Глава 26

В столовой я не притрагиваюсь к еде. Я волнуюсь. Через несколько часов у нас с Калебом будет первое свидание, хотя это не совсем свидание, и я не уверена, что можно назвать его первым, ведь мы постоянно болтаем по мессенджеру. Вчера мы переписывались до поздней ночи, я заснула с ноутбуком на коленях, и первое, что увидела, когда проснулась, — его сообщение на экране. Три правды, написал он: (1) доброе утро. (2) вчера заснул прямо на клаве, у меня на лице отпечаталось «ывапр». (3) через 24 часа ты улетаешь, и я буду скучать.

— Я не верю, что Калеб — КН, — говорит Агнес, когда я в пятый раз отказываюсь угоститься ее картофелем фри по той причине, что опасаюсь, как бы меня не вырвало. — То есть Дри права. Он слегка странный. Но не знаю… Он не настолько стеснительный. Наоборот. Из всех парней, кого я знаю, он самый раскомплексованный. Прямой, как рельс.

— Но я сказала ему, где работаю, и он пришел в магазин в тот же день. Я видела, как он набирал сообщения в телефоне на вечеринке у Джем, как раз тогда, когда мы переписывались с КН. И каждый раз, когда я к нему обращаюсь вживую, он машет мне телефоном, типа «Я тебе напишу», и мне тут же приходит сообщение от КН. И в одном разговоре он повторил мою фразу из нашей переписки. Это он, — заключаю я.

— Точно он, — говорит Дри. — И ты молодец, что сделала первый шаг. Я бы побоялась. — Дри не смотрит на нас. Она смотрит на Лиама, который сидит за столом в самом дальнем углу, далеко от Джем. — Думаешь, они расстались?

— Без понятия. — Я пожимаю плечами. — Мне это неинтересно.

— А вдруг ты и правду разбила Джемиам!

— Джемиам?

— Джем и Лиам. Джемиам.

Я смотрю на Дри и закатываю глаза.

— Лучше поговорим о Джессалебе. Если бы у Калеба умерла сестра, я бы об этом знала, — говорит Агнес, и у меня внутри все сжимается.

— Ты сама говорила, что он о ней ничего не рассказывает. — Дри пребывает в режиме многозадачности: беседует с нами и наблюдает за Лиамом. Меня беспокоит, что она слишком уж очевидно пожирает его глазами. Но Лиам сидит, уткнувшись в свою тарелку, и не замечает, что происходит вокруг. Будем надеяться, Джем тоже ничего не заметит. — А слухи ходили.

— Да, я слышала, она резала себе руки, и у нее было серьезное расстройство пищевого поведения, так что… кто его знает. Но я всегда думала, что родители отправили ее в психиатрическую лечебницу где-то на Восточном побережье, хотя она вроде бы не пыталась покончить с собой. Так, чисто для профилактики, — говорит Агнес будничным тоном, словно мы обсуждаем героя литературного произведения, а не настоящего живого человека. Возможно, уже не живого. Но все равно настоящего.

Удивительно, с какой легкостью мы говорим о проблемах других людей: Резала себе руки. Серьезное расстройство пищевого поведения. Неужели мы вправду такие черствые и бездушные? Я уже жалею, что упомянула его сестру. Теперь я чувствую себя предательницей. Калеб поделился со мной своим горем, а я разболтала его секрет. Хорошо, что мне хватило ума промолчать о его маме.

— Может быть, он говорил метафорически? Типа ощущение такое, что сестра умерла, — говорит Дри, но я качаю головой. Калеб не прибегал ни к каким метафорам. Все было сказано четко и определенно. — Или, может быть, он сказал, что она умерла, просто чтобы тебя поддержать… ну… с твоей мамой…

Я беру картофель фри из тарелки Агнес и начинаю его обкусывать, медленно и задумчиво. Я спрошу у Калеба сегодня, если мне хватит смелости. Я никогда никому не желала смерти, но если он выдумал мертвую сестру, это будет совсем не весело. Нет, Калеб действительно потерял близкого человека. Я сама состою в этом клубе переживших утрату близких, и мне кажется, я могу отличить настоящую скорбь от поддельной. Он тоже считает дни с того дня.

