Книга: Решение проблем по методикам спецслужб. 14 мощных инструментов
Назад: Часть 1 Почему мы отклоняемся от курса?
Дальше: Глава 2 Наблюдения о том, как мы (на самом деле) принимаем решения
Глава 1
Размышления о процессе мышления
– Следующая тема, которую нам нужно обсудить, – расширение автопарка и приобретение пятого грузовика, – объявил Том Дарфилд, президент компании Family Frozen Foods. Трое руководителей компании, собравшихся за столом, приготовились внимательно слушать и обсуждать. – Когда Марти несколько месяцев назад выступил с этим предложением, никто из нас его не поддержал, – продолжил Дарфилд. – Но мне кажется, что сейчас пора вернуться к этой теме: мы видим, что продажи растут, и, по всей вероятности, рост этот сохранится.
Все посмотрели на Мартина Блумфилда, который руководил продажами и доставкой всего ассортимента выпускаемых компанией замороженных мясных продуктов и полуфабрикатов.
– Я понимаю, – начал Мартин, откашливаясь, – я уже надоел вам с этим предложением, но согласитесь, что четыре грузовика уже не справляются с нашими оборотами. Когда мы говорили об этом в прошлый раз, мы уже еле успевали сделать доставки. Тогда вы решили, что добавлять еще один грузовик рано: решили подождать и посмотреть, как пойдут продажи. Ну, теперь мы видим, что продажи стремительно растут.
– Согласен, – ответил Дарфилд, выступавший сейчас и в роли руководителя, и в роли человека, ответственного за финальное решение. – Пора нам еще раз обсудить предложение Марти.
– Тут дело не просто в росте продаж, – вмешалась Дороти Пеллман, руководитель административного отдела, в чьем ведении были бюджетирование, финансы, работа с персоналом. Она внимательно посмотрела на Дарфилда и добавила: – Марти предлагает купить восьмиосный грузовик. Мы с Беном считаем, что нам гораздо лучше подойдет стандартный небольшой фургон.
Бен Агмейер, который руководил производством и упаковкой, наклонился вперед и пристально посмотрел на Блумфилда:
– Ты по-прежнему настаиваешь на покупке фуры?
– Было бы недальновидно поступить иначе, – ответил тот. – С учетом нынешних прогнозов продаж через год мы будем рады, что купили большую фуру.
– Ты о каких прогнозах? – уточнил Бен.
– Которые были сделаны в прошлом месяце.
– Этот прогноз неверный. Мы же еще неделю назад договорились, что в нем не учтены сезонные колебания, – ответил Агмейер.
– Черт возьми, да конечно учтены! – не согласился Блумфилд. – Дотти сама это вчера подтвердила.
Агмейер бросил недовольный взгляд на Пеллман:
– Это когда было?
– Да, Бен, он прав, – ответила она, пожав плечами, но явно не желая поддержать предложение Блумфидла. – Я все пересчитала на основе самых последних данных по рынку. Все указывает на то, что в регионах интерес потребителей к нашей продукции растет. Даже если не делать дополнительной рекламы, мы сохраним рост продаж.
– Ты этому веришь, Том?
– Конечно, Бен. Продавцы тоже это подтверждают.
– Тогда почему же мы не хотим купить большой грузовик? – спросил Блумфилд.
Пеллман покачала головой.
– Найти надежного и опытного водителя на небольшой фургон будет гораздо проще.
– Это точно, – поддержал ее Дарфилд, наклоняя голову в сторону Блумфилда.
– Помните, что было три года назад? – спросил Агмейер. – Как мы мучились с водителями той большой фуры? Они ее ненавидели: она же неповоротливая, как танк.
– Они уволились из-за маленькой зарплаты, а не из-за машины, – не согласился Блумфилд. – А теперь мы можем предложить рыночную зарплату. Кроме того, фурами новых моделей гораздо проще управлять.
– Да не может быть просто управлять восьмиосным грузовиком, Марти, – не выдержала Пеллман.
– А ты откуда знаешь? Ты грузовик не водила.
– Главная проблема – загрузка мощности. Как часто мы сможем полностью загружать эту новую фуру? Или хотя бы наполовину? – продолжал Агмейер. – Мы с Дотти считаем, что для большинства доставок фургон будет гораздо удобнее, а в тех случаях, когда его объема недостаточно, мы сделаем сверхурочные рейсы.
– А еще фургон эффективнее с точки зрения пробега, – добавила Пеллман, – и обслуживать его проще. То есть в целом он надежнее.
– Да, Марти, это верно, – согласился Дарфилд.
Марти показалось, что коллеги загнали его в угол:
– Но вы забываете об экономии! На одном большом грузовике можно увезти втрое или даже вчетверо больше, чем в фургоне. А еще есть имидж компании: мелкие фургоны ассоциируются с небольшим бизнесом, а большегрузные фуры с нашими логотипами будут формировать у потребителя образ крупной компании. Наша репутация укрепится, и на продажах это скажется позитивно.
– Может, и так, – ответила Пеллман, – но ты представляешь, сколько стоит фура? Она втрое дороже фургона.
– Это тоже важно, Марти, – сказал Дарфилд.
– Именно, – поддержал Агмейер. – Самое важное – прибыль. И потом, как двое наших главных конкурентов подошли к увеличению автопарка? Стали закупать небольшие фургоны!
– Действительно. – Дарфилд даже не задал вопрос, а подтвердил слова Агмейера.
– Но у них совсем другая ситуация, – возразил Блумфилд.
– Мы все работаем на одном и том же рынке, Марти, – сказал Дарфилд. – У Дотти и Бена сильные аргументы, и нам нужно переходить к другим вопросам. Думаю, будем покупать фургон.
Так они и сделали. Продажи продолжали расти, через полгода стало очевидно, что мощности автопарка снова не хватает, и компании пришлось покупать еще один автомобиль. Блумфилд был прав: нужно было сразу покупать большую фуру.
Почему руководство компании приняло неверное решение? В какой момент обсуждение предложения – или проблемы – пошло не в ту сторону? Что можно было сделать иначе? Как нужно было подойти к обсуждению и выработке решения?
Приведенный выше диалог типичен для бизнес-совещаний и профессиональных дискуссий. В ходе обсуждения, то есть анализа проблемы, собравшиеся перескакивают с одной темы на другую, доказывают свою точку зрения и спорят с коллегами, стоящими на другой позиции. Очевидно, что самые разнообразные факторы влияют на процесс обсуждения и нередко затрудняют объективный анализ: выдвигая предложения, собеседники часто исходят из разного понимания ситуации, используют неодинаковые и конфликтующие аналитические инструменты. Кроме того, у них разные навыки ведения обсуждений и переговоров, они испытывают разные эмоции, находятся на разных уровнях иерархии; кто-то из собеседников может стремиться доминировать и контролировать обсуждение. В итоге участникам обсуждения начинает казаться, что ситуация все больше запутывается, а время потеряно, начинаются язвительные замечания – и как следует проанализировать ситуацию не удается, что приводит к неоптимальным решениям.
Существуют учебные программы, посвященные тому, как вести совещания и как эффективно принимать решения в группе. Обучение действительно помогает повысить качество совместной работы, но главное, что позволит преодолеть неэффективность групповых совещаний и в компании Family Frozen Foods, и вообще в любой схожей ситуации, – это структура. Я имею в виду модель, помогающую сфокусировать обсуждение на ключевых аспектах и не отклоняться от главного, чтобы каждый элемент и фактор общей проблемы был проанализирован независимо от других – системно и достаточно глубоко.
Почему же в ходе дискуссий типа той, что имела место в Family Frozen Foods, так важна структура? Ответ связан с тем не вполне приятным фактом, что, столкнувшись с серьезной проблемой, мы оказываемся неспособными провести качественный анализ и анализируем лишь те факты, которыми располагаем, а в отношении тех, о которых знаем мало, делаем необоснованные предположения. Потом мы формулируем решение – и надеемся (совсем как руководство Family Frozen Foods), что таким образом проблема будет решена. А если решить проблему не удается, мы повторяем тот же процесс, пока либо не решим проблему, либо не смиримся с ее существованием. То есть мы идем знакомым путем проб и ошибок. Человеку вообще свойственно в процессе решения проблем действовать хаотично, мириться лишь с частичным успехом, быстро примиряться с неудачами и снова и снова надеяться на удачу.
И разве не логично ожидать, что при всех выдающихся результатах, которых человечество достигло за последние две сотни лет в самых разнообразных областях, мы должны были бы найти новые подходы к анализу актуальных проблем? Ведь мы столько всего знаем теперь о процессах обучения и познания и гораздо лучше понимаем, как работает мозг. Мы создали компьютеры с невероятными вычислительными возможностями, которые помогают собирать, хранить и обрабатывать информацию со скоростью, которая еще лет десять назад казалась невероятной, – и даже обеспечили их повсеместную доступность. Современному человечеству известно об окружающем мире больше, чем любым поколениям наших предков. Так в чем же дело? Чем объяснить то, что мы до сих пор не отыскали новых подходов к анализу фактов и ситуаций? Отчего же мы не разработали новаторских аналитических инструментов? Почему не освоили более эффективные подходы к анализу? Почему?
Вообще-то открытия были сделаны, новые методы найдены, эффективные приемы описаны. Мощные, практичные, подтвердившие свою эффективность подходы к анализу проблем любого типа существуют. Все дело в том, что их старательно держат в секрете. И хотя в некоторых узкопрофессиональных областях эти знания используются регулярно и с большим успехом, широкого применения они не получили.
Вы спросите: «Если эти приемы настолько эффективны, причем их эффективность доказана, почему же они не нашли широкого применения?»
Тому есть две причины. Одну можно считать серьезной и вполне уважительной, другую нет. Начну со второй.
Аналитическим подходам не учат в школе
Вообще-то это не совсем так: в образовательных заведениях учат разным аналитическим приемам, но не во всех. В университетах и иногда в старшей школе об этих приемах рассказывают как о почти эзотерическом знании, актуальном лишь в некоторых узких сферах деятельности. Стандартной частью учебной программы они не стали. Поэтому относительно немного выпускников и еще меньше школьников знают об этих приемах и их безграничном потенциале при решении разнообразных проблем.
Я утверждаю это, исходя не только из статистических данных, но и из собственного опыта. Мой коллега с моей помощью обучал в течение четырех семестров этим приемам студентов в Высшей школе дипломатической службы Джорджтаунского университета. И только двое из 48 учащихся хотя бы что-то слышали о некоторых из подобных приемов раньше – и никто из них не был знаком со всеми этими техниками. Я часто спрашиваю людей, знаком ли им тот или иной прием, и редко кто вообще понимает, о чем речь. Если вам моя статистика кажется сомнительной, проведите собственный опрос: поинтересуйтесь у приятеля, супруга, знакомых, обучали ли их в старшей школе или университете аналитическим приемам, о которых вы узнаете из этой книги. И можете мне даже не рассказывать о результатах: я точно знаю, что вам в большинстве случаев ответят.
А почему в учебных заведениях этому не учат? Почему эти знания не стали частью учебных программ? Почему всех без исключения студентов и школьников, независимо от специализации, не учат этим подходам к решению проблем? Ответ на эти вопросы – вторая причина, по которой эти приемы не получили широкого применения.
Люди предпочитают избегать аналитических моделей
Когда я предлагаю показать, как можно подойти к анализу проблемы структурированно, мне отвечают: «Прости, я страшно занят», или «Да нет, спасибо, мы такими штучками не пользуемся», или «Очень интересно, но больно мудрено», или даже «Я с такими хитроумными методами не справлюсь».
Отказ настолько искренен, что мне лично представляется скорее рефлекторным, чем обдуманным. А что может вызывать такую вот спонтанную негативную реакцию? Ведь мои визави с этими приемами не знакомы, а значит, не могут логически оценить их преимуществ и не имеют никаких данных для формулирования взвешенного суждения. Напрашивается вывод, что их реакция исключительно интуитивная, то есть рождается в подсознании. А почему подсознание так быстро формирует негативную реакцию? Да потому что структурный подход к анализу ситуации радикально противоречит логике работы человеческого разума.
