2

Он достал из кармана куртки алюминиевую флягу, отвинтил пробку, сделал несколько больших глотков, потом протянул ее девочке, и она жадно допила все до последней капли. Он вытащил пачку армейских сухарей, вытряхнул один на ладонь и отдал остальное Рене, которая тут же взяла по сухарю в каждую руку.

– Не жадничай… – велел он.

Голос у него был особенный – низкий, как далекий раскат грома, опасно-вкрадчивый.

– Ты и по-французски говоришь? – спросила она.

Немец не ответил, только взглянул с легкой насмешкой. Он проспал несколько часов – за окном стемнело, стрельба стихла – и в глубине души надеялся, что девчонка сбежит, но, когда очнулся, она смотрела не него чернильно-черными глазами, прижимая к груди старую грязную куклу с рожицей деревенского дурачка. Малышка могла воспользоваться моментом и покалечить его, ударить по голове поленом или – того хуже – кочергой, характера ей было не занимать. Это упростило бы жизнь им обоим, но она поступила иначе. Просидела много часов, поджав под себя ноги и пристроив рядом игрушку. Он с самого начала войны не спал так крепко, но голова не прояснилась. Что ему делать с ребенком? Да и с собой… Он протянул девочке еще один сухарь.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Вот ведь любопытная пигалица! Он совсем не хотел, чтобы девчонка называла его по имени: Матиас. «Я хочу есть, Матиас», «Я замерзла, Матиас», «Мне надо пописать, Матиас» и прочее детское нытье. Внезапно он сообразил, что пока не слышал от нее ни одной просьбы. Она ни разу не пожаловалась с того самого момента, как он… пристрелил Ганса. За убийство товарища и за то, что пощадил еврейку, ему полагается смертная казнь, и еще неизвестно, которое из преступлений тяжелее.

Когда началось наступление в Арденнах, травля евреев перестала быть приоритетной задачей и уж точно не являлась частью его задания в рамках операции «Гриф», хотя фюрер был все так же одержим уничтожением этого народа. Эшелоны на восток больше не шли, и просто отправить евреев в Освенцим не представлялось возможным, так что приходилось делать грязную работу собственноручно – как в самом начале, до появления газовой камеры. Матиасу это никогда не нравилось. Да, он любил убивать – но не безоружных, слабых и отчаявшихся.

Матиас никогда не был прямо задействован в «окончательном решении еврейского вопроса», как называли уничтожение по национальному признаку в высших кругах рейха. В 1939 году он завербовался в только что созданный легендарный 800-й полк особого назначения «Бранденбург», элитное разведывательно-диверсионное подразделение абвера, а в 1943-м Скорцени переманил его к себе. Отто Скорцени, прозванный Меченым из-за шрама на щеке, который он получил во время дуэли на шпагах. Матиас стал членом диверсионной группы «Фриденталь», куда вошли сливки нацистских супергероев. Свирепые шпионы-полиглоты, мечта злого двенадцатилетнего мальчишки, начитавшегося американских комиксов. Матиас здорово «повеселился», участвуя в «планерном» освобождении Муссолини и похищении «принца» Венгрии.

Он играл в шпиона, внедрялся под прикрытием и не думал о том, что происходило в концлагерях, но не мог не догадываться, что каждая акция прославленных диверсантов влечет за собой гибель евреев, цыган или гомосексуалистов. Война Матиаса была ничуть не чище войны солдата, заталкивающего старую венгерскую еврейку и ее оборванного внука в газовую камеру. Он был винтиком машины разрушения, дубиной голодного людоеда, что не мешало ему спокойно спать. Матиас согласился на лучшее, что могла предложить система, точно зная, в какое дерьмо вляпывается. Никто не звал его на бал, он сам решил потанцевать.

Уже несколько месяцев мрачный карнавал стремительно летел к своему апофеозу. Война была проиграна, но этого как будто никто не замечал. Операция «Гриф» – чистой воды посмешище, да и разве может быть иначе, если в ней участвует горстка юнцов, чей английский ничуть не лучше, чем у фермерши из Швабии! Роль сыновей дяди Сэма они играют так же убедительно, как Геббельс бьет степ, маскируются весьма приблизительно, а их форма напоминает «кобеднешные» одежки приютских сирот. И все-таки Матиас и еще несколько человек из банды Меченого согласились поучаствовать: лучше уж изображать заблудившихся в лесу янки, чем взрывать трамвай в Копенгагене. Именно этим был сейчас занят Отто Швердт, верный пес Скорцени, ветеран-фанатик, не разделявший взглядов Матиаса на героизм. Ну или на то, что от него осталось. Стоило рисковать шкурой, чтобы оказаться в лесной хижине наедине с малолетней еврейкой! Приехав в 1939-м в Германию, он был готов ко множеству вещей, но уж точно не к такому. Девочка тихонько ворковала со своим тряпичным грязнулей и кормила его сухарными крошками.

