17

Арденнское сражение закончилось 24 января, после того как союзники взяли Сен-Вит. Во время наступления на Уффализи Сен-Вит ферма пережила третье «нашествие» американских солдат. К концу января Матиас уже мог вставать и даже ходить. Жюль и Филибер принесли кровать, две табуретки и стол, чтобы он прятался в хижине до полного выздоровления. Свидетелям рождественских событий сказали, что Матиас мертв, и только члены семьи Паке, Филибер и Жинетта знали правду. Рене жила на ферме, но могла навещать Матиаса, когда хотела, – Филибер ее провожал, а потом забирал.

Все изменилось. В присутствии Рене Матиас чувствовал необъяснимую неловкость. Он надеялся, что, вновь оказавшись в хижине вдвоем, они переживут мгновения острого, идеального, почти сказочного счастья, но все вышло иначе. Тогда, зимой, случилось чудо, теперь нужно было думать о будущем, а Рене в нем места не было. Матиас не умел жить среди людей, он был уверен в бессмысленности всего сущего и ничего не мог дать девочке.

Она сразу поняла, что все изменилось. Матиас избегал физического контакта, был немногословен, а иногда даже отворачивался, когда она на него смотрела. После ухода Рене он чувствовал облегчение, но следующей встречи ждал с лихорадочным нетерпением. Так повторялось из раза в раз.

Матиас был так несчастлив, что даже подумывал сбежать, как вор. Утром он готовился к уходу, а вечером сидел у очага и курил, глядя на огонь. Не хотел жить с Рене, но не мог решиться на жизнь без нее.

Она прекрасно понимала, что его мучит, и была готова противостоять событиям, которые предугадывала лучше Матиаса. Рене навещала его все реже, а потом решила не приходить вовсе, зная, что именно этого он и хочет. Так было нужно. Обитатели фермы не слишком удивились: немец скоро исчезнет, а девочка вернется к семье. «Они не могут, не должны быть вместе, – говорила Берта. – Теперь, после войны, все должно вернуться на круги своя».

Жюль пришел в хижину, чтобы поговорить с Матиасом о делах. Он считал, что пора разыскать родителей Рене. Немец ничего не ответил, только посмотрел на фермера непроницаемым взглядом. Жюль сказал, что отправится в Брюссель, как только закончится треклятая война.

Матиас был почти уверен, что родителей Рене нет в живых. Бельгиец – славный человек, но он ни черта не понимает, а объяснять ему, что концлагерь – не санаторий на водах, Матиасу совсем не хотелось. Ладно, пусть ищет… Рене уже ничего не ждет, она давно перестала надеяться. Интересно, как отреагирует малышка, если случится чудо и окажется, что жив ее отец, тетка или брат? Наверняка будет счастлива, но и потрясена, как любой ребенок. Возможно, слишком потрясена, чтобы радоваться… Матиас редко общался с детьми и не представлял ни мыслей, ни чувств Рене.

Жюль запретил Жанне видеться с Матиасом, но она, конечно же, не послушалась. С наступлением ночи девушка покидала ферму и возвращалась только на рассвете. Матиас не протестовал. Жанна была очень хороша, по уши влюблена и помогала ему забыться. Ничего, когда он уйдет, она справится. Не уморит себя голодом, не прыгнет с моста. Жанна приносила ему поесть, всегда что-нибудь вкусное.

Время шло медленно, ужасно медленно. Матиасу надоело охотиться, надоело разжигать огонь, он устал даже от бурной страсти Жанны. Ему нужны были простор, свежий воздух, суровое одиночество и дикость северного края. Он мечтал затеряться на бескрайней ледяной равнине и все время видел во сне стремительную реку Руперт – самую любимую и опасную, едва не лишившую его жизни. За этой природной границей мир становится иным, девственным и очень древним. Он будет вечно ускользать от Матиаса и вечно манить его к себе.

Война затягивалась. На что надеется Усатый? Русские и союзники зажали его в клещи, армия обескровлена, народ гибнет, страна лежит в развалинах. Даже самые упертые фанатики начинают уставать. Только Геббельс и его жена-истеричка рассуждают вечерами в бункере о превосходстве арийской расы, одиноком герое, хозяине мира, населенного сверхлюдьми, похожими друг на друга как две капли воды своей физической и духовной «белокуростью». Арийский сверхчеловек не явился с таинственного исчезнувшего континента, чтобы спасти Германию от катастрофы, хотя в жертву ему были принесены целые народы… Весь этот нацистский бардак закончился полным крахом.

