Часть 2
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
18 (5) ноября 1917 года. Полдень.
Мурманск.
Этот хмурый ноябрьский день выдался в Мурманске весьма беспокойным. Новости сыпались на головы обывателей, словно крупа из дырявого мешка. В здании штаба Главнамура с самого утра заседала специальная комиссия, состоящая из председателя мурманского ревкома большевика Юрьева, главнокомандующего на Мурмане контр-адмирала Кетлинского и руководителей британской и французской союзных миссий майора Фоссета и капитана де Лагатинери.
Причиной появления этой комиссии стали две ноты правительства Сталина, в которых говорилось о том, что в связи с подписанием мирного договора с Германией, необходимо в кратчайшие сроки удалить с Мурмана союзнические силы. В случае отказа британцев и французов покинуть территорию Советской России командованию российских сил на Мурмане и всем властям на местах предписывалось предпринять меры по их скорейшему интернированию.
Но сие грозное распоряжение не очень-то напугало представителей союзников. Они знали, что на подходе к Кольскому заливу находится отряд британских военно-морских сил, во главе которого идет «Дредноут» с его двенадцатидюймовыми орудиями. Ну, и к тому же «местные власти» здесь, в Мурмане, представляли люди, с которыми союзники надеялись полюбовно договориться.
Контр-адмирал Казимир Кетлинский в российском флоте считался личностью с, мягко говоря, неоднозначной репутацией. И дело было даже не в том, что на свой пост он был назначен самим Керенским. Эта мелочь не имела бы никакого значения, если бы не сопутствующие этому обстоятельства.
Начнем с того, что еще в 1916 году каперанг Кетлинский был изгнан адмиралом Колчаком с должности начальника оперативного управления Черноморского флота. Причиной для столь резкого кадрового решения стали несколько серьезных ошибок в штабных разработках операций Черноморского флота, а также страсть к интригам и умение Казимира Филипповича ловко перекладывать свои просчеты на других. Обида на Колчака, кстати, осталась на всю жизнь. Александр Васильевич, в свою очередь, считал Кетлинского редкой бездарью и паркетным шаркуном, делающим карьеру где угодно, только не на мостике боевого корабля.
И если у пришельцев из будущего на Колчака были определенные виды, суть которых сводилась к тому, чтобы держать его подальше от политики и поближе к Ледовитому океану, то Кетлинский, скорее всего, должен был получить по заслугам за все то, что он успел наворотить.
Прежде всего ему вспомнят историю с матросами с крейсера «Аскольд», которые были расстреляны во французском форте Мальброк. Случилось это после провокации, когда был сымитирован подрыв крейсера, стоявшего на ремонте в Марселе. Уж больно кое-кому из офицеров хотелось доказать вышестоящему начальству наличие на корабле революционной организации. Да, взрыв был, но повреждения он причинил мизерные, что выглядело весьма странно и указывало на довольно высокий уровень профессионализма «диверсантов».
Прежний командир «Аскольда» каперанг Иванов спустил было эту историю на тормозах. Но тут его сменил Кетлинский, который развил бурную деятельность по «выведению крамолы». В результате молниеносно проведенного следствия четверо нижних чинов «Аскольда» — Захаров, Бешенцев, Шестаков и Бирюков — были расстреляны в форте Мальброк, а еще больше сотни подозреваемых в революционных настроениях были отправлены в плавучие тюрьмы и штрафные батальоны.
Впоследствии, уже став контр-адмиралом, Кетлинский попытается от всего произошедшего отвертеться. Только вот копии секретных шифрограмм, сохраненных в архиве Морского министерства, покажут его неприглядную роль во всем этом происшествии. В свое время на основании копий этих шифрограмм Валентин Саввич Пикуль изложит свою версию этих трагических событий в первой части романа «Из тупика».
А в настоящий момент Кетлинский крайне нервно встречал все известия, приходившие из Петрограда. Власть там неожиданно захватили большевики, и они могли добраться до тех шифрограмм, после чего свежеиспеченный контр-адмирал мог сам угодить под суд, со вполне предсказуемым суровым приговором. Эта история хорошо была известна французам, которые завербовали Казимира Филипповича и использовали его как своего агента, в пику британским союзникам.
Сидевший напротив Кетлинского большевик Юрьев был человеком совершенно другой породы. Сорвиголова и авантюрист, он в 1908 году эмигрировал в САСШ, где и прожил до Февральской революции, перепробовав за это время самые разные виды деятельности, в числе которых были профессии уличного бойца и матроса на китобойных судах.
Кроме этого, находясь в Америке, Юрьев активно сотрудничал с тамошней революционной печатью и довольно близко сошелся с Троцким, вместе с которым и записался в большевики в июне 1917 года. По определению Александра Васильевича Тамбовцева, Юрьев был стопроцентным троцкистом.
И если в Петрограде после подавления винных бунтов эта порода людей уже стала большой редкостью, то на окраинах бывшей Российской империи подобные типы еще водились. До них еще не добралась карающая рука сотрудников товарища Дзержинского.
Утверждение на Мурмане власти правительства Ленина-Сталина стало бы для этого человека смертным приговором. Товарищи Льва Давидовича не могли рассчитывать на снисхождение. Даже если его с ходу не прислонили бы к выщербленной пулями кирпичной стенке, то на карьере при всех вариантах следовало бы поставить крест. Уж его точно никогда не допустят ни до одной ответственной государственной или партийной должности. И тогда остается одно — снова податься в китобои.
В отличие от адмирала Кетлинского, Юрьева старательно обхаживали британцы. Он был идеальной находкой для внедрения в органы власти и последующей оккупации Мурмана Великобританией. Правительство Сталина не нравилось англичанам категорически, и с их точки зрения было бы гораздо лучше, чтобы к власти пришел Троцкий, обещавший продолжать революционную войну с Германией. Но что можно взять с покойника…
Вопрос, который обсуждала в данный момент комиссия, был одновременно и простым и сложным. Союзники добивались решения об отделении Мурмана от Советской России и его перехода под юрисдикцию Антанты. В этом случае ожидалось, что подчиненные товарища Юрьева и господина Кетлинского продолжат ведение боевых действий против Германии в составе союзных сил. Те были почти согласны с требованием союзников и только желали заранее обговорить некоторые нюансы и преференции для себя любимых. Хотя когда белые сагибы держали слово, данное туземцам, пусть и самым высокопоставленным…
И вот в самый разгар обсуждения, когда участники торга уже почти были готовы ударить по рукам, в помещение ворвался запыхавшийся посыльный. Адмирал Кетлинский развернул адресованное ему послание, прочитал и побледнел.
— Джентльмены, — сказал он, медленно приходя в себя, — мне только что сообщили, что несколько часов назад в Александровске десантом, высаженным с прибывших из Петрограда неизвестных кораблей под Андреевским флагом, интернирован британский линкор «Глори». Вся операция проведена настолько быстро и настолько профессионально, что команда британского корабля не успела оказать практически никакого сопротивления. Контр-адмирал Кэмп захвачен нападавшими. Крейсер «Аскольд», которым я имел честь когда-то командовать, перешел на сторону прибывших из Петрограда кораблей. Кавторанг Шейковский арестован командой, и сейчас на крейсере распоряжается гальванный унтер Петрухин. На линейном корабле «Чесма» начался митинг, конца и края которому не видно. Один из кораблей сразу же двинулся из Александровска в сторону Мурманска и скоро должен быть здесь. Теперь уже понятно, что те две телеграммы господина Сталина об удалении союзнических сил не были пустыми угрозами. Сейчас, господа, те, кто уже захватил британский линкор и арестовал контр-адмирала Кемпа, идут сюда, к нам.
Майор Фоссет и капитан де Лагатинери недоуменно переглянулись. Смятение и одновременно неверие читалось на их лицах.
— Мистер Кетлинский, — сказал майор Фоссет, — как русские корабли с Балтики могли оказаться здесь, в Мурманске? Они не могли пройти через нашпигованные минами Датские проливы! Или вы полагаете, что германцы провели их через Кильский канал? К тому же Британия держит в Северном море несколько линий блокадной завесы, и даже если допустить невозможное — что их пропустили немцы или датчане, — все равно они никак не могли пройти мимо наших храбрых моряков.
— Очевидно, могли, — хмуро ответил британцу Кетлинский, накидывая на плечи адмиральскую шинель, — я думаю, что эти корабли из состава той невесть откуда появившейся эскадры, которая разгромила германцев у Моонзунда, а потом заявила о безоговорочной поддержке Сталина. В деле у Риги тоже не обошлось без их участия. Пся крев, зачем им понадобился наш Мурманск?! Господа, идемте, надо подготовиться к встрече.