– Хочешь еще? Не наелся? Больше нету…

Ну и хитрюга! Не хочет прямо сказать, что голодна, и использует свою дурацкую куклу. Матиасу внезапно наскучила эта игра, он поднялся и вышел. Девочка напряглась – ей больше всего на свете хотелось побежать следом, не отпускать Матиаса ни на шаг, но она сдержалась. Человеку нужно побыть одному. Она подошла к окну, протерла запотевшее стекло и увидела, как огонек зажигалки на мгновение осветил его лицо. Высокий силуэт четко вырисовывался в лунном свете. Казалось, что этот наделенный хищной грацией мужчина – свой в лесу, который стал свидетелем их негласного договора. Он здесь у себя дома.

На следующее уро Матиас повел Рене ставить силки́. Его злило, что приходится тащить девчонку за собой, но оставить ее одну в хижине он не мог. Они шли по лесу и искали звериные следы. На хорошую добычу Матиас не рассчитывал – если кто и попадется, то разве что старый полуглухой-полуслепой заяц. Он не охотился много лет и слегка утратил навык, но чувствовал себя на удивление хорошо – несмотря на присутствие малышки. Вообще-то она была очень осторожна, ступала бесшумно, молчала и внимательно за ним наблюдала, пытаясь запомнить каждую деталь. Матиас поставил ловушку, которую смастерил из шнурка и палочки. Они спрятались в папоротниках и долго ждали. Вокруг шелестел, шуршал, поскрипывал мир дикой природы. Канонада, как по волшебству, стихла. Малышка ужасно замерзла, но проявляла неслыханное терпение. Наконец появился заяц, покрутился вокруг силка и, конечно же, попался. Девочка и глазом не моргнула, глядя, как он бьется, отчаянно борясь за жизнь.

Матиас достал нож странной формы и прикончил зверька, потом одним ловким движением освежевал его. Рене смотрела на глянцевую розовую тушку и думала, что немец не людей всю жизнь убивал, а зверюшек потрошил. Да нет, она ошибается, он наверняка не раз делал и то, и другое. Матиас протянул девочке шкурку, и она сунула замерзшие ладошки в еще теплое окровавленное нутро.

Он почему-то вспомнил, как Ганс целился ей в голову, а она как ни в чем не бывало ела снег. Теперь девочка пытается согреть руки мехом только что погибшего зверька и наслаждается теплом. Она тенью следует за Матиасом по лесу, пожирает своего спасителя взглядом бездонных глаз, караулит его сон и дает ему нечто такое, чего он никогда не знал и не мог постичь. Нечто очень смутное заполняло его душу и тело тихим счастьем. Рене подняла глаза, уловив смятение своего спутника, и Матиас отвернулся и зашагал по тропинке к хижине.

Они сидели у очага и молча жевали. Рене проглотила последний кусочек и вытерла губы рукавом. Это был второй их вечер в лесном домике. Накануне она рассказала Матиасу историю. Он ее об этом не просил, но пришлось слушать сказку об огромном волшебном коне, путешествовавшем по империи Карла Великого с четырьмя братьями на спине. У этих всадников был зуб на Карла – Матиас не очень понял за что, равно как и сама рассказчица. Итак, братья, четыре сына Эмона, затеяли войну с императором. Им помогал странный парень – волшебник в медвежьих шкурах и венке из листьев на голове. Он жил в лесах и умел становиться невидимым. Можис – так его звали. А огромного-преогромного коня звали Баярд, и ему ничего не стоило перепрыгнуть Маас. Волшебный был конь. Рассказывая, девочка произносила слова как заклинание – священное, древнее и варварское. Матиас получал удовольствие, слушая сказку.

Баярд все время спасал братьев от стражей Карла, он над ними открыто насмехался, и император поклялся отомстить. «Я убью проклятого коня! Он умрет лютой смертью!» Баярд попал в западню и…

На этом месте Рене остановилась, сказав, что устала и закончит завтра. Она его провела! Матиасу не терпелось узнать, что случилось с треклятой клячей: пока малышка говорила, он чувствовал себя удивительно легким и умиротворенным. Он забыл о войне и вернулся в типи старой индианки. Тогда были другие времена, и он тоже был совсем другим.