Такое не выдумать просто из головы.

В классе литературы Джем садится на место, не глядя на меня, но выражая презрение всем своим видом. Я вижу ее прямую спину, ее собранные в хвост волосы, ее гордый точеный профиль. Ее классическая красота столь совершенна, что не смотреть на нее невозможно. Почти невозможно. Я ненавижу себя за подобные мысли, но мне хочется быть такой же красивой, как Джем. Хочется очаровывать и покорять, не прилагая к тому никаких усилий. Хочется, чтобы у меня тоже было такое лицо и фигура, стройная, идеальных пропорций — воплощенная мечта всех мужчин.

Интересно, Итан тоже на нее смотрит? Смог ли он устоять? Или нет? Может быть, по ночам он мечтает о Джем, как я мечтаю о нем?

Я пытаюсь не думать о нем. Я пытаюсь схитрить, заменить Итана на Калеба, но ничего не выходит. Я могу целый вечер переписываться с Калебом, но перед тем, как заснуть, думаю об Итане, а потом он мне снится. В этих снах он не замкнутый и не рассеянный. Его руки стремятся ко мне, он не сводит с меня пылких глаз. В этих снах я не боюсь близости, не боюсь секса. Я вообще ничего не боюсь. В этих снах я не чувствую себя страшненькой и не сравниваю себя с Джем. В этих снах я красивая, смелая, сильная.

Утром я просыпаюсь взволнованная и смущенная, но жестокая реальность тут же вступает в свои права. Я иду умываться и вижу в зеркале прыщи, красные пятна и по-детски пухлые щеки.

— Мисс Холмс? — обращается ко мне миссис Поллак, и я даже не знаю, в который раз.

— Э… да?

— Вы ответите на вопрос?

Я знала, что она спрашивает не по списку, а по тому, кто где сидит. Даже отметила про себя, что я буду следующей, но все равно потерялась в мыслях. Я смотрю на миссис Поллак: она очень красивая. Наверняка была первой красавицей в школе, как наша Джем. Я уверена, у нее никогда не было ни единого прыщика.

— Извините, я… — Весь класс смотрит на меня, Джем с Кристель хихикают. Я чувствую, что краснею. На правом виске собирается капелька пота. Я вытираю ее, пока она не стекла вниз. Делаю глубокий вдох, стараясь унять сердцебиение. В Чикаго я была самой сильной по литературе в своем классе. — Я отвлеклась…

— В той сцене, когда Раскольников возвращается домой, где его ждут мать и сестра. Он ведет себя, как обычно, хотя внутри у него все кипит, — перебивает меня Итан, и хотя я совершенно не представляю, о чем он говорит, миссис Поллак остается довольна его ответом и идет обратно к доске, чтобы что-то на ней написать.

— Вот именно, — говорит она, быстро взглянув на меня. Этот взгляд застает меня врасплох. В нем нет раздражения. Нет жалости. Это что-то совсем другое. Сочувствие.

— Спасибо, — говорю я Итану после урока, когда мы выходим из класса. — Ты меня спас.

— Всегда рад помочь, Клубенчик.

— Надеюсь, я своим участием не испорчу оценку за наш проект. — Я тереблю ремешок сумки, которая вдруг кажется очень тяжелой и больно врезается мне в плечо. — Особенно когда чуть ли не насильно заставила тебя работать в паре.

— Я не волнуюсь, и ты не волнуйся. — Он улыбается, и я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза, окунуться в эту невероятную синеву.

Нет, они совсем не похожи на глаза серийного убийцы, как мне сперва показалось. Все гораздо сложнее. В них столько всего. Даже не знаю… Я вспоминаю, что говорил Тео, и смотрю, не расширены ли у Итана зрачки. Нет, совершенно нормальные.

— Хорошо, — отвечаю я. Не игриво. Не остроумно. Вообще никак. Может быть, через пару часов я придумаю что-то получше. Что-то смешное и легкое, чтобы ненавязчиво попрощаться. Но сейчас — ничего.

Итан трет ладонью голову, словно пытается разбудить свои волосы. И опять улыбается.

— Тебе назавтра удачной дороги.