Человек разумный решает проблемы
Природа наделила людей способностью решать проблемы. Появившись на Земле, наши далекие предки оказались в довольно сложной ситуации: любой хищник на короткой дистанции был способен бегать гораздо быстрее них – а на длинную дистанцию хищники и не бегают. Но нам удалось выжить, и не за счет физических способностей, а благодаря интеллекту. Именно с развитием мозга у человека появился шанс справиться с угрозами. И дело не в размере или весе мозга, а в том, как человек стал использовать мозг для решения проблем и задач, главной из которых было выживание. Способность к решению проблем позволила нашим предкам не только выжить, но и со временем занять доминирующее положение на планете. Современное человеческое общество, в котором есть и самоуправление, и правовые учреждения, и врачи, и общественные услуги, и образовательные учреждения, и постоянно появляющиеся все новые бытовые удобства, и новые и все более хитрые технологии, – однозначное подтверждение нашей фантастической способности решать возникающие проблемы.
Большинству из нас удается вполне неплохо анализировать возникающие проблемы и находить решения. Мы по праву гордимся этими способностями – по крайней мере нам нравится думать, что тут есть чем гордиться. На самом же деле мы оказываемся неспособными справиться с возникшей проблемой или задачей гораздо чаще, чем сами это осознаем или готовы в этом признаться. На пути к триумфу человеческой мысли мы прошли через массу неудач и провалов, которые нередко отбрасывали нас на десятилетия назад. Каждый успешный шаг вперед сопровождался неудачами, потому что наиболее практичным и эффективным подходом к решению проблем мы привыкли считать метод проб и ошибок. Некоторые изобретения находят путь к потребителю – но еще больше попыток оказываются провальными. Новые бизнесы открываются и достигают успеха – но есть и другие истории, закончившиеся банкротством. Некоторые бизнес-решения приносят компаниям серьезные деньги – но обязательно есть и убыточные. На какую бы сферу деятельности мы ни посмотрели, от маркетинга или управления до создания семьи, успеху чаще всего предшествуют неудачи. Иногда провал можно считать результатом банального невезения, но чаще всего неудача – следствие ошибочных решений, основанных на неверном подходе к анализу ситуации.
Несовершенство человеческой логики
Как ни печально это признавать, но в том, что касается навыков решения проблем, наш разум не всегда оказывается эффективным. Так уж он устроен.
Психолог Мортон Хант с своей книге The Universe Within, посвященной «удивительной загадке человеческого разума», прекрасно, на мой взгляд, описал наш стандартный подход к решению любой проблемы: «интеллектуальная возня». Разумеется, если мы найдем способ структурировать анализ, разуму будет гораздо сложнее продолжать эту возню. И именно поэтому подсознание всячески противостоит попыткам структурировать его деятельность. Уборщицы терпеть не могут мыть окна; нетренированный человеческий разум отказывается подчиниться структуре.
Тем не менее предложение структурировать процесс анализа ситуации кажется вполне разумным – так зачем же мы с ходу от этого отказываемся? Это нерациональность поведения или откровенная паранойя? Ни то ни другое. По мнению профессора Томаса Джиловича, которое он сформулировал в своей блестящей работе How We Know What Isn’t So, люди становятся жертвами «ложной рациональности», возникающей вследствие протекающих в человеческом разуме инстинктивных, неосознаваемых процессов.
За последние десятилетия когнитивистике удалось обнаружить, что мы, сами того не осознавая, становимся жертвами инстинктивно присущих нам особенностей мышления, которые препятствуют ведению творческого, объективного, всестороннего и точного анализа. Эти свойства связаны с бессознательной частью разума.
Все мы исходим из того, что наш рассудок, наше «я», каким-то образом отделен от бессознательного и что отношения между этими двумя зонами схожи с отношениями командира и подчиненного. Исследования же опровергают подобный взгляд. Вот что пишет Ричард Рестак в книге The Brain Has a Mind of Its Own.
• Принимая решение, мы думаем, что действуем свободно и выбираем из всего многообразия возможных вариантов. Результаты недавних исследований показывают, что это ощущение свободы есть иллюзия, возникающая в силу того, как организована работа человеческого мозга.
• Давайте представим, как вы принимаете совсем несложное решение, скажем о том, стоит ли прочесть эту книгу. Вы быстро читаете название, потом начинаете листать страницы, пробегая глазами несколько абзацев тут и там, и в какой-то момент принимаете решение продолжать чтение. А потом внимательно начинаете с первого абзаца.
• Было принято считать, что в мозге при этом происходит следующий процесс: 1) вы принимаете осознанное решение прочесть книгу; 2) это решение заставляет ваш мозг предпринять соответствующие действия; 3) мозг подает сигнал рукам, те прекращают листать страницы, а глаза получают приказ начать читать и т. д.
• В последнее время исследователи приходят к выводу, что в реальности в мозге происходит совершенно иной процесс. Еще до того, как вы принимаете осознанное решение начать читать, в мозге наблюдается пока не объясненный, но вполне заметный всплеск активности. Отслеживая электрические флуктуации в мозге, внешний наблюдатель может предсказать ваши дальнейшие шаги примерно за треть секунды до того, как вы сами поймете, что решили действовать.
Нет сомнений, что подсознание управляет значительной частью всех осознанных размышлений и действий. Удивительный пример приводит Дэвид Кан в книге The Codebreakers. Рассуждая о работе дешифровщиков во время Второй мировой войны, он пишет, что эта работа требовала обработки невероятных объемов текста и не менее масштабных статистических расчетов. На это расходовалась огромная масса нервной энергии. Один немецкий криптоаналитик вспоминал: «Для работы над расшифровкой кода требовались концентрация усилий и способность войти в своего рода транс. Осознанных усилий было недостаточно. Решение часто возникало будто из подсознания».
В итоге мы снова и снова, причем сами того не замечая, совершаем одни и те же ошибки.
• Как правило, мы начинаем анализ проблемы с формулировки вывода, то есть с того, чем аналитический процесс должен заканчиваться. (Именно это и произошло на совещании руководства Family Frozen Foods. Дарфилд начал обсуждение с решения – то есть вывода – о том, что для решения проблемы с доставкой необходимо расширение автопарка.)
• Как правило, наш анализ сфокусирован на решении, которому мы интуитивно отдаем предпочтение, в силу чего другим вариантам уделяется заметно меньше внимания. (На совещании альтернативные решения проблемы, возникшей перед компанией Family Frozen Foods, даже не обсуждались. Да и само обсуждение автомобилей фактически превратилось в сравнение всего двух вариантов; другие варианты не рассматривались.)
• Неудивительно, что решение, к которому мы интуитивно склоняемся, чаще всего оказывается первым же вариантом, который нас устраивает. Экономисты называют такой подход «принципом разумной достаточности» (то есть одновременно и удовлетворительное, и достаточное решение). Этот термин предложил еще в 1955 году Герберт Саймон, когда рассуждал о том, что руководители чаще всего останавливаются на решении, которое на текущий момент кажется приемлемым, и не стремятся с помощью строгого рационального похода найти оптимальное.
• Мы склонны путать обсуждение/размышления о проблеме и собственно ее анализ, хотя в реальности это совершенно разные вещи. Обсуждать и размышлять – все равно что крутить педали на велотренажере: сил потратите много, но с места не сдвинетесь.
• Бывает, что, оказавшись в незнакомой местности, путешественник так увлекается разглядыванием окрестностей, что сбивается с пути. Так же и мы часто фокусируем внимание на содержании (факты, утверждения, выводы), а не на процессе анализа. Процесс нам не интересен и не особо понятен.
• Большинство практически ничего не знают о том, как структурировать анализ ситуации или задачи. Если попробовать задать вопрос, какова была структура анализа той или иной проблемы, то большинство даже не поймут, о чем речь. Слово «структурирование» вообще не входит в их активный словарь в ситуациях, когда речь идет об анализе проблемы.
Возможно, разница между двумя подходами – интуитивным и структурированным – станет понятнее, если вы рассмотрите табл. 1.1.
Таблица 1.1
При инстинктивном подходе разум чаще всего не занимается сравнением альтернатив: вместо этого человек останавливается на первом же удовлетворительном варианте. Но тогда и результат принятых решений оказывается неоптимальным и менее эффективным, чем мог бы быть при структурированном подходе.
Если же анализ ведется в соответствии со структурой, разум остается открытым, и человек рассматривает все элементы решения или проблемы, причем подходит к этому систематически и делает это достаточно глубоко, чтобы сравнить и оценить имеющиеся варианты. Почти всегда результат оказывается более серьезным и эффективным, чем при интуитивном подходе.
Каковы же эти инстинктивные особенности мышления, которые обусловливают все эти ошибки?
Противоречивые склонности
Особенностей сознания, обуславливающих возникновение подобных ошибок, так много, что поговорить обо всех в рамках этой книги невозможно. Поэтому я сосредоточусь на семи (о них детально говорится в книгах Ханта и Джиловича, а также в другой литературе по когнитивистике), которые, по моему мнению, оказывают наиболее негативное влияние на нашу способность к анализу и решению проблем.
1. Практически любая наша мысль и любое решение имеют эмоциональную составляющую
Возможно, наибольшее влияние на наше мышление оказывают эмоции. Без сомнений, человек – существо эмоциональное. Иногда, как пишет Дэниел Гоулман в книге Emotional Intelligence: Why It Can Matter More Than IQ, эмоция оказывается настолько сильной, что подавляет нашу способность мыслить логически. Разумеется, это нам всем давно известно. Еще 300 лет назад Александр Поуп писал, что «разум строит, а страсть разрушает». Тем не менее влияние эмоций, даже самых неуловимых, на мышление серьезно недооценено, что неверно. В 1995 году в Times вышла статья, в которой Нэнси Гибб, главный редактор журнала, сказала о книге Гоулмана: «В момент любой соматической реакции, будь то интуитивные опасения или головокружение от восторга, эмоции помогают нам ограничить спектр возможных вариантов выбора».
Идея понятна: принимая важное решение, необходимо следить за собственными эмоциями. Если мы испытываем сильные эмоции, принятие решений лучше отложить до тех пор, пока мы не сможем рассуждать логически. И разумеется, именно в те моменты, когда нас разрывают эмоции, но отложить принятие решения совершенно невозможно, мы и совершаем самые серьезные ошибки в оценке ситуации. И даже самое простое структурирование процесса анализа может существенно помочь в таких ситуациях.
2. Стремление подсознания к упрощению влияет на наше рациональное мышление
Все мы склонны считать, что если осознанно сфокусировать внимание на проблеме, то удастся мобилизовать все умственные способности и полностью проконтролировать все, что происходит в мозге. К сожалению, это совсем не так. По большей части все, что происходит в мозге, связано со стремлением к упрощению и с уловками нашего подсознания, которых мы даже не замечаем и не можем осознанно контролировать. Эти процессы, сравнимые с компьютерными подпрограммами, представляющими собой части большой программы, непрерывно реализуются и во время нашего бодрствования, и, насколько нам известно, во время сна. Как правило, мы даже не знаем об их существовании, пока не пробуем восстановить всю цепочку мыслей и реакций, требующихся, скажем, чтобы быстро поймать в шутку брошенную кем-то в нашу сторону электрическую лампочку. «Лови!» – слышим мы и, даже не успев подумать, совершаем нужное движение и не даем лампочке упасть и расколоться. Психологи называют такое действие рефлекторным. Его можно назвать и подпрограммой, или способом срезать углы, то есть упростить процесс принятия решения.
Представьте, какая длинная цепочка, состоящая из первичного восприятия, ассоциаций, узнавания, координации движений и реакции, реализуется в мозге, чтобы активизировались нужные мышцы предплечья, кисти, пальцев и рука оказалась точно в том положении, которое позволит аккуратно поймать лампочку и не раздавить ее. За долю секунды мозг выдает все эти команды, причем, что особенно важно, в нужной последовательности – а мы этого не осознаем и в общем-то в этом не участвуем. Разуму это удается благодаря способности извлекать из памяти усвоенные нами в течение жизни команды, позволяющие поймать объект, причем той рукой, которая у нас лучше развита. Разумеется, мозгу не требуется принимать отдельные решения в отношении каждого шага из этой последовательности, прежде чем посылать сигнал в мышцы, иначе лампочка давно раскололась бы, а вы бы все еще координировали руки и ноги. Мозг просто извлекает из памяти всю последовательность команд, давно уже нам привычную, и реализует ее.