– Хочешь узнать, чем кончилось? – спросила Рене.

Он что-то пробурчал, девочка приняла это за «да» и уселась поудобнее, держа спину прямо, как маленькая балерина. Ее глаза блестели, в зрачках отражалось пламя очага. Карл приказал повесить жернов на шею коню и столкнуть его в Маас. Баярд прыгнул, и император возрадовался: он наконец уничтожил непокорное животное, магию и тех, кто противился его власти. Но как же он изумился и разгневался, когда над водой появилась голова волшебного коня! Тот ударил копытом по жернову, разбил его и выскочил на берег. Вот так! Рене изобразила рукой сноп брызг. Баярд ускакал в лес, и никто больше его не видел. Никогда.

Понятно. Никогда…

Загадочный тон девочки звучал почти комически, и Матиас улыбнулся. Она нахмурила брови.

– А знаешь, Баярд жив. Его дом – густой лес, и он может скакать, куда захочет, далеко-далеко…

Она сделала паузу и добавила:

– Даже к тебе домой.

Матиас вздрогнул, и Рене это заметила.

– В Германию…

Он промолчал. Малышка знала, что у него была другая жизнь – раньше, до солдатской. Матиас прекрасно говорил по-французски. Лес был его вселенной. Рене завораживала эта тайна, смутная неизвестность пугала и притягивала. Во всех историях, сказках и легендах ей больше всего нравились таинственные, никому не доверяющие герои. В своей нынешней, опасной жизни гонимого существа она встречала разных людей и знала, что самые милые на вид, те, кто улыбается с прищуром, очень часто не заслуживают и капли доверия.

Когда Рене было три или четыре года, ее приютили супруги-фермеры. Их соседка Мари-Жанна, высокая костистая тетка, все время угощала ее сластями, гладила по волосам, называла красавицей. А потом Рене разбудили среди ночи и сказали, что она должна бежать – сейчас же, не одеваясь, что немцы вот-вот придут за ней. Пьер, муж мамаши Клод, вывел машину из сарая, и они долго ехали. Рене притворялась спящей и слушала разговор супругов о Мари-Жанне. Оказалось, они ей платили за молчание, потом Пьеру это надоело, он отказался давать деньги, и гадина тут же донесла немцам. Благодарение Иисусу-Марии-Иосифу, один очень храбрый деревенский мальчишка случайно обо всем узнал и не побоялся предупредить фермеров. Если бы не он – благослови его Господь! – они бы уже лежали в сырой земле. Фермерша плакала и все повторяла: «Благодарю тебя, кроткий Иисус, за то, что сжалился над нами, Пресвятая Дева Мария, прости нам грехи наши! Если бы они пришли раньше, нас бы уже не было на белом свете!»

Матиас уснул. Рене легла на старый матрас. Себе он устроил отдельную подстилку из соснового лапника. Она закрыла глаза и мгновенно соскользнула в дрему. Ей снилось, что Мари-Жанна стоит на коленях перед Карлом Великим и просит пощады. На шее у нее веревка, к концу привязан жернов, огромный-преогромный. Император глух к мольбам Мари-Жанны, он велит солдатам бросить женщину в Маас, она читает Ave Maria и тонет, пуская пузыри.

Матиас разбудил Рене, подергав ее за руку, и приложил палец к губам. Кто-то или что-то скреблось в дверь. Он достал свой большой нож и зажал его в зубах, затем стремительно подтянулся на руках и замер над притолокой. Стук стал громче.

– Откроешь на счет «три», – шепнул Матиас.

Он начал отгибать пальцы, на третьем Рене распахнула створку и спряталась за ней. Они услышали звук шагов, да нет, скорее шарканье, сопровождавшееся громким сопением. Матиас перехватил нож рукой и спустился с «насеста». Его лицо застыло от изумления, он кивнул Рене, она вылезла из укрытия и увидела большого оленя с ветвистыми рогами. Взгляд у нежданного гостя был кроткий и одновременно надменно-гордый, гладкую матовую шкуру припорошил снег. Рене видела оленей только на картинках, а этот, живой, оказался огромным. Может, она все еще спит? Только бы не спугнуть его… Матиас медленно и плавно протянул к оленю руку, и в этом движении была какая-то давняя, интимная близость. Зверь шагнул вперед и долгое мгновение смотрел человеку в глаза, потом опустил свою прекрасную тяжелую голову и ткнулся губами ему в ладонь. Рене осенило: у немца есть Дар! Он – повелитель леса и диких животных. Теперь она знает его секрет. Он почти не говорит с ней, даже имени своего не назвал (а она в отместку не сказала своего), но это совершенно не важно. Олень отступил назад, попрощался с ними взглядом, повернулся и исчез в темноте.

