– У, твари поганые, – прошипел Уитмен, пнул ногой бледную руку, ловившую его за штанину, и мельком взглянул в поднятое на него распухшее лицо. Никаких следов мысли. Уитмен опустил взгляд ниже: в локтевой ямке наркомана все еще торчала игла. Уитмен напрасно убеждал себя, что перед ним больной человек, жертва болезни – эта метафора всегда казалась ему невразумительной.

Оперативный сотрудник Центра профилактики и контроля заболеваемости знал, что такое болезнь, и знал, что зависимость не имеет с ней ничего общего.

Он обвел комнату лучом фонаря в поисках кого-нибудь, кто мог бы внятно объяснить, зачем его вызвали. На обломках мебели и просто на голом полу развалились трое таких же одуревших от наркоты, как и тот, что едва не вцепился Уитмену в ногу. Полицию известили, что в доме произошло нападение. Нападавший был невменяем, с налитыми кровью глазами. Этого хватило, чтобы местные копы запаниковали и послали за Уитменом.

Он прибыл в Филадельфию два часа назад. По последним оперативным данным, полицейские загнали подозреваемого в угол и дожидались Уитмена, чтобы произвести арест. Замечательно – есть шанс заполучить живой экземпляр. Это может многое изменить.

Однако Уитмен не представлял, во что ввязывается, когда приземлился в аэропорту Филадельфии со своим оборудованием для забора образцов. Он и представить не мог, что окажется в наркоманском притоне.

Неподалеку затрещала полицейская рация. Уитмен поднял глаза: ему махал полицейский с подстриженными усиками и стеклянными глазами.

– Сержант Криспен, – представился полицейский и пожал Уитмену руку.

– Сколько людей в доме? – спросил Уитмен.

– Около десятка, – ответил сержант Криспен, пожав плечами. – Мы бы давно всех разогнали, но ваше начальство приказало никого не выпускать.

Уитмен кивнул.

– Их придется изолировать. На всякий случай. Где он?

– Идите за мной, – сказал Криспен, щелкнул фонариком – проводка в доме перегорела – и указал в сторону коридора, в конце которого виднелась дверь. По обеим сторонам от нее стояли двое полицейских.

– Уже выяснили, кто звонил? – спросил Уитмен.

– Какой-то торчок, обдолбанный по самое не могу. В кухне сидит. Искусанный весь, в ссадинах, живого места нет. Хотя… может, дружки его постарались, с них станется. Добиться показаний, кхм, пока не удалось.

Еще бы, подумал Уитмен. Если у задержанного афазия и налитые кровью глаза, то, возможно, все обитатели дома – потенциальные разносчики заразы.

– Ладно, – сказал Уитмен. – Пойду, осмотрюсь.

– Должен предупредить – там внутри сидит один, буйный на всю голову. Может, не стоит…

– Все под контролем, – перебил его Уитмен, вытащив из кармана куртки свой «Тейзер».

Полицейский взглянул на электрошокер и только плечами дернул.

Дверь стояла не запертой. Вероятно, замок сорвали давным-давно, а заменить никто не побеспокоился. Уитмен шагнул в темноту и медленно провел лучом фонаря по комнате, высветив очертания комода без ящиков и разбитый телевизор. В дальнем углу комнаты на полу валялась груда одеял. Она еле заметно вздымалась и опадала, как будто там, под ней, кто-то глубоко дышал.

– Как вас зовут? – выкрикнул Уитмен, на случай, если его хотят сбить с толку. – Меня зовут Уитмен. Я пришел вам помочь. Поговорите со мной. Как вас зовут?

Ответа не последовало. Груда одеял все так же мерно подымалась и опускалась. Уитмен сделал шаг вперед.

– Скажите что-нибудь, – обратился в темноту Уитмен. – Вы больны? Выходите со мной.

У Уитмена кровь застыла в жилах от мысли, что ему придется руками лезть в этот ворох одеял. Ничего не поделаешь, так уж случилось, что обследовать дом выпало именно ему. Он оглянулся в поисках палки, чего-нибудь, чем можно отшвырнуть тряпье. Он только на одну секунду отвел фонарь в другую сторону.

В следующий миг на него уже неслось одичалое человеческое существо. В лучах фонаря сверкали выпученные, багрово-красные глаза.

Уитмен сориентировался за доли секунды, привычно перебрав в памяти все, от чего стоило держаться подальше – зубы, ногти, открытые раны – иначе заражение неминуемо.

Рассмотреть зубы он успел. Желтые осколки, торчащие из десен, хватали воздух, так и норовя вцепиться в горло Уитмена.

Уитмен прицелился, но выстрелить не успел: одичалый набросился на него, схватив за руки. Фонарь выпал из ладони Уитмена. Зловонная туша обрушилась ему на грудь, сбила с ног и откатилась в сторону.