С высоты крутого заснеженного берега господам из комиссии было видно, как вверх по заливу со скоростью пятнадцать узлов прет несуразный на первый взгляд корабль, похожий на какую-то каракатицу. Пришелец по водоизмещению был явно больше «Аскольда». Острый атлантический форштевень, полубак длиной в две трети широкого корпуса, тоненькие стволы пушек в двух неожиданно маленьких башнях, расположенных по линейно-возвышенной схеме, и нелепые решетчатые мачты, над одной из которых трепещет Андреевский флаг.
Контр-адмирал Кетлинский, окаменев от напряжения, прикусил губу. Неизвестный корабль шел по Кольскому заливу так уверенно, словно возвращался в родную базу, а его старший штурманский офицер и рулевые знали местную акваторию так же, как тело любимой жены со всеми ее складочками и морщинками. Этого не могло быть, но это было.
Вот на траверзе поморской деревни Минькино от корабля пришельцев отделились два больших катера, набитые людьми, и, вздымая на воде два белопенных крыла, с сумасшедшей скоростью рванулись прямо к причалам порта.
Примерно около взвода то ли солдат, то ли матросов в странной, ранее не виданной Кетлинским форме поднимались от причала по дощатому тротуару. Ладная пригнанная форма с погонами, короткие карабины с большими отъемными магазинами, как у ружья-пулемета Мадсена, только направленные не вверх, а вниз, и жесткие сосредоточенные лица, ничуть не похожие на испитые рожи революционных «братишек». Возглавлял эту команду молодой худощавый офицер, отличающийся от своих солдат только тремя маленькими звездочками защитного цвета на пятнистых хлястиках-погонах.
Этот грозно и целеустремленно шагающий взвод выглядел для здешних условий настолько чужеродно и дико, что Казимир Кетлинский понял — он видит сейчас представителей той силы, которая походя пустила под откос всю мировую историю. Откуда бы они ни пришли, все дальнейшие действия они будут строить только исходя из своих представлений о будущем России.
Рядом со странным поручиком, как будто для придания всему происходящему окончательной фантасмагоричности, словно воины Апокалипсиса шагали еще пятеро мужчин в черных кожаных куртках…
Одного из них Кетлинский узнал сразу, и в животе у него похолодело. Бывший шифровальщик «Аскольда» Самохин был свидетелем всех его неблаговидных дел. Ведь через его руки проходили все шифрованные телеграммы по делу о взрыве на «Аскольде» в ночь с 20 на 21 августа 1916 года. Сейчас бывший кондуктор был одет в черный кожаный костюм самокатчика, что, скорее всего, указывало на его принадлежность к большевистским комиссарам.
Еще один «комиссар» двигался чуть позади Самохина. В нем Кетлинский с ходу узнал того, кого господа жандармы называли профессиональным революционером. От присутствующего тут же Юрьева этот неизвестный пока комиссар отличался, как волк от шакала. И контр-адмирал подумал, что к такому вот российскому Марату французы или англичане вряд ли сумеют найти подходы. По счастью, сия порода людей не особо многочисленна, иначе они разнесли бы весь мир на куски.
Еще трое сопровождавших солдат были одеты во флотские шинели и, что удивительно, тоже с погонами. Контр-адмирал и капитаны первого и второго рангов. Повеяло временами «проклятого царизма», что, несомненно, должно было вызвать ужасающее раздражение у революционных масс. Правда, Казимир Филиппович ничуть не сомневался, что новые власти, как и в Питере, не останавливаясь даже перед применением пулеметов, сумеют поставить на место здешних расхристанных обормотов, утвердив вокруг себя новый порядок. Информации о том, что происходило совсем недавно в столице бывшей империи, на Мурмане было предостаточно. И никто не сомневался, что все заинтересованные лица поняли преподанный им с таким старанием урок. Сожалел контр-адмирал Кетлинский только об одном — что лично ему жить в эту прекрасную пору, скорее всего, уже не придется.
Из трех приближающихся флотских офицеров Кетлинский лично знал только одного. Во времена Порт-Артура, одновременно и славных и позорных, они с Ивановым Седьмым были молодыми двадцатидевятилетними лейтенантами. И вот сейчас, через тринадцать лет, судьба вновь свела их, но теперь они находились по разные стороны фронта.
— Я имею честь видеть контр-адмирала Кетлинского? — спросил Иванов Седьмой, подойдя вплотную. За его спиной солдаты рассыпались полукругом, оцепив всю честную компанию и отрезая ей путь к бегству.
— Да, это я! — кивнул Кетлинский и в свою очередь предложил: — А теперь, милостивый государь, представьтесь вы.
Прибывший контр-адмирал вскинул руку к фуражке:
— Иванов Модест Васильевич. По распоряжению председателя Совнаркома товарища Сталина должен сменить вас на посту командующего флотилией Ледовитого океана и Мурманским особым укрепленным районом.
— Добро, Модест Васильевич, — кивнул Кетлинский. — А что, если я отвечу, что не признаю вашего товарища Сталина?
— А кого вы тогда признаете? — ехидно спросил опирающийся на резную трость капитан 1-го ранга, сопровождавший контр-адмирала Иванова. — Иного законного правительства у России нет и в ближайшее время не будет.
Каперанг ехидно посмотрел на остолбеневших встречающих и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал:
— Имею честь представиться: капитан 1-го ранга Петров Алексей Константинович, назначен к Модесту Васильевичу начальником контрразведки. По распоряжению нового правительства об интернировании всех иностранных сил, находящихся на территории Советской России, попрошу мистера Фоссета и месье де Лагатинери сдать оружие. Это касается и вас, Казимир Филиппович. Гражданин Юрьев, я бы посоветовал вам не хвататься за маузер. Это может пагубно отразиться на вашем здоровье. Военная контрразведка и ведомство товарища Дзержинского к вам тоже имеет немало вопросов. Еще раз прошу всех не делать глупостей. Прибывшие с нами морские пехотинцы с крейсера «Североморск» не понимают глупых шуток и резких телодвижений. Мистер Фоссет, вы зря вцепились в кобуру. Поверьте мне, вы получите пулю раньше, чем снимете с предохранителя свой «веблей».
И тут бывший товарищ, а ныне гражданин Юрьев неожиданно решил показать свой характер. На глазах растерянного Кетлинского и багровых от злости господ союзников, он пригнул голову, принял боксерскую стойку и нанес молниеносный удар правой в лицо поручику, с ухмылкой наблюдавшему за этим представлением. Точнее, попытался нанести, поскольку поручик неожиданно уплыл в сторону, атакующий кулак Юрьева провалился в пустоту, и председатель Мурманского ревкома на мгновение потерял равновесие. Еще через мгновение старший лейтенант Синицын привычным, много раз отработанным движением перехватил правую руку буяна и резко вывернул ее, взяв своего противника на болевой прием. Зафиксировав его, Синицын сделал движение подбородком. Два морпеха с куском крепкого нейлонового шнура подскочили к воющему от боли Юрьеву и в мгновение ока сделали ему «ласточку». Лежа на животе, с ногами, подтянутыми к затылку, поверженный альфа-самец уже не выл, а скулил от обиды и унижения.
— Итак, господа, — как ни в чем не бывало сказал контр-адмирал Иванов, похлопывая снятыми перчатками о раскрытую ладонь, — ведите себя прилично, и вас минует чаша сия. Сдайте оружие, и пройдемте в штаб, где сможем поговорить по-человечески.
Первым, поняв всю бесполезность сопротивления, свой наган рукоятью вперед подал контр-адмирал Кетлинский. Вслед за ним ту же процедуру совершили майор Фоссет и капитан де Лагатинери.
На этот раз все обошлось без эксцессов. У цивилизованных людей не принято оказывать сопротивление противнику, попав в безвыходное положение. Ведь после того, как пришельцами без сопротивления был захвачен британский броненосец «Глори», а крейсер «Аскольд», напротив, встал на сторону незваных гостей, надеяться господам союзникам на какую-либо помощь было бессмысленно.
Был отправлен посыльный за лейтенантом Веселаго, исполнявшим у Кетлинского обязанности начальника штаба. Арестовывать его никто не собирался, но капитан 2-го ранга Белли пожелал принять дела у своего предшественника, как это было принято в русском флоте. Часть морских пехотинцев в компании одного из комиссаров, развязав ставшего совершенно ручным Юрьева, отправились менять власть в местной контрразведке. Остальные же, вместе с новым начальством и задержанным Кетлинским, проследовали к зданию штаба Мурманского оборонительного района.
Полчаса спустя, штаб Главнамура.
Контр-адмирал Иванов внимательно посмотрел на сидящих напротив него майора Фоссета и капитана де Лагатинери.
— Итак, господа бывшие союзники, — начал он по-английски, — буду краток. В связи с выходом Советской России из Антанты и прекращением войны с Германией, премьер Сталин считает совершенно неуместным дальнейшее нахождение союзных сил на российской территории. Согласно этому положению, английская и французская военные миссии в Мурманске будут интернированы и отправлены за пределы Советской России. Но наша страна хотела бы сохранить дружественные отношения со всеми мировыми державами. Если это невозможно, то, начиная с сего момента, любое вторжение иностранных вооруженных сил на российскую территорию, а равно в российские территориальные воды, будет считаться актом агрессии со всеми вытекающими из этого последствиями. Это официальная позиция моего правительства, которую я имею честь до вас довести. У вас есть ко мне вопросы?
