполненные перегноем и червями глазницы, как у зомби на футболке Тима, таращатся снизу, сквозь слои почвы, сквозь меня, на это бесконечно синее небо и белые облака. Как им должно быть завидно! Как они злятся в своих всеми позабытых могилах, что они – старые и мертвые, а мы – такие юные, такие живые.

Мгновенная дрожь пробежала по телу, но мне было совсем не страшно. Скорее приятно, даже весело – ощущать свои годы, дышать полной грудью, осознавать, что рядом, на расстоянии вытянутой руки, мой лучший друг. Капелька его совершенства в эти минуты перепадала и мне. А мертвецы внизу, которыми зазря пугал меня Тимур, – они не настоящие. Вот когда три года назад умер папа… Ох, об этом я думать не хотел. Но кладбище, где его похоронили, казалось куда больше похожим на кладбище, чем то место, где мы сейчас находились.

– Где же кресты, надгробия?..

– О, это ты верно заметил! – Тим достал пачку «Ричмонда» и спички, прихваченные, кажется, из какого-то кафе в качестве сувенира. Вопросительно посмотрел на меня: – Будешь?

– Неохота, – изображая скуку, я перевернулся на бок. – И все-таки, что здесь не так, с этим местом?

Он сунул сигарету в рот и зажег спичку от ногтя. Лихо, так и взрослый не каждый умеет. Глубоко, с наслаждением затянулся. Затем потушил пламя, воткнув спичечный огарок в землю у меня перед носом.

– Во-первых, в советское время в Бога верить запрещали.

– Это при Ленине только. Еще, может, немного при Сталине, а потом все нормально было, мне мама говорила.

– Мама, мама, чтоб тебя! Дай досказать. Так вот, тогда вообще многих хоронили без всяких крестов и украшений. А во-вторых…

– Что – во-вторых?

– А то, что еще до революции это было не просто кладбище. Специальное! Тут неподалеку психушка была. Причем не обычная, а чисто женская такая богадельня. Куковали там больные на голову бабы пожизненно, пока не помирали. А еще эксперименты над ними ставили, потому что таких, как они, считали уже ни на что не годными и никому не нужными. Они были моделями, но не такими, как нынешние, – в другом смысле. Медицинскими моделями. Над которыми ставили опыты, всё искали способ мозги вправить. Заливали ледяной водой, били током, вскрывали черепушки. Многие, конечно, не выдерживали, мерли. Тут их и хоронили… то есть то, что от них оставалось после всех мучений. А еще здесь закапывали проституток, нищенок, тифозных… Тех, кого не могли опознать. Убитых. Замученных. Самоубийц.

– Кончай заливать-то, а?

– Вот те крест! – Тим нарисовал в воздухе фигуру планшетом и заржал. Я бы и хотел посмеяться с ним заодно, но эта история мне была не по душе. Тимуру нравились страшилки, которые сочинял я, но сам он никогда не мог придумать ничего оригинального.

– Что дальше? Вызывать духов начнем? Ахалай-махалай…

– Глупости не говори! В такой бред лишь старухи и девчонки безмозглые верят. Тебе предстоит пройти… испытание. Испытание для настоящих мужчин. Но не сейчас… Сейчас я покажу тебе тут все и объясню, что надо будет сделать.

– А остальное?

– Ночью, – заговорщицки прошептал Тимур, наклонившись ко мне так близко, что почти коснулся губами уха. – Все остальное случится ночью.

«Это надо сделать именно сегодня ночью, – рассказал Тим. – Потому что сегодня особая ночь, сегодня восходит Кровавая Луна. Говорят, в такие ночи все мертвое оживает, и если уж когда призракам и положено появляться, так это нынче в полночь на старом женском кладбище. Прах взывает к праху, тлен к тлену, а сиськи к члену. Сечешь, Петруччо?»

