Мы остались сидеть. Мотор работал вхолостую.

– Мы не для того так долго ехали, чтобы здесь застрять, – напомнил я.

Она покачала головой.

– Машина пусть останется здесь – вдруг что-то пойдет не так.

– А если и правда пойдет не так?

Мерси поразмыслила над вопросом.

– Может, кто-то из нас до нее доберется.

Я покосился на нее.

– Вряд ли что-то изменится от того, где мы ее оставим.

Ей не хотелось подъезжать ближе, но и отказываться не было смысла.

– Все будет хорошо, – проговорил я. Конечно, это могло оказаться ложью. Ничего я не знал.

Она нажала кнопку управления окнами.

Было три часа, самый зной уже спал, но все равно в открывшиеся окна влился убийственный жар. Как бы не сто пять градусов. Страшно подумать, что творилось в трейлере.

Мерси нажала на газ и подала машину вперед. Остановилась в тени дерева и, выключив мотор, полезла под водительское сиденье, достала пистолет. Она сунула его за пояс на спине и прикрыла рубашкой.

Едва мы распахнули дверь и вышли, ветерок отлепил ото лба мои потные волосы. Он был сухой, как из духовки, и нес пыль пустыни.

– Идем, – позвал я.

Мы по тропинке подошли к трейлеру. На ветру покачивались поставленные много лет назад детские качели. Цепь с одной стороны заржавела до неподвижности, с другой лопнула и стекла на землю. Петли ржаво поскрипывали, когда ветер раскачивал выбеленное солнцем деревянное сиденье.

– Викерс не прожила бы так долго, не будь она осторожна, – сказала Мерси. – Хотя одной осторожности мало.

Лесенка к двери трейлера была такой же старой и выцветшей, как качели. Фанера и бруски стали серыми от солнца. Мы по покосившимся ступеням подошли к двери.

Чтобы постучать, Мерси пришлось придержать сетчатую дверь.

– Алло? – позвала она, стукнув в мутное стекло.

Ответа не было.

– Есть здесь кто?

Отодвинув сетку, она вошла внутрь.

Там оказалось не лучше, чем снаружи. Вытертый до основы ковер между кроватью и кухней. В гостиной маленький телевизор стоял на другом, побольше. И серый промятый диван. Кофейный столик. На полке у входа дешевые стеклянные рюмки и керамические щенки, котики, слоники. На стене я увидел распятие. И еще одно. Статуэтка Девы Марии на тумбочке охраняла диван. Еще были фигурки святых разной величины и происхождения – обдуманно расставленные по всей комнате. Среди них попадались пластмассовые, какие ставят на панель в кабине. Другие, керамические, были больше и раскрашены вручную или покрыты глазурью.

– Алло? – еще раз окликнула Мерси.

В дальнем конце прохода виднелась открытая дверь спальни. Кровать не застелена. Ярко-белые простыни стекали на пол. Но в трейлере было пусто. Никого.

– Викерс, ты здесь?

Словно в ответ, сквозь открытое окно донесся звук. Старческий голос. Я сделал еще несколько шагов по гостиной и развел руками занавеску за диваном. Задний двор не слишком отличался от переднего. Пустыня, заваленная мусором. Заросшая травой и бурьяном. Двадцатью ярдами дальше на легком подъеме был устроен навес из белого брезента на деревянных подпорках, и в его тени стоял столик для пикника. За столом трудилась пара стариков. Сгорбленный седой мужчина и рядом с ним женщина, оба в дырявых плетеных креслах.

– Люди, – сообщил я, – но Викерс не видно.

Мерси подошла и тоже выглянула в окно. Долго смотрела, не отрывая глаз.

– Она здесь.

– А это кто?

– Они тут живут. Это их дом.

Старик за столом, наморщив лоб, трудился над чем-то невидимым нам. Старуха тихо бормотала, вцепившись в пожелтевшую газету.

– Они нас не заметили.

– Заметили, – возразила Мерси. – Идем.

Я вслед за ней спустился по шаткой лесенке и обошел трейлер. Трава была гуще, чем мне показалось, и жестче. Высокая трава и низкие зеленые кустики. Когда мы приблизились, старик поднял голову. Заговорил со старухой на испанском. Она бегло, без любопытства, глянула на нас и вернулась к своей газете. Я посмотрел, чем занимался старик. Его узловатые пыльцы, напрягаясь, тянули мех, отходивший как туго натянутый свитер. Старик свежевал зайца. Перед ним лежал большой мясницкий нож.

Кроме ножа, на столе были еще два зайца. Один лежал плашмя, второй сидел в клетке. Не кролики – на вид дикие зайцы. Маленькие беговые механизмы, длинноногие, с узкими длинными телами.