Сквозь перчатку Уитмен почувствовал, как зубы впились в ладонь.

В темноте что-то ослепительно вспыхнуло, и громыхнул выстрел. В комнату с громкими криками вбежали люди. Сердце Уитмена колотилось так оглушительно, что казалось, еще немного, – и оно разорвется. Придя в себя, Уитмен вскочил на ноги, пулей вылетел из двери, нагоняя удиравшего от него полицейского, и выбежал на залитую солнцем улицу. Он прикрыл глаза рукой, но не остановился. Улица шла вниз, мимо бедных домов и «комиссионок», над которыми тянулись высоковольтные провода. Уитмен пронесся мимо троих полицейских и вдруг увидел – на сей раз ясно и отчетливо – нападавшего. Точнее, нападавшую.

То была женщина, нет, девушка лет двадцати, в расстегнутой фланелевой рубашке и замаранных трусах. В дневном свете ее глаза отливали красным. Поворачивая голову то влево, то вправо, она ковыляла вниз по улице, ноги ее не слушались. Темные волосы сбились в колтун, неподвижно стоявший над головой.

Криспен и его люди выхватили оружие и кричали ей вслед, приказывая остановиться. Уитмен выругался: если она уйдет, скроется в переулке, пиши пропало. Лучше поберечь дыхание. Да и слов она уже не разбирает. Уитмен подбежал на минимальное безопасное расстояние, поднял «Тейзер», прицелился.

Девушка медленно обернулась и зашипела. Вот-вот прыгнет.

Уитмен нажал на спусковой крючок. Два крошечных электрода прошили фланель. Раздался характерный противный треск. Девушка беззвучно упала, как подкошенная, и зашлась в судорогах. Она даже не вскрикнула.

Подбежал Криспен, обеими руками вцепившись в пистолет.

– Попалась, – без конца повторял он с явным облегчением в голосе. – Попалась!

– В этот раз – да, – ответил Уитмен.

Сидя в зале видеонаблюдения, Дэн Филипс внимательно следил за прибытием Тринадцатой. Ее взяли живой – это хорошо. Чрезвычайно важно.

В морге Центра профилактики и контроля заболеваемости лежали двенадцать тел. Двенадцать тел, а точнее то, что от них осталось. Их анатомировали, изучая орган за органом, разделяя клетки в центрифуге; над обнаружением бактерий и вирусов трудились сотни лаборантов, вооруженных мощными электронными микроскопами. Однако много ли могут рассказать трупы?

На экране перед Филипсом оперативный сотрудник регистрировал прибытие нового объекта. Никто не потрудился зачитать ей её права или найти для нее несколько слов перед тем, как втолкнуть в палату с пониженным давлением. Прикасаться к ней избегали. Руки завели за спину, на лицо натянули защитную маску – она искусала не один десяток людей, в Центре с такими не церемонились.

В палате поддерживалось чуть более низкое давление, чем в коридоре, и при распахивании двери воздух устремлялся внутрь, а не наружу. Это должно было приостановить распространение патогенных микроорганизмов, носителем которых мог быть субъект. В палату разрешалось входить только в костюме биологической защиты второго уровня. Система видеонаблюдения не выключалась ни на секунду. Прочие устройства фиксировали температуру тела субъекта, частоту сердцебиения и уровень кислорода в крови.

В прошлом, когда-то очень давно, директор Филипс был нейрохирургом. Сейчас, с идеальной, волосок к волоску, стрижкой и блеском в глазах он больше походил на политика. Когда Уитмен вошел в зал видеонаблюдения, в его лице не дрогнул ни один мускул. В полном молчании они наблюдали за новоприбывшей.

На экранах не происходило ничего особенного. Когда персонал покинул палату, девушка упала без сил. В отсутствии потенциальной жертвы она сжалась в комок, сидя на полу, не обращая внимания на койку, и принялась раскачиваться из стороны в сторону, – стереотипные движения, вероятно, действовали на нее успокаивающе.

– Ты, должно быть, сумел добраться в рекордный срок, – наконец сказал Филипс, прокашлявшись.

Уитмен кивнул. Из двенадцати тел, лежавших в морге, ни один не умер естественной смертью. С тех пор, как полицию известили о распространении заразы, Уитмена вызывали всякий раз, как полицейским удавалось выследить потенциального носителя. Однако чтобы оказаться на месте, Уитмену требовалось несколько часов, иногда дней. Зараженные были чрезвычайно агрессивны, и полицейским приходилось их пристреливать, чтобы избежать жертв среди населения. С «кусаками» в полиции тоже не церемонились.