Аналогичные процессы происходят в мозге, и когда мы анализируем проблему. Сложная система нейронных сетей согласованно реагирует на каждый раздражитель: образ, звук, любую информацию. Как пишет Лоренс Шайнберг в книге Memories of Amnesia, «…имя показалось знакомым – как будто кто-то позвонил в звонок. Причем во все звонки сразу. Вот этим мозг и удивляет: реакция всегда комплексная, отзываются сразу все звонки». То есть любой раздражитель вызывает целый набор незаметных реакций, которые влияют на наши мысли. К примеру, мы слышим, что кто-то говорит, что сел на диету. Мы тут же классифицируем этого человека, даем ему оценку в соответствии со сложившимися у нас стереотипами в отношении диет. Подобные шаблонные представления – следствие неосознанной реакция разума на информацию: мы в этот момент не принимаем никакого решения – мозг делает это автоматически. Вот эта связка, или своего рода упрощение, благодаря наличию нейронных связей постоянно реализуется в мозге и влияет на наше восприятие этого человека.
Стремление подсознания к упрощению на основе шаблонных представлений проявляется во многом: в предрассудках, личных склонностях, поспешных выводах, озарениях и интуиции. Приведу два примера.
Ваш супруг или хороший приятель предлагает обсудить, куда поехать в отпуск. После недолгих размышлений (подпрограммы уже вовсю реализуются) вы предлагаете хайкинг в горах Вермонта. Супруг или приятель предлагает два других варианта, но ни один вам не нравится (подпрограммы активизируются). А вот ваша собственная идея увлекает вас все больше (подпрограммы!), и вы находите все новые аргументы в ее пользу. Еще пара минут – и начинается серьезный спор.Ваш подчиненный сообщает вам о возникшей проблеме. Вы моментально понимаете, в чем дело (подпрограммы заработали), откуда эта проблема взялась (подпрограммы!) и как ее решить. Вы уверенно инструктируете подчиненного в отношении необходимых шагов. Спустя десять дней предложенный вами план не приносит нужного результата, проблема только усугубляется, подчиненный начинает всерьез сомневаться в вашей компетентности, и в целом ваш авторитет оказывается серьезно подорван.
Все эти хитрости реализуются на уровне подсознания, поэтому мы чаще всего и не догадываемся, что их используем, и не можем их осознанно контролировать. Мы оказываемся полностью во власти этих процессов и чаще всего от этого выигрываем. Например, если я скажу «контроль за хранением оружия», вам вряд ли придется серьезно напрягаться, чтобы понять контекст, задаваемый этой фразой: в сознании тут же появятся соответствующие образы, мысли и чувства в отношении этого неоднозначного вопроса. Вы не принимаете решения о том, чтобы вспомнить эти мысли и пережить эти чувства, – ваше подсознание, так сказать, срезает углы, упрощая себе работу, и на основе шаблонных представлений активизирует разные участки мозга, устанавливает тысячи, а то и миллионы связей, восстанавливает и обрабатывает воспоминания и пережитые эмоции и делает все это доступным для вашего сознания.
Эти хитрости – основа того, что мы зовем интуицией и что вообще-то – еще одно название подсознания. Тот факт, что мы, люди, склонны придавать такое значение интуиции, перестает удивлять, если осознать, что именно интуиция и есть механизм, позволивший человеку в ходе эволюции превратиться в доминирующий и наиболее разумный вид на планете. Без этих бесконечных интуитивных догадок мы наверняка вымерли бы много тысячелетий назад. Альберт Эйнштейн сказал: «Подлинной ценностью является именно интуиция». Я наткнулся на эту цитату в книге Филипа Голдберга The Intuitive Edge: Understanding and Developing Intuition. Голдберг объясняет, что интуиция – разум, замкнутый на себе и использующий результаты процессов, протекающих вне зоны сознательного. Он замечает также, что интуицией нельзя управлять, на нее невозможно влиять. Мы можем лишь быть готовыми к ее проявлениям.
Предположим, я вас спрошу: «Кто был двадцать вторым президентом Соединенных Штатов?» Вы закроете глаза, поднесете руку к лицу: «Дайте-ка подумать минуту». Подумать минуту? Да вы не думаете, вы ждете! Почти как если бы вы говорили по телефону и звонок перешел бы в режим ожидания: в какой-то момент подсознание, срезая углы, доберется до глубин памяти и вернется на линию. А из памяти оно добудет и имя, и образ, и всю историю Гровера Кливленда, информация о котором, как считает современная наука, рассредоточена по всему мозгу. Если же подсознание не сможет добраться до этой информации, вы не вспомните, кто был двадцать вторым президентом США. Вот так все просто – и одновременно совсем непросто.
Благодаря умению упрощать и добираться до информации люди становятся экспертами в своем деле. Предложите описание симптомов выпускнику медицинского института и попросите его поставить диагноз и назначить лечение. А потом опишите те же симптомы врачу с двадцатилетним стажем в этой области. Выпускник предложит диагноз и лечение минут через 15, опытному доктору на это понадобится 15 секунд. Дело в том, что разум врача сможет быстро добыть накопленную в мозге информацию, а у начинающего доктора эти короткие связи еще не сформировались.
Невозможно «научить» разум работать: у него свои способы, и такие вот быстрые пути к информации – одни из важнейших. Осознанно контролировать использование этих путей мы не можем. И заставить разум отказаться от их использования тоже не можем – как не в наших силах, скажем, заставить желудок прекратить переваривать съеденную нами еду. А уж куда эти короткие пути заводят наши размышления, заранее сказать невозможно.
3. Мы склонны видеть окружающий нас мир через призму шаблонов
Человеческий разум инстинктивно воспринимает мир через призму шаблонов, узнавание которых происходит на основе прошлого опыта. Вот мы видим лицо – это шаблон. Разум начинает искать соответствующее воспоминание (звонок), находит (знакомый шаблон), а потом передает нашему сознанию имя и прочую информацию, связанную с этим шаблоном. Этот процесс не сознательный. Мы не принимаем решения вспомнить имя, соответствующее этому лицу, – оно просто возникает в голове, как бы само собой. Всю работу проделывает подсознание.
Мы замечаем знакомые шаблоны и в ситуациях. Скажем, внезапно погас свет. Нас это не пугает – мы зажигаем свечу и ждем, когда устранят аварию и дадут электричество. А откуда мы знаем, что электричество рано или поздно появится? Потому что мы уже сталкивались с подобными ситуациями, нам знаком этот шаблон. Или, к примеру, мы смотрим трансляцию футбольного матча и видим, как судья делает знак рукой. Мы знаем, что означает этот сигнал: нам приходилось видеть его раньше.
Мы замечаем закономерности и в последовательности событий. Мы знаем, во сколько нужно бросить письма в почтовый ящик, поскольку почтальон приходит в одно и то же время. Мы видим, что на дороге скопилось много машин, потом наблюдаем, как мимо проезжают «скорая помощь» и полицейская машина, и делам вывод, что впереди авария, из-за которой и образовалась пробка. Мы приходим домой, но супруг не встречает нас улыбкой и поцелуем – значит, случилось нечто, вследствие чего привычная последовательность событий нарушена. Так как наш мозг – идеальный механизм распознавания разнообразных шаблонов, нам достаточно увидеть лишь часть какого-то шаблона, чтобы вспомнить его целиком. И это вспоминание, то есть извлечение из памяти, происходит подсознательно.
Благодаря такой способности мы можем действовать с максимальной эффективностью – но она же часто заставляет нас слишком поспешно хвататься за шаблон, показавшийся знакомым, и делать неверные заключения.
Надо признать, что шаблоны и правда могут быть крайне навязчивыми. К примеру, вы видите последовательность чисел 40, 50, 60. Признайтесь, вам так и хочется предположить, что далее в последовательности будет 70? Если бы разум сохранял полную объективность, он бы не имел предпочтений в отношении следующего в этой цепочке числа. Но разум вовсе не объективен: он видит шаблон и начинает действовать, исходя из него, не замечая больше никаких альтернатив. Мы можем, конечно, усилием воли заставить себя рассмотреть и другие варианты продолжения предложенной цепочки чисел, но 70 все же останется предпочтительным вариантом.
К сожалению, разум нередко воспринимает случайные событий как взаимосвязанные, стараясь разглядеть шаблон или закономерность даже там, где ее нет. Что вы видите на рис. 1.1? Неправильный шестиугольник? Круг? А вообще это всего лишь шесть никак не связанных точек, расставленных в пространстве случайным порядком, – но подсознание считывает совсем иное: точки объединяются в шаблон, и мы начинаем их рассматривать как единое целое. Подсознание инстинктивно и машинально заполняет пространство между точками и передает полученный результат нашему сознанию. Это невозможно остановить: так мы устроены.
Рис. 1.1
Один из одиозных примеров ошибочного применения шаблона – первоначальная реакция публики на нападение на Нэнси Керриган перед началом чемпионата США по фигурному катанию в январе 1994 года. В нескольких газетах моментально вышли материалы о том, какой опасности подвергаются профессиональные спортсмены со стороны психически неуравновешенных фанатов. Но довольно быстро выяснилось, что нападавший не был ни фанатом, ни неуравновешенным человеком: его нанял бывший муж главной соперницы Керриган. А авторы статей просто поторопились с выводами, так как опирались на неверный шаблон.
Особенно неприятно, что всякий раз, когда мы хотим увидеть тот или иной шаблон, ожидаем его увидеть или привыкли наблюдать в определенных ситуациях именно его, мы не только додумываем недостающие элементы, но можем игнорировать или изменять доступную нам информацию, которая кажется не соответствующей знакомому или предпочтительному шаблону.
Мы узнаем, что коллега, с которым у нас за долгие годы работы сложились доверительные отношения, обвиняется в сексуальном домогательстве к детям. Но мы не можем в это поверить. Мы не хотим верить. Это наверняка ошибка.
Историк Уолтер Лорд в книге Day of Infamy об атаке Японии на Перл-Харбор приводит прекрасный пример:
Жители Оаху наблюдали и самолеты без опознавательных знаков, и падающие бомбы, и дым – но не могли поверить собственным глазам: «Да это просто военные хитрят или еще что-нибудь в этом роде». Версий было множество – и ни одна не отражала истины, в которую невозможно было поверить.
Человек крайне склонен ошибаться при выборе шаблона. Кстати, это одна из причин, по которой шутки и анекдоты кажутся нам смешными. Вот, например:
Человек проходит мимо дома и видит, что на крыльце стоит ребенок и пытается дотянуться до звонка. Тянется изо всех сил, но позвонить никак не удается. Человек бросается на помощь: «Дай-ка я тебе помогу», – и звонит в дверь. «Спасибо, мистер. А теперь бежим!»
Эта история кажется нам смешной именно потому, что в самом начале рассказа наш разум моментально выстраивает шаблон: добрый взрослый помогает милому дитяти. И вдруг оказывается, что мы обманулись и не угадали шаблон.
Излишняя склонность к стереотипам – это и проявление шаблонности представления и восприятия: сходство событий или объектов устанавливается на основе лишь их поверхностных свойств, исходя из воспринимаемого сходства, и обоим явлениям приписываются одни и те же качества. Вся наша жизнь основана на стереотипах, которые определяют значительное число повседневных поступков. Такое восприятие – основополагающее свойство разума.
Очевидно, что именно шаблонность представления и восприятия определяет расовые, этнические и все прочие формы ханжества. Скажем, я недоволен работой одной из юридических контор. И вот я знакомлюсь с кем-то и задаю вопрос, где работает мой собеседник; оказывается, как раз в той самой конторе. И моментально, за тысячную долю секунды, прежде чем я успеваю рассудить логически, мой разум оказывается под влиянием моего же негативного мнения об этой фирме, и у меня формируется отрицательное впечатление и о моем новом знакомом тоже. Самое неприятное в том, что мне придется теперь предпринимать осознанные усилия, чтобы преодолеть это первое впечатление и оценить человека по его истинным достоинствам. То есть, как я уже говорил, наш разум – не всегда наш лучший друг.