— Спасибо.

— Не забывай нас, — говорит он, и, прежде чем я успеваю задать вопрос — что значит «нас»? Вуд-Вэлли? Лос-Анджелес? Нас с ним? — уже выходит за дверь и направляется к своей машине.

Я жду Калеба на школьном крыльце, переминаясь с ноги на ногу. Он сказал, что мы встретимся в три, а сейчас уже три-пятнадцать, и я уговариваю себя, что мне все равно, придет он или нет. Я смотрю на экран своего телефона и делаю вид, будто сосредоточенно набираю сообщение. Как будто моя жизнь зависит от этого текста, который я собираюсь отправить. На самом деле я никому не пишу. Калеб — единственный человек, с кем я могу переписываться в это время. Так что я просто стучу пальцами по экрану, снова и снова: Пожалуйста, приходи. Пожалуйста, приходи. Пожалуйста, приходи. Интересно, долго ли я должна ждать и в какой момент мне станет ясно, что я идиотка?

На крыльцо выходит Джем. Ну конечно. Если мое унижение не может происходить без свидетелей, то свидетелем выступит именно великолепная Джем. У меня мелькает ужасная мысль, что Джем и есть КН, что это было такое изощренное издевательство и сейчас все откроется… Но я гоню ее прочь, эту мысль. Нет, у Джем есть занятия поинтереснее, чем писать мне сообщения до поздней ночи в рамках детально продуманного злого розыгрыша. Наша дружба с КН — настоящая, даже если Калеб еще не готов встретиться со мной лицом к лицу.

— Лучше бы ты сюда не приезжала, — бросает Джем через плечо, проходя мимо меня. Каждое слово — как дротик.

— Я тоже так думаю, — говорю я, но тихо, чтобы она не услышала.

— О чем думаешь? — спрашивает Калеб.

Я не заметила, как он подошел. Но вот он, стоит рядом, и я улыбаюсь до ушей. Ничего не могу с собой поделать. Я боялась, что он не придет. Но он пришел. Он меня не подвел. Держит в руке ключи от машины, уже готов ехать. Сейчас мы выпьем кофе и наконец-то поговорим, глядя друг другу в глаза, и это будет не сложнее, чем печатать ему сообщения. Как бы странно это ни звучало, но я ему доверяю. Три правды, мысленно пишу я: (1) Ты меня понимаешь. (2) Расскажи мне о Килиманджаро. (3) Тебе не было страшно там, наверху?

— Ни о чем, — отвечаю я. — Разговариваю сама с собой.

— И часто с тобой такое?

— Иногда случается.

Калеб очень высокий, мне приходится запрокидывать голову, когда я к нему обращаюсь. Шея у меня выгибается как-то коряво, я сама это чувствую. Надо будет потом сделать селфи и посмотреть, каким он видит мое лицо сверху. Думаю, это будет печальное зрелище. Сплошной подбородок и брови. Да, я совсем не Барби для этого Кена в человеческом облике.

— Слушай, насчет кофе… — произносит он, и меня накрывает волной горького разочарования еще до того, как он успевает закончить фразу.

Вот так всегда и бывает, когда ты отваживаешься на смелый шаг. Это же надо быть такой дурой! С чего я решила, что мы куда-то пойдем? Раскатала губу. Ага, щас. Я чувствую себя плюшевой игрушкой в старомодном игровом автомате. Страшненькой игрушкой, которую случайно цепляют, приподнимают и тут же роняют. Я никому не нужна, и уж точно — такому красавчику, как Калеб.

— Наверное, лучше не надо.

— Пить кофе? Ладно. — Мне хочется достать телефон. Написать КН. Написать то, что так трудно произнести вслух: Почему нет? Я тебе не подхожу в реальной жизни? Я что, недостаточно хороша? Ты меня будешь стесняться?