– Я был неподалеку, да и в вертолете для меня место нашлось. Все удачно совпало.

– Это именно то, что нам нужно, – сказал Филипс, облегченно вздохнув. – То, что нужно, чтобы одолеть эту дрянь. Я чувствую.

Исследователи были уверены: заболевание, поразившее Тринадцатую, – неизвестная прежде форма энцефаломиелита. На этом их уверенность заканчивалась. С каждым разносчиком, погибшим от пуль полицейских, уходила надежда на изучение хода заболевания. Тринадцатая была очень ценной находкой.

То, что ее удалось взять живьем, давало возможность собрать эпидемиологический анамнез. Допрашивать ее было без толку – подобно остальным, она совершенно не владела речью, – однако следовало осмотреть ее одежду в поисках следов токсических веществ, и ротовую полость – чтобы составить представление о диете. Возбудитель мог прятаться где угодно.

В Центре искали хоть какую-то зацепку. Исследователи считали, что объект номер тринадцать и дюжина тел в морге – лишь вершина айсберга. Установить, сколько людей уже инфицировано, сколько одичалых разносчиков заразы разгуливают на свободе, было невозможно. Первичные симптомы никого не насторожили – их, вероятно, списали на передозировку лошадиными транквилизаторами или диагностировали, как транзиторный психоз. Часть одичалых, должно быть, выскочила на трассу, где их сбили машины.

Чтобы разгадать ребус – выделить возбудитель и разработать вакцину или хотя бы адекватное лечение – требовалась информация, иными словами, требовалось заполучить живого разносчика заразы. Заняться этим поручили Уитмену – старшему оперативному сотруднику.

– Как ее звать-то? – спросил Филипс.

Уитмен решил, что ослышался, и переспросил:

– Что-что?

– Имя у нее есть? – спросил директор.

Уитмен на секунду задумался, но вспомнить не смог.

– Мне говорили, но я… я забыл. В отчете указано. – Он потер виски кончиками пальцев в надежде освежить память. – У меня был тяжелый день, и если…

Филипс наклонился через стол и схватил Уитмена за правую руку.

На указательном пальце оперативника багровели два пятнышка, две крохотных гематомы, по всем признакам – следы зубов.

Филипс вскинул бровь.

– Она прокусила перчатку, – произнес Уитмен, отвечая на немой вопрос директора. – Но до кожи не добралась.

– Точно?

– Совершенно точно, – заверил его Уитмен и отвел глаза.

Филипс сомневался в правдивости слов Уитмена: у того были все основания соврать. Но если его все-таки заразили, если существует хоть малейшая вероятность этого, что ж, – Уитмен сам очнется в палате пониженного давления. Филипс знал: Уитмен ему еще потребуется. Он кивнул и повернулся к мониторам, на которых, сидя на полу, мерно раскачивалась Тринадцатая.

Положение было аховое.

Уитмен не раз бывал в передрягах. Вылетев из медицинского университета, он поступил на работу в Центр, где как раз устроили цирк вокруг атипичной пневмонии. Он видел вспышки холеры и туберкулеза в городах по всему восточному побережью, не говоря об очагах e.coli в ресторанах, расчетливые владельцы которых предлагали посетителям несвежее мясо. Наблюдать происходящее через призму микроскопа или хотя бы пластиковое смотровое окно защитного комбинезона было для него, оперативного работника, непозволительной роскошью. Он всегда оказывался в самой гуще обезумевшей толпы, зачастую без каких-либо средств защиты, кроме хирургической маски и перчаток, измазанных кровью и бог знает чем еще. И так день за днем. Его мучили кошмары и непреодолимое желание вымыть руки всякий раз, проходя мимо умывальника.

Сейчас дела обстояли куда хуже. Хотя никто не кашлял ему в лицо и не умирал у него на глазах. И, тем не менее, налитые кровью глаза не давали ему покоя.

Ничего не выражающие. Опустевшие. За которыми уже никого нет.

Как ни крути, а в чрезвычайной ситуации есть одно преимущество – ее брали под контроль. Летальные возбудители непостижимым образом самоликвидировались, уничтожали популяцию хозяев прежде, чем успевали размножиться сами, или мутировали в сравнительно безобидные формы. В самом худшем случае кому-то приходилось изолировать болезнетворный микроорганизм и спешно искать лекарство. Кому-то приходилось не спать ночами, неделями просиживая в лаборатории. Кому-то, но не Уитмену.

Преимущество всякой чрезвычайной ситуации заключалось в том, что Уитмен возвращался домой. Ему не приходилось решать, кого помещать в карантин, кому назначать вакцину, а кому – очень действенное плацебо.