Журналисты телеканала АВС Prime Time Live провели феноменальный эксперимент, демонстрирующий скрытую мощь шаблонности восприятия. В документальном фильме, показанном на канале 9 июля 1994 года, были представлены результаты эксперимента, подтвердившие, что в большинстве компаний решения о найме сотрудников принимаются на основе жестких стереотипов. В ходе эксперимента соискатель на вакантную должность (профессиональный актер) играл роль двух разных людей: вначале молодого мужчины чуть за 20, а потом более взрослого, загримированного и одетого так, чтобы его можно было принять за пятидесятилетнего. Во многих случаях, несмотря на то что более старший соискатель обладал гораздо большим опытом, актуальным для рассматриваемой должности, предложение о работе получал более молодой кандидат. И даже когда тем участникам эксперимента, которые проводили интервью, сообщили, что они говорили с одним и тем же человеком, двое из них продолжали настаивать на том, что выбрали молодого соискателя совершенно объективно и без учета его возраста. Однако собеседование снималось скрытой камерой, и после просмотра видео стало понятно, что проводившие интервью сотрудники с первых же минут негативно реагировали на возраст второго кандидата.
Этот эксперимент демонстрирует сразу две особенности, связанные со склонностью нашего разума опираться на знакомые шаблоны: мы обнаруживаем шаблон практически моментально и при этом, будучи хозяевами собственного разума, даже не осознаем шаблонности поведения и восприятия. Отказ участников эксперимента признать, что они приняли необъективное решение, подтверждает нашу неготовность признать, что мы не управляем подсознанием и чаще всего не контролируем его. Нам нравится думать, что мы хозяева собственного разума, но эксперимент АВС однозначно подтверждает обратное.
Еще одно проявление склонности к шаблонности – постоянный поиск причинно-следственных связей. В связи с этим Мортон Хант в книге The Universe Within пишет, что мы настолько часто и легко принимаем события, следующие одно за другим, за причину и следствие, что даже не видим в этом ничего необычного. Похоже, мы весь мир воспринимаем как набор причин и следствий, а разницу между тем и другим осознаем лишь на уровне инстинкта. Этот факт подтверждается массой экспериментов, даже с участием младенцев. Мы непременно стремимся узнать причину того, что произошло, происходит или произойдет, и разобраться с тем, каков был, будет или есть результат этого события. Антрополог Стивен Джей Гуд пишет: «Люди – особи, склонные к причинно-следственному мышлению. Мы стремимся найти причину и смысл в каждом событии… мы убеждены, что все происходящее должно соответствовать некой логике, иметь смысл и, в случае крайней формы проявления такой убежденности, способствовать общему благу».
Это неосознанное стремление хоть и помогает нам взаимодействовать с окружающей реальностью, но может препятствовать осознанию и анализу проблем – ведь часто мы стремимся увидеть причину и следствие там, где их вовсе нет.
Однажды утром, проснувшись, человек обнаруживает прямо посреди своей большой кровати с водным матрасом лужу. Он вытаскивает матрас на улицу и доливает в него воды, чтобы найти течь. Но громадный матрас, да еще и до отказа наполненный водой, сложно удержать – и он скатывается по траве прямо в колючие кусты, в результате чего оказывается пробитым сразу в нескольких местах. Расстроенный, герой истории выбрасывает матрас и покупает новую кровать с обычным матрасом. А на следующее утро вновь просыпается посреди лужи. Оказывается, что вода течет с потолка, из соседской ванной. Эта история – типичный пример ложного понимания причины и следствия. И подобное случается очень часто.
Маги и волшебники развлекают публику – а точнее, обманывают разум зрителей – благодаря умелому использованию нашего ошибочного восприятия причинно-следственных связей. Меня всегда изумляет реакция зрителей на стандартные фокусы: они удивлены, потрясены и даже не задумываются над тем, что очередная иллюзия ничем не отличается от того, что мы наблюдаем каждый день. Вы не поверите, сколько раз за день мы, наблюдая за событиями, видим в них шаблоны, которых там на самом деле нет. Именно такие ошибки восприятия и позволяют мошенникам выманивать из людей серьезные суммы денег, хотя при трезвом анализе все эти фокусы оказываются настолько очевидными, что сами жертвы недоумевают, почему так легко поддались на обман.
И еще пример: заметив, что в период сильных снегопадов розничные продажи заметно снижаются, менеджер делает предположение, что они обязательно вырастут до прежнего уровня, как только погода наладится. Возможно, и вырастут – но ему стоит обдумать и другие возможные объяснения колебаний объема продаж, чтобы не делать умозаключений на основе ложно понятых причинно-следственных связей. Но станет ли он анализировать другие варианты? Скорее всего, нет. Подсознательно он принял решение, исходя из предположения о наличии причинно-следственной связи между погодой и спадом продаж.
4. Мы склонны опираться на предубеждения и ложные предположения
Предубеждения, то есть подсознательная вера, задающая тон нашего поведения и определяющая наши реакции, – тема не новая. Еще в XVIII веке Иммануил Кант рассуждал о том, что наше сознание не просто пассивно постигает мир, не стремясь его объяснить, но всегда воспринимает мир с определенной точки зрения… в контексте определенных предубеждений.
Мы действуем так почти всегда. К примеру, когда мы входим в темную комнату (и задействуем шаблон «темная комната»), то инстинктивно начинаем шарить по стене в поисках выключателя. Нами руководит давно сложившееся подсознательное убеждение (предубеждение), что, нажав на выключатель, мы зажжем свет. Мы в этом уверены, потому что сталкивались уже с причинно-следственным шаблоном «чтобы включить свет, жми на выключатель». Вся глубина ошибочности предубеждения открывается нам, когда мы жмем на выключатель – а свет не зажигается. Вот это удивительно: наше предубеждение только что серьезно пошатнулось, и внезапно мы осознаем, что в своем поведении руководствовались именно предубеждением. Так же мы реагируем, когда поворачиваем кран, а вода не течет: мы-то считали, что причинно-следственная связь всегда гарантирует один и тот же результат, и ошиблись. Я буду искать выключатель, пока не осознаю, что в результате этого действия свет теперь не загорается. И тогда начнет действовать другое предубеждение: видимо, лампочка перегорела, поэтому включать ее бесполезно. И я продолжу руководствоваться этим новым предубеждением и заменю лампочку – а потом вернусь к прежнему убеждению.
Механизм, обеспечивающий ускоренное формирование и активацию предубеждения, как и в случае других особенностей мышления, инстинктивен и находится вне нашего контроля. Формирование предубеждения – неосознанный процесс, мы вообще никакой роли в этом процессе не играем. Разум делает это за нас, а мы об этом даже не знаем и никакого осознанного вклада в этот процесс не совершаем. Поэтому, хотим мы того или нет, у каждого из нас обязательно формируется определенный набор предубеждений, которые определяют все наши мысли и действия. Так устроено сознание.
Предубеждения – это вообще-то хорошее дело, хоть у этого понятия и есть негативная коннотация. И без них, как и без прочих особенностей нашего сознания, нам пришлось бы плохо. Именно благодаря сформировавшимся предубеждениям мы легко повторяем привычные действия, не обдумывая и не принимая заново тех решений, которые обусловили необходимость этих действий раньше. То есть предубеждение – приобретенный рефлекс. Я склонен (у меня сформировался рефлекс) держать клюшку для гольфа определенным образом, потому что всегда держу ее именно так. Я бреюсь каждый день именно так, как уже привык это делать. Я сегодня сварил кофе точно так же, как вчера.
По большей части наши привычки, а также предположения, на которых они основываются, довольно точно соответствуют реальности, причем чем мы старше, тем точнее это соответствие. Это подтверждается, к примеру, тем фактом, что водители более старшего возраста реже попадают в аварии, чем более молодые водители, хотя у молодых скорость реакции должна быть выше. Дело в том, что чем старше водитель, тем в большем количестве опасных ситуаций он побывал (шаблоны), лучше знает, что происходит в результате тех или иных действий (причинно-следственные связи); у опытных водителей формируются рефлексы и привычки, защищающие их от аварий. Говоря коротко, рефлексы и привычки в большинстве случаев помогают нам выбирать оптимальную линию поведения и делать правильные выводы, причем все быстрее и быстрее. Именно благодаря привычкам человек становится умнее и сообразительнее. Без них мы вели бы себя бестолково.
Хотя привычки и рефлексы позволяют нам молниеносно обрабатывать новую информацию за счет упрощения и использования шаблонов, скорость этих процессов и тот факт, что они реализуются в подсознании, то есть не контролируются сознанием, приводят к тому, что наши предубеждения постоянно подкрепляются и мы не видим ситуацию объективно и правдиво. Ниже, в пункте 6, я расскажу о причинах этого явления: мы склонны придавать большее значение той новой информации, которая соответствует сформировавшимся у нас предубеждениям, и тем самым обеспечиваем положительное подкрепление этих предубеждений – а новую информацию, не соответствующую сложившимся предубеждениям, мы игнорируем, чем еще больше способствуем укреплению сложившихся предубеждений. Новая и неоднозначная информация либо принимается нами к сведению как соответствующая нашим предубеждениям, либо отвергается в силу несоответствия и неактуальности. В этом смысле предубеждения играют роль своего рода вирусов и незаметно для нас уничтожают объективную истину.
Скрытые предубеждения – основные движущие силы аналитического процесса. Они активизируются, как только мы сталкиваемся с проблемой. Они заложены в нашем сознании и продолжают скрытую деятельность, даже когда проблема решена. Говоря «скрытую», я не имею в виду, что эта деятельность непременно имеет для нас негативные последствия: как я уже говорил, именно предубеждения, привычки и рефлексы позволяют нам действовать с максимальной эффективностью. Но, как и другие инстинктивные особенности сознания, они могут сбивать нас с верного курса. Поскольку человек, как правило, не может ни идентифицировать, ни оценить, ни – боже упаси – изменить набор скрытых предубеждений и привычек, они начинают влиять на наше восприятие проблемы и управлять нами. Более того, предубеждения часто скрыты от нашего сознания, и мы даже не подозреваем ни об их существовании, ни об их влиянии, позитивном или негативном, на наш анализ ситуации, выводы и решения.
Отличная иллюстрация того, как предубеждения влияют на восприятие реальности – сложившееся у большинства понимание роли сперматозоидов. На протяжении нескольких десятилетий биологи считали, что сперма – это скопление эдаких бесстрашных воинов, прокладывающих себе путь к неподвижной пассивной яйцеклетке, которая способна лишь терпеливо ждать, когда атака завершится победой. Еще в июне 1992 года Дэвид Фридман в статье, опубликованной в журнале Discover, развеял этот миф. Вообще-то сперматозоиды как раз стремятся скрыться от яйцеклетки, но та их удерживает, пока не поглотит одного из них. Но и в популярной литературе, и в учебниках, и даже в медицинских журналах до сих пор пишут о рыцарях-сперматозоидах и ждущей спасителя деве-яйцеклетке.
Получается, что еще в начале карьеры у многих биологов сложилось предубеждение относительно поведения сперматозоида и они остаются в плену этого предубеждения.
Исследователи Университета Джонса Хопкинса на протяжении трех лет после того, как стало очевидно, что сперматозоид стремится избежать яйцеклетки, а та использует химические процессы и старается его удержать, объясняли поведение сперматозоида активным стремлением «проникнуть» в яйцеклетку.Исследователи Университета Висконсина, описывая первый контакт спермы и яйцеклетки морского ежа, писали о том, что молекулы белка спермы, стремительно слепляясь, образуют нити, которые тянутся до яйцеклетки. Но, вместо того чтобы описывать обычный процесс присоединения молекул и формирования нитей, они пишут о том, как эти нити «выстреливают и захватывают» яйцеклетку.Один исследователь Института молекулярной биологии Роша обнаружил, что у мыши молекулярная структура оболочки яйцеклетки имеет структуру, совпадающую со структурой сперматозоида, благодаря чему две клетки более эффективно удерживаются вместе, как замок и подходящий к нему ключ. И конечно же, он сравнил выступающую структуру яйцеклетки с замочной скважиной, а захватывающий механизм сперматозоида – с ключом.