Следующий день Рене навсегда запомнит как «день подарка». Она видела, как немец что-то шил из заячьей шкурки, используя вместо ниток жилы. Девочка и не подумала спросить: «Что ты делаешь?» – знала, что ответа все равно не получит, и ждала, когда он позовет ее.

– Эй, иди сюда!

Рене подошла, и он надел на ее маленькие обмороженные руки рукавицы мехом внутрь. Настоящие рукавички, которые он сшил специально для нее.

Она редко получала подарки. Самым любимым, бесценным был Плок, ведь его подарила мама. Во всяком случае, так ей сказали. Плок был ужасно симпатичный и смешной, с внимательными глазами и ежиком шерстяных волос на заостренной макушке. Маму он наверняка рассмешил, потому она его и выбрала. А еще у Рене был подарок от Марселя – книга «Четыре сына Эмона», но она осталась в чемоданчике, брошенном на дороге. Другую куклу – память о Катрин – однажды утром забыли в замке. Она умоляла вернуться за игрушкой, но ей объяснили, что это невозможно. Вообще-то Рене не так уж любила кукол, но эта была напоминанием о подруге. Немцы забрали ее и, конечно же, убили, закопали в сырую землю, «на корм одуванчикам», как говаривала фермерша Клод. Рене нравилось это выражение, она никогда не верила в сладкие истории о небесах, ангелах и добром Боженьке. Земля, поросшая одуванчиками, куда надежней. Кто-то из взрослых объяснил Рене, что Катрин забрали в особенное место, где много других деток и где она, наверное, снова встретится с родителями. Если все так чудесно, почему у сестры Марты из Сакре-Кёр было такое печально-озабоченное лицо? Воссоединение с семьей – это здорово, спору нет, но что немцы станут делать с кучей людей, которых они ненавидят?

Рене подняла руки и восхищенно покрутила ими, как «маленькими марионетками», потом подбежала к немцу и прижалась к нему щекой. Он замер, как окаменел. Девочка не удивилась, точно зная, что чувствует этот мужчина. Она и сама не слишком любила прикасаться к себе подобным – не важно, детям или взрослым. Предпочитала людям животных. Но с ним все иначе.

Рене вышла из хижины. Снег лежал толстым пушистым ковром, деревья клонились под тяжестью белого одеяния. Вокруг царила тишина. Девочка слепила снежок и покатила его по земле. Теперь руки у нее не замерзнут, и она сделает снежную бабу. Матиас стоял на пороге и наблюдал за малышкой, поглощенной своим занятием и совершенно отрешившейся от мира. А ведь она так внимательна, так осторожна, наделена даром упреждения, даже предчувствия – совсем как индейцы. Сейчас Рене ничем не отличалась от детей, поглощенных игрой. Он впервые задумался о том, какой была жизнь девочки до встречи с ним. На нее охотились, преследовали, ей все время грозила опасность. Когда его внедряли в ряды французского Сопротивления, он часто видел маленьких еврейских детей, которых прятали гражданские. Они, эти карапузы, казались ему какими-то… потухшими. Не смотрели в глаза, жались к стенам, робко протягивали дрожащую руку. Страх взял над ними верх. Рене совсем другая.

Она почти закончила лепить снеговика, вставила палочку вместо носа и отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться. Матиас отправился в дом за сигаретами, а когда снова вышел, с крыши прямо ему на голову упал ком снега. Он долго смотрел на Рене, потом встряхнулся, как лохматый пес, и… Она что, правда хихикнула? Матиас напустил на себя безразличный вид, что вызвало у Рене новый приступ веселья. Она смотрела на него поджав губы и прищурившись, чтобы удержаться от смеха. Он разозлился – девчонка не смеет над ним издеваться! – и шагнул к ней, сделав «страшное» лицо, чем только усугубил нелепость ситуации. Девочка зашлась звонким дерзким смехом. Матиас схватил ее за руку, она ловко вывернулась и побежала, он ринулся следом, поймал за полу пальто, они упали и покатились по снегу. Рене вскочила первой, наградила его торжествующим взглядом и пошла к хижине. Матиас тяжело уронил голову на землю – сейчас он вряд ли сумел бы описать свои чувства словами.