Я думаю о прыще у себя на подбородке, который замазала тональным кремом буквально полчаса назад перед зеркалом в туалете. Думаю о своих руках, рыхлых и бледных, а не подтянутых и загорелых, как у Джем. О своих непослушных бровях, которые всегда получаются несимметричными, даже если убить целый вечер, чтобы выщипать их одинаково. О своей одежде, почти такой же невзрачной и неприметной, как у Калеба, но девушке вроде бы не пристало стремиться быть невзрачной и неприметной. О своем носе — он у меня широкий, и до сегодняшнего дня меня это не беспокоило, — об облупившемся лаке на ногтях. Какая я вся несуразная! Даже мочки ушей у меня некрасивые, длинные и мясистые. Про грудь я вообще молчу. Не грудь, а сплошное недоразумение. Маленькая, но при этом отвисшая — тихий ужас.

Калеб не увидит моего разочарования. Ничего, как-нибудь переживем. Я пожимаю плечами, будто мне все равно. Держу улыбку. Не обращаю внимания на тугой комок в животе, словно все внутренности завязались узлом. Я улыбаюсь сквозь боль — настоящую, глубинную, беспощадно реальную боль.

— Чтобы Лиам ничего не подумал, — говорит Калеб, и теперь я вообще ничего не понимаю. Как будто он бредит. Или говорит на каком-то чужом языке, который я слышу впервые в жизни. На непонятном, отрывистом, резком языке, неприятном для слуха уже в силу своего жесткого звучания.

— Лиам? При чем тут… Погоди, что?

— Просто он может не так понять. Он мой лучший друг, так что, сама понимаешь… — объясняет Калеб.

Но я не понимаю. При чем тут Лиам? Как он может помешать нам выпить кофе?

— Нет, я… в смысле, я даже не представляю… Что он может не так понять? При чем тут Лиам? Он вообще ни при чем. — Я не нахожу слов. Мозги у меня опять отключились. Может быть, Калеб прав: нам лучше общаться буковками на экране. Так действительно проще. Понятнее. И на экране слова сохраняются, и к ним всегда можно вернуться в случае недоразумений.

— Ты же знаешь, что Лиам расстался с Джем. Из-за тебя, — произносит Калеб таким тоном, как будто об этом знает вся школа. Как будто это его не касается.

— Э… нет. Я не знала, что они расстались, но если расстались, я тут ни при чем. — Я говорю так, словно защищаюсь, хотя не понимаю, с чего бы мне защищаться. Я ни в чем не виновата. Я делаю паузу и начинаю заново. — То есть она та еще стерва, и, может быть, он узнал, как она… ну, надо мной издевалась, и поэтому косвенно… не напрямую… это может быть как-то связано со мной, но… Погоди. Что?! — Я опять заговариваюсь, потому что волнуюсь. Я умолкаю, пытаюсь успокоиться и осмыслить услышанное. Наверное, я все неправильно поняла. Он же не хочет сказать, что Лиам… Нет. Лиам не мог бросить Джем, потому что ему нравлюсь я. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

О боже! Я прикасаюсь к листку бумаги в кармане. Мой билет до Чикаго. Скорее бы завтра. Жду не дождусь, когда можно будет уехать из этого мрачного места. Если бы все зависело от меня, я бы рванула уже сейчас. Мне страшно представить, что подумает Дри, когда эта новость дойдет до нее через школьное сарафанное радио, к которому я так и не подключилась. А вдруг она решит, что я предала нашу дружбу? Но ведь она знает, что Лиам мне нисколечко не интересен!

Но так не бывает. Джем — из тех девчонок, на кого оборачиваются мужчины, не только мальчишки-ровесники, но и мужчины. Среди миллиардов параллельных вселенных нет ни одной, где кто-то расстанется с Джем из-за меня. Разве что… Неужели КН это Лиам? Может ли быть между нами какая-то интеллектуальная связь, ради которой ему захочется преодолеть этот невероятный разрыв между мною и Джем?

Нет. Лиам — единственный ребенок в семье. Никаких мертвых сестер, ни придуманных, ни настоящих. И когда мы общаемся в магазине, я не чувствую, что мы контактируем по-настоящему. Честно сказать, я не знаю, о чем с ним говорить.

Лиам сказал мне однажды в нашу общую смену, что со мной «легко разговаривать» и что я «умею слушать». Мне показалось, он так сказал просто из вежливости. Обычно нечто подобное и говорят робким, стеснительным людям. На самом деле я не умею слушать. Просто больше молчу и даю говорить другим.