Где только он набрался таких словечек – прах, тлен… Должно быть, услышал в одном из тех старых фильмов, что так любил. Несколько раз я «зависал» дома у Тима с ночевкой, когда его предки сматывались в Таиланд или Европу. Мать не возражала – к ней-то по вечерам то дядя Боря с работы, то еще какие-то мужчины заглядывали. Ничего и никого не стеснялись, а уж тем более меня, ведь я же Мальчик-Пустое-Место. В общем, я с радостью сбегал в такие вечера к Тимуру. Мы брали пакетики с соленым арахисом, пиво. Выключали в комнате свет, забирались с ногами на диван и смотрели всякое древнючее дерьмо. Как правило, про кровожадных покойников: «Демоны», «Зловещие мертвецы», «Калейдоскоп ужасов», «Ночь живых мертвецов»… Дурацкие страшилки, на съемках которых проливались тонны кетчупа, – Тим обожал их. Когда очередной красотке на экране отрывали голову или вспарывали брюхо, он начинал глубоко дышать, будто впадал в транс. Смерть, пытки из этих фильмов приводили его в особое, возбужденное состояние. Да и меня тоже. Хотя, возможно, все объяснялось самой обстановкой – темень, стоны с экрана, горячее дыхание сидящего рядом друга… Это было похоже на то, что происходило в спальне у мамы, когда к той приходил дядя Боря, но только без пьяного гогота и песен Любы Успенской. Невелика разница, но было уже не мерзко. Наоборот. Возникало сладкое ощущение чего-то запретного. Наползало, окутывало, как туман из фильма Карпентера, заставляя сердце биться чаще. Теплой волной скатывалось по горлу к солнечному сплетению и ниже. Когда напряженная музыка обрывалась истошным воплем еще одной неудачливой жертвы зловредных монстров, я, было дело, сам ахал, поддавшись странной магии момента, и невольно хватал Тима за руку. А тот начинал хохотать и толкал меня в плечо, обзывая трусом и девчонкой.

«Говорят, на этом кладбище только баб и хоронили. Вот в чем вся фишка, Петроний, всасываешь?.. Их, телок этих, при жизни пытали, насиловали, держали взаперти. И кто все это делал? Мужики, конечно! Легенда гласит, что с тех пор дамочки, погребенные здесь, не могут уняться, столько злобы и ненависти накопилось у них к нашему брату… Слыхал, поблизости находили трупы бомжей? Но что самое интересное – только мужчин. Женщин они никогда не трогали…»

К вечеру, когда за окном спальни начал сгущаться мрак, я уже изнывал. Чем темней становилось на улице, тем менее смешной и глупой казалась мне рассказанная Тимуром байка. Залез в Интернет, чтобы найти хоть какую-нибудь информацию о проклятом кладбище. Выяснилось, что, и правда, еще до революции, при царе, располагался на том самом месте, где теперь стояли карусели, то ли приют, то ли лечебница, а может, и тюрьма – или вообще все сразу. Деталей, правда, никто нигде не приводил, только досужий треп на местных форумах. Из серии «Таинственные тайны нашего городка». Что ж, по крайней мере стало понятно, где Тимур свою страшилку вычитал. Единственное фото, которое попалось на глаза, возможно, было использовано просто в качестве иллюстрации к статье о заброшенных больницах, где упоминалась среди иных и эта лечебница. Оно было без подписи и совсем не факт, что имело какое-нибудь отношение к самой психушке. Но производило зловещее впечатление.

На старой черно-белой фотографии с потертыми краями были запечатлены двое – молодая женщина с повязкой на глазах, сидевшая на стуле, и худой высокий мужчина в докторском халате, стоявший рядом. Ладонь мужчины лежала на плече его пациентки. Он серьезно, без тени улыбки смотрел в объектив камеры, а на девушке была надета смирительная рубашка. И девушка, в отличие от доктора, улыбалась, только в гримасе этой сквозило больше страха и безумия, нежели искренней радости. Посмотришь на нее – и поневоле задумаешься. Что видит она там, в черноте под повязкой?..

Пытаясь убить время, я воевал с орками и драконами в онлайне, но без толку – мысли раз за разом возвращались к другому, уже не виртуальному квесту. Бродить в темное время суток среди могил – бррр!.. Особенно если перед глазами будет стоять эта девушка с фото. Я волновался, ерзал на стуле перед монитором, то и дело поглядывая на цифры в углу экрана.

С Тимом мы уговорились на десять. Но как же долго тянулось время! Стемнело быстро, потому что небо затянули тучи. Где-то вдалеке уже погромыхивала приближающаяся гроза. В комнате становилось душно, я вспотел и забеспокоился – а может, лучше позвонить Тимке и все отменить? Из-за этой погоды мы оба промокнем до нитки, а Кровавая Луна все равно уже вряд ли взойдет.

Я нервничал все больше и, чтобы справиться с нервами, полез в Сеть, принялся бродить по сайтам с порнушкой. А что, в тех журналах, которые я нашел у мамки в спальне, действительно ведь писали, что обычное дело и даже полезно… Хотя именно порно у меня особого интереса не вызывало, что бы там Тимур ни болтал. Страшенные, почти полностью состоящие из силикона, девицы. Безмозглые качки с огромными членами… Часто еще и старики, лет по тридцать.

Скрипнула дверь, и в комнату без предупреждения зашла мать – я едва успел свернуть окошко с видео «для взрослых». Увы, столь же быстро «свернуть» собственный возбужденный член у меня бы при всем желании не получилось, так что я поспешно прикрыл пах ладонью левой руки и до боли прикусил губу, надеясь, что ма ничего не заметила.

– Петруха, а что это у тебя щечки такие красные, не заболел ли?