Той ночью ему удалось проспать почти семь часов кряду. Никто и ничто не беспокоил его сон. Когда зазвонил телефон, он снял трубку: в противном случае его бы забросали сообщениями, а если бы он и тогда не ответил, стали бы ломиться к нему в квартиру. Он подписал контракт, по условиям которого он должен всегда оставаться на связи.

– Я в отпуске, – буркнул он в трубку. – Перезвоните через три дня.

Звонил Филипс. Плохой знак.

– С сегодняшнего дня никаких отпусков.

– Вы лишаете меня выходных из-за…

Голос Филипса посуровел.

– Никто из сотрудников Центра не уйдет в отпуск до следующего распоряжения.

Уитмен сел на кровати, прижал телефон к уху и стал натягивать штаны. В Центре работало около пятнадцати тысяч человек. То, что все должны быть на посту, могло означать только одно.

Эпидемия.

– Куда лететь? – спросил Уитмен.

– Во Флагстаф.

– В Аризону? Вы серьезно?

Все тринадцать известных случаев были зарегистрированы в северо-восточных районах, от Вермонта до Вашингтона. Какого черта его отправляют на запад?

– Тринадцатая что-нибудь выдала? – спросил он, одной рукой застегивая пуговицы на рубашке.

– Ничего, что мы хотели бы знать.

В аэропорту Уитмена встречала небольшая делегация: местный шериф полиции, щуплый паренек в легкой, застегнутой на все пуговицы рубашке с логотипом санэпиднадзора, и парочка загорелых фермеров в ковбойских шляпах.

Объект номер четырнадцать был жив и никуда не бежал. На первый взгляд, это был обычный пацан, подросток, вздумавший прогуляться по пустыне. Он застрял в изгороди из колючей проволоки и тщетно пытался освободиться, рывками тащил себя за одежду и дергал ногой. Изгородь отмечала границу между двумя пастбищами, владениями фермеров, которые без конца пререкались, кому из них выгребать, если парнишка окочурится прямо на изгороди.

– Сдается мне, когда б он чуть помедлил, подумал, глядишь, и выбрался бы, – сказал шериф. Машина остановилась метрах в двухстах от того участка изгороди, где барахтался номер четырнадцать. Казалось, он не замечал прибывших. Уитмен порадовался, что шериф не подъехал ближе.

– Бережет силы, да? – сказал шериф, протягивая Уитмену бинокль.

Налитые кровью глаза. Открытые раны на ноге, увязшей в проволоке. Стремное будет дельце.

Уитмен прищурился.

– А что это там на земле валяется? Похоже на пакет. Он нес его с собой?

– Нам приказали не приближаться. Но мы дожидались вас больше двенадцати часов, – подал голос инспектор санэпиднадзора, – и я бросил ему свой бутерброд. Издали, разумеется.

– Он его съел? – спросил Уитмен.

– Вместе с куском обертки. Я еще переживал, как бы он не подавился.

В бинокль Уитмен наблюдал, как номер четырнадцать отчаянно пытается выдернуть ногу из клубка колючей проволоки. От штанины оторвался длинный лоскут и болтался над коленной чашечкой.

Хотя постойте. Это был не лоскут, а содранный с бедра шмат кожи.

Потеря чувствительности, мысленно дополнил перечень симптомов Уитмен. Может, полинейропатия?

Положение осложнялось тем, что Четырнадцатый почти выпутался из заграждения. Пара удачных рывков – и он помчится прямо на них, движимый болезненным стремлением кусать и царапать.

Уитмен вызвал вертолет, чтоб сразу увезти Четырнадцатого подальше отсюда, и, обходя коровьи лепехи, пошел через пастбище, на ходу вытаскивая свой «Тейзер». Четырнадцатый оступился и повис на изгороди.

– У вас есть с собой кусачки? – крикнул Уитмен шерифу. – Мне надо разрезать проволоку.

Один из фермеров сорвал с головы шляпу и хватил ею о колено.

– А кто заплатит за ремонт забора?

Вертолет поднялся в воздух с объектом номер четырнадцать на борту. Фермеры разошлись по своим делам. Шериф вернулся к машине и ждал, пока Уитмен по телефону отдавал распоряжения. Когда оперативник завершил очередной вызов, к нему с озабоченным видом подбежал санинспектор.

– Я… это… мне надо что-нибудь предпринять? – спросил он, запыхаясь.

Уитмен поднял на него глаза.

– Вы о чем?

– Ну как. Сами понимаете. Предупредить врачей насчет симптомов? Или мер профилактики?

Уитмен нахмурил брови.

Он мог бы рассказать санинспектору о том, что удалось узнать в ходе исследования Тринадцатой. Мог бы сказать, что возбудитель инфекции передается гемоконтактным путем. Сотрудники Центра установили, что Тринадцатая использовала ту же иглу, что и номер восемь. Кроме того, удалось обнаружить связь между пятым и вторым номерами: пятый сдал кровь, которую перелили второму во время удаления аппендицита.