Из трех зверьков один лишился шкурки и жизни, но два еще дышали, красновато-бурый мех вздрагивал. Тот, что был ближе к старику, раздувал ноздри.

Старик взял нож и срезал шкуру с передней лапы. Мех свободно отстал.

Эти двое могли быть мужем и женой – или родственниками. Старик выглядел старше, более продубленным. На его носу теснилось созвездие старческих пятен.

– Викерс здесь? – спросил я.

Он не поднял взгляда от работы, просто махнул окровавленной рукой. Только тогда я увидел тропинку.

Мы прошли по ней по склону и нашли Викерс у прудика, собравшегося в ложбине между холмами. У воды было прохладнее.

– Добрались, значит, – сказала она, подняв на нас светло-зеленые глаза.

Выглядела она ужасно. Опрятная прежде одежда в лохмотьях, в крови. Волосы запеклись колтунами. В руке она сжимала что-то темное и красное: что – я не разобрал.

Мерси упала рядом с ней на колени.

– Ты ранена.

Викерс словно не слышала.

– Без Хеннинга, – заметила она. – Он, значит, мертв.

Это не было вопросом.

Мерси кивнула.

Викерс прикрыла глаза, склонила голову. А когда подняла лицо, ее взгляд обратился ко мне.

– Теперь вам вдвоем справляться, – сказала она.

– И с тобой, – добавила Мерси.

Викерс мотнула головой. Хотела улыбнуться, но на ее окровавленном лице получилось что-то жуткое.

– Меня тоже можно списать. – Она села прямо, поморщилась от боли. Закашлялась в пропитанный кровью рукав. – Ищейки бегают быстро. Адские бестии. Как вы ушли?

– По приливным равнинам, – объяснил я. – Повезло.

Она снова кивнула, раскрыла ладонь – в ней лежала заячья лапка, вымазанная красным. Викерс перехватила мой взгляд.

– Подарок. Сказали, на счастье. – Она улыбнулась. – Хотя зайцу не повезло. Ты не думаешь, что за всякую удачу надо платить?

– Мы сами создаем себе удачу, – возразил я.

Викерс снова попыталась улыбнуться.

– Чистая правда. Создаем. – Она кивнула на трейлер, у которого стоял теперь старик. – Вот он и создает.

Нож отрубил зайцу лапу.

Викерс протянула ко мне ладонь с кусочком меха. С невысохшей кровью.

– Ну, – поторопила она, – бери. Либо ты заяц, либо у тебя его лапка.

Я взял. Она была тяжелее, чем выглядела.

– Ну-ка, помогите встать, – распорядилась Викерс. – Хватит мне тут валяться.

Мы с Мерси подняли ее на ноги, и Викерс заковыляла к вершине холма.

– Хорошее место, – сказала она, указывая на тень под коренастым деревом. Мы опустили ее наземь, Мерси села рядом. Трава, высокая и жесткая, тем не менее клонилась под ветром.

До стариков отсюда было двадцать ярдов. Мужчина все занимался зайцем. Еще удар ножа – и он скинул тушку в пятигалонное ведро, стоявшее у него под ногами. Утер тыльной стороной ладони лоб, и под линией волос осталась кровавая полоса.

– Ты тяжело ранена? – спросила Мерси.

– Достаточно тяжело, – ответила Викерс. Она отвела полу пиджака. Блуза под ним была вся в крови. Страшная рана. Я разглядел под порванной кожей белую кость ребра. Викерс опять закашлялась, и на подбородок пролилась свежая кровь. – Уже не просто тяжело.

– Мы отвезем тебя в больницу.

– Думаю, слишком поздно. – Она покачала головой.

Старик в двадцати ярдах от нас положил на стол второго зайца, распластал его перед собой. Мех подергивался, ноздри раздувались, но зверек не пытался бежать. В его больших круглых глазах не было страха. Поглаживая его одной рукой, старик другой поднял нож.

– Все мы видим то, что хотим увидеть, – заговорила Викерс, глядя на старика. – Видит ли животное нож мясника? Зачем ему это видеть? Он мог бы сейчас сбежать и до конца жизни рассказывать о чудесном спасении. Из этого рассказа могла бы вырасти легенда. Миф о жестоком боге с ножом в руке.

– Давай мы хоть под крышу тебя заберем, – перебила Мерси.

– Мне здесь хорошо, – ответила Викерс.

Старик с силой опустил нож – он воткнулся не в зайца, а в дерево.

Зверек дрогнул усиками. Он словно подобрался, натянулся как лук, напряг мускулы – и вдруг выстрелил, выбросив себя со стола одним мощным прыжком. Уже на бегу коснулся земли, перескочил куст и скрылся.