Накрашенные губы влажно блестели. Судя по развязному тону, она была пьяна. После того как похоронили отца, мать стала пить и якшаться с разными мужчинами. Мне она объясняла свое поведение тем, что подыскивает нам «нового папу», желательно при деньгах, как дядя Боря, ведь «ты, Петечка, не должен жить в нищете». То, что ее сын не желает жить в одном доме с проституткой, мать мало волновало. «Петруха», «Петечка», «дружок» – так она обращалась ко мне, только когда бывала под градусом.

– Пожалуйста, не называй меня так! Знаешь же, что терпеть не могу. И вообще, стучать надо, когда заходишь.

– Ой, да ладно тебе! – Покачивая широкими бедрами, мать подошла и плюхнулась рядом, на мою кровать. – Вижу, здоров, раз ворчишь… Чем ты тут занимаешься?

– Ничем, – торопливо соврал я, мысленно моля Бога о том, чтобы тот ниспослал мне импотенцию. – Просто реферат скачать хотел, для школы.

– Какая школа, дружок? Август месяц, каникулы еще. – Она наклонилась ко мне так, что обтянутую кофточкой грудь в специальном, придающем форму, бюстгальтере прижало к моему предплечью. А я окаменел, прикованный к своему стулу, как та девушка в смирительной рубашке на фотографии. – Ты что, что-то скрываешь от своей мамочки?

– Нет, не совсем, – лихорадочно пытаясь найти какое-нибудь вменяемое оправдание, я стал шарить глазами и курсором по рабочему столу монитора. Кликнул первый попавшийся текстовый файл. – На самом деле я тут пишу рассказ. Видишь?

– «Жаждущие крови зомби», – вслух прочитала название мать. – Глупо как-то, тебе не кажется? И опять ужастик! Нет чтобы про любовь сочинить что-нибудь…

– Ну, ма!

– Ладно, ладно. Пиши, что тебе самому нравится, только мне эти страсти не показывай… Петечка, – хрипло шепнула она, дыхнув мне в лицо смесью дешевых духов и дешевого же вина, и вдруг положила свою ладонь поверх моей – той самой, которой я пытался прикрыть эрекцию. Длинные пальцы, заканчивающиеся накладными ногтями ярко-красного, в тон помаде, цвета, сцепились с моими. – Ты ведь знаешь, что мамочка тебя любит?..

Я готов был провалиться сквозь пол от стыда и отвращения. Одно хорошо – от этих прикосновений писюн моментально скукожился, ибо не было ничего на свете менее возбуждающего, чем моя пьяная старуха-мать.

– А ты любишь маму, Петечка? – спросила она, тиская мои пальцы. – Скажи, что любишь, милый. Мама так скучает за папой, ей иногда так его не хватает…

– Конечно, люблю, ма.

– В таком случае, – хихикнула она и отстранилась, – ты же побудешь сегодня послушным мальчиком и не станешь выходить из своей комнаты, когда к маме гости придут?

– Опять дядя Боря?

– Нет… неважно, – освободив руку, мать мягко шлепнула меня по ладони. – Обещай, что не вылезешь из своей комнаты до утра, дружок!

Я, хоть и мечтал стать писателем, не смог бы найти подходящих слов для того, чтобы описать свое облегчение, когда она от меня, наконец, отстала.

– Обещаю, ма. Попишу еще чуть-чуть, а потом сразу лягу, хорошо?

– Замечательно, – ухмыльнулась мать и хотела было подняться с кровати, но ее повело, и, едва оторвав зад, она со смехом плюхнулась обратно. – Помоги же мне, Петя!

Я подставил для нее локоть.

– Спокойной ночи, ма…

– Приятной писанины, Петруха! – Она потянулась ко мне, приоткрыв влажные красные губы для поцелуя «по-взрослому», но я вовремя успел подставить щеку. – «Жаждущие крови зомби» – ну надо ж такое придумать!

Продолжая смеяться, чересчур громко для трезвого человека, мать наконец покинула комнату, оставив меня наедине с моими расстроенными чувствами и мыслями. Взгляд нашел часы в углу экрана – время близилось к десяти. «Видимо, на этот час и свидание у мамаши назначено», – подсказал внутренний голос. Старое кладбище, психушка царской эпохи, сумасшедшая девушка на фотографии, Кровавая Луна, призраки – все казалось теперь несусветной глупостью, вроде тех дурацких фильмов, что так нравились Тиму. Чего тут бояться? Чего?!

Встреча с безумными привидениями на забытых всеми могилах во время грозы казалась теперь чем-то куда более приятным, чем тот ад, который окружал меня дома.

– Задача ясна?

Тимур светил мне в лицо и говорил серьезным, строгим голосом, как если бы преступника допрашивал. Только на полицейского он в своей футболке с черепом не очень-то смахивал, да и вместо лампы использовал планшет.