— Да, адмирал, — ответил майор Фоссет, — мне все вполне понятно. Мы только хотели бы знать, почему Россия вышла из войны как раз в тот момент, когда ее армия и флот стали одерживать впечатляющие победы на фронте?
— Видите ли, майор, — контр-адмирал Иванов на мгновение задумался, — наверное, это потому, что те, кто принимал решение о начале сепаратных переговоров с Германией, с самого начала осознавали ненужность и преступность для России этой войны. Народ от войны устал, и продолжение боевых действий вылилось бы в последующий русский бунт, кровавый и бессмысленный.
— Правильно, Модест Васильевич! — раздался от дверей голос капитана 1-го ранга Петрова, вошедшего так тихо, что никто этого не заметил. — Мы сейчас не будем глубоко вдаваться в историю, но следовало бы выделить тот факт, что именно Англия спровоцировала летом 1914 года политический кризис в Европе, который впоследствии и вылился в полноценную мировую бойню. А также стоит отметить настоятельную просьбу французского командования о переносе главного удара русской армии в летне-осеннюю кампанию 1914 года с Галицийского на Силезское направление, что привело к отмене успешно развивавшегося наступления на Будапешт, разгрому наносивших отвлекающие удары армий Реннекампфа и Самсонова. А также безуспешный и стоивший нам больших потерь штурм силезских УРов, в которых полег цвет русской армии. Увы, господа, теперь пришло время и вам платить по счетам. Как там говорят ваши заокеанские кузены: «Ничего личного, только бизнес». Да, должен сказать, что к настоящему моменту крейсер «Виндиктив», так же как и линкор «Глори», тоже интернирован, и мои люди уже приступают к его разоружению.
Майор Фоссет и капитан де Лагатинери, слегка опешив, переводили взгляд с контр-адмирала Иванова на каперанга Перова и обратно, пока наконец майор Фоссет не издал сакраментальную для англичанина фразу:
— Who is mister…
— Перов, — любезно подсказал ему адмирал Иванов, — капитан 1-го ранга Петров, командир того самого великолепного корабля «Североморск», который вы только что имели честь видеть на Мурманском рейде. Все прочие вопросы, господа, как говорится, без комментариев. Сейчас вас отконвоируют в вашу миссию, дабы вы могли приступить к сбору личных вещей. Прощайте, господа бывшие союзники, и всего вам наилучшего.
Когда офицеров Антанты вывели, контр-адмирал Иванов повернулся к контр-адмиралу Кетлинскому.
— А вот с вами, Казимир Филиппович, — сказал он уже более мягким тоном, — разговор будет совершенно особый. Уж больно вы человек неоднозначный…
При этих словах каперанг Петров и старлей Синицын улыбнулись, словно услышали только им понятную шутку.
— Да уж, Модест Васильевич, — каперанг Петров кивнул на стулья, расставленные вокруг стола, — давайте присядем, что ли? Разговор будет длинным, а как говорится по-русски — в ногах правды нет.
— Действительно, господа, присядем, — кивнул контр-адмирал Иванов, — нам ведь важно разобраться в деле моего предшественника по существу, а не просто подписать формальную бумагу, которая позволит без дальнейших проволочек отдать вас под суд, — он посмотрел на каперанга Петрова. — Приступайте, Алексей Константинович, начало за вашей епархией.
Каперанг открыл свою папку.
— Итак, Казимир Филиппович, согласно обнаруженным нами в архивах данным, вами несомненно было сфальсифицировано дело о расследовании взрыва на крейсере «Аскольд» в ночь с двадцатого на двадцать первое августа 1916 года в Тулоне. Да-с! Имеющиеся в нашем распоряжении живые свидетели говорят, что ни один из тех матросов, которых вы обвиняли в членстве в антиправительственных организациях, никогда к ним не принадлежали. С точки зрения уголовного права вы просто убили четырех человек, а еще сотне сломали жизнь, отправив их на каторгу и в штрафные части. О мотивах этого поступка мы сейчас говорить не будем, тонкие движения души — это не по нашему ведомству. Хотя… В общем, присутствующий здесь комиссар Самохин Степан Леонтьевич подтверждает все вышесказанное и является живым свидетелем по вашему делу, хотя можно было бы обойтись и одними бумажками из архива.
Кетлинский выслушал эти слова, вытянувшись в струнку, и побелел, как лист бумаги. Каперанг Петров вздохнул, сморщившись, потер правую ногу, раненную еще в сражении с японскими крейсерами в Корейском проливе в августе 1904 года, и посмотрел на подследственного контр-адмирала ласково, почти участливо.
Переведя дух, каперанг Петров, слегка заикаясь, продолжил:
— Кроме того, службой армейской контрразведки были обнаружены ваши непонятные контакты с британским адмиралом Кемпом и только что покинувшими нас господами из союзных миссий. У нас есть информация, что на этих встречах обсуждалась передача Мурмана под юрисдикцию британского командования. В тот момент, когда ревкомы еще слабы, а гарнизон базы и команды русских кораблей разложены, для оккупации Мурманска и окрестностей не потребовалось бы много сил. Все должно было случиться в самое ближайшее время, когда сюда подойдет британская эскадра контр-адмирала Генри Френсиса Оливера, включающая в себя линкор «Дредноут», два броненосных крейсера типа «Кент», а также транспорты с двумя полками колониальной пехоты.
Петров ухмыльнулся и посмотрел прямо в глаза Кетлинскому.
— Мы опередили их всего на пять дней… Ведь так, уважаемый Казимир Филиппович? Что же касается ваших душевных движений, то эти метания тоже не вызывают у меня никаких положительных эмоций. Вы присягали государю-императору, потом стали сторонником конституционной монархии, потом присягнули буржуазной республике — Временному правительству, потом выразили желание исполнять распоряжения господина Сталина, а после заключения Рижского мира вступили в переговоры с представителями союзного командования. И все это с легкостью, можно сказать, необыкновенной. Я бы такому человеку, как вы, не доверил бы не только флотилию Ледовитого океана и оборонительный район на Мурмане, но и старенький миноносец, вкупе с ободранным причалом для его базирования…
В воздухе повисла гробовая тишина. Было слышно, как висящие на стене часы с маятником отбивают улетающие в вечность секунды. Прямо здесь и сейчас, в этой комнате, менялась власть и делалась история.
— Насколько я понимаю, Казимир Филиппович, — продолжил каперанг Петров, — именно на основании этих дел и было принято решение отстранить вас и всех ваших подчиненных от исполнения служебных обязанностей и прислать вам на смену контр-адмирала Иванова с командой. У меня всё.
Кетлинский тяжело вздохнул.
— Наверное, это было неизбежно, господа. В голове сейчас такая каша, что я и сам не знаю, с чего начать. Ответьте мне только на один вопрос… Ведь даже осужденный имеет право знать — почему его осудили к смертной казни? Почему вы, офицеры русского императорского флота, пошли служить большевикам и их вождю, этому недоучившемуся грузинскому семинаристу?
— Видите ли, Казимир Филиппович, — вздохнул Иванов, — вы еще пока не осуждены… И вам рано готовиться к встрече с Всевышним. А что касается службы, то мы служим не конкретному человеку, а нашей матери-России. Я лично тоже много думал об этом. Мы служили ей, когда на троне сидел император Николай, потом мы служили ей при Временном правительстве, менявшем кабинеты и министров и отказывающемся от слов, которое оно давало накануне. Теперь мы служим ей под руководством господина… извините, товарища Сталина. Императоры и премьеры приходят и уходят, а Россия остается. И ее интересы превыше разных там партийных линий. Сейчас, после того как Керенский передал власть Сталину и в особенности после Рижского мира, очень многие политические деятели, считающие себя патриотами и честными людьми, совершенно спокойно готовы назло большевикам продать Россию по частям кому угодно — туркам, французам, англичанам, японцам, немцам, американцам… Или же оторвать для себя любимого маленький кусочек под автономное и самостийное, так сказать, княжество. Этому не бывать! Для того чтобы сохранить страну от дальнейшего развала, мы, русские офицеры, готовы на все. Сейчас большевики — это единственная реальная сила, способная остановить развал России и сползание к гражданской войне.
Кетлинский задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Тогда скажите мне, зачем большевикам этот северный, заснеженный и богом забытый медвежий угол, связанный с Россией ниточкой скверной железной дороги? Или я чего-то не понимаю, или с окончанием войны это место станет снова никому не нужным и опять погрузится в запустение еще лет на сто. Мне, знаете ли, это не все равно. Можете мне не верить, но я, можно сказать, уже прикипел к этому краю всей душой.