Нет, Калеб наверняка что-то напутал.

— Ладно, как скажешь. Но вмешиваться я не буду, — говорит он и уходит.

Он и вправду уходит.

— Подожди. — Я хочу задать миллион вопросов, но понимаю, что, наверное, просто ему напишу. Так будет легче и рациональнее.

— Что? — Калеб оборачивается ко мне. Снова трясет телефоном, как будто это меня утешит: обещание будущих сообщений.

— Ничего. Разговариваю сама с собой.

КН: рада, что едешь?

Я: ЖДУ НЕ ДОЖДУСЬ, КОГДА МОЖНО БУДЕТ УЕХАТЬ ИЗ ЭТОГО МРАЧНОГО МЕСТА.

КН: день совсем не удался?

Я: Знаешь что? Ладно. Неважно.

КН: я могу чем-то помочь?

Я: Уже нет.

Значит, я ошибалась. На письме не так просто выразить свои чувства. Я не смогла написать: Ты меня очень обидел сегодня. Мне не нравится Лиам. У меня пальцы устали печатать. Это всего лишь кофе.

Или так: Почему ты мне пишешь, что я тебе нравлюсь, а ведешь себя так, словно я пустое место?

Или, может быть, даже так, чтобы наверняка: Ты Калеб, да?

Я ложусь на кровать. В общем, и неудивительно, что КН не хочет встречаться со мной в реальной жизни. Даже мой папа не хочет со мной разговаривать: это было понятно еще до того, как я сама перестала разговаривать с ним.

Жалость к себе подступает бесшумно и незаметно. Голодная и беспощадная, как чудовище под кроватью. Я стараюсь не думать о маме, чтобы не оправдывать эту жалость, не кормить это чудовище. Очень легко пожалеть неудачницу, потерявшую маму. Дешевая отговорка, унижающая и ее, и меня.

Дри: АААААА!!!

Я:?

Дри: Я была права! Джемиам РАССТАЛИСЬ!!!

Я: Ну, круто.

Дри: Мне кажется, эта новость достойна того, чтобы проявить больше восторга. Ты подумай: ОН ЕЕ БРОСИЛ!

Я: Наверное, понял, что она собой представляет на самом деле.

Она еще не знает продолжения. Может быть, Калеб ошибся. Может быть, я здесь вообще ни при чем. Может быть, я неправильно его поняла. Да, скорее всего. Иначе выходит какой-то бред. В любом случае я уж точно не стану передавать Дри эти нелепые слухи. Тем более я очень надеюсь, что это неправда.

Всего лишь два месяца назад, когда я в одиночестве ела свой унылый обед на скамейке, мысль о том, что какой-нибудь парень из выпускного класса — любой парень из выпускного класса — пригласит меня на свидание, показалась бы мне совершенно безумной, хотя, конечно, мне было бы очень приятно и лестно, если бы это произошло. Предел мечтаний серой мышки. А Лиам — это что-то вообще запредельное. Лидер наикрутейшей из всех школьных рок-групп. В него влюблена половина девчонок из старшей школы. Но сейчас Лиам может испортить мне все. Из-за него я могу потерять самое главное: мою дружбу с Дри, мою работу, может быть, даже Итана, который почему-то всегда напрягается, когда речь заходит о Лиаме. И, конечно, Калеба, который теперь нашел удобный предлог не выводить наши с ним отношения за рамки общения в мессенджере.

Эта новая, калифорнийская, Джесси строит жизнь на зыбкой почве. Мне нужна Дри, мне нужен КН и даже «Зри в книгу!». Дри переживает, что ее никто не замечает. Я переживаю совсем о другом: без этих трех составляющих моей жизни я просто исчезну.

Дри: КАК ВАШ КОФЕ? Хорошо посидели? Извини, что не спросила сразу. Все никак не успокоюсь насчет Л. и Д.

Я: Он отменил встречу.

Дри: Вот черт. Ты в порядке?

Я: Все, что ни делается, все к лучшему. Дри: Ты настоящий дзен-мастер.

Я: Мир есть я, я есть мир.

Дри: Ну и шел бы он.

Я: И это тоже.