Восьмого мая Германия капитулировала. В деревнях звучала шумная музыка, люди танцевали на площадях, ветер доносил с фермы Паке веселые возгласы и песни. Радуйтесь, добрые люди, и спите спокойно! До следующего раза.

Рене не приходила много недель. Матиас очень удивился, узнав, что она сама так захотела. Девочка все правильно поняла и приняла решение, на которое он втайне надеялся.

Зашуршала листва, и Матиас мгновенно оказался на ногах, но это был всего лишь Филибер с полной корзинкой еды. Доброй Берте было немного совестно пировать и праздновать, пока «бош» сидит в хижине один как сыч, оголодавший и замерзший. Матиас представил, как она говорит недовольным тоном: «Война закончилась для всех…» Женщина решила проявить благородство к «врагу» – а Матиас ей враг и таковым останется, – она собрала угощение и послала Филибера в лес, наказав не задерживаться надолго с «большим злым волком».

Паренек дважды постучал в приоткрытую дверь, и Матиасу захотелось прогнать его, но Филибер уже вошел, просияв обычной смущенной улыбкой. Немец производил на него завораживающее впечатление. В корзине нашлись сухари, ветчина, хлеб, масло и даже бутылка красного вина, чему Матиас очень обрадовался, – в последнее время Жанна приходила редко и мало что приносила. На ферме о нем почти забыли.

На улице стемнело. Жюль сидел напротив Матиаса, на столе перед ним лежал небольшой блокнот со сделанными второпях записями. Он долго не мог начать разговор, но наконец решился:

– У малышки никого не осталось. Ее родителей отправили в Ауш… Ауш…

– Аушвиц, – отрывисто произнес Матиас.

Жюль посмотрел на него с удивлением и ужасом, сглотнул и снова уткнулся в записи:

– Ну так вот… Их увезли в январе 1943-го, в составе номер девятнадцать. Никто оттуда не вернулся.

Фермер поднял глаза на бледное бесстрастное лицо Матиаса и продолжил дрогнувшим голосом:

– Ее родители приехали из Германии, в 1939-м…

Матиас не удивился, он с самого начала предполагал, что Рене – немка. Мир очень скоро узнает великое множество печальных и, увы, банальных историй депортированных семей, и все они будут похожи одна на другую. Жюль вздохнул, захлопнул блокнот и подтолкнул к Матиасу.

– Все здесь. В Брюсселе меня спросили, смогу ли я недолго подержать малышку у себя. Для таких детей есть специальные дома, но они переполнены…

– Мне не нужен блокнот, – неприятным тоном бросил Матиас.

– Я все-таки оставлю его тебе, – возразил Жюль и достал из кармана конверт. – Вот твои документы. Ну ладно… мне пора, коровы ждать не будут.

Матиас кивнул. Жюль пошел к двери, обернулся с порога и сказал:

– Жанна была в кино, в Льеже. В хронике показывали… освобождение лагерей…

Ну вот, теперь понятно, почему девушка так давно не приходила. Фермер спросил, известно ли Матиасу, что делали с людьми там. Да, известно. Участвовал ли он в этом? И да, и нет. Он отправил в лагеря немало людей – пусть и не своими руками, – но никогда там не… работал.

– Хорошо…

Все слова сказаны. Матиасу было жалко Жанну – она узнала чудовищную, невыносимую правду. Мир не скоро оправится от пережитого кошмара, но сейчас нужно попытаться выжить.

Жюль ушел, и Матиас подбросил дров в огонь. Значит, Рене потеряла всю семью. Она останется у Паке, пока для нее не найдется место в одном из еврейских интернатов, и присоединится к десяткам навсегда травмированных детей. Они будут хором распевать на иврите, плести макраме и чистить картошку. Ладно, все, успокойся… Матиас закурил. Нет, не все. Не такой он представлял судьбу Рене, и она наверняка тоже хочет другого. Неужели надеется, что Матиас возьмет ее с собой и будет воспитывать как дочь? Он совершенно не готов стать отцом. И никогда не будет готов.

Матиас сел за стол и открыл конверт с фальшивыми документами. Теперь его имя Матиас Грюнбах, бельгиец, уроженец Рарена. Придется придумывать новую историю, новое прошлое, а Матиас устал таскать за собой двойников, как надоедливых четвероюродных кузенов, с которыми приходится проводить каникулы.