Мы вновь оказались на вершине кленового холма, и Тим снова снимал все на видео. Обещанная Кровавая Луна осталась скрыта от глаз тяжелыми мрачными тучами. Не смотря на темную пору, на полянке было даже жарче, чем днем, словно вокруг росли не клены, а пальмы. Я пожалел, что накинул, тайком покидая дом, легкую куртку, а еще сильней корил себя за то, что не прихватил с собой зонт. Душный воздух пропитался влагой, шорох листвы на ветру становился все громче, как и пока еще отдаленные громовые раскаты.

– Зонтики для девчонок! – загоготал Тим, когда я высказал ему свое беспокойство. – А мы же с тобой настоящие мужики, да? Уж конечно, настоящие!

Его манера задавать вопрос и тут же самому на него отвечать всегда меня раздражала. Впрочем, кого волнуют эмоции Мальчика-Пустое-Место.

– Вот намочишь девайс, мужик, тогда, может, прекратишь выпендриваться.

– У меня планшет водонепроницаемый, – оскалился Тим.

Моя собственная старенькая «Нокиа», доставшаяся в наследство от отца, была лишена всяких наворотов. По сравнению с планшетом Тимки она смотрелась такой же дешевкой, какой рядом с Тимуром казался я сам.

– Еще раз повторяю, – продолжил он инструктаж, не переставая тыкать мне в лицо камерой. В уме, должно быть, «выстраивал сцену». – Делаешь круг по тропе, обходишь те могилы, что я показывал, и возвращаешься сюда же, на стартовую позицию. Задача ясна?

– Ясна-то ясна, – поежился я, косясь в сторону зарослей. – Но здесь же хоть глаз выколи…

– Аккуратнее со словами, – в свете планшета лицо Тимура приобрело бледно-зеленый оттенок. Теперь он уже напоминал не статую античного героя, а бездушный манекен в магазинной витрине. – А то ведь услышат…

– Кто услышит?

– Безумные мертвые сучки. Услышат – и глазенки-то тебе вырвут! И на жопу натянут, гы-гы.

– Не смешно. Вот возьму и уйду домой сейчас вообще.

Я злился, потому что сказанное им пробрало сильнее, чем нарастающие порывы ветра. Как назло, Тим заметил мой страх – и завелся:

– Не порть воздух, Петрушок. Мертвые сучки тебя не тронут, а знаешь почему? За своего примут. В смысле за свою, ты же ссышься, как телка!

– Да пошел ты.

– Э не-ет, – оскалил зубы манекен с зеленоватым лицом. – Пойдешь ты. Уговор помнишь? Конечно, помнишь! Каждый парень должен пройти через это, и все такое.

– А сам-то бродил тут, парень? Ночью, один, а?

– Да раз сто, не меньше, – быстро ответил Тим. Слишком быстро.

– Так, может, со мной тогда прогуляешься, дорогу покажешь?

– Да не, я лучше тут… ну, покараулю, – хамоватые нотки из его голоса исчезли. – Чувак, это ведь своего рода ритуал… Знаешь, как в старые времена молодых ребят из племени отправляли ночью одних в лес, охотиться на медведя. Проверка на храбрость…

– Инициация. Это называется «обряд инициации», – вспомнил я.

– Во-во, это самое. Как первый секс, когда мальчик становится мужчиной. Интимное дело.

– Как у писателя, когда он пишет? – Меня все еще терзали сомнения.

– Вроде того. Слушай. – Тим, кажется, вновь обрел уверенность. – Я понимаю, что страшно. Но ведь в этом и суть! Нужно доказать, что ты можешь одолеть свои страхи. Что ты мужик, а не потаскушка из колледжа.

Я вздохнул и повернулся в ту сторону, где в ночной мгле вилась среди древесных стволов поросшая сорняком тропинка. Едва различимая. Ее и вовсе было не сыскать, если бы отсвет далекой молнии, как вспышка фотоаппарата, не озарил на миг поляну, раскачивающиеся на ветру ветви кленов и узкую дорогу, уводящую отсюда прямиком в царство мертвых сучек.

– Ты ори в случае чего, – напутствовал меня Тим. – Я услышу, прибегу за тобой. Если хочешь, сам кричать буду, время от времени, чтоб ты знал, что я рядом. Не бойся.

– Я не боюсь. Просто все это так глупо…

– Тут всего минут двадцать бродить. Если плутать не будешь, до полуночи вернешься еще, дружище.

Не надо было даже оглядываться, чтобы понять, что он и сейчас, стоя позади, снимает все происходящее на планшет. Ракурс-то отличный: ветви кленов образовали арку, и я стоял перед ней, маленький и напуганный. Под курткой на мне был подарок Тима, та самая футболка, которую раньше я не рисковал надевать. Возможно, ему захочется поймать в кадре надпись? Обойдется!

