15

Солдаты ушли, и в подвале как по команде возник гул голосов. Все хотели выразить негодование. Люди повторяли сказанное, задавались теми же вопросами, ахали, охали, чертыхались. Это приносило облегчение, помогало забыть о голоде и холоде – и ничего не стоило. Юбер радовался, что «бош убрался», Вернер называл его «странным». Франсуаза сокрушалась, что ничего не заподозрила, хотя ей «сразу не понравилось его лицо». Люди забыли, что всего несколько часов назад находили Матиаса самым «очаровательным», самым «элегантным», самым «услужливым»… Вы только посмотрите, как хорошо он танцует, и Жанне нравится, а с малышкой до чего добр! Ах, если бы все неотесанные америкашки были на него похожи! Жюлю хотелось освежить им память, но он решил не встревать. Юбер наклонился вперед, прикрыл рот ладонью и произнес, кивнув на Рене:

– Будь она на несколько лет старше, испробовала бы на себе машинку для бритья…

Жюль налетел на него со сжатыми кулаками.

– Ну-ка повтори, я плохо расслышал…

– Да я что, я ничего…

– Значит, мне показалось…

Вот ведь сволочь! Он бы и Жанне обрил голову за то, что танцевала с немцем. Танцевала… Жюль не вчера родился, хорошо знал свою дочь и не сомневался, что она оценила и другие «таланты» Матиаса. Когда треклятая война наконец закончится, придется позаботиться о том, чтобы Юбер не разевал свою грязную пасть. Жюль отсел подальше и тут заметил, что не все остались в подвале.

– Кто-нибудь видел Филибера?

Люди оглядывались, окликали паренька, он не отзывался. Ничего необычного не произошло, Филибер всегда гулял где вздумается. Должно быть, ускользнул во время заварушки с немцем и вернется, когда захочет. Или когда понадобится.

Рене снова устроилась рядом с Жинеттой, только она ее не судила. Цыганка видела, как девочка проскользнула в подвал к солдатам, под носом у Пайка подобрала оружие и, спрятав нож под пальто, бесстрашно отправилась к пленному. Минут через десять малышка вернулась, прижалась к ней и сказала:

– А знаешь, Матиас за мной вернется.

Лейтенант Пайк шел первым, за ним шагал Матиас под конвоем Макса и Тритса. Макбет и четверо солдат прикрывали авангард, а раненые, с трудом переставляя ноги, тащились следом. Холод был собачий, северный ветер забирался под одежду и промораживал до костей. Матиас был в рубашке и куртке, но его беспокоил не мороз, а онемевшие руки и ноги. Перед уходом с фермы Тритс еще крепче затянул веревки. Привал устроили через два часа. Выпили по глотку, закурили и расслабились. Матиас присел перевязать шнурки и незаметно сунул нож в рукав. Внезапно поблизости раздался шум мотора. Пайк махнул рукой, и небольшой отряд рассыпался в разные стороны. Макс и Тритс потащили Матиаса в папоротник. По узкой, идущей вдоль леса дороге проехали два немецких вездехода. Когда они скрылись из виду, американцы пошли дальше, но теперь пленный и его охранники оказались в арьергарде.

Матиас споткнулся, налетел на Макса, тот подхватил его, и Тритс спросил, все ли в порядке – товарищ выглядел странно. Матиас чуть отстранился, правой рукой придержал солдата за плечо, а левой выдернул нож у него из живота. Тритс даже крикнуть не успел, когда оружие пробило ему гортань. Матиас взял нож в зубы и стремительно полез вверх по стволу ближайшего дерева.

Пайк скомандовал: «Стой!», обернулся, позвал Макса и, не дождавшись ответа, кинулся назад. В двух шагах от тропинки, за папоротниками, они увидели окровавленные тела. Тритс был еще жив и пытался что-то сказать. Пайк наклонился, подложил ладонь ему под затылок, но глаза Тритса погасли – он был мертв. Следы Матиаса обрывались так резко, словно он улетел, испарился.

Пайк смотрел на верхушки деревьев и вспоминал рассказ бедняги Макса о людях Скорцени. Его тогда возмутило, что американский солдат только что не восхищался «подвигами» негодяев-диверсантов. Поверь он Максу, никто бы не погиб. Пайк чувствовал на себе недобрый взгляд Макбета: тот наверняка считает, что боша нужно было сразу пристрелить, а не вести на прогулку. Как, черт его дери, он достал нож? Кто способен вскарабкаться по сосне, где ветки растут бесконечно далеко от земли? Если все дружки немца такие же Бэтмены, жди беды. На допросе он сказал, что операция «Гриф» – обман, пустышка, и Пайк купился.

Матиас наблюдал за американцами, сидя на верхушке дерева. Пайк, как обычно, колеблется. Если он не уберется, придется убить всех, ничего особо сложного тут нет. Ну же, лейтенант, вали отсюда, не заставляй меня терять драгоценное время! Американец вздохнул и скомандовал: «Вперед!»

Жюлю снова пришлось наводить порядок среди обитателей подвала. Франсуаза впала в истерику от мысли, что немцы придут на ферму, увидят Рене и тогда… Юбер и учитель были с ней согласны. Когда Берта попыталась успокоить страсти – мол, на лбу у девочки не написано «еврейка», – Вернер возразил, что у бошей собачий нюх на «этих», а Рене совсем не похожа на местных. Жюль ударил Юбера в зубы, пригрозил, что выкинет приятелей вон из своего дома, и они наконец заткнулись. Детей отпустили поиграть во дворе под присмотром Жюля, устроившегося на крыльце.

Рене пошла на конюшню к Соломону. Конь поприветствовал ее тихим ржанием, и она прижалась щекой к теплому боку животного. Девочка наслаждалась минутами уединения, воображала, как Матиас идет по лесу с американцами, а в ботинке у него нож. Лес – его королевство. Рене закрыла глаза и словно наяву увидела непроницаемое лицо своего немца, по которому безошибочно определяла его настроение. Она крепко зажмурилась и мысленно послала ему всю свою силу, решимость и веру. Поглощенная безмолвной молитвой, малышка не услышала ни криков Жюля и детей, ни шума моторов вездехода и бронетранспортера, въехавших во двор, ни грохота сапог. Она медленно открыла дверь конюшни и увидела, что гражданские стоят перед крыльцом с руками на затылке в окружении пятнадцати солдат. Рене замерла. Немцы. Спрятаться она не успеет – ее уже заметили. Главное сейчас – не показать