И только когда истина наконец-то пробивается через нашу слепую самоуверенность, заставляя осознать ошибки в собственных рассуждениях, мы начинаем замечать и переосмысливать собственные предубеждения. Возможно, не все белые жители южных штатов расисты? И не все итальянцы состоят в мафии? И демонстрация насилия по телевизору не оказывает негативного влияния на состояние общества?
Основная опасность, связанная с предубеждениями, заключается в том, что они искусственно ограничивают наше мышление. Причем особое коварство связано с тем, что мы-то этих ограничений и не осознаем – продолжаем заниматься своими делами, решаем проблемы, уверенные, что мыслим свободно. На самом же деле наше мышление жестко сковано предубеждениями, почти как египетская мумия своими просмоленными бинтами.
Управляющая магазином замечает, что из кассы пропали деньги, – но быстро отбрасывает мысль, что взять их мог Гленн, кассир. Если бы даже он и был замешан в пропаже денег, то только по ошибке. Она моментально (быстрее, чем успела бы произнести имя президента Линкольна) принимает решение: «Конечно, он не мог украсть деньги. Он же кристально честный человек». А потом включаются другие особенности мышления и заканчивают то, что начато подсознанием и его стремлением все упростить и найти кратчайший путь к решению. Убедив себя в том, что Гленн не может быть вором, управляющая продолжает отстаивать эту точку зрения перед теми, кто не так хорошо знаком с кассиром и кому, как известным своим здравомыслием жителям штата Миссури, нужно еще доказать, что кассир так же трудолюбив и честен, как славный президент Линкольн. Управляющая не слушает ничьих доводов, считая собственную оценку благонадежности кассира достаточно обоснованной. А оценка сформировалась, конечно же, на базе предубеждения, что кассир честен. И если окажется, что он все же нечист на руку, вся ее логическая конструкция рухнет, как карточный домик.
Еще одно неоднозначное явление, которое часто связывают с известной фразой Александра Поупа о том, что «недоученный хуже неученого»: чем глубже мы погружаемся в изучаемый предмет, тем в большей степени предубеждения начинают влиять на наше понимание этого предмета. Очевидно, что это может сильно искажать анализ проблемы или ситуации. Прямо сейчас нечто подобное имеет место в связи с вашим пониманием термина «структурный анализ». Чем больше вы узнаете о предмете, тем более четкое мнение у вас должно складываться. Но, говоря «четкое», я делаю серьезное допущение, поскольку невозможно предугадать, как именно ваши предубеждения могут исказить ваше понимание только что прочитанного.
Оцените вероятность наступления смерти в следующих обстоятельствах, расставив предложенные ситуации по порядку, от наиболее рискованных к наименее рискованным.
Риск смерти
Для женщины во время родов.
Для человека любого пола в возрасте от 35 до 44 лет.
От отравления асбестом в школе.
Для любого человека по любой причине.
От удара молнии.
Для полицейского при исполнении обязанностей.
В авиакатастрофе.
В таблице 1.2 приводится фактическая вероятность наступления смерти в каждой из предложенных ситуаций.
Таблица 1.2
Источник: Роберт Самуэльсон. The Triumph of the Psycho-Fact // The Washington Post. 1994. 4 May. С. А25.
Насколько точной оказалась ваша оценка? Переоценили ли вы риск наступления смерти в одной из предложенных ситуаций? Если это так, то причиной мог стать еще один вид предубеждения, препятствующий объективному анализу проблемы. Он называется эффектом яркости восприятия. Информация воспринимается как более яркая, если получена либо в результате травматического опыта, либо недавно, вследствие чего сохраняет более глубокий отпечаток в памяти. Яркая информация запоминается лучше, чем абстрактная и нейтральная, в силу чего и оказывает большее влияние на наш мыслительный процесс. Причем это влияние может быть гораздо более серьезным, чем информация того заслуживает.
Сгорел дом, власти подозревают, что виной всему ребенок, игравший со спичками. Если вы в детстве сами устроили в доме пожар, образ ребенка со спичками навсегда остается для вас ярким и личным. Поэтому в нынешнюю гипотезу властей вы поверите скорее, чем тот, у кого не было вашего опыта. Ваша объективность восприятия такой ситуации серьезно снижена.
Эффект яркости восприятия формируется помимо нашей воли – это врожденное свойство человеческого мозга. Так устроен наш разум. Так работает сознание.
Аналоговое мышление
Предубеждения так быстро и серьезно искажают наше восприятие потому, что мы не привыкли оценивать, насколько логичен каждый новый фрагмент информации, – в противном случае мы не могли бы свободно размышлять. Чтобы сохранить работоспособность, наше сознание использует ускоренный метод на основе шаблонов: новая информация обрабатывается так же, как и схожая с ней старая; мы делаем те же выводы, переживаем те же ощущения, предпринимаем те же действия. То есть сознание действует на основе аналогий, а не логики.
В книге The Universe Within, в части под названием A Flunking Grade in Logic for the World’s Only Logical Animal, Мортон Хант пишет:
Большинство людей не владеют даже азами логики… Мы не просто демонстрируем некомпетентность (в области логических рассуждений) – мы намеренно и умело действуем против логики. Когда дедукция приводит нас к выводу, который нам не нравится, мы легко изменяем его, основываясь на неактуальной информации и софизмах, причем еще и гордимся этим.
(Тут нельзя не вспомнить упорное нежелание двоих участников эксперимента АВС признать, что в ходе собеседований они дискриминировали кандидатов по возрастному признаку.)
Джереми Кемпбелл, вашингтонский корреспондент газеты London Standard, окончивший Оксфорд, в своей книге о человеческом сознании The Improbable Machine соглашается с выводом Ханта:
Исследования в области когнитивной психологии показывают, что мы поступаем логично лишь в самом поверхностном смысле слова; при более глубоком анализе становится очевидно, что мы нелогичны и опираемся на массу предрассудков… Когда умных людей просят решить несложную задачу, для которой требуется логика на уровне школы, они чаще всего ведут себя как полные болваны… Если мы хотим постичь принципы работы сознания, начинать нужно точно не с логики. В человеческом мозге вообще нет зоны, отвечающей за логичное поведение.
Отличная иллюстрация абсолютной нелогичности поведения большинства из нас – стремление многих купить лотерейный билет накануне розыгрыша. Понятно ведь, что вероятность выигрыша гораздо меньше вероятности того, что в прямо в вашу кровать ударит молния, причем дважды за ночь. Но люди объясняют свое поведение самыми разнообразными и одинаково глупыми доводами вроде «Кто-то же выиграет – почему не я?» или даже «У меня не меньше шансов, чем у любого другого участника».
Хант пишет: «Несмотря на неоднозначность (нашего аналогового подхода к решению проблем), за прошедшие тысячелетия он, похоже, стал наиболее привычным… причем благодаря тому, что в целом успешен: да, мы совершаем ошибки, но ими можно пренебречь, ведь этот подход позволяет нам выжить». Любители логического подхода нередко смотрят на людей, склонных к такому вот аналоговому мышлению, свысока, но, как показывает Хант, без мышления с помощью аналогий мы бы не выжили.
Выше я рассуждал о том, как ведет себя человек, оказавшийся в темной комнате. Чтобы прийти к решению протянуть руку и нажать на выключатель, мне не требуется пошаговых логических размышлений. Сознание, проведя аналогию между текущей ситуацией и прошлым опытом, извлекает воспоминание о прошлых успешных действиях, а потом одним скачком (то есть найдя кратчайший путь) преодолевает сложную логическую цепочку и заставляет меня нажать на выключатель. Именно так устроен основной способ интерпретации происходящих вокруг нас событий и взаимодействия с физическим миром: каждую новую ситуацию мы объясняем, опираясь на прежний опыт, то есть делаем умозаключения на основе сходства нового и старого.
Одно из таких умозаключений, которое нам приходится делать достаточно часто, связано с решением о том, что логично и что нет. Если нас спросят: «Как высоко может взлететь жираф?» – мы тут же отнесем этот вопрос к категории «нелогичных». Нам даже не придется размышлять: мы это просто знаем. Но откуда? Исходя из имеющихся знаний, можно предположить, что сознание сравнивает новую информацию о жирафе, содержащуюся в вопросе, с тем, что мы уже знаем об этом животном. И получается, что новая информация не только не совпадает с прежней, но и полностью ей противоречит – и тогда сознание делает вывод, что новая информация просто бессмысленна. Это, конечно, совсем не похоже на формирование умозаключения с помощью логики или рационального рассуждения. Принципы формальной логики требуют следующей цепочки умозаключений:
Жираф – это животное.
Летать способны только животные, имеющие крылья.
У жирафа крыльев нет.
Жираф не способен летать.
Очевидно, что человеческий разум не использует строгих силлогизмов. Мы все это знаем – ведь мы неплохо осознаем, как именно думаем. Каждый, кто имел несчастье изучать формальную логику, согласится, что силлогизмы и дедуктивный подход – неестественные для человеческого разума конструкции и кажутся не менее абсурдными, чем трехногая курица в военных ботинках. Размышлять в форме силлогизмов странно, неудобно, сложно: даже самый острый ум теряется перед ними.
Так как у человеческих особей давно уже развился огромный по сравнению с размерами тела мозг, обладающий гигантскими способностями, некоторые люди наверняка экспериментировали с разнообразными походами к логическому мышлению. Роденовский «Мыслитель», как мне кажется, олицетворяет образ нашего давнего предка, сидящего на пороге пещеры, опустив голову и оперев подбородок на руку, и с помощью силлогизмов пытающегося объяснить природу сущего. (Не смейтесь!) Если человек на ранних этапах развития и пытался освоить и применить логические походы к мышлению, то в ходе эволюции эти попытки быстро прекратились – ведь они не просто не приносили пользы, но даже оказывались опасными.
Представим себе первобытных людей, А и В, идущих вдвоем по саванне. День клонится к закату, солнце опускается за горизонт. Воздух становится прохладнее и суше. Вдруг наша парочка замечает, как в высокой траве мелькнула тень. Человек А останавливается и пытается с помощью логики понять, кто бы это мог быть. Газель? Буйвол? Шимпанзе? Может быть, дикий кабан? Или лев? А человек В просто бросается наутек и прячется на дереве или в пещере. Человек А начал анализировать ситуацию с точки зрения формальной логики, чтобы решить, какие шаги стоит предпринять, и оказался, как выразились бы нынешние дарвинисты-менеджеры по работе с персоналом, «отсеянным». Человек В, который применил, как говорят современные когнитивные психологи, «правдоподобное рассуждение», выжил и может и дальше продолжать рассуждать. Со временем на Земле остались именно люди типа В.
Что такое правдоподобное рассуждение? «Правдоподобное» – значит «на первый взгляд верное». Используя правдоподобные недедуктивные рассуждения (называемые еще естественным рассуждением) и опираясь на сходство между нынешней ситуацией и прошлым опытом, мы приходим к умозаключению, которое с большой вероятностью верно. Это и есть мышление на основе аналогов или шаблонов! Исходя из замеченных сходств мы делаем вывод, что ситуации скорее всего идентичны. Вот первобытный человек В замечает чью-то тень в траве и вспоминает, что такое уже бывало раньше и в траве оказывался лев. Он делает вполне разумный вывод, что в нынешней ситуации лучше скорее уносить ноги.
Как пишет Мортон Хант, «естественное (правдоподобное) рассуждение часто дает результат, даже если нарушает законы логики. Но какими же тогда законами управляется такой ход рассуждений?». Хант предлагает два: закон правдоподобия и закон вероятности. «В противоположность стандартной логике, – объясняет Хант, – естественное рассуждение движется от одного умозаключения к другому, каждое из которых достоверно (правдоподобно), но лишь отчасти и приводит к выводам, которые вероятны, но не бесспорны».