Несколько месяцев назад, очнувшись после ранения, он начал путаться в своих многочисленных жизнях, смешивая реальность и вымысел. Да какая, к черту, разница, если все это время его судьбой руководила ложь! Разгульные предвоенные годы в Берлине казались теперь не более реальными, чем все выдуманные жизни и образы на вечер или несколько месяцев. Он встал, подошел к окну и мысленно рассмеялся, увидев свое отражение в стекле. Волосы отросли, черная краска слиняла, и к ним вернулся натуральный средне-русый, с медным отливом, цвет. Матиас подумал, что выглядит сейчас как мальчик из хора, и в таком виде Дэн ни за что бы его не разоблачил. И, возможно, остался бы жив. Как же глупо все вышло… Он выдохнул дым, и стекло запотело.

Матиас взял блокнот Жюля. Все это его больше не касается. У Рене своя жизнь, у него своя. Он протянул руку к огню, отдернул ее, положил блокнот на стол, открыл и начал читать. Глаза задержались на одном слове: Ребека. Жюль написал имя через одну букву «к». Матиас захлопнул книжечку. Решено, через неделю его здесь не будет.

День был серым и прохладным. Легкий туман окутывал деревья, размывая их очертания, совсем как зимой. Рене и Матиас ели пирог, который принесла девочка. Филибер должен был вернуться за ней через пару часов. Узнав, что Матиас хочет ее видеть, она обрадовалась, надела новое красное платье, а он сидит, молча жует и хмурится.

– Давай, скажи, что вкусно.

Матиас улыбнулся:

– Вкусно.

Рене изменилась. Выросла. Девочка вела себя очень естественно, но отстраненно, и это сбивало Матиаса с толку. Черные, с синеватым отливом волосы, подхваченные красной бархатной лентой, свободными волнами падали на спину. Она держалась очень прямо, смотрела, как он ест, и в ее взгляде была ирония.

– Ты не очень тут скучал?

Его удивил веселый тон Рене: она не выглядела ни расстроенной, ни мрачной.

– Нет.

Рене знала, что это неправда. Он уйдет. Один. Матиас позвал ее, чтобы сказать это. Девочка неделями ждала, чтобы он подал знак, каждый час, каждую минуту думала только о нем. И как-то вечером, за ужином, вдруг осознала, что ее мысли были заняты им не весь день. Жизнь стала полной и простой, как прежде, она подготовилась к уходу Матиаса, приняла решение не навещать его в хижине, интуитивно понимая, что продолжает плести связующую их нить. Разлука может оживить чувства, заставить Матиаса тосковать по ней. Она смотрела, как он ест пирог, и понимала, что не ошиблась.

Ее немец изменился. Глаза утратили блеск, уголки губ опустились, делая его похожим на капризного мальчишку. Он набрал вес, стал двигаться не так грациозно. На ферме Паке Рене видела журнал с фотографией тигра в зоопарке. Хищник лежал в тесной клетке и устало смотрел на фотографа чудными оранжевыми глазами. Она подошла к Матиасу и положила руку ему на плечо.

– Все будет в порядке. Когда ты уходишь?

Матиас подавился крошкой и закашлялся. Девочка постучала ему по спине, но это не помогло – пришлось выпить воды. Рене решила облегчить ему жизнь, не хотела, чтобы неспособность выговорить то, что следовало сказать, омрачила их последние мгновения. Он ответил, отведя взгляд:

– Дня через два или три.

Они решили прогуляться по лесу. Время у них было – Филибер появится только через час. Рене шла первой, не оглядываясь, и вдруг остановилась, чтобы сорвать цветок. Матиасу показалось, что он вернулся назад, в стылое декабрьское утро, тишину которого нарушали взрывы и карканье ворон. Он целился Рене в спину, потом она обернулась, подняла глаза, и он замер, не в силах выстрелить. Его словно парализовало, и только внутри все дрожало, он чувствовал, что падает с головокружительной высоты. Так бывает, когда человеку снится падение и он просыпается в самый последний момент, перед тем как разбиться. Матиас встряхнулся, а девочка все так же смотрела на него черными блестящими, как китайский лак, глазами, и взгляд этих жгучих глаз был спокоен. Он почти физически ощущал ток крови в сердце, венах и мышцах ребенка, видел, как стынет на морозе каждый выдох ее алых губ. От Рене исходило нечто несказанное, какое-то сверхъестественное и могущественное присутствие. Она – сама жизнь, и она смотрит на него так, как будто узнаёт, так, словно ждала его.

Не он решил не убивать Рене – она. В это мгновение он душой и телом принадлежал еврейской девочке в потертом пальтишке и дырявых ботинках, малышке с дерзким взглядом и статью королевы. Матиас не испытал сочувствия или порыва доброты. Он бы хладнокровно убил любого другого ребенка, но в Рене выстрелить не смог. Этот жест не обеспечил ему искупления, ни от чего не спас, но изменил необратимо.