Однако разве в санэпидемнадзоре этого не знают? Когда исследования, наконец, сдвинулись с мертвой точки, о результатах должны были известить каждого врача, каждый полицейский участок, каждый винтик в системе здравоохранения. Центр не давал комментариев представителям СМИ – сейчас только паники не доставало, – однако обязан был проинформировать всех медицинских работников.

Если санинспектор не знал, что происходит, значит, этого не хотел директор Филипс. По непонятной для Уитмена причине.

Пока еще непонятной.

– Не-а, – ответил Уитмен. – Беспокоиться рано. Если станет что-нибудь известно, мы вас сразу же известим.

Уитмен снова сидел в зале видеонаблюдения. На экранах транслировалась запись из палаты с новым, живым носителем. Филипс пил кофе. Похоже, что он не спал уже много дней.

– Что происходит? – требовательно спросил Уитмен. – Имею я право знать или нет. Я для вас жизнью рисковал, между прочим. Если бы не я, не видать бы вам двух живых…

– Шесть, – вставил Филипс и откинулся на спинку кресла.

Уитмен прав, решил он. Надо ему сказать.

– Ты ведь не думал, что у меня всего один оперативник? Повторяю: у нас шесть живых носителей.

Уитмен непроизвольно открыл рот.

– Сколько? Сколько подтвержденных случаев?

Филипс глубоко вздохнул прежде, чем ответить.

– Восемьдесят девять.

– И давно это началось? – спросил Уитмен.

– Первый ретроспективно подтвержденный случай был лет семь назад. После него настало затишье, и мы все списали на ошибку диагноста. Но потом аналогичные симптомы стали встречаться все чаще.

Уитмен покачал головой, встал и подошел к экрану, на котором взад и вперед раскачивалась Тринадцатая. Она перебралась в другой угол палаты, но в остальном в ее поведении не наблюдалось каких-либо перемен.

– Что, черт возьми, творится? – повторил Уитмен.

– Скажи мне вот что. – Директор повернулся в кресле. – За что тебя вытурили из медуниверситета?

Уитмен скорчил кислую гримасу.

– Я недостаточно сопереживал пациентам. Не мог найти к ним подход. Так мне сказали.

– Я так и подумал, когда ты не мог вспомнить, как зовут Тринадцатую, – ответил Филипс. – Большинству врачей этого не дано. Клятву Гиппократа знаешь? «Не причинять вреда». Даже если причинив вред сможешь спасти других.

– Куда вы клоните? – не понял Уитмен.

Филипс кивнул на экран, где раскачивалась Тринадцатая.

– Утром я говорил с Президентом.

– С Президентом Соединенных Штатов? – переспросил Уитмен. – Его держат в курсе?

– Информируют каждые двенадцать часов.

Филипс закрыл глаза и собрался с духом.

– Он поручил мне… найти возбудителя, чего бы это ни стоило. Дело в том, что мы ничего не можем обнаружить. Ни вируса. Ни бактерий, ни грибов, ни паразитов. Эта зараза неуловима.

– Пока еще, – резонно заметил Уитмен. – ВИЧ тоже был неуловим, однако удалось выделить и его.

– Тут совсем другое, – покачал головой Филипс. – Да и времени у нас нет. Инфекция ширится слишком быстро. На сегодня у нас восемьдесят девять подтвержденных случаев. Завтра может дойти до тысячи. Президент уполномочил меня провести эвтаназию и сделать вскрытие.

Совершенно ошеломленный, Уитмен пробормотал:

– Но ведь она… живое существо. Человек. Возможно, ее мозг омертвел, но у нее все-таки есть права.

– В свете возможной эпидемии, думаю, что нет. Мне следовало провести эвтаназию сегодня утром, но я не смог. Не смог убить ради общего блага. Дело не только в щепетильности. Мне кажется, я догадываюсь, с чем мы имеем дело. Но видит бог, как я хочу ошибаться.

Он поднял на Уитмена умоляющий взгляд, в котором застыл немой вопрос. Филипс с замиранием сердца ждал, что Уитмен согласится. Согласится войти в палату и умертвить Тринадцатую, чтобы сделать вскрытие.

Но Филипс знал, что это будет непросто.

Утром пришли за Тринадцатой.

Она была в смирительной рубашке и маске, но никто не хотел рисковать. Медбрат в полном защитном костюме, не заходя в палату, выпустил в Тринадцатую дротик с лошадиной дозой транквилизатора. Затем бессознательное тело девушки примотали ремнями к каталке и повезли в операционную, где ждали трое врачей. Одним из них был Филипс.