— Узко мыслите, Казимир Филиппович, — ответил контр-адмирал Иванов, — Мурман имеет огромное значение для будущего процветания русской державы, как бы она ни называлась. Незамерзающий круглый год порт, огромные запасы полезных ископаемых в недрах этой земли и несметные косяки рыбы в море. Возможности базирования флота с его дальнейшем беспрепятственным выходом в Атлантику. Скорее всего, Мурманск и Александровск станут основными базами русского военного флота в двадцатом веке, превзойдя Кронштадт и Севастополь. А для этого еще многое необходимо сделать. Главное, что уже имеется железная дорога, соединяющая нас с Петрозаводском и далее с Россией, что делает возможным реализацию всех дальнейших планов. В недалеком будущем Мурман будет кормить, снабжать, обогревать и защищать Россию. И эти планы вполне осуществимы. Сегодня ночью сюда должен прибыть первый эшелон из Питера. Из балтийцев уже сформированы надежные сменные команды для «Чесмы», трофейной «Глори» и пополнение для «Аскольда». Спешащую сюда британскую эскадру ждет неприятный сюрприз. И меня это ничуть не огорчает — с такими союзниками России не надо никаких врагов. Что касается вашей дальнейшей судьбы, то… — контр-адмирал Иванов немного помолчал, — ничто еще не предрешено. Учитывая ваши организационные таланты, а также то, что вы до самого последнего момента сопротивлялись проникновению сюда иностранного влияния, то выносить вам строгий и не подлежащий обжалованию приговор еще рано. Кроме того, просьбы не обходиться с вами слишком сурово поступили совсем с неожиданной стороны. Возможно, во искупление всего содеянного, вам будет поручено некое очень опасное, но важное и ответственное задание.
Контр-адмирал Иванов внимательно посмотрел на Кетлинского.
— Казимир Филиппович, у вас ведь тут в Мурманске супруга и дочь Вера? Возможно, при выполнении этого задания вы погибнете. Все мы люди военные, и смертью нас напугать трудно. Я не забыл, как вы вели себя в Порт-Артуре, отражая атаки японских брандеров. Подтверждением вашей личной отваги стала золотая сабля с надписью «За храбрость», которой вы были награждены. Поэтому я вам советую подумать и о ваших близких, их будущем. Лучше быть вдовой и дочерью мертвого героя, чем человека, расстрелянного по приговору военного трибунала. Кроме того, ведь вы можете и не погибнуть, и в этом случае лежащая перед вами папка навечно отправится в архивы. Больше никто и никогда не вспомнит о той позорной тулонской истории. Подумайте об этом.
— Сейчас вас отведут на квартиру, в которой вы будете находиться под домашним арестом, — добавил каперанг Петров. — Могу также сообщить, что у вас есть время на размышления — до завтрашнего утра…
Примерно в то же время.
Уполномоченный ВЦИК по Мурманскому особому району Вячеслав Михайлович Молотов.
Вот наконец-то и закончилось наше несколько затянувшееся морское путешествие. И шатало нас, и болтало нас, то вверх, то вниз, так что я забыл даже, где находятся небо и земля. Скажем прямо, к качке я так и не смог привыкнуть, и после этого стал уважать моряков, которые месяцами не сходят на земную твердь с палуб своих кораблей. Я бы так, наверное, не смог.
На берег нас доставил быстроходный катер, мчащийся по волнам, едва касаясь днищем воды. Ох уж мне эти потомки, они буквально помешаны на быстроте и скорости, нам за ними не угнаться. С другой стороны, угнаться за потомками не могут и наши враги, а это уже большой плюс для молодой Советской России. Вот, и в этот раз мы сумели упредить англичан на четыре-пять дней.
Сойдя с катера на причал, я почувствовал, что тот тоже раскачивается под моими ногами. Меня чуть снова не вырвало. Но я сумел подавить позывы к тошноте и сглотнул липкую противную слюну. А мои спутники, так называемые морские пехотинцы, в большинстве своем молодые парни, как ни в чем не бывало, посмеиваясь, построились в колонну и, возглавляемые такими же невозмутимыми офицерами, направились в сторону штаба Главнамура.
Там их уже поджидали личности, изображающие местные власти — в лице бывшего командующего флотилией, председателя мурманского ревкома и руководителей военных миссий стран Антанты. В общем, я этим господам не завидую, настроение у товарища Иванова и его команды боевое, инструкции товарищ Сталин им дал недвусмысленные, а силовая поддержка со стороны потомков делает вооруженное сопротивление абсолютно бессмысленным.
Пока военные будут разбираться по своей линии и менять командование на флотилии и на берегу, мне предстояло окончательно разобраться с теми, кто здесь представляет советскую власть.
Одернув кожаную тужурку, я направился к тому месту, где, по моим сведениям, располагался Мурманский совдеп. Следом за мной, скрипя по свежевыпавшему снегу высокими ботинками на толстой подошве, двинулись двое морских пехотинцев, приданные мне, как туманно выразился их унтер, «во избежание негативных нюансов».
В справке, которую передал мне товарищ Сталин, было написано, что Мурманский Совет рабочих и солдатских депутатов был избран в марте этого года из представителей моряков флотилии Ледовитого океана, солдат и рабочих-железнодорожников. Сейчас его возглавлял Тимофей Дмитриевич Аверченко. Это был большевик, направленный партией в Мурманск еще в сентябре. Впрочем, и до него Мурманский Совет был настроен достаточно революционно. Решением совета были установлены единая продолжительность рабочего дня, единые цены на продукты питания, создан Мурманский ревком.
Но с ревкомом вышла осечка. На должность руководителя пробрался совершенно случайный человек, некто Юрьев Алексей Михайлович, отмеченный в моих бумагах как сторонник Троцкого и потенциальный изменник делу социалистической революции. Поэтому основной моей задачей должна стать именно работа с местным совдепом, который следовало усилить, переизбрав некоторых его членов.
Первоначально я хотел назначить главой местной советской власти приехавшего вместе с нами товарища Самохина Степана Леонтьевича, бывшего унтера с крейсера «Аскольд». Но товарищ Сталин советовал мне не искать легких путей, ибо за товарищем Самохиным уже закреплена должность комиссара флотилии Ледовитого океана и Мурманского оборонительного района. Дел у него по военной линии и так будет выше крыши, а вся гражданская, советская и хозяйственная деятельность ложится на мои плечи. И ведь с товарищем Сталиным не поспоришь, придется делать то, что он сказал.
Работы же у меня непочатый край. Помимо главной сейчас задачи — отражения внешней опасности, мне необходимо заняться охраной складов военного снаряжения, а также поддержанием работоспособности железной дороги от Петрозаводска до Мурманска, находящейся в данный момент, прямо скажем, в неудовлетворительном состоянии. Я читал копию докладной записки контр-адмирала Кетлинского, и волосы у меня встали дыбом от осознания того, что дорога, оказывается, просто сметана на живую нитку, и ездить по ней небезопасно для жизни.
Ну, а взять проблему военнопленных? Война с германцами закончилась, а на Севере сейчас более двенадцати тысяч германцев и мадьяр. Германцы, по условиям мирного договора, должны быть как можно скорее отправлены на родину. Вопрос лишь в том — на чем их отправлять? Пропускная способность железной дороги крайне мала и составляет всего лишь восемь пар поездов по двадцать вагонов в каждом. А ведь никто не отменял железной дороге задачу по вывозу в Центральную Россию скопившихся здесь запасов военных грузов и промышленного сырья, поставленного бывшими союзниками для ведения войны с Германией.
К тому же перевозимых военнопленных в дороге надо кормить, то есть изыскать продовольствие, обеспечить охраной — все же они бывшие военные и могут черт знает что учудить по пути в свой Фатерлянд. При этом необходимо предупредить все совдепы по пути следования о массовом исходе бывших солдат армии кайзера и привести в боевую готовность местные отряды Красной гвардии. Ведь товарищ Тамбовцев рассказывал мне, что в их прошлом учудили чехословаки — бывшие солдаты Австро-Венгерской империи. Вполне вероятно, что найдутся провокаторы и вражеские агенты, которые попробуют использовать германских военнопленных против советской власти.
Хорошо, что эти пленные не имеют при себе оружия, как те чехословаки, и не способны устроить ничего больше, чем драка на вокзале с нашими дезертирами. Кстати, вдобавок к задаче по вывозу германских пленных, в ближайшее время на нас в буквальном смысле как снег на голову может свалиться выводимый из Франции Русский экспедиционный корпус, примерной численностью в сорок тысяч штыков. Какая-то его часть может остаться здесь для усиления обороны Мурмана. Но старшие возраста, естественно, будут демобилизованы, и их тоже придется отправлять в Россию.
Кстати, пленные мадьяры пусть пока посидят, подождут, пока официальный мирный договор будет подписан и с Австро-Венгерской империей. У нас еще много работы для ее трудолюбивых подданных.