– Вернусь, гребаный ты мудак, еще как вернусь…

– Узнаю брата Петьку! – хохотнул Тим, а потом вдруг взвыл не своим голосом, заставив меня вздрогнуть: – Они идут за тобой, Барбара! Иду-ут! Они хотят тебя трахнуть и съесть! У-у!

– Мы не в кино, придурок. Это не «Ночь живых мертвецов».

– Да, потому что это ночь безумных мертвеньких сучек, у-ха-ха-ха! И они уже идут за тобой, идут за тобой, у-у-у!

Я старался не обращать внимания на подвывания за спиной, пока брел своей дорожкой. Пытался сосредоточиться на тропе, не потерять ее из виду. В темноте потеряться было проще простого, а еле мерцавший экран старенькой отцовской «Нокии» света давал мало. Но в кромешной тьме было бы еще хуже. Пройдя метров десять, я повернул вслед за вихляющей петлей тропинки и чуть-чуть не напоролся ногой на торчащий из прелой листвы острый сук. Осторожно пихнул его носком кеда – сук задрожал, как живой, но с места не двинулся. Крепко засел, зараза. Ладно, обойдем. Надо всего лишь на пару секунд сойти с тропы. Я шагнул в сторону, внимательно глядя себе под ноги, – и тонкая ветка царапнула висок.

Это было больно, черт побери! Словно длинный острый коготь рассек кожу. И на мгновение мне почудилось, что это и правда коготь. Криво загнутый, желтый, торчавший из костлявого, покрытого истлевшей кожей пальца, владелица которого протянула ко мне свои гниющие руки-крюки… Небо озарила новая яркая вспышка, за которой чуть запоздало последовал могучий, отдающий раскатистым эхом треск набравшего силу грома.

– Эй, Петрильо! – проорал из-за деревьев Ти мур. – Скоро потоп начнется, слыхал? Ты поторопись-ка!

Заливистый смех отдавал, как мне показалось, истерикой.

– Поторописька-пиписька, Петрильо-о!

– Заткнись, Тим, – попросил я сквозь зубы, утирая кровь с лица. Он мою просьбу если и слышал, то проигнорировал… Ага, ну да, конечно.

– Знаешь, а ведь мертвые любят воду! – донесся очередной крик. – Даже больше, чем Кровавую Луну! Время к полуночи! Хэй-хо, Золушка, скоро твоя задница превратится в тыкву!

Я бросил взгляд на телефон, чтобы лишний раз убедиться – Тимур опять врал. Времени было только половина двенадцатого. У меня в запасе оставалось еще полчаса, целых тридцать минут, чтобы продраться сквозь заросли и добраться до пункта назначения. И главное – уберечь при этом глаза и ноги от хищных когтистых веток.

– У-у-у! Они идут за тобой!.. – Шум ветра и новые громовые раскаты заглушили вопли.

Первые тяжелые капли шлепнулись мне на макушку, будто кто-то сверху постучал. «Тук-тук, молодой человек, все ли у вас дома?..» Я вспомнил то фото, с девушкой в смирительной рубашке и доктором. Тим говорил, что пациенток пытали водой. Экспериментировали, погружая силком в ледяную ванну. Насиловали – ведь в ту эпоху мозгоправы не считали их за людей. Мама говорила, что женщины тогда вообще были бесправны и с ними можно было творить что угодно.

Последнее, что вы хотели бы вспоминать, думая о своих родных.

Дождь обрушился бурным потоком. Холодные струи побежали по щекам и за шиворот десятками ручейков. Под ногами зачавкало. Наверное, и мать сейчас, как тогда, в детстве, «хлюпает». Только уже не с отцом, а под другим мужчиной стонет, под дядей Борей с ее работы или под кем-нибудь еще. И плевать хотела на то, где сейчас ее сын и что он делает…

«Так же, как плевать на тебя и твоему приятелю», – подсказал внутренний голос.

Нет-нет, ведь Тим обещал, если что, прийти на помощь. Да и мама… Какой бы она ни была, какой бы она ни стала после смерти отца – я все равно ее любил и верил, что это чувство взаимно. Уходя из дома, на столе перед компьютером я оставил для нее записку на случай, если задержусь. Если «мертвые сучки» меня все-таки достанут.

«Всем плевать на Мальчика-Пустое-Место. Возможно, Тимур сам не прочь заглянуть к твоей мамаше в гости. Возможно, он специально выманил тебя, чтобы сделать это, и сейчас уже спешит к тебе домой. Ты ведь знаешь, что мамочка не откажет такому красавчику, как Тимка».

«Он не поступит со мной так» – даже в мыслях это утверждение звучало не слишком убедительно.