Мясницкий нож поблескивал в голом, выбеленном солнцем столе. Старик смотрел вслед зайцу.

– Что-то берешь, что-то отдаешь взамен, – говорила Викерс. – Может быть, завтра он попадется охотнику, но сегодня он унес лапы и чудесную историю. – Она обернулась к нам. – А что до меня, моя удача иссякла.

Я присмотрелся к ней. Бледное, восковое лицо. Поверхностное дыхание.

– В больнице есть лекарства, – сказал я. – Они могут спасти вас.

– Мне сейчас нужно одно лекарство – то, что поднимает мертвых. У вас такое есть?

– Я в последнее время забросил вуду.

Она улыбнулась.

– Тогда нам, похоже, конец. – Викерс надолго замолчала. – Не хочется умирать, но у меня нет выбора. Вы много видели там, в лагере?

– Достаточно.

– Хорошо. Значит, знаете, с чем сражаетесь.

– Да ведь я не знаю, – возразил я. – Толком не знаю.

– Он убил Боаза, – вставила Мерси.

Викерс взглянула на меня, не скрыв удивления.

– А говорят, век чудес миновал.

Улыбка перешла в приступ кашля.

Мерси тронула ее лоб ладонью.

– Она горит. Попробуем остудить.

Я спустился к пруду и набрал в ладони воды. Донес ее на пригорок и поднял руки над головой Викерс, капая ей на волосы.

Она повернула лицо навстречу воде, так что капли, стекая, промыли в крови чистые полоски.

– Настают последние дни, – сказала она. – Мир скособочился.

– Брайтон сказал, что я разбил мир.

– Да, разбил. – Голос Викерс сорвался. – Даже здесь чувствуется – он теперь лишен цели.

– Какой цели?

– Целью этого мира было то же, что у всякого другого. Создать следующий.

Она попробовала сесть прямо.

– Вообразите: миры в мирах, бессчетные как звезды. И все же боги сражаются здесь, и здесь они умирают. Спросите себя почему? Зачем они пришли? За что сражаются?

– Не знаю.

– Затем, что там пожар. – Викерс впилась в меня взглядом светлых глаз. – Все горит снизу доверху.

– Вы о каскаде, – понял я.

Она кивнула:

– Старые бегут. Каждый мир зажат в границах того, что над ним, и время тоже сжимается. Оно распространяется из мира в мир – порядок величины, миллисекунды раскладываются в тысячелетия, как подзорная труба. Но рано или поздно огонь поглотит всех.

Я сел в траву. Сказанное логически коррелировало с формулой, которую она мне показывала. Если логика допускает существование бесконечного каскада миров, что случится, когда умрет первый из них? А рано или поздно умирает любой мир. И тогда рухнет все – весь каскад. Куда бежать от такого? Как избежать конца?

И тут до меня дошло все целиком. Я разобрался в математике.

– Чем дальше ты заходишь, тем быстрее идет время.

Пространство и время взаимосвязаны. Если изобразить на графике течение времени в возрастающем количестве миров, при достаточно большом их числе выйдешь на асимптоту – из мира в мир стрелка будет стремиться к бесконечности.

– Это бег наперегонки с гибелью, – продолжал я. – Вот что такое каскад. Вот что такое цивилизация. Мы мчимся породить следующее поколение. И следующее, и следующее.

– Да, – кивнула Викерс.

И здесь тоже действует антропный принцип, сообразил я. Вселенные оптимизируются по скорости. Миры, достигшие критической стадии развития, быстро обгоняют остальные, и от поколения к поколению время раскручивается, как нить с катушки. Мгновение одной Вселенной становится веком для другой. Существует ли для них «вторая космическая» скорость – скорость отрыва? Можно ли создать вечность в пределах каскада? Мир за миром, миллионы или миллиарды лет свернуть в последнее мгновение изначальной Вселенной?

– А Брайтон?

– Он хочет оборвать каскад. Вокруг нас существуют невидимые вам трещины. В норме мир сам себя корректирует, выбирая те пути, что прямее ведут к цели.

– Выбирая?

– Корректируя, – поправилась она.

– Не понял. Каким образом?

– Представьте пространство-время бриллиантом, каждая грань которого – линия времени. Поворачивая кристалл, вы подставляете свету новые грани. Свет – наши души. И мы переходим от грани к грани, выбирая те, где наш свет нужнее.

Я качал головой, но уже соображал, возможна ли здесь оптимизация. Как с вентильными матрицами Сатвика, выбирающими наиболее подходящий для своей задачи путь. Что же, и мир на такое способен? Целая Вселенная?