Вот этим, всем сразу, мне и придется заниматься — вопросами советской власти, функционирования порта и железной дороги, наличия в городе продовольствия и ценами на него, выплатами зарплат и функционированием банков и сберегательных касс… А самое главное — надо будет следить за тем, чтобы какие-нибудь ультрареволюционные товарищи не отмочили ничего такого, за что нам будет мучительно больно все последующие семьдесят четыре года… Почему именно столько? Так сказал товарищ Тамбовцев, а он знает, что говорит.
Правда, к нашему счастью, помимо обычного прямого телеграфного провода у меня есть возможность поддерживать связь с Петроградом с помощью радио. На кораблях Особой эскадры установлены мощные радиостанции, и в любое время дня и суток через них можно связаться с товарищем Сталиным или товарищем Дзержинским и получить от них совет или указание, как поступить в том или ином случае. Ну, а если корабли выйдут в море, то на берегу останется радиостанция и радисты, умеющие с ней обращаться.
Самым главным, конечно же, являются не железо и машины, а те люди, которые прибыли вместе со мной в Мурманск, чтобы навести здесь порядок. По пути я уже успел с ними познакомиться. Хотя большинство из них еще в царское время были офицерами российского императорского флота, белой костью, но, как сказал товарищ Сталин: «Вячеслав, эти товарищи, несмотря на их золотые погоны, вполне проверенные, и доверять ты им должен полностью».
И при этом Коба так многозначительно посмотрел на меня, что я понял — происхождение в данном случае не имеет никакого значения. К тому же со мной будут товарищ Самохин, имеющий в Мурманске хорошие связи, и мой старый знакомый, товарищ Рыбин, которого я лично знал еще по подпольной работе. Раньше ему приходилось иметь дело с царскими ищейками и провокаторами охранки, а сейчас он должен будет заняться очищением местных совдепов и ревкомов от набившихся туда всяких проходимцев, вроде того же Юрьева, и уголовных элементов.
Я знаю, что товарищ Рыбин, или иначе «товарищ Антон» — это доверенный сотрудник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Так что помощники у меня будут надежные. С ними можно бороться с любыми врагами советской власти. Пусть она еще молодая, но сила у нее огромная.
Достаточно вспомнить то, как нам удалось справиться с Германией, с которой не могло справиться ни царское правительство, ни Временное правительство Керенского. Недаром товарищ Ленин на последнем заседании ВЦИК сказал во всеуслышание:
— Товарищи, запомните, большевики пришли к власти всерьез и надолго!
Я запомнил эти слова. Да, о власти народа мы столько мечтали тогда, когда принадлежность к нашей партии каралась ссылкой или каторгой. А теперь те, кто нас преследовал, сами идут к нам на службу. Видел я в ведомстве товарища Дзержинского несколько бывших жандармов. И ничего, работают на новую власть, как говорил мне Феликс Эдмундович, не за страх, а за совесть. Оказывается, честно служить Советской России можно и не разделяя идей о мировой революции. Теперь Троцкого уже нет в живых, как и его единомышленников.
Я тоже никогда не разделял завиральных идей Троцкого и очень рад, что последователей этого «иудушки» из рядов нашей партии вычищают решительно и бесповоротно.
А самое главное — это то, что сказал мне на прощание товарищ Сталин. Он задумчиво разглядывал меня, словно решая — справлюсь ли я с порученным партийным заданием, а потом вздохнул и сказал:
— Товарищ Молотов, что бы там ни случилось, вы должны помнить лишь одно: Мурманск, да и весь Русский Север должен быть советским. Любой ценой. Вы даже представить себе не можете — какие богатства скрываются в его недрах. Поставить их на службу Советской России — вот наша задача!
Похоже, что товарищ Сталин посвящен во что-то, пока не известное мне. Видно, как тяжело нести ему этот груз в тот момент, когда даже товарищ Ленин предпочел ограничиться одной лишь теоретической работой, хотя и ее тоже хватает. Но как бы то ни было приказ партии для меня закон, и если надо, то я выполню его любой ценой.
Ага, вот мы и пришли, мурманский совдеп. Хлопнула дверь, две коренастые тени в полном вооружении встали за моей спиной. Сизый дым от самокруток в воздухе, хоть топор вешай. Стихнувшие сразу разговоры. Немая сцена, прямо как в «Ревизоре» у Гоголя. Ага, сподобился — прочитал. Крайне актуально, знаете ли, в наши смутные времена. Хлестаков — это не фамилия, Хлестаков — это, можно сказать, теперь для многих профессия.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, внимательно оглядывая присутствующих. — Кто из вас будет председатель Мурманского Совета Тимофей Дмитриевич Аверченко?
19 (6) ноября 1917 года. Полдень.
Псковская железная дорога. Неподалеку от Луги. Штабной вагон первого эшелона механизированной бригады Красной гвардии.
Полковник ГРУ Бережной Вячеслав Николаевич.
Стучат колеса, гремят сцепки, отчаянно кричит паровоз на поворотах, предупреждая путников, переходящих через пути, о своем появлении. Поля и леса за окнами вагона покрыты первым снегом. В штабном вагоне компания, сюрреалистическая для нашей прошлой реальности.
Представьте себе сидящих рядом и мирно беседующих участников той нашей, здесь не состоявшейся Гражданской войны. С красной стороны присутствуют всем известный главком Фрунзе и войсковой старшина Миронов, в нашем прошлом создатель 2-й Конной армии, впоследствии убитый по приказу Троцкого. Хороший командир, грамотный, выдержанный, любимый подчиненными. Таких надо беречь, тем более что сам Троцкий уже почти месяц как служит кормовой базой могильным червям. Белую сторону представляют младший брат последнего царя генерал Михаил Романов, генералы Деникин и Марков, а также контр-адмирал Пилкин. Ну и я, как вишенка на торте. Хорошая компания, характерная, одним словом.
Настроение у всех немного пасмурное. Все же едем на войну, причем на войну с теми, кого совсем недавно было принято называть «своими». Кровавое безумие, случившееся в нашей истории, еще не охватило Россию, но уже тлеют его первые угольки. А наши заклятые закордонные друзья всеми силами стремятся их раздуть. Сейчас мы, как пожарные, едем заливать тлеющее, чтобы потом не пришлось тушить всероссийский пожар. Господа генералы повесили головы, о чем-то думают. Хотя чего тут думать, если не дадим расколоть страну на белых и красных, тогда и с остальными проблемами, скорее всего, справимся еще до весеннего сева.
— Вячеслав Николаевич, — вдруг неожиданно поднял голову генерал Деникин, — а скажите мне вот что: с чего это вдруг хохлам против матушки России бунтовать вздумалось? Ведь жили же получше многих на своих черноземах, а тут такая незадача. Что там на эту тему в ваши времена говорили? Ведь, как я понимаю, и через сто лет болезнь была совершенно не изжита.
Остальные присутствующие тут же зашевелились и навострили уши. Намечалась очередная политинформация, подкрепленная сведениями из будущего. Тут бы толкового замполита с хорошо подвешенным языком, но где ж его взять-то… Ничего, мы и сами с усами, как-никак академии заканчивали.
— Антон Иванович, — сказал я, — вам как лучше объяснить — по-простому или по-научному? Если по-простому, то ясновельможное украинское панство и интеллигенция просто зажрались за времена тихой и спокойной жизни в составе Российской империи. Поскольку, как правильно вы изволили заметить, черноземы имеют место быть, а от набегов татар, янычар и всяких ляхов с уграми их уже двести пятьдесят лет оберегал стоящий на рубежах русский солдат с ружьем. Вот и взбрыкнуло ретивое, особенно у интеллигентов. Да, мол, никто нам не нужен, мы и сами с усами, «Украина понад усе», и все такое. Понимаете?
— Понимаем и всемерно соглашаемся с вами, — кивнул Антон Иванович Деникин, — только ведь эта, как вы изволили выразиться, «зажратость» — она ведь тоже не причина, а всего лишь следствие. Мы-то люди грамотные, понимаем. Вон, в Воронежской, Курской, Саратовской губерниях мужики тоже на черноземах живут и тоже в безопасности от набегов. И ничего, не зажрались. Расскажите-ка, что там на эту тему наука через сто лет думает. А-то как бы у нас не получилось, как у того доктора, который сифилис йодом лечил, а триппер керосином. Рассказывайте, рассказывайте.
Я вздохнул.
— Ну, во-первых, надо начать с того, что нынешние малороссы к полянам времен Владимира Мономаха не имеют ровно никакого отношения. Они пришлые из Полесья на эти земли, которые опустели во время круговерти Батыева нашествия.
— А куда же подевались те самые поляне? Неужели Батый их всех… — недоверчиво спросил генерал Марков, проводя ребром ладони по горлу.