Я ускорил шаг, освещая телефоном намокшую палую листву, дерн, превратившийся в лужи грязи, и стволы кленов по обе стороны от дорожки. Та петляла, иногда пропадала из виду на несколько секунд. Живот у меня ныл, кишки крутило. Я облизнул губы и почувствовал на языке соленое – то ли слезы, то ли кровь из расцарапанного виска.

На очередном повороте завесу мрака внезапно разрезала сияющая ломаная линия. Невероятной силы удар оглушил меня и сбил с ног. Листва в том месте тропы, куда ударила молния, яростным фонтаном взмыла вверх. Буквально в двух шагах от меня! А я упал спиной в грязь, и листья, кружась и мельтеша в воздухе, стали засыпать меня, накрывать, будто саваном. На миг я провалился во тьму и…

– Наглядный образец, на примере которого вы можете понять, чем мы здесь занимаемся во имя науки и прогресса, – говорит мужчина. Его четкий, поставленный голос кажется мне знакомым, но это точно не грубый, гулкий бас отца – гораздо звонче и моложе.

– Это не лечение как таковое, это нечто большее. Нечто, направленное в помощь не одному конкретному человеческому экземпляру, но уже всему человечеству. То, что мы делаем с нашими медицинскими моделями, разумеется, не способно избавить несчастных от страданий. Но в будущем это многим поможет излечиться. Прямо у нас на глазах творится история! Что-то большое, новое приходит в мир благодаря нашим усилиям. И мир меняется. Происходит перерождение!.. Ценою некоторых жертв, потому что, как говорят в народе, нельзя пожарить яичницу, не разбив ни одного яйца.

– Вы готовы, милочка? – спрашивает меня Тимур. – Тебе следует быть готовой, ведь они уже идут за тобой, идут за тобой, у-у-у!

– У-У-У, – вторит ему тьма, заполненная, как теперь я вижу, множеством молодых людей с такими же прекрасными интеллигентными лицами, как у моего мучителя. Зал взрывается громом аплодисментов.

Гром рокотал, и новые молнии озаряли кленовый холм. Очнувшись, я с трудом встал на ноги. В голове крутилась заевшей пластинкой одна-единственная фраза: «Вы готовы, милочка? Вы готовы?..» Слова эти кружили, набирая скорость, и уносились вниз, в сверкающую воронку, узкое горло которой терялось в бездне на самом дне моего сознания. Меня шатало, спина и задница намокли, в голове стоял гул. Чтобы не упасть снова, мне пришлось согнуться почти вдвое и упереться ладонями в собственные колени. Джинсы потемнели от грязи, коричневая жижа заляпала руки.

Отдышавшись и выждав, пока земля перестанет кружиться перед глазами, я поднял взгляд. Тропа вышла на открытое место, на небольшую проплешину, окруженную кустами и деревьями, над которой повисло беззвездное сводчатое полотно. Света не хватало, тем более что я выронил телефон, когда потерял сознание, и уже вряд ли бы смог его отыскать. Но все-таки можно было различить покореженные пни и несколько торчащих из земли кривых жердей.

«Блин, – тихо шепнул внутренний голос. – Это ж не просто пенечки да палочки, да?..»

Что там, на ближайшем, доска какая-то висит, что ли?..

Блииин!!!

Это могилы. Их могилы. Тех сумасшедших, про которых писали на форумах. Тех замученных докторами-садистами нищенок и самоубийц из побасенок Тима.

Ветер стих, гром тоже взял паузу. Стихия словно выжидала.

– Спокойно, – приказал я себе. – Возьми себя в руки. Тут идти-то всего ничего осталось. Соберись, сожми яйца в кулак. Что там наш Тимурчик-всегда-как-огурчик болтал?.. «Каждый парень должен пройти через это».

Меня затрясло, и отнюдь не от холода. Поляна напоминала огромную пасть, могильные холмы и корявые палки над ними торчали, как сгнившие зубы, а челюсти этой пасти были широко разведены в беззвучном обвиняющем крике, обращенном к небесам. «Вы готовы, милочка?!» Сделай шаг – и провалишься в эту пасть. В которой все хлюпает.

Я ступил уже в другой, новый, лес, который был создан из воткнутых в землю жердин с болтающимися на них (не везде, кое-где отвалились) мятыми ржавыми табличками. Сколько же их тут было – десятки, сотни?.. Во мраке белели полустертые римские цифры и старинные буквы с «ятями». Некоторые знаки сплетались в имена и даты.

Днем, когда Тим водил меня мимо нескольких земляных холмиков, которые выдавал за старые могилы, ни этих табличек, ни этих имен и чисел тут не было.

Не было! А теперь – вот они, целый частокол. Можно было вытянуть руку и собрать в ладонь капли дождя со щербатой поверхности. Или побежать, сбивая кулаком таблички с именами, одну за другой – заодно сосчитать, сколько женщин тут взаправду похоронено. Бежать, сбивать, считать и хохотать – это будет ужасно весело, определенно.