Каждый из врачей держал наготове шприц. Два шприца – с безвредным физраствором, третий – с тем же смертельным коктейлем, который вводят смертникам в тюрьмах. Ни один из врачей не знал, чем наполнен его шприц. Они по очереди сделали укол.

Когда снова зазвонил телефон, Уитмен не спал. Он непостижимым образом предчувствовал очередное задание.

– Такого у тебя еще не было, – предупредил Филипс.

Спустя час Уитмен уже сидел в самолете. К моменту приземления его полностью проинструктировали.

Когда-то храм принадлежал католической церкви, но был продан религиозной общине другой конфессии. Уитмен не допытывался, какой именно. Снаружи у входа слонялись с десяток полицейских – их вызвали, не сообщив, для чего. Внутреннее убранство храма отличалось искусной лепниной и узорными витражами, с потолка свисали подвешенные на цепях люстры. Перед Уитменом, избегая встречаться с ним взглядом и теребя в руках библии, переминались с ноги на ногу праведные мужи в строгих костюмах.

Уитмена окликнула пожилая женщина и попросила следовать за ней. Они спустились по лестнице, ведущей в подвал. В свете флуоресцентных светильников красно-коричневые стены отбрасывали блики.

– Когда это началось? – спросил Уитмен.

Женщина тоже избегала смотреть Уитмену в глаза. Община была не в ладах с Центром, даже угрожала подать в суд, но федеральный судья заткнул им рот и обязал сдавать своих прихожан полиции.

– Тридцать девять месяцев, – ответила его спутница. Она заведовала просветительской и общественной деятельностью церкви – приютами для бездомных и программами ликвидации безграмотности. И хосписом.

– Врачи сказали, что бессильны, – оправдывалась она. – Мы кормили, мыли и одевали этих людей. Что в этом плохого?

Ни слова не говоря, Уитмен подошел к двери и заглянул в смотровое окошко, затянутое мелкой проволочной сеткой. Бывшая классная комната была заставлена кроватями, однако на них никто не спал. Обитатели комнаты скрючились на полу, обняв колени, и мерно раскачивались туда-сюда. Все они были полуодеты и, судя по всему, давно не мыты.

– Мы делали все, что в наших силах, – тихо проговорила женщина.

Двадцать пять человек в одной комнате. Двадцать пять живых ходячих трупов. Инфицированных неизвестным возбудителем.

– Господи Иисусе, – выдохнул Уитмен.

– Прошу вас, не произносите Его имя всуе, хотя бы в храме, – попросила женщина.

Уитмен уставился на нее.

– Вы согнали их сюда и держали тут… как скот? Им нужно в больницу!

– Их родные не могут себе это позволить. И у церкви нет таких денег. Одного-двух мы бы смогли потянуть, но с каждым днем их все больше.

Уитмен сокрушенно покачал головой. Он понятия не имел, что делать дальше.

Тринадцатая умерла, сделав долгий, глубокий вдох, который просто-напросто… оборвался. Филипс закрыл глаза и прослезился. Затем натянул костюм четвертого уровня защиты и направился в прозекторскую. Стоя у секционного стола, он подключил запасные шланги подачи воздуха, проверил, плотно ли прилегают перчатки, взял листовую пилу и приступил к вскрытию.

Идеально распиленная черепная крыша Тринадцатой аккуратно отделилась от твердой мозговой оболочки: в свое время Филипс был умелым хирургом.

Ловко орудуя скальпелем, он извлек головной мозг и опустил его в подставленную ассистентом кювету, которую тут же унесли в препараторскую, где ждал гистолог. В ближайшее время микросрезы мозга Тринадцатой будут готовы для микроскопического исследования.

Филипс снова закрыл глаза, не желая видеть того, что предстояло сделать.

Однако в этом заключался его долг, и никто не изъявлял желания взять его на себя.

– Пошустрей! Главное – не позволять им очухаться, – скомандовал Уитмен через дверь.

Внутри находилась дюжина полицейских – почти в два раза меньше, чем обитателей комнаты, но, по крайней мере, Уитмен обеспечил полицейских всем, чем мог – защитной экипировкой, шлемами, перчатками из толстой кожи. Они готовили больных к отправке в больницу: руки стягивали пластиковыми наручниками с автоблокировкой, а на голову набрасывали толстый холщовый мешок – более надежных средств ограничения не нашлось. У выхода поджидала колонна машин «Скорой помощи».

Уитмен повернулся к женщине, которая привела его в подвал. Она рыдала в голос.

– Вы говорили, что содержали их в чистоте. Надо полагать, это означает, что раз в неделю их мыли из шланга. К ним прикасался кто-нибудь?

Женщина уставилась на него глазами, полными слез.