— Отнюдь нет, Сергей Леонидович, — ответил я, — резня была, конечно, и в рабство людей уводили. Но только вот Батый пришел и ушел назад в степи свои, а вместо князей киевских, черниговских и прочих расплодились разные тати, и начался хаос. Как это точно было, история знает плохо. Только в это время начинают резко прирастать народом Владимир, Суздаль, Кострома, Ярославль, Нижний Новгород, Тверь… То есть то, что мы сейчас называем Великороссией. Причем прирастать именно славянским, а не местным финно-угорским населением. Хотя и оно там присутствовало. А в Киеве в это время было восемнадцать домов, татарский ям и двести человек населения. Послы папские, проезжая через то место, где когда-то стоял огромный город, видели какие-то землянки, в которых жили люди. Потом Малороссию захватили литвины, потом поляки, установив какой-никакой порядок, и вот тогда на малоросских жирных черноземах и начали селиться выползшие из болот полещуки да переселенцы-холопы из Польши.
— Ну, об этом мы более-менее знаем — в Академии Генштаба историю учили, — кивнул Марков. — Но ведь все это было давно, почти восемьсот лет тому как. Неужели, как говорят ваши головорезы, за это время все не могло хоть как-то устаканиться?
— Ну, Сергей Леонидович, — протянул я, — добавьте к той истории еще триста лет под Речью Посполитой. Ведь польско-литовское иго было куда страшнее татарского. Баскак собирал ясак, но в душу к народу не лез. А тут иноверные паны с жиру бесились так, что мама не горюй. И церкви жгли, и священников убивали, и насильно в католичество перекрещивали. Да и русские, потомки князей, тоже в католичество подались. Вспомните гетмана Вишневецкого — «кровавого Ярему», который кровью залил Малороссию во времена Богдана Хмельницкого. Так с детства он православным был. А потом папистом стал. Даже мать его родная прокляла. Все, что людям тамошним перенести пришлось, даром не прошло. Вот и получился народный типаж малоросса такой, какой он есть — хитрый и себе на уме, готовый поддержать любую власть, лишь бы его самого не трогали. Про верхушку же малороссийского общества хорошо написал Николай Гоголь.
И я процитировал по памяти:
— «Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а поскудная милость польского магната, который желтым чоботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».
— Да, — сказал тихо Деникин, — приходилось читать «Тараса Бульбу». Но что-то русское в Малороссии все же осталось?
— Осталось, — ответил я, — вера православная осталась, хоть и гонимая она там была. Создавали верующие «православные братства», стояла непоколебимо, как скала, под натиском униатов Киевско-Печерская лавра с мощами святых старцев.
Я перевел дух.
— В результате всех этих пертурбаций в середине семнадцатого века государь Алексей Михайлович присоединил к Московскому царству территории, населенные прорусски настроенным простонародьем и пропольски настроенной старшиной. Все помнят, сколько потом раз эта старшина изменяла России и при Алексее Михайловиче, и при Петре Алексеевиче, и при последующих государях и государынях вплоть до Екатерины Великой, которая просто-напросто разогнала этот гадючник.
Фрунзе огладил бороду и хитро оглядел присутствующих.
— Так по-вашему, Вячеслав Николаевич, получается, что Маркс был прав. Простой народ правильно понимал суть вопроса, а его классовый антагонист нет. Как говорится, легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому в рай.
— И вовсе нет, Михаил Васильевич, — ответил я, — классовый вопрос тут лежит как бы перпендикулярно ходу истории. Суть в том, что власть польского короля была по факту оккупационной. Ну, не чувствовали поляки своей общности с православным населением, и все тут. И поэтому в помощники себе подбирали таких же отщепенцев, которые более бы зависели от милостей польского короля и магнатов, чем от мнения своих же земляков. Или просто отдавали свои владения на откуп евреям-арендаторам, по совместительству — корчмарям. Те были чуждыми местным и по вере, и по тому, что называется в наше время менталитетом. Еще раз вспомню того же Гоголя. «На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась одна бедность да лохмотья; как после пожару или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всё воеводство». Так вот, о внутренней сущности малоросса я уже вам говорил. Это малороссийское себялюбие и эгоизм, в наше время называемые «хатоскрайностью», дают благоприятную почву для проявления возможного предательства. И после Переяславской Рады эти люди никуда не делись, продолжая управлять гетманщиной, как я уже говорил, до тех самых времен, пока старшина не была разогнана, а все способные приносить государству пользу не были перечислены в российское служилое сословие — дворянство, мелкопоместное и не очень.
Я пристально посмотрел на Фрунзе.
— Прошу обратить внимание, Михаил Васильевич, — служилое сословие в России будет востребовано всегда, при любом правителе и любом социальном строе. Пока есть государство, этому государству необходимы люди, которые были бы готовы ему служить не за страх, а за совесть, и за свою службу рассчитывать на какие-то привилегии и льготы. Конечно, это полное безобразие, когда из почти двух миллионов дворян мужеского пола служили государю и отечеству всего около ста тысяч. Но этот вопрос надо задавать не тем офицерам и чиновникам, которые честно тянули свою лямку, а старшему брату, отцу, деду и отчасти прадеду присутствующего здесь Михаила Александровича. Чистить надо было авгиевы конюшни аристократии и дворянства регулярно, ссылая бездельников и дармоедов: кого в дальнюю Европу, город Лондон, кого в дальнюю Азию, город Петропавловск-Камчатский. Петровская табель о рангах исправно поставляла дворянству свежую кровь в лице способных людей. Вот сидящий здесь Антон Иванович, а точнее его отец, тому наглядный пример. А, простите за грубое сравнение, если социальный организм кушает, то он должен и гадить тем, что для пищеварения оказалось непригодно. Если нет выброса дерьма, то происходит самоотравление и гибель. Вспомните хотя бы историю с распутинщиной. Конечно, вокруг это прелюбопытного субъекта наворочено множество небылиц, но факт остается фактом — с пристрастия последнего русского императора, а точнее, его супруги к разного рода шарлатанам и ясновидцам и началось падение династии. Вот если бы вы, уважаемый Михаил Александрович, и ваши ближайшие родственники выполняли свои царские обязанности как следует, как, например, ваш великий предок, государь Петр Алексеевич, то мы бы с вами сейчас, возможно, и не разговаривали, ибо не было бы причин для нашего появления здесь.
Фрунзе утвердительно кивнул, а Михаил Александрович смущенно огладил рыжеватую бородку, как бы признавая свою личную вину за то, что дела в дворянстве оказались так запущенны, и я продолжил:
— Но теперь давайте вернемся к нашим баранам, пардон, малороссам. После того как старшина превратилась в обычное служилое дворянство, а самые неуемные, типа гетманов Мазепы и Калнышевского, изгнаны или загремели за решетку, жизнь в Малороссии наладилась. Из среды малороссов вышло немало славных людей, достойных слуг нашего государства, проявивших себя и на военной стезе, и на гражданской службе. Вспомните математика Остроградского, генерала Котляревского, писателя Гоголя, канцлера Безбородко. Империя Российская щедро извлекала из образованного слоя малороссов и расселяла в разные концы способных и талантливых людей в качестве министров и чиновников, генералов и офицеров, художников, артистов, инженеров, ученых, философов. Выучившись и сделав карьеру, эти люди потом селились в Петербурге, Москве, Казани, Владикавказе, Ташкенте, Владивостоке и Мукдене и редко возвращались в Малороссию. В науке этот процесс называется маргинализацией. Появилось целое поколение старосветских помещиков, хорошо описанное Николаем Васильевичем Гоголем. Из среды маргиналов и вырос слой «щирых» украинских интеллигентов, которые мечтали отделиться от России и тут же присосаться к новому хозяину. Помните, как Гоголь говорил про желтый чобот польского магната? Отсюда и новая мазеповщина. Те люди, которые сейчас верещат о самостийности в Киеве, просто надеются, что тридцать сребреников — это совсем не иудины деньги, а неплохой начальный капитал. На настоящий момент дела у малороссов зашли довольно далеко, но еще есть возможность их поправить.
— И как вы предлагаете поправить эти дела? — с любопытством спросил генерал Марков.
— А так же, как и по остальной России, — пожав плечами, ответил я. — За тем туда и едем. Кто на нас пойдет с оружием — уничтожим, кто не захочет отказаться от самостийщины — отправим куда подальше. Например, в Австро-Венгрию — там их духовная родина, там они пусть и строят свою «незалэжность». Если, конечно, поляки и немцы с венграми им это позволят. Ну, а прочим доступно объясним, что малороссы — просто часть огромной и славной общности — русского народа. Ведь вы, уважаемый Филипп Кузьмич, — обратился я к внимательно слушавшему Миронову, — не будете говорить, что казаки — это особая нация, а не часть русского народа?