Викерс продолжала:

– Но теперь здесь существует абераксия, и сломанного уже не исправишь. Абераксия охватила этот мир, пресекла временные линии. Прекратила коррекцию.

– Каким образом?

– Не знаю. Это гаечный ключ между шестернями. Нас с каждой секундой уносит дальше от истины. Пока…

– Пока что?..

– Разбитый мир не рассыплется.

Я уставился на нее.

– И этого добивается Брайтон?

– Да.

– Зачем?

Она не ответила, но мне вспомнились слова Мерси, сказанные в машине.

«Кто может знать, чего хотят змеи?»

– Может, он думает, что сумеет им управлять, – заговорила Викерс. – Но мы уже слишком удалились от линии.

– От какой линии?

– Вы нарушили равновесие. Вселенная держится на тайне. Как будет функционировать общество, где известно, что не у всякого есть душа? Существуют правила. Не всё дозволено знать. Чтобы выжить, мир должен исправить ошибку.

– Наверняка что-то можно сделать!

– Пришли последние времена, но надежда еще есть. Исправить все можно, если уничтожить абераксию. Но и это будет дорого стоить.

– И какова цена?

Викерс долго всматривалась в меня, прежде чем ответить:

– Дороже, чем ты можешь представить.

Потом она отвернулась. Взгляд ее на миг помутился и снова стал ясным.

– Следующей встречи с ними нам не пережить, – сказал я.

– Пока что вы живы.

– Говорю же, повезло.

– Только на удачу и остается надежда. – Она снова закашлялась с такой силой, что я решил – это уже конец. Ее бледная кожа загорелась, в легких хрипело. Откашлявшись, она часто задышала, глаза подернулись пленкой.

– Стоит отъехать отсюда, на нас начнется охота.

– Так окажись зайцем-везунчиком, – прошептала она.

Глаза ее закрылись, лицо стянулось, как перед приступом кашля. Но кашля не было. Черты лица разгладились, морщины разошлись.

– Викерс! – Я тронул ее за плечо.

Она больше не открывала глаз.

Я смотрел, как старик заворачивает тело Викерс в одеяло. Они со старухой похоронили ее под деревом, словно заранее сговорились, и, примяв могильный холмик, старик тихо и неспешно произнес несколько слов по-испански. Закончив, он под руку увел Мерси с холма. С травы мы перешли на гравийную дорожку и медленно приблизились к машине.

Я не успел сесть, когда старик заговорил по-английски:

– Не возвращайся.

Только это он мне и сказал.

На его лице не было гнева. Ничего не было. При виде его лица у меня мелькнула мысль: показать бы ему датчик. Обрушит ли он волну?

Я сел в машину, завел мотор. В руке у меня лежала кроличья лапка.

Я опустил взгляд на мохнатый обрубок – маленький, уже сухой. И сунул его в нагрудный карман рубашки.

Мерси подала голос с соседнего сиденья:

– Едем отсюда к черту.

Ухабистая дорога медленно шла на подъем. Я краем глаза заметил движение и, обернувшись, увидел несущегося по траве койота.

Мы выехали на асфальтированную дорогу – вокруг была вечерняя пустыня.

– Куда мы? – спросила Мерси.

Я вспомнил слова Викерс. Вспомнил мать.

Длинная качающаяся стрелка маятника – жуткое дальнодействие, спутанное с целой Вселенной. Я услышал слова Викерс: «Вселенная – среда, скопление волн. Метафора не совсем точной метафоры». Действительно не точной – не идеально точной. Вселенные были не просто набором матрешек, спрятанных одна в другой, но отдельных. Они связаны теснее.

Единое неделимое целое, информация, зашифрованная сама в себе.

Фрактал Мандельброта – узор в узоре.

Мир – это изображение.

И изображение изображения.

– Я знаю, что надо делать, – сказал я.

Через три часа дороги мой телефон вдруг застрекотал – что-то у него внутри просохло и воспрянуло к жизни.

Он обжег ухо после приборной доски.

Три голосовых сообщения. Все от Джой. Она беспокоилась. Последний возглас был просто отчаянным: «Пожалуйста, позвони!»

– Выбросил бы ты его, – посоветовала Мерси.

И она, конечно, была права.

Но я сперва позвонил. Попал на голосовую почту.

– Джой, со мной все в порядке. Я в другом штате и в дороге, еду в Индиану. Не хочу впутывать тебя больше, чем уже впутал, поэтому больше звонить не буду. Пока не закончу здесь. Просто хочу, чтобы ты знала: я живой. И все скоро кончится, так или иначе.

Я нажал «Конец» и выбросил телефон в окно.