– Конечно, – всхлипнула она. – Мы не относились к ним, как к скотине.

Уитмен прервал ее, подняв руку. Ему не доставляло удовольствия хамить – просто сейчас было не время распускать сопли.

– Они покусали кого-нибудь?

– Такое… случалось, – ответила женщина, пожав плечами.

Паскудство! Придется еще и часть общины отправить на диагностику!

– После укусов никто не заболел, и мы предположили, что болезнь не заразна, – пояснила женщина.

Из комнаты послышались нечленораздельные выкрики. Уитмен шагнул к двери и заглянул в смотровое окошко: один полисмен отбивался дубинкой от напавшего на него больного, другой пытался прорваться к двери, но в него вцепились сразу трое одичалых и повалили на пол.

Один из них принялся срывать с полицейского шлем.

– Все на выход! – взревел Уитмен, но было поздно. Полицейские разом выхватили дубинки и набросились на одичалых, в панике нанося удары куда попало.

Уитмен схватил ближайшего полисмена за плечо. Тот резко повернулся и двинул Уитмена дубинкой в живот. Уитмен сложился пополам и рухнул навзничь.

Все полетело к чертовой матери.

Филипс отрегулировал резкость и снова взглянул в микроскоп. Ничего не поменялось: пористые участки никуда не делись, игнорировать их было нельзя. Именно это Филипс и предполагал увидеть.

– Образец тридцать девять «а», – обратился он к лаборанту, не отрывая глаз от окуляра.

Лаборант сменил стекло. В поле зрения возникли розовые и белые овальные пятна, напоминающие колбасу салями в разрезе; так и должен выглядеть срез нормального здорового мозга. Однако этот и прочие срезы мозга Тринадцатой, перенесшей тяжелую инфекцию, усеивали загадочные пористые участки, словно их прогрызли микроскопические мыши.

– Образец сорок «а», – скомандовал Филипс.

Из храма с воплем выбежал мужчина в черном костюме. Кровь, стекающая с расцарапанного лица, заливала воротник. Цветные витражи осветились вспышкой изнутри, послышались выстрелы. Уитмен выбежал из храма, таща за собой заведующую хосписом. Она была цела, но визжала без умолку. Оттолкнув ее от себя, Уитмен вернулся ко входу: перепрыгивая через церковные скамьи, на него несся одичалый в разорванной футболке, с его подбородка капала кровь. У кафедры без движения лежал полицейский.

Уитмен выхватил «Тейзер», выстрелил одичалому в грудь, и он тут же рухнул на пол. Затем подбежал к полицейскому и проверил пульс: живой, дышит, но подняться не в состоянии. Шок, решил Уитмен. На руке полицейского недоставало трех пальцев.

Уитмен помнил, что надо делать. Он сдернул с себя ремень и затянул его на локте пострадавшего, чтобы остановить кровотечение.

Позади него бесшумно вставал на ноги одичалый, держась рукой за спинку скамьи.

Уитмен потянулся за «Тейзером». Бесполезно – электрошокер рассчитан только на одно применение. Да и прежде Уитмену не требовалось стрелять более одного раза.

Одичалый, стряхивая с себя действие электрошока, неуверенно шагнул в направлении оперативника.

Шаг. Еще шаг.

По лестнице, ведущей из подвала, валили остальные одичалые.

В комнате было полно людей, но Филипс, казалось, их не замечал. Усилием воли он поднял глаза на Президента и вымолвил:

– Исследования показывают, что мы имеем дело с прионной инфекцией.

Президента, должно быть, проинформировали заранее, потому что он спросил:

– Вроде болезни Крейтцфельдта-Якоба или куру? Боюсь, я не до конца понимаю, что такое прион.

Филипс кивнул.

– Все это прионные инфекции. Строго говоря, прион – неживой инфекционный агент. Белок, свернувшийся неправильно. Обычно прионные заболевания передаются через прямой контакт с тканями мозга зараженного. Однако в данном случае это не совсем так. Возбудитель… не то чтобы мутировал – он просто сложился другим образом. И передается при контакте с биологическими жидкостями.

– Как вирусы.

– Да. Но, в отличие от вирусов, для заражения достаточно малейшего соприкосновения с инфицированным материалом. С кровотоком прион попадает в мозг, где остается навсегда. Иммунная система на него не реагирует. Попав в организм хозяина, прион начинает размножаться. Создавать свои копии. Со временем экспоненциальный рост количества прионов оказывает необратимое разрушительное воздействие на ткани мозга.

– Насколько разрушительное?

Филипс прокашлялся.