1860-какой-то, 1902-й… Ера… а, Ерафонтова! Ерафонтова Катерина… Причитаева Але… Алевтина Геннадьевна… а здесь совсем неразборчиво… а тут – некая Ежова. А там – Иванина Маша, так и написано – «Маша». Медленно, словно во сне, имена и фамилии покойниц проплывали мимо меня, пока я бродил по кладбищу.

«Тебе это чудится», – убеждал внутренний голос, но я не верил и все искал взглядом… даже не знаю, что именно искал. Возможно, надгробие с лицом той девушки, которую я видел на фото. Было бы интересно узнать, как ее звали.

Косые жерди и болтающиеся на них жестянки виделись мне теперь частоколом с нанизанными на колья кусками человеческих тел. Грудины, бедра, лопатки… и черепа, их было больше всего, круглых черепов, иссушенных голов, бледных лиц с дырами на месте глаз. Как в мясной лавке, они были развешены по всей поляне. «Или только в твоем воображении», – успокаивал я себя.

Дождь перестал. Гроза, похоже, отступала, одна из последних вспышек осветила на долю секунды поляну, могилы, уродливые колья и тропу. Я увидел, куда бежать.

В этот миг холодные, осклизлые мертвые пальцы легли мне на шею, и я с диким воплем кинулся прочь, куда глаза глядели.

Я орал, звал на помощь Тимура – ведь он обещал, обещал, обещал! А за мной по пятам неслась сама смерть. Листва кленов шумела, гроздьями рассыпая собранный урожай дождевой водицы, когда я, проносясь мимо, случайно задевал ветки головой или плечом. Грязь чавкала под ногами, жадно липла, пытаясь задержать, остановить, отбросить назад, в пасть чудовищу.

Я споткнулся обо что-то в темноте, упал лицом в вязкое хлюпающее море, подавился собственным криком и грязью, моментально наполнившей рот. Еще одна запоздалая молния прорезала воздух и ударила, рассыпая искры, точно в жердь посреди поляны. И я увидел, как прочие колья быстро обрастают плотью, прямо на глазах превращаясь в худые, блеклые до прозрачности фигуры. Они извивались, как огромные черви, танцевали, влажно поблескивая во тьме, как смертельно ядовитые водяные змеи в морской пучине. И этот танец был прекрасен.

– Тимур! – Я выскочил туда, где меня должен был дожидаться мой лучший и единственный друг. Но его там не было.

Не выдержав, я заревел в голос, размазывая кровь, слезы, сопли и грязь по щекам. Я озирался по сторонам, но Тима нигде не было видно. А это значило, что он либо бросил меня здесь, либо пошел за мной и встретил на кладбище то, от чего удалось сбежать мне. Силы покинули меня окончательно, почва ушла из-под ног, и я медленно, как во сне, повалился в мокрую траву.

И услышал знакомый издевательский хохот.

– Это будет мой лучший короткий метр! Петрушка, звезда «Ютьюба»!

Тимур стоял на тропе, в промокшей насквозь футболке с черепом, и снимал меня на свой чертов планшет.

– Улыбочку, мистер Пи! Ну ты и дал стрекача, это был спринт века, не меньше!

Вспышка айпада была включена в режиме фонарика, белый свет резал глаза, клены стояли черной стеной позади Тима. Я это уже видел. Я уже чувствовал прежде эту боль: предательство, беспомощность, обиду…

– Ты… Ты… Ты где был?

– Во дает! – Тимур пошел в сторону, выбирая лучший ракурс. – Я ж за тобой всю дорогу шел, чудила!

– За мной?..

– Ага. Ради прикола. Петро, этот ролик наберет миллион просмотров, я тебе точно говорю. Видел бы ты себя со стороны, когда молния ударила! А потом, когда ты завис на проплешине той, дай-ка, думаю, шугану слегка… Иначе ведь какой смысл, без страха-то? Не дуйся, Петруччо! Боевой ты у нас, оказывается! Храбрец, каких поискать…

Признаться, я уже не очень внимательно слушал его насмешки. Не потому, что в ушах у меня звенело. Просто в этот момент на небо из-за рассеивавшихся туч выкатила луна, и лицо Тимура окрасило красным. А еще осветило заросли за его спиной, и я увидел, как на один из темных стволов легла худая рука, а за ней в листве клена проступило хмурое лицо в обрамлении длинных светлых – розовых в лунном свете – волос. Вместо глаз на этом лике зияли темные дыры. Другая рука выросла прямо из земли и грязи под ногами у Тима. Между его ступней. Другие во множестве возникали, выползая как будто из самой тьмы. Лица и руки с тонкими пальчиками, которые заканчивались кривыми и острыми, как звериные когти, ноготками. Их никто не стриг уже сотню лет.