Чтобы логика была эффективной, необходимо соблюдение строгой последовательности шагов и полная определенность. Поэтому логическое мышление и не годится для работы с явлениями реального мира, в котором бесспорным и однозначным явлением можно считать разве что смерть (ну, еще налоги и телерекламу). А вот правдоподобное рассуждение не требует ни соблюдения последовательности, ни абсолютной бесспорности. Если бы мы попытались постоянно оставаться последовательными и действовать только в полной определенности, то вряд ли вообще были бы в состоянии думать – ведь человеческое мышление, как пишет Хант, хоть и эффективно, но не строго.
Таким образом, когда первобытные люди сталкивались с потенциальной угрозой, правдоподобные рассуждения компенсировали неопределенную вероятность риска высокой вероятностью выживания. Даже если вероятность того, что в траве бродит хищник, составляла всего 1 %, то часть из тех особо любопытных людей, решавшихся высунуться и рассмотреть, кто же там ходит, точно оказывалась съеденной этим хищником. А если человек привыкает убегать всякий раз, когда видит в траве тень, он остается в живых в 100 % случаев. Тут даже глубокого владения формальной логикой не требуется: сразу ясно, какое поведение эффективнее. Выживание обеспечивали правдоподобные рассуждения, а не строгая логика. Те, кто пытался рассуждать логически, оказывались в проигрыше (вымирали); те, кто для принятия решения об оптимальном поведении ограничивался правдоподобным рассуждением, выигрывали (выживали). Так что теперь мы можем с уверенностью утверждать – причем для этого даже не требуются дорогостоящие и оплаченные из госбюджета исследования, – что способность логически мыслить (то есть логическое мышление) не только не была необходима для выживания человека как вида, но даже препятствовала такому выживанию.
Установки
Основа всех предубеждений – ментальные установки. У каждого из нас со временем и по мере приобретения знаний формируется некоторая точка зрения на предмет. К примеру, у президента Рональда Рейгана сложилась точка зрения об СССР как об «империи зла». Мы называем такой комплекс мнений установкой. В основе каждой установки лежит спрессованное в единую непротиворечивую модель знание о предмете или явлении, через которую мы этот предмет и рассматриваем. Установка – это сумма, или обобщение, всех наших предубеждений в отношении обсуждаемого предмета.
Установка оказывает заметное, и часто позитивное, влияние на то, как мы интерпретируем конкретные ситуации, поскольку позволяет рассматривать любую информацию в уже сформированном контексте. Например, когда мы узнаем о смерти близкого родственника, то немедленно испытываем целый набор чувств, с ним связанных. Нам не приходится вначале проводить ревизию воспоминаний, анализировать свои взаимоотношения с этим человеком, оценивать собственную реакцию при каждом таком контакте – и только потом решать, стоит ли сожалеть о его смерти. Чувства возникают моментально: мы не думаем о них до того, как их пережить. Таково действие установок.
Когда мы из радиопрограммы узнаем, что наша любимая команда одержала победу в очередной игре, сложившиеся установки заставляют нас испытывать радость. А результаты какой-то другой игры нас совершенно не интересуют, потому что в отношении команд-участниц у нас никаких установок не сформировалось. Когда мы читаем роман, личность героев раскрывается постепенно, по мере того как автор предлагает нам все новую информацию об их жизни, желаниях, страхах. В какой-то момент наши знания о персонажах и отношение к каждому из них складываются в единую установку. Если автор достаточно искусен, формируется именно такая установка, какую он и планировал создать. Мы начинаем видеть в персонажах людей плохих или хороших, счастливых или несчастных, амбициозных или довольных жизнью и получаем возможность интерпретировать мысли, слова, действия каждого из них в рамках складывающейся установки.
Ментальные установки позволяют нам быстро интерпретировать происходящие вокруг события и эффективно действовать. Установки формируются без нашего осознанного участия и в отношении самых разнообразных объектов: друзей, родных, соседей, стран, религий, телепрограмм, писателей, политических партий, организаций, юридических контор и госучреждений – да чего угодно. Установки позволяют нам немедленно помещать явления и информацию в соответствующий контекст без необходимости восстанавливать в памяти все актуальные предыдущие события. Если я спрошу: «Что вы думаете о крахе реформы системы здравоохранения?» – вы сразу поймете, о чем речь. Мне не нужно будет объяснять смысл вопроса. Установки помогают нам моментально погрузиться в проблему, не тратя времени на долгие, детальные и точные описания всей цепочки событий. При отсутствии установок мы погрязли бы под грузом сложных проблем.
Установки формируются на основе разнообразных убеждений и предубеждений, это своего рода короткий путь к информации, только в гораздо большем масштабе – и на их фоне все прочие хитрости, которыми тайно пользуется наше подсознание, чтобы упростить ситуацию и стимулировать принятие решений, оказываются незначительными. Влияние установок на наше сознание во много раз превосходит влияние обычных предубеждений и привычек, скажем, привычного способа бриться по утрам. По этой причине установки оказываются мощнейшими механизмами; к ним нужно относиться одновременно и с благоговением, так как они серьезно упрощают нам жизнь, и с опаской – ведь при таком потенциале они могут серьезно искажать наше восприятие реальности.
Рассмотрим, к примеру, наблюдение Уильяма Расберри, газетного журналиста, в отношении предварительных слушаний по делу О. Джея Симпсона об убийстве его бывшей жены и ее друга:
Шестьдесят процентов темнокожего населения Америки убеждено, что О. Джей Симпсон невиновен в убийстве; 68 % белых американцев убеждены в его виновности. Две эти группы людей смотрят одни и те же телетрансляции, читают одни и те же газеты, слушают одни и те же предварительные показания – но приходят к диаметрально противоположным мнениям. Как же так?Ответ очевиден: дело в установках.
Донна Бритт, журналист Washington Post, в статьях о влиянии расистских идей на настроения разных слоев населения в ходе предварительных слушаний в отношении виновности Симпсона, замечает, что некоторые темнокожие американцы убеждены, что темнокожий вообще не может совершить ничего плохого, какие бы факты ни указывали на обратное. По ее мнению, у этих людей сильна культурная память о том, как их предков хватали и куда-то уводили посреди ночи и никто их больше не видел. Они свыклись с расизмом, привыкли к его страшным, подавляющим проявлениям – и теперь видят его даже там, где его нет и в помине: «Это мешает людям осознавать реальность, полностью блокирует восприятие… Иногда впечатление оказывается настолько сильным и так глубоко в нас въедается, что остается с нами на всю жизнь».
Случай с загадочным взрывом на линкоре «Айова», который мы используем в одном из упражнений в , – это другой пример работы ментальных установок. В статье U. S. News & World Report сообщается, как разные люди объясняют наличие тех или иных личных вещей в каюте матроса Клейтона Хартвига, который, по версии следствия, устроил взрыв преднамеренно: «Самые ожесточенные споры разгорелись вокруг того, что было обнаружено в каюте Хартвига. Некоторые увидели там лишь кучу книг о войне и какие-то военные реликвии, – а другие были убеждены, что эти вещи – явно признаки опасного психоза».
Когда установка сформировалась, от нее крайне сложно избавиться, ведь она находится вне влияния нашего сознания. И если мы не начнем анализировать ход собственных мыслей, то даже не узнаем, что вообще пользуемся какими-то конкретными установками. Возникает вопрос: если мы не осознаем наличия у нас установок и предубеждений, как же нам защититься от их негативного воздействия? Это же уловка-22!
Есть только один способ изменить установки и предубеждения, которые нас не устраивают: для этого необходимо, чтобы наше сознание получило какую-то новую информацию и начало с ней работать. К счастью, сознание способно само себя изменять. (Заметьте, я не сказал «само себя исправлять». Предубеждения и установки могут считаться верными или неверными, и тогда следует требовать исправления исключительно в контексте культуры, в рамках которой они существуют.) Предложите сознанию новую информацию – и его установки изменятся. Вот мы решаемся наконец попробовать блюдо, которого всегда избегали, и оказывается, что это довольно вкусно. А иногда, открыв книгу автора, которого раньше не любили, понимаем, что его текст нам нравится. Обстоятельства вынуждают нас работать над проектом вместе с тем, кто нам неприятен, но в ходе работы мы, случается, проникаемся к этому человеку симпатией.
Однако большинство ментальных установок и предубеждений с трудом поддаются изменениям или меняются очень медленно, в результате многократного контакта с новой информацией. В качестве примера вспомним, как много времени потребовалось американцам в 1950–1960-е годы, чтобы осознать ужасную несправедливость расовой дискриминации. Иногда установки и предубеждения укореняются настолько глубоко, что исправить их можно только с помощью шоковой терапии. После поражения нацистского режима во Второй мировой войне и его полной капитуляции многих немецких граждан, упорно не желавших признать факт невероятных зверств нацистов, заставили посетить лагеря смерти. Увиденное помогло им быстро и навсегда изменить мнение о прошлом. Схожий механизм используется иногда в ходе семейной психотерапии и лечения наркозависимости, когда с помощью консультанта пациент видит девиантность собственного поведения и его вред для окружающих.
5. Мы стремимся найти объяснение всему, что нас окружает, независимо от точности и верности объяснений
Мы, люди, не просто любим всему найти объяснение – мы без этого просто жить не можем. Человек – животное, стремящееся объяснить все, что его окружает. Найденные объяснения помогают разглядеть смысл в полном неопределенности мире, делают жизненные обстоятельства более терпимыми, способствуют снижению уровня беспокойства в отношении будущего. И хотя эти объяснения не всегда оказываются верными, они все же помогают нам справляться с окружающими нас опасностями и обеспечивают возможность выживания человека как биологического вида.
Стремление объяснить происходящее стимулирует любопытство и жажду знаний. Насколько мне известно, homo sapience, человек разумный – единственный биологический вид, чьи особи стремятся к знаниям и вообще осознают их ценность. Обретение знания, то есть объяснение событий или явлений, доставляет человеку огромное удовольствие. Действительно, нам становится спокойно и комфортно, когда мы осознаем смысл и цель происходящего, у нас возникает ощущение порядка и связности событий. А где порядок – там безопасность и удовлетворенность. Перестав различать в сложившейся ситуации привычные шаблоны, мы немедленно утрачиваем это ощущение безопасности.
Поиск объяснений происходящего соответствует и нашему стремлению к обнаружению причинно-следственных связей и других закономерностей. Разглядев знакомый шаблон, мы чаще всего легко находим объяснение того, как эта ситуация возникла и каким образом ее следует интерпретировать. Этот автоматический и неконтролируемый процесс имеет место всегда. Мы объясняем собственные действия другим и внимательно слушаем их объяснения. Мы говорим приятелю: «Что-то Мэри сегодня опаздывает на работу». А тот нам тут же отвечает: «Да она, наверное…» И мы принимаем это объяснение: «Да, возможно, ты прав». Новостные СМИ предлагают объяснение происходящих событий – а мы эти объяснения принимаем и усваиваем, как студенты на лекции. Спортивные комментаторы стараются объяснить логику матча и стратегии команд-участниц – а мы радостно глотаем эти комментарии. Молодой человек объясняет отцу, как на их семейном автомобиле появилась царапина, – а отец надеется услышать полную версию истории. Мы стремимся все объяснить; нас можно было бы назвать homo explanicus, «человек объясняющий». Как пишет Джилович, «кажется, что жить – значит объяснять, оправдывать, находить взаимосвязи между разнообразными [явлениями. Похоже, у мозга для этого есть особый режим работы] – включается специальный режим, позволяющий быстро и легко находить смысл даже в самых странных событиях и взаимосвязях».
Прочтите следующий абзац – это своего рода словесный пазл:
Я пошел в банк. Там никого не было. Женщина заговорила со мной на иностранном языке. Я уронил фотоаппарат, а когда шагнул, чтобы его поднять, заиграла музыка. Война была долгой. Но мои дети были в безопасности.