— Не буду, — улыбнувшись, сказал войсковой старшина, — хотя и у нас на Дону есть разные малохольные, которые говорят об этом. Так умишком грабленных везде хватает…
— Вот видите, — сказал я, — в общем, надо лечить Малороссию, и чем быстрее, тем лучше. Иначе она снова станет одновременно и Руиной, и Диким полем.
— Да-с, господа-товарищи, — протянул генерал Марков, — история сия тянется чуть ли не от Адама и Евы. В одном вы правы, Вячеслав Николаевич, за тем и едем, чтоб не допустить этой самой Руины.
В руках генерала появилась серебряная фляга.
— Давайте выпьем за любимую всеми нами Россию-матушку, пусть и советскую, но единую и неделимую. С Богом!
22 (9) ноября 1917 года. Вечер.
Петроград. Суворовский, дом 48.
Капитан Александр Васильевич Тамбовцев.
За нашими суровыми буднями мы как-то подзабыли о простых человеческих чувствах. А от них никуда не деться. И сегодня с утра появился повод гульнуть.
В общем, пришла ко мне в кабинет наша красавица, Иришка и, потупив глазки, сказала:
— Александр Васильевич, я… Мы… В общем, я и Сосо… Ну, товарищ Сталин…
— Ну, не тяни кота за хвост, — не выдержал я, — говори, что там у вас?
Ира вздохнула, залилась краской и смущенно сказала:
— Дядя Саша, я к Иосифу Виссарионовичу перехожу жить. Он сделал мне предложение, и я согласилась… Вы только не думайте, — быстро сказала Ирина, — он сказал, что все будет по-честному, брак зарегистрируют, а вот в церкви он венчаться не хочет. Говорит, что это не так уж и важно, да и товарищи не поймут.
Я почесал макушку. Ну что ж тут поделаешь? Ирочка — девушка умная, не какая-нибудь экзальтированная барышня, которая первому встречному на шею бросается. Если у них там все так серьезно… Пусть живут — запретить я ей не могу, в конце концов, кто я ей?
Ирочка со страхом и надеждой поглядывала на меня — а вдруг я буду против? Смешно, да?
— Ну, ладно, распишитесь в загсе, или как эта штука здесь называется, — сказал я ворчливым голосом двоюродной тещи, — а жить-то где будете? Не к Аллилуевым пойдете же? Там тебе Надежда все волосы выдерет и глаза выцарапает…
— Александр Васильевич, — быстро затараторила обрадованная Ирина, — мы уже обо всем подумали. Мы будем жить на Суворовском, где у нас узел связи. Так будет всем удобно. И до Смольного и до Таврического рукой подать, да и наши ребята, если что, в обиду не дадут. Места там много, комнаты одной нам вполне хватит, — и Ирина опять залилась густым румянцем.
«Вот егоза, — подумал я, — пришла у меня совета спросить, а оказывается, она уже все просчитала и все решила».
— Ну, ладно, — сказал я, — если так, то хорошо. А что по этому поводу думает сам Сталин? Надо бы мне с ним на эту неслужебную тему переговорить.
— Дядя Саша! — воскликнула Ирина. — Так я его сейчас позову. Он тут, ждет меня в коридоре.
И она выбежала из кабинета, а через минуту вернулась, ведя за руку немного смущенного председателя Совнаркома. Сталин сейчас был не похож сам на себя. Во всяком случае, я его еще не видел в таком состоянии. Он волновался, хотя очень старался не подавать вида. Похоже, что этот потертый и побитый жизнью мужчина сейчас чувствовал себя юношей, который пришел к родителям невесты, для того чтобы попросить ее руки.
— Товарищ Тамбовцев, Александр Васильевич… — начал было он. От волнения его голос был немного хриплым, а кавказский акцент — более заметным, чем обычно.
— Товарищ Сталин, — перебил я его. — Ирина мне все уже рассказала. Возражать и отговаривать ее я не стану, надеюсь только, что вы в семейной жизни будете счастливы. Только Ирина, скажу честно, не подарок. Наши девицы совсем не похожи на здешних. Но время сейчас настало такое, что именно амазонки-воительницы типа Ирины как раз и будут чувствовать себя в вихре революционных событий, как рыба в воде. Так что, как на Руси говорят в таких случаях, совет вам да любовь…
— Спасибо, Александр Васильевич, — с чувством сказал Сталин, — я постараюсь сделать все, чтобы Ирина была счастлива со мной. А то, что она не похожа на других девушек, так это я сразу почувствовал, и именно поэтому ее полюбил. Вы правы, — добавил он, — время сейчас особое, и часто бывает так, что решения надо принимать быстро. Вот мы его с Ириной и приняли.
Я подошел к Ирочке и Сталину, словно желая, как это делалось в старину, благословить молодых. Впрочем, семейной иконы у меня не было, поэтому я чмокнул в румяную щечку Ирину и крепко пожал руку Сталину. Они переглянулись, а потом Иосиф Виссарионович сказал мне:
— Товарищ Тамбовцев, мы бы хотели пригласить вас на наше, так сказать, торжество. Правда, из-за нехватки времени, все будет обставлено скромно. Мои земляки прислали из Грузии хорошего вина, Ирочка обещала испечь пирог и сготовить чанахи. И еще какой-то салат особенный — оливье. Она сказала, что это напомнит вам о том времени, из которого вы прибыли в наш мир.
Естественно, я принял их приглашение, и вот сижу за столом в комнате на Суворовском, потягиваю прекрасное красное вино и слушаю, о чем говорят гости нашей «сладкой парочки».
А гостей было, в общем-то, и немного. От наших, пришельцев из будущего, кроме меня и Ирины за столом сидела Нина Викторовна — она была своего рода «посаженой матерью» — и коллега Ирины по телегруппе Андрей Романов. Он стал «посаженым отцом». Сталин пригласил на торжество Феликса Эдмундовича и своего старого знакомого, товарища по отсидке в Баиловской тюрьме, Григория Константиновича Орджоникидзе. Того самого, которого у нас принято называть его партийным псевдонимом «Серго».
Мне показалось, что Сталину хотелось, чтобы рядом с ним был кто-нибудь из его земляков. Видимо, начиная новую семейную жизнь, он вспоминал свою первую супругу — Като Сванидзе, умершую в 1907 году от тифа. Я знал, что Сталин очень ее любил и тяжело переживал ее смерть.
Разговор шел веселый и, как это принято в таких ситуациях, ни о чем. Выпито было уже немало, Орджоникидзе, который был кем-то вроде тамады, произносил красивые кавказские тосты и все время поглядывал на Ирину. «Эх, — наверное, думал он, — повезло земляку! Мне бы такую пери! Красавица! Вах!»
Сидящий рядом с ним Железный Феликс тоже с интересом поглядывал на Ирину. Я усмехнулся — надо же, выходец из сельского пролетариата Сосо Джугашвили пригласил на свою свадьбу двух представителей класса угнетателей: дворянина Орджоникидзе и шляхтича Дзержинского. Революция — весьма интересная штука. И здесь не все так просто, как таблица умножения. Многие стопроцентные пролетарии и крестьяне от сохи пошли против революции, а вот дворяне, в том числе и потомственные, как раз отдавали за нее свои жизни.
Серго и Сталин затянули в два голоса какую-то грузинскую песню. Слов я не понимал, но слушать было приятно. У Сосо оказался красивый голос и хороший музыкальный слух. Я вспомнил, что в Горийском духовном училище он был регентом и пел в церковном хоре.
Закончив пение, Серго произнес очередной тост, а потом предложил и нам что-нибудь спеть. Из репертуара будущего. Я посмотрел на Андрея Романова. Помнится, он неплохо играл на гитаре. Тот все сразу понял и вышел из комнаты. У наших морпехов была довольно приличная шестиструнка, на которой они в свободное время музицировали.
Наш музыкант немного подстроил гитару, подкрутил колки и, окончательно убедившись, что оружие готово к бою, вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. И Андрей начал мою любимую.
Светит незнакомая звезда.
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлётные огни аэродромов…
Здесь у нас туманы и дожди.
Здесь у нас холодные рассветы.
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни…
Довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Я услышал справа от себя всхлипывания. Посмотрев, я увидел, что Ирина подпевает мне тихим красивым голосом, а по ее щекам текут слезы. Видимо, ей вспомнился дом, которого она больше никогда не увидит, родители, друзья…
Жестом я остановил Андрея и, немного подумав, сказал ему:
— Давай другую, нашу…
Он заиграл, а я запел:
Сколько зим, сколько лет,
Сколько вод утекло,
Сколько жизней прошло без меня,
Сколько жизней ушло от меня.
Я вернулся домой, а виски сединой
Припорошило в дальних краях,
Да и грудь вся в сплошных орденах.
По высокой, высокой траве
Я пройду в полный рост,
Полной грудью вдохну воздух этих полей,
Мной давно позабытый на вкус.
Сталин и Серго внимательно слушали песню, которая будет написана в далеком будущем. В конце Сосо даже начал подпевать.