– Со временем происходит необратимое повреждение мозга. Прионная форма, с которой мы имеем дело, приводит к полному его отмиранию. У наблюдаемых в Центре не регистрируется никакой высшей нервной деятельности. У них нет мыслей. Вообще. Остались только животные инстинкты. Голод. Потребность во сне. Реакция «бей или беги».

– Поэтому они нападают на всех подряд?

– Да, – ответил Филипс. – Да, поэтому.

– Это излечимо? Лекарство хотя бы есть?

– Нет, – ответил Филипс. – Мы бессильны. При накоплении критического количества прионов мозг коллапсирует. Это необратимый процесс.

– А диагностика? Если диагностировать болезнь на ранней стадии, можно спасти людей.

– Методов диагностики не существует.

– То есть как это?

– Обнаружить прионную инфекцию до появления симптомов невозможно. А когда болезнь становится очевидной, уже слишком поздно. С точностью определить наличие прионного заболевания можно только гистохимическими методами, вынув мозг, – Филипс изобразил подобие улыбки. – Посмертно, разумеется.

Президент прошептал что-то одному из советников, затем снова повернулся к Филипсу.

– Сколько времени проходит от заражения до состояния невменяемости?

– Это… пожалуй, самое страшное. Если предположить, что возбудитель сходен с уже известными прионными формами, то инкубационная фаза может длиться до двадцати лет.

Президент подался вперед.

– Вы хотите сказать, что эти… индивиды заразились двадцать лет назад? И все это время заражали остальных? А мы до сегодняшнего дня ни о чем не подозревали?

– Боюсь, что да.

Уитмен безуспешно дергал кобуру на ремне полицейского. От страха он шевелил пальцами.

Одичалый шагнул еще ближе. Его глаза сверкали, как раскаленные докрасна лампады.

Он пригнулся, щелкая зубами, упал на четвереньки и пополз к Уитмену.

Застежка отщелкнулась, и Уитмен выхватил пистолет, мимолетом удивившись его тяжести. Оперативник никогда не стрелял из боевого оружия. Он прицелился одичалому в голову и сжал спусковой крючок.

Выстрела не последовало. Одичалый подобрался совсем близко и приготовился к прыжку. Уитмен отпихнул его ногой, но одичалый схватил оперативника за лодыжку и потянулся к ней.

Предохранитель! Надо снять предохранитель! Уитмен нащупал на рукоятке рычажок и нажал на него.

Желтые зубы были в сантиметре от ноги Уитмена.

Выстрел снес одичалому голову. Кровь и шматки мозга брызнули во все стороны, заляпав Уитмену лицо. Он инстинктивно зажал рот, чтобы избежать контакта.

Уитмен обернулся в сторону лестницы в подвал. Ее заполонили одичалые. Он взмолился, чтобы хватило пуль.

– Перейдем к рекомендациям, – сказал, кашлянув, Президент, перебирая тонкую стопку документов, которую подал ему Филипс. – Вы утверждаете, что эти несчастные неизлечимы. И мы не можем облегчить их страдания.

Филипс набрал воздуха.

– Не можем. Оптимальное решение – эвтаназия. Хотя я предлагаю это с тяжелым сердцем.

– Понимаю. А как обезопасить остальное население?

– В наших силах только объявить карантин. Тщательно изучить социально-бытовой анамнез каждого, кто достиг терминальной фазы заболевания, найти всех, с кем больные вступали в контакт за последние двадцать лет, всех, с кем мог произойти обмен биологическими жидкостями. И поместить этих людей в карантин. Этим нужно заняться безотлагательно. Полностью остановить распространение инфекции мы не сможем, но, по крайней мере, замедлим ее темп.

Президент углубился в изучение документов, которые держал в руках. Наконец, он поднял взгляд.

– Контакт с биологическими жидкостями… Иными словами, переливания крови, общие иглы, половые контакты…

– Сэр, – прервал Филипс. – Это не ВИЧ. К заражению ведет малейший контакт с больным. Даже поцелуй.

– То есть всех, с кем целовался инфицированный…

– …а также всех, кого, в свою очередь, целовали они… – добавил Филипс.

– …следует поместить в карантин? – закончил фразу Президент. – Это же уйма народу!

Филипс опустил взгляд.

– Мы сделали кое-какие расчеты. Инфекция ширится экспоненциально – за двадцать лет один больной заразил, скажем, десять человек, а каждый из этих десяти, в свою очередь, еще десять…

– Сколько? – потребовал Президент.

– В группе риска около двадцати процентов всего населения страны, – ответил Филипс.

Дрожащими руками Президент положил документы на стол.

– Поместить в колонию каждого пятого… на двадцать лет… пока не окажется, что они – здоровы? Это технически неосуществимо! И потом, это просто бесчеловечно!

– Это суровая необходимость, – ответил Филипс. – Иначе человечеству придет конец.