Тим улыбнулся и опустил планшет.

– Дошло, наконец, да? Конечно, дошло!.. Ну ты даешь, Петрик! Я ведь не думал, что ты на всю эту байду с мертвыми девками поведешься…

– А ведь это все чистая правда, Тимур, – я даже удивился спокойствию собственного голоса, ведь у меня на глазах происходило то, чего он пока еще не замечал.

Бледно-розовая, будто омытая кровью рука тянулась к его паху. Из-за деревьев выходили одна за другой обнаженные худые фигуры, похожие в своих истлевших саванах на невест, которых изрядно потрепала жизнь… Нет, не-жизнь.

– Они у тебя за спиной сейчас, Тимка.

Он скривил губы в саркастической усмешке:

– Ага, ну да. Конечно. Кто же там у меня за спиной, Петрилльо?

– Безумные мертвенькие сучки.

Я хихикнул, не выдержав. Тим же принял все за шутку и засмеялся следом. Мы оба расхохотались.

– Они идут за тобой, Тимка! – даваясь смехом, крикнул я. – Идут за тобой, у-у-у!

Он по-прежнему их не замечал. Его трясло от хохота. Меж тем единственный путь к спасению, который у него оставался – лестница, – находился у меня за спиной. То есть теперь, чтобы бежать с кладбища, Тимуру требовалось, чтобы я уступил дорогу. А я не собирался этого делать.

Я встал перед ним и сжал кулаки. Мне все еще было ужасно весело. Еще бы! С его футболки на меня смотрел мертвец, а на моей красовалась надпись: «УБИЙЦА ВНУТРИ МЕНЯ», ну разве не смешно? Ухохочешься ведь!

Когда бледные руки добрались до него, когда Тим стал орать от боли, я продолжал смеяться.

К тому моменту, как меня нашли, от моего лучшего друга уже мало что осталось. Потом они много раз спрашивали об этом, повторяли один и тот же вопрос – и его родители, и полицейские. Где тело? Где остальное тело, парень? Почему-то все думали, что я знаю ответ. Глупые люди, как я могу вам помочь, если вы даже не видите того, кого спрашиваете?..

Да, у меня есть две руки, две ноги и член, который болтается между ними. Но если присмотреться как следует, то станет совершенно очевидно, что я вовсе не тот человек, за которого меня все принимают. Я уже не Мальчик-Пустое-Место. Я нечто переродившееся – и это ясно как день, надо только немного подумать. В моем распоряжении была целая пропасть времени, чтобы поразмыслить обо всем как следует, потому что бледные барышни, мои новые подружки, провели со мной на поляне у старого кладбища остаток ночи, а исчезли только под утро, с первыми лучами рассвета. Девушки оказались не из разговорчивых… правда, чавкали очень громко.

Тимка, не ведая того, попал в самое яблочко, когда сказал, что меня местные покойницы не тронут, так как примут за своего. «За свою то есть» – пророческие слова несостоявшегося кинорежиссера.

«Каждый парень должен пройти через это», чтобы стать мужчиной. О да. Пройти испытание. Обряд, ритуал – называйте как хотите, смысл один. Столкнуться лицом к лицу со страхом и одолеть его, если повезет. Только вот мне не нужно было сражаться с кошмарами, просто потому, что я – я вовсе НЕ парень.

Повторюсь, у меня была возможность поразмыслить обо всем.

И я многое поняла.

Поняла, что любила Тимура. Или только думала, что любила… Так бывает. Мы все приносим свои чувства в жертву на алтарь чужого безразличия, чтобы получить в обмен боль и опыт.

Знаете, кто еще тем утром получил изрядную порцию душевной боли и незабываемый опыт? Мама и дядя Боря. Могу представить, каково им было, когда, следуя указаниям из моей записки, они явились на кленовый холм – и нашли там меня. Утреннее солнце после ночной грозы давало неяркий свет, поляну перед кленами затянул белесый туман. Их лица были бледными, но не как у моих милых мертвых подружек. Они приобрели цвет самой дешевой туалетной бумаги – посерели.

«Петечка, что ты делаешь, Петя, родной…»

Мать так торопилась, что забыла напомадить губы. Зато я свои накрасила как следует – алым и влажным. Так старалась, чтобы быть красивой… Дядя Боря, правда, не оценил – его вывернуло тут же, на травку. Ох уж эти мужчины, ничего-то они не видят и не понимают. Я помогу им прозреть, когда меня выпустят.

Тимур, головой которого я водила у себя в паху тем утром, уже прозрел. И мог бы объяснить, что происходит, и маме, и дяде Боре. Мог бы, если бы рот его не был занят, если бы сам он не был мертв и холоден как лед. Если бы голова его не была отделена от тела.

Он ведь и в этом был прав…

Все писатели – онанисты.