Вот так и прошел наш вечер. Ирочка осталась на Суворовском, а мы с Андреем оправились в Таврический, чтобы у меня в кабинете продолжить наш вечер воспоминаний…
23 (10) ноября 1917 года. Полдень.
Александровск-на-Мурмане (Полярное).
Двадцать третьего ноября по григорианскому календарю солнце всходит в Мурманске и его окрестностях в час дня, а уже в четыре часа по полудню ныряет обратно за горизонт. Световой день длится всего три часа. Еще неделя, и на Кольский полуостров почти на два месяца опустится полярная ночь.
Да и сейчас погода тоже не балует. Резкий порывистый ветер несет со стороны залива заряды мелкого колючего снега, бросая его в покрасневшие от холода лица наблюдателей. Александровск-на-Мурмане — это крайняя северная точка Советской Республики. Флотилия Северного Ледовитого океана перешла на сторону советской власти в тот же день, как стало известно о том, что премьер Керенский подал в отставку, поручив формировать новый кабинет большевику Сталину. Еще совсем недавно вся флотилия состояла из старого броненосца «Чесма», времен Русско-японской войны (бывшая «Полтава»), и такого же старого бронепалубного крейсера «Аскольд».
Но случилось так, что восемнадцатого ноября по новому стилю, с приходом отряда кораблей из состава Особой эскадры, на Мурмане все круто поменялось. Новые люди, новые нравы. Вечером того же дня прибыл первый эшелон с набранной на Балтике сменной командой для «Чесмы».
Новым командиром линкора, как громко был назван спущенный на воду еще в XIX веке броненосец, стал имеющий большой авторитет на флоте капитан 1-го ранга Алексей Михайлович Щастный. Кстати, когда стали искать его предшественника, каперанга Черкасова, то просто не нашли. Очевидно, тот, решив не рисковать, предпочел по-тихому самодемобилизоваться.
Внешне чем-то похожий на Феликса Дзержинского, каперанг Щастный тут же приступил к энергичному выдворению с боевого корабля его обитателей и приведением «Чесмы» в полную боевую готовность. Зимой на Севере между днем и ночью почти нет разницы, а люди хорошо отоспались во время долгой поездки из Питера.
В той истории авторитет и кипучая энергия позволили Алексею Михайловичу организовать героический Ледовый переход Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт. Возможно, что эти качества и послужили причиной его трагической гибели. Троцкий боялся растущего авторитета молодого тридцатисемилетнего контр-адмирала и, мстя за нарушение негласного соглашения с германцами, по которому Балтфлот должен был быть сдан им в целостности и сохранности, подвел Щастного под расстрел.
А может, дело было совсем не в германцах, а в британо-американцах, и русские корабли должны были быть не пленены, а затоплены, как это позже случилось в Новороссийске с частью сил Черноморского флота? Как бы то ни было, но факт остается фактом — в той истории после Гражданской войны и разрухи у СССР остались лишь те боевые корабли, которые каперанг Щастный привел весной 1918 года в Кронштадт.
Но в этой реальности «иудушка» Троцкий был уже мертв, проклят и предан забвению. А его немногочисленных последователей НКВД преследовало как бешеных псов. И недаром Ленин уже сказал на заседании поредевшего ЦК свою знаменитую фразу про то, что «революция должна уметь себя защищать». Только сейчас он имел в виду, что злейшим врагом любой революции являются сами революционеры, готовые разрушить, уничтожить государство. Идея «окончательного слома» была похерена и забыта. А идея мировой революции плавно трансформировалась в реальность второго этапа революции российской. Ну, а когда неизбежные противоречия, которые будет неспособна разрешить Первая мировая война, приведут к еще одной вспышке мирового насилия, то Советская Россия должна быть готова к ней лучше, чем в прошлый раз.
Здесь, в Мурманске, в настоящий момент закладывался один из краеугольных камней Плана, который позволит правительству Сталина избежать крупномасштабной гражданской войны. При сохранении контроля над Мурманом и наличии здесь сильной группировки советских ВМФ, будут невозможны никакие поползновения французов и британцев на Русский Север и их поддержка находящимся тут антибольшевистским силам. Да и сами эти силы теперь далеко не той численности и уровня мотивации, что в прошлой редакции истории. Но все же легче затоптать тлеющую искру, чем потом тушить разгоревшийся пожар.
Поэтому оборона Мурмана от эскадры сэра Генри Френсиса Оливера — это ключевой момент по недопущению гражданской войны на Русском Севере. Вслед за сменной командой для «Чесмы» из Петрограда в будущий Мурманск прибыл экипаж для интернированного британского броненосца «Глори», переименованного в «Моонзунд», командование над которым принял кавторанг Зубов, бывший командир эсминца «Мощный». Последним, уже в полдень девятнадцатого числа ноября месяца, в Мурманске появилось пополнение для крейсера «Аскольд», командовать которым был назначен каперанг Галлер, сменивший посаженного ревкомовцами в кутузку предыдущего командира крейсера каперанга Шейковского, прозванного матросами «Сопля на цыпочках». К сожалению, есть такие люди, для которых сословный гонор стоит выше, чем служба Родине. Но барон фон Галлер не разделял их воззрения.
Тогда же, в полдень девятнадцатого ноября, интернированная команда с «Глори», а также британская и французская миссии в полном составе были погружены на почти полностью разоруженный «Виндиктив», который под конвоем двух миноносцев был препровожден в нейтральные воды. Для самообороны от германских подлодок устаревшему британскому крейсеру были оставлены замки только на четырех 76-мм пушках. Товарищ Сталин давал британскому Адмиралтейству последнюю возможность одуматься, развернуть эскадру и не доводить дело до кровопролития.
При этом надежд на благоразумие британцев у тех, кто нес ответственность за безопасность Русского Севера, было мало. Ибо, как известно, кого Бог желает наказать, того он лишает разума. И поэтому на Мурмане шла круглосуточная подготовка к обороне.
Времени было мало — на все про все до боестолкновения оставалось не более четырех суток. «Дредноут» — корабль серьезный, вооруженный десятью орудиями Mark X калибром двенадцать дюймов и с длиной ствола в сорок пять калибров. В распоряжении контр-адмирала Иванова Седьмого для противодействия англичанам имелись всего восемь орудий того же калибра. Четыре двенадцатидюймовки с длиной ствола в сорок калибров находились на «Чесме», и четыре, с длиной ствола в тридцать пять калибров — на «Моонзунде», бывшей «Глори». В открытом море и в линейном сражении они не смогли бы противостоять «Дредноуту» — слишком уж велико было его превосходство в огневой мощи, скорости и бронировании. Но в узостях Кольского залива и дома, где помогают стены, все могло быть совсем по-другому.
Диспозиция будущего сражения была составлена Военным советом флотилии. В него вошли контр-адмирал Иванов, кавторанг Белли и командиры «Североморска», «Адмирала Ушакова», «Чесмы», «Моонзунда» и «Аскольда». Выглядела она так.
Члены Военного совета исходили из того, что британская эскадра пойдет к Мурману на прорыв в течение тех самых трех часов светлого времени, которые будут в их распоряжении. В противном случае, при попытке блокирования базы, «Дредноут» и британские броненосные крейсера будут потоплены в темное время суток на Кильдинском плесе «Североморском» и «Адмиралом Ушаковым» с помощью сверхдальнобойных подводных ракет «Шквал».
В связи с отсутствием на кораблях времен Первой мировой войны каких-либо ночных средств обнаружения и наблюдения, бой больше напоминал бы расстрел. После уничтожения крупных артиллерийских кораблей предполагалось предъявить эсминцам сопровождения, угольщикам и кораблям с десантом ультиматум с требованием немедленной капитуляции под угрозой полного уничтожения. Температура воды в Баренцевом море в это время года около плюс пяти градусов по Цельсию, а средняя продолжительность жизни без водолазного термокостюма — около восьми минут. Верная смерть для всех, кроме моржей и нерп.
Но вариант блокирования Мурмана на дальних подступах был маловероятен по нескольким причинам. У британцев отсутствовала опорная база для блокадного флота, по типу японской базы на островах Эллиота при блокировании Порт-Артура в Русско-японскую войну. Нет такой базы — нет и блокады. Элементарный расчет показывал, что, получив отпор и покружив в окрестных водах с неделю, британцы будут вынуждены повернуть обратно.
Сам Мурман вместе с Александровском, по всей видимости, и должны были стать для Антанты такой опорной базой при дальнейшем захвате Русского Севера. Конечно, в дальнейшем британское Адмиралтейство может нагло влезть и в порты северной Норвегии. Но не в этот раз — ведь операция планируется явно второпях, накануне наступления полярной ночи, и главная ставка делается на захват целей с наскока. Русские офицеры понимали, что если удастся отбить эту атаку, то повторного, куда лучше подготовленного визита следует ждать уже в марте 1918 года, что даст на подготовку к нему три-четыре месяца.