Взревев, он словно вывернулся наизнанку: звук, будто тысяча ос разом зазвенели крылышками, – и мой взгляд соскользнул, уходя от непостижимого.

Я метнулся назад, но его протянутая рука схватила мою, дернула, а я извернулся и ударил клином, после чего лишился оружия. Его вырвали из пальцев. Я подался в глубину трубы.

Когтистая ладонь прошла в ударе мимо лица, смахнула мне волосы со лба – я оттолкнулся локтями и ушел еще глубже. Боаз яростно взвыл и полез за мной. Он был больше меня, но в трубу уместился, и я пополз назад, скользя животом по накипи, а в голове было, что такая смерть слишком ужасна: застрять и задохнуться на каком-нибудь изгибе трубы. Я вывернул голову, чтобы заглянуть дальше, но мое тело плотно заткнуло трубу, в просветах виднелась лишь чернота. Боаз уже втиснул в отверстие плечи и перекрыл свет. Он протискивался, скребя руками, и пыхтел, как локомотив в узком тоннеле. Вдруг настала тишина, а потом скрежет – он опустился на живот, и внутренность трубы осветилась сзади. На миг у меня в глазах вспыхнули серебристые огоньки – вроде кошачьих глаз ночью.

Нас разделяло двадцать футов.

Он улыбался. Его ладонь отрастила – шутки темноты – длинные, как клинки, пальцы. Мне представилось, как эти пальцы впиваются мне в лицо, пронзают глаза, вскрывают горло. Потом я рассмотрел, что это не пальцы-клинки, а мой стальной клинышек, который он крепко зажал в руке.

– Попался, мышонок, – прошипел Боаз.

Вот как выглядит безумие. Концентрированное безумие в самой своей твердой, алмазно-твердой сути. Кусок угля, спрессованный тяжестью всего сущего.

Я торопливо отползал задом, стараясь не думать, чем это кончится.

Боаз улыбнулся еще шире, приподнялся, заполнив проем – и снова стало темно. Я наполовину полз, наполовину скользил по гладкой смоляной трубе. Времени в темноте не существовало.

Скрежет кожи по стали. Десять футов. Двадцать. Мое рваное дыхание.

Ноги наткнулись на что-то твердое, и сердце грохнуло в груди, когда я понял, что это. Перегиб трубы. Я задергал ногами, нащупывая проход. И нащупал. Я думал, что труба изгибается влево или вправо, но мне не повезло. Она уходила вниз.

Я переломился как мог, выгнул спину, обдирая кожу с бедер, и ощутил, как они уходят в перегиб – мгновение паники. Сила тяжести брала свое, но я растопырил локти, упираясь в стенки, тормозя. Кто мог сказать, глубоко ли идет труба? Может, падать предстояло на десять футов, может, на целый этаж, а то и дальше, если сток шел в подземный трубопровод. От этой мысли зашевелились волосы на голове. Но возврата не было. Руки соскользнули, я услышал собственный вскрик и вжался в сталь в надежде удержаться.

Впереди больше не скребло. Боаз остановился.

– Что такое, мышонок? – Труба жутко исказила его голос. Он звучал как само безумие. – Добрался до конца?

И опять его глаза блеснули в темноте. Далекий свет снаружи превращал его в темный покачивающийся силуэт.

До него оставалось не больше десяти футов. Боаз выиграл расстояние. Как ни тесно было в трубе его громоздкому телу, он меня настигал. Он сдвинулся, и свет переменился, просочился над его плечами. И тогда я рассмотрел его глаза. Боаз прищурился, как будто вдруг что-то понял.

Он рванулся вперед.

В темноте я ощутил, как тянутся ко мне его руки.

Времени на размышление не осталось. Я расслабил плечи. Живот заскреб по дну, а ноги упали вниз – получилось! Почти.

Стальная хватка сомкнулась на моем предплечье.

Я взвизгнул и забился, но пальцы, впившиеся мне в кожу, были слишком сильны, я чувствовал, как меня вытягивают наверх. Я задергал ногами, нащупывая зацеп. Появилась вторая рука, вооруженная стальным острием, – ударила мне в лицо, целя в глаз, но я прижал подбородок к груди, чтобы рана пришлась на макушку, и уперся коленями, оттолкнулся. Почувствовал, как сталь ударила по кости. Боаз тянул, но меня не так легко было вытащить наверх – вес взрослого мужчины, заклиненного в трубе, – и все же силы ему хватало, а мне на лицо капала горячая кровь из рассеченной кожи на голове – меня как будто затягивало между лопастями пропеллера, и он, яростно взревев, снова ударил меня сталью. Я изо всех сил уперся коленями, но Боаз был сильнее и выдернул меня, а заодно и мое плечо из сустава.

Перегиб трубы вдруг оказался у меня под животом, а меня волокло дальше, и я уже знал, чем это кончится, – меня вскроют от макушки вниз в этом темном вонючем аду, и вдруг железная хватка разжалась, выпустила руку, чтобы перехватить за рубашку и подтянуть ближе.

Я дернулся в единственно возможный момент, отшатнулся и почувствовал, как застегнутая рубашка съезжает на голову, а сам я животом сползаю по изгибу, так что майка задралась до подбородка. А потом я упал.