Чувствуете, как ваш мозг изо всех сил старается обнаружить смысл в этих фразах, на первый взгляд не связанных? Ощущаете ли вы некоторую растерянность? Вам стало некомфортно из-за того, что слова не укладываются в понятный шаблон? Действительно, фразы будто свалены в кучу, обрывочны, не связаны. Но сознание все же пытается найти в этом отрывке смысл, разобраться – простите за выражение – логически. Наше подсознание пытается найти связь между предложениями, чтобы весь текст обрел смысл.
А если найти общую логику не удается, сознание ее предлагает, либо додумывая и добавляя «недостающую» информацию, как это было с шестью расставленными в случайном порядке точками, либо отбрасывая часть информации как «не относящуюся к делу» или «неактуальную». Мы отчаянно стараемся втиснуть текст в понятный нам шаблон, чтобы отделаться от ощущения дискомфорта. Эдмунд Болле в своей замечательной книге о человеческом восприятии A Second Way of Knowing пишет: «Мы предполагаем, что все, с чем мы сталкиваемся, имеет какой-то смысл. А если предложенный нам образ никакого особого смысла не предполагает, мы его находим сами».
Очевидно, что процесс подгонки явления под выбранный шаблон реализуется так быстро, что чаще всего мы не осознаем никакого предшествующего этому дискомфорта. Но это лишь иллюзия: дискомфорт имеет место, и он становится вполне ощутимым, если сознанию не удается быстро объяснить происходящее с помощью шаблона.
Подобный дискомфорт мы ощущаем, когда слышим диссонансный аккорд. Нам даже не нужно знать, что он диссонансный: мы чувствуем облегчение, когда такой аккорд разрешается в гармоничное многозвучие. Именно это и означает в музыке слово «гармония»: приятное сочетание двух или более нот. Гармония (знание) приятна; диссонанс (незнание) неприятен.
Придумывать шаблон для предложенного выше пазла вам не придется – я предлагаю вам простое решение, или, как пишет Пол Харви, «оставшуюся часть истории»:
Только что объявили об окончании Второй мировой войны. Я тогда был в небольшом французском городке, шел в банк. В тот вторник банк не работал по случаю национального праздника. Француженка, обрадованная объявленным прекращением военных действий, протянула мне свой фотоаппарат и попросила сфотографировать ее с мужем. Я случайно уронил фотоаппарат, и тут из громкоговорителя в центре города заиграла «Марсельеза». Меня переполняли эмоции. Двое моих сыновей воевали в составе американской армии. Война была долгой, но теперь им ничто не угрожало.
Согласитесь, что теперь, поняв связь между предложениями из первого отрывка, вы определенно чувствуете удовлетворенность, облегчение, даже умиротворение.
Человеку необходимо знать. Знание приносит удовлетворение и спокойствие; незнание вызывает беспокойство. Желание знать, стремление к знанию – фундаментальное свойство человека. Мы хихикаем над теми, кто пролистывает детектив до последней страницы, чтобы скорее узнать, кто же преступник, но ведь такой читатель просто бессознательно удовлетворяет свойственный всем нам глубинный инстинкт. Жгучее любопытство удовлетворено, а наше мнение такого читателя не особенно интересует. Историки тратят годы, пытаясь разобраться в событиях прошлого и найти им объяснение. Да и в рамках этой книги и я, ее автор, и вы, читатели, ищем ответы и объяснения. Это нормальное поведение человека. Это и делает нас людьми – как и прочие особенности нашего мышления.
К сожалению, стремление найти всему объяснение, как и другие наши особенности, нередко заводит нас в тупик. Если то или иное событие не имеет определенного смысла, мы просто придумываем объяснение и подсознательно даже не особенно заботимся о его правдоподобии.
В марте 1996 года в зоопарке Филадельфии сгорел вольер, а смотрители в это время сидели в офисе и болтали по телефону с приятелями. Отвечая потом на вопросы об этой трагедии, они сообщили, что чувствовали запах дыма еще часа за два до пожара, но решили, что это с расположенной неподалеку железной дороги. То есть смотрители, оказавшись в нестандартной ситуации, нашли удобное объяснение, которое их полностью удовлетворило, и вернулись в офис. Тем временем 23 обезьяны погибли. Смотрители были уволены.
В 1974 году профессор Северо-Западного университета взялся помочь одному молодому человеку с публикацией его научной работы, но у них ничего не вышло. Автор страшно разозлился. Спустя пять недель на кампусе университета прогремел взрыв. У профессора мелькнуло подозрение, что это может быть связано с неприятной историей с публикацией и с тем вышедшим из себя молодым человеком, но решил, что это вряд ли возможно. То есть, оказавшись в нестандартной ситуации, он нашел комфортное для себя объяснение и продолжил заниматься своими делами. А спустя 20 лет профессор узнал, что тот самый молодой человек по имени Теодор Качински, которому он некогда пытался помочь, получил прозвище Унабомбер и был осужден на 18 лет за организацию взрыва, унесшего жизнь троих человек и ранившего 23.
Анализируя очередную проблему, мы иногда находим объяснения, которые не особенно вяжутся с фактами, но нас вполне устраивают. На уровне подсознания нас не слишком волнует то, что наша версия событий не соответствует реальности: оказывается, это нам вообще не важно. А дело все в тех самых установках и предубеждения.
Нам действительно не важно, насколько адекватное объяснение событиям мы нашли. И это многое объясняет в отношении наших мыслительных процессов: найденное нами объяснение вовсе не должно быть истинным, чтобы удовлетворить стремление все объяснить. Этот невероятный факт меня даже пугает.
Остановимся ненадолго и подумаем об этом наблюдении: на мой взгляд, мы только что сделали невероятно глубокий вывод о том, как вообще устроено человеческое мышление и поведение. Вы только подумайте: в нас заложен некий автономный и не осознаваемый нами механизм, который вызывает у нас чувство удовлетворенности всякий раз, когда удается найти объяснение какому-то явлению.
Мы просыпаемся посреди ночи в своей спальне на втором этаже, разбуженные каким-то шумом внизу. Мы говорим себе, что это, конечно, кот, переворачиваемся на другой бок и засыпаем.
Удовлетворившись собственной гипотезой, мы переключаемся на что-нибудь другое и даже не пытаемся критически осмыслить или поставить под сомнение свою версию объяснения событий. Именно поэтому человек, как правило, не особенно тщательно сравнивает имеющиеся в той или иной ситуации альтернативы. А неготовность сравнивать альтернативы, как я уже говорил в начале этой книги, ведет к ошибкам при анализе ситуации.
6. Человек склонен искать такие факты, которые соответствуют сформировавшимся у него убеждениям, и отдавать им предпочтение. А те, что противоречат его точке зрения, игнорирует
Прошу вас проделать короткий эксперимент. Прекратите чтение и посмотрите на ближайшую стену.
Если вы выполнили мою просьбу, то у вас наверняка возник вопрос: «А при чем тут стена? Что именно нужно увидеть?» И вы правы, ведь я не объяснил, на что вам нужно обратить внимание. Видите ли, наши глаза почти всегда на чем-то сфокусированы, сосредоточены на определенном предмете. А ведь глаза – это всего лишь дополнение к мозгу. Они выполняют приказы мозга, а мозг приказывает фокусировать внимание. Как только мы намеренно не даем мозгу ни на чем сфокусироваться, он впадает в состояние, близкое к шоку; наступает своего рода микропаралич, который мы ощущаем как смесь дезориентации, беспокойства, растерянности. Представьте, что я попросил вас смотреть на ту же стену на протяжении 30 минут, но не объяснил, на что именно нужно обращать внимание. Мне даже страшно об этом подумать. В такой ситуации сознание начнет посылать знаки о том, что ему некомфортно. Мы занервничаем и начнем спрашивать, вслух или мысленно: «А на что именно смотреть? В чем тут вообще смысл?» Другими словами, на чем нужно сфокусироваться?
Фокусировка
Человек привык фокусировать внимание. Это свойство глубоко укоренилось в нашем сознании и присуще и многим другим теплокровным существам на нашей планете. (Вообще-то все живые существа склонны фокусировать внимание, но об этом мы поговорим в другой раз.) Представьте, к примеру, игривую, быструю белку. Вот она скачет по траве в поисках еды – и вдруг принимает вертикальную позицию и замирает. Ее внимание привлек какой-то звук или чье-то движение. В полной неподвижности животное ждет, наблюдает и готово в любой момент скакнуть на дерево, в безопасное место. Пока же белка остается неподвижной, ее сознание и все чувства полностью сфокусированы на потенциальном источнике угрозы. Все, что ее только что интересовало, стало не важным. Как мы видим, стремление сфокусироваться на главном присуще не только человеку.
В книге A Second Way of Knowing Эдмунд Болле пишет о том, что такое «внимание» (синоним нашей «сфокусированности»):
Наше внимание перескакивает с одного ощущения на другое, успевая охватить только часть визуального информационного поля, услышать лишь фрагменты окружающих нас звуков, попробовать немногие из доступных вкусов. Наша способность производить отбор и «повышать приоритетность» некоторых из доступных ощущений помогает сохранять собственные границы в рамках физического мира.Окружающая нас реальность есть набор ощущений и разнообразных фактов. Благодаря вниманию нам удается группировать разрозненные ощущения в более комплексные объекты и уже их исследовать более предметно.
Все наши умственные способности направлены на обеспечение выживания нашего вида, но ни одна не сыграла такой серьезной роли, как инстинктивная способность фокусироваться на собственных мыслях. Как биологический вид мы бы недолго протянули, если бы наши далекие предки просто бездумно бродили по саванне, не в состоянии додумать ни одной важной мысли: они стали бы легкой добычей для любого хищника. Сегодня, как и тысячи лет назад, наш инстинкт позволяет нам спокойно вести разговор даже в шумной обстановке. Благодаря нейронным процессам, механизма действия которых наука пока до конца не понимает, наш мозг способен игнорировать фоновые шумы вроде звона посуды в ресторане, громкой музыки или разговоров окружающих и спокойно слушать и понимать собеседников. Способность фокусироваться позволяет нам общаться, водить автомобиль, есть, читать вот эту книгу – да вообще жить.
Упражнение 1. Загадка
О ком эта загадка?
Холодным и пасмурным январским днем новый лидер государства, один из самых молодых в истории страны, был приведен к присяге. На церемонии он стоял рядом со своим предшественником, военным, руководившим страной в годы мировой войны. Новый лидер был по воспитанию католиком и смог подняться до руководящей роли в значительной степени благодаря собственной харизме. Многие соотечественники восхищались им. Ему предстоит сыграть ключевую роль в новом военном кризисе, в центре которого окажется и его страна. Имя его станет легендой.
Почти любой американец, прочитавший этот абзац, решит, что речь о Джоне Кеннеди. Но это не так, хотя описание действительно неплохо подходит. На самом деле этот текст об Адольфе Гитлере, который стоит рядом с президентом Паулем фон Гинденбургом, руководившим Германией в годы Первой мировой войны.
Люди дают неверный ответ, так как фраза «Один из самых молодых в истории страны» прочно ассоциируется с Кеннеди. Так проявляется эффект яркости восприятия: образ Кеннеди оказывается в большинстве случаем ярче, чем образ Гитлера, поэтому и быстрее приходит на ум.
Как только в голове всплывает образ Кеннеди, мы инстинктивно начинаем фокусироваться именно на нем и выискиваем в тексте факты, подтверждающие именно эту гипотезу, – что в данном случае не сложно сделать.
Его предшественник – военный лидер. Это Эйзенхауэр.Католик – точно.Харизматичный – годится.Вызывает восхищение – у большинства.Ключевая роль в новом военном кризисе – это о Карибском кризисе.Легенда – несомненно.
Чем больше аргументов в пользу Кеннеди, тем увереннее мы в своем ответе. (Так проявляется стремление найти всему объяснение.) Найденная версия кажется нам вполне приемлемой, поэтому других вариантов мы даже не рассматриваем.
Управляющая магазином, о которой я рассказывал выше, с ходу отмела возможность, что деньги украл кассир, именно потому, что сфокусировалась на мысли о том, что в пропаже денег кто-то виноват. Должен быть виновный. Сложившаяся же у нее установка, что кассир честен, не позволила ей даже обдумать возможность того, что все же это не так.
И загадка о Гитлере, и история с пропавшими деньгами демонстрируют, что ценная способность фокусироваться имеет и недостатки, особенно когда мы сталкиваемся с проблемой, требующей анализа. Склонность фокусироваться приводит к тому, что мы смотрим на проблему односторонне и фокусируемся на первом же варианте решения, который кажется разумным и позволяет объяснить ситуацию (то есть мы привязываемся к нему). Мы стремимся объяснить реальность, но делаем это через призму собственных предубеждений и установок.
Наша склонность фокусироваться серьезно недооценивается в экспериментах, где людям не удается скорректировать собственный ответ даже после того, как им предоставляют информацию, однозначно указывающую на то, что они ответили неверно.
Интересный пример проявления такой вот односторонности наших ментальных установок – история, случившаяся в классе профессора Джея Секулоу, преподающего на юридическом факультете Реджентского университета, и описанная в статье The Washington Post.
Профессор Секулоу обсуждал со студентами решение федерального апелляционного суда, запрещающего государственным школам допускать на свою территорию членов религиозных организаций для организации служб даже по окончании уроков.
Студенты легко смогли аргументировать позицию церкви, с которой они готовы были согласиться: школа – общественное здание, и нельзя ограничить доступ к нему лишь на том основании, что запрашивающая доступ сторона – религиозная организация.
Когда Секулоу предложил студентам аргументировать позицию школьного руководства, в классе воцарилась полная тишина. Он повторил вопрос – но никто так и не нашел аргументов.
Он был потрясен: его студенты оказались неспособны взглянуть на ситуацию глазами противоположной стороны.
Фокусируясь на одном из возможных решений, мы, как и студенты профессора Секулоу, можем терять способность различать возможные альтернативы. Вследствие этого мы приписываем гораздо большую важность фактам, подкрепляющим нашу версию, и все прочие факты игнорируем, преуменьшаем значимость, считаем ненадежными. Другими словами, мы признаем высокую ценность любой информации, соответствующей сложившемуся у нас убеждению, и максимально критически оцениваем или даже не учитываем информацию, не вписывающуюся в нашу концепцию. Несложно увидеть, как склонность сознания к фокусировке на выбранной версии нарушает объективность анализа.
Мы ищем работу в ночную смену. Кто-то рассказывает нам о такой работе, причем с хорошей зарплатой, но работать придется в крайне неблагополучном районе. Нам очень нужны деньги, потому мы готовы пренебречь риском. А в противоположной ситуации мы ведем себя точно наоборот. Скажем, мы вовсе не хотим работать по ночам, но нас принуждают к этому и сообщают о вакансии в ночной смене, причем с хорошей зарплатой, но работать придется в крайне опасном районе. В этой ситуации мы используем информацию о неблагополучной криминогенной обстановке в качестве весомого аргумента против этой работы.
Мы склонны замечать в общей совокупности фактов лишь те, которые ожидаем увидеть, в соответствии со сложившимся мнением о ситуации, и часто не видим те, что не соответствуют нашим установкам, которых мы не ожидаем или не хотим увидеть. Подсознание аккуратно меняет набор воспринимаемых нами фактов, приводя их в соответствие с нашими ожиданиями.
Если я еще не убедил вас в том, что человек действительно склонен к такому поведению или что подобная склонность может препятствовать решению возникающих проблем, попробуйте проделать следующий эксперимент. Попросите приятеля вспомнить какую-то проблему, которую он воспринимает крайне эмоционально. Пусть он сформулирует собственную позицию и приведет аргументы в ее поддержку. Когда он закончит, попросите его привести аргументы в поддержку противоположной позиции, причем постарайтесь это сделать как можно мягче и спокойнее. Если ваш собеседник выступал в поддержку определенной точки зрения, пусть теперь найдет аргументы, опровергающие ее. Если он высказался против чего-то, попросите его привести доводы за. Очень вероятно, что он далеко не сразу найдет подходящие аргументы. (Я думаю, в этот момент его подсознание будет переживать шок.) А когда он заговорит, то наверняка скажет что-то вроде этого: «Аргументы против? Да я же тебе только что объяснил, что как раз двумя руками за!» А вы ответьте: «Это я понимаю. И будет так, как ты говоришь. Но попробуй привести аргументы против того, чтобы это произошло!» Большинству это плохо удается; некоторые не справляются с заданием вовсе и страшно раздражаются, услышав такую просьбу. Люди настолько сильно фокусируются на собственной точке зрения, что теряют способность формулировать доводы в поддержку противоположного мнения (или мнений).
Замечательный пример такой вот фокусировки – заявление, сделанное в 1912 году Мэри Филд, ведшей репортаж о знаменитом судебном процессе «народ против Кларенса Дэрроу». Когда ее спросили, почему она не освещает позиции обеих сторон, она ответила: «Тут нет никаких обеих сторон. Есть только одна сторона, правая, и это профсоюз».
Отстаивание позиции
Лучший пример сфокусированности – обожаемая многими логика отстаивания выбранной позиции: человек формулирует мнение, собирает и выстраивает в определенном порядке факты и защищает это мнение перед оппонентами. Все современное общество состоит из таких вот защитников. И любой необразованный и невежественный человек, и самый грамотный и знающий эксперт в большинстве случаев уделяют основное внимание именно отстаиванию собственного мнения. Этим подходом часто пользуются ученые, мы наблюдаем его в телевизионных ток-шоу и газетных статьях, в полемике между исследователями. В этом формате большинство из нас – жены и мужья, дети и родители, друзья и родственники, начальники и подчиненные, профсоюзы и руководство – пытаются решать проблемы и формулировать решения… именно с помощью отстаивания собственной позиции.
Я считаю, что основная ответственность за это лежит на образовательных учреждениях. Начиная с детского сада и первых лет школы в групповых обсуждениях на семинарах, в сочинениях по прочитанным книгам, в контрольных и экзаменационных работах нас поощряют за применение именно этого подхода. Школьников и студентов учат не объективному анализу ситуации, а субъективной аргументации. Выберите точку зрения и защищайте ее; займите позицию в споре и отстаивайте ее; сделайте заявление и обоснуйте. То есть найдите способ отстоять собственную позицию! (В этом абзаце я, кстати, именно это и делаю.) Разумеется, этот подход изобретен не учителями – они просто используют формат, наиболее комфортный для человеческого разума. Да, наш разум работает именно по этому принципу. Но выигрываем ли мы от того, что пытаемся решать проблемы таким способом?
Разумеется, такой подход – сформулировать точку зрения и отстоять ее – приносит результат. На нем построена вся наша юридическая система, где обвинитель обвиняет, защитник защищает и ни один из них не рассматривает обе точки зрения. И в основе политической системы лежит этот же принцип: современная демократия гарантирует каждому гражданину право на защиту собственных интересов. Да, этот принцип работает – но только когда решение принимает не тот, кто его предлагает и защищает, к примеру судья, избиратели, совет директоров, начальник.
А если человек, отстаивающий выбранную позицию, потом и принимает окончательное решение, этот подход может оказаться как раз препятствием для выработки обоснованного, эффективного и выгодного решения, потому что прочно привязан к личным установкам, предубеждениям, взглядам. Фокусируясь на одной выбранной позиции и отстаивая ее, мы теряем объективность. А отказавшись от объективности, ограничиваем собственный взгляд на проблему, сами себе не даем взглянуть на ситуацию со всех возможных сторон.
7. Столкнувшись с неоднозначной ситуацией, мы склонны придерживаться неверных убеждений
Как выясняется, очень многие из убеждений, которыми мы особенно дорожим, попросту ошибочны. Джилович объясняет, что подобные ложные убеждения формируются у нас даже не потому, что мы не знаем истины. Как раз напротив, мы склонны хвататься за неверные убеждения, именно оказавшись перед лицом неоднозначных фактов. Как это происходит? Мы просто рационализируем ситуацию и находим объяснение, которое помогает нам примириться с действительностью. Женщина, пережившая домашнее насилие, удивительно легко убеждает себя, что больше муж не станет ее бить, ведь он, конечно, ее любит. Изможденная барышня, страдающая анорексией, смотрит в зеркало и быстро убеждает себя, что она толстая. Владелец давно уже терпящего убытки бизнеса анализирует расходы и доходы и убеждает себя в том, что он на верном пути.
Но почему мы так прочно держимся на свои убеждения? На такой вопрос, как и на любой, связанный с человеческим поведением, не может быть простого и однозначного ответа. Психолог Роберт Абельсон предлагает интересную точку зрения: он приходит к заключению, что люди относятся к убеждениям как к материальным ценностям. Мы приобретаем и сохраняем материальные ценности, исходя из их функциональности и ценности для нас. В конечном счете они становятся источником положительных ощущений, поэтому мы их храним и бережем. Абельсон утверждает, что это же справедливо и в отношении убеждений. Он замечает также, что сходство отношений к материальным объектам и убеждениям проявляется даже в языке: мы имеем убеждения; мы их приобретаем, наследуем, получаем, держимся за них. Если какое-то убеждение нам чуждо, мы говорим, что «не принимаем этого». Отказываясь от прежних убеждений, мы говорим, что расстались с ними или сменили их.
Фрэнсис Бэкон предложил, вероятно, лучшее объяснение этому явлению, когда заметил, что «мы склонны верить в истинность того, что сами предпочитаем». Какая глубокая мысль! Она прекрасно объясняет причины царящего в сегодняшнем пространстве общественной дискуссии непримиримого раскола, когда истина нередко оказывается никому не нужна.
Определенно, подобное стремление хвататься за неверные убеждения оказывает разрушающее воздействие на нашу способность анализировать ситуации и решать проблемы.
Выводы
Мы обсудили семь важных особенностей мышления. Масштаб их влияния на нас хорошо иллюстрирует биография художницы Джорджии О’Киф. Вот что пишет Болле в своей книге A Second Way of Knowing: «Джорджия внезапно осознала, что ее восприятие реальности определяется ее чувствами. Это был по-настоящему поворотный момент: художница поняла, что весь видимый мир находился в полной зависимости от ее личного эмоционального мира. В тот день ей открылся секрет художника: то, что ты видишь, зависит от того, кто ты такой. Аналитический подход предполагает, что все мы воспринимаем реальность объективно, такой, какая она есть; сторонники такого подхода стремятся интерпретировать воспринимаемую картину с помощью абстрактных рассуждений. О’Киф осознала, что восприятие – это всегда интерпретация. Оно основывается на внутренней, индивидуальной реальности человека, которая определяет смысл, считываемый нами в момент переживания ощущений».
Та «внутренняя реальность», о которой говорит Болле, контролируется теми самыми особенностями мышления, о которых мы уже говорили в этой главе. Именно от этих, часто скрытых, особенностей зависит то, какой смысл мы различаем в информации, воспринимаемой нашими органами чувств и передаваемой в мозг. И это довольно опасно – ведь мы их не осознаем и не можем на них влиять.
Принимая во внимание и те несколько особенностей мышления, которые мы уже обсудили, и массу других, о которых мы не говорили, перестаешь удивляться тому, что люди, как заметил больше двух столетий тому назад Александр Поуп, склонны совершать ошибки. Ведь мы наблюдаем мир через призму поглощающих нас и ограничивающих сознание эмоций, предрассудков, ментальных установок. Воспринимая происходящее через эту конструкцию, мы иногда различаем причинно-следственные связи и прочие «закономерности» даже там, где их нет и в помине. Мы также склонны считать подобные не существующие в реальности закономерности единственно возможным способом объяснения мира, причем адекватность такого объяснения нас не особенно волнует. Мы превращаем найденные варианты объяснений в твердые убеждения, которые отстаиваем даже перед лицом неоспоримых и противоречащих этим убеждениям фактов. Дамы и господа, перед нами… человек разумный!
Назад: Часть 1 Почему мы отклоняемся от курса?
Дальше: Глава 2 Наблюдения о том, как мы (на самом деле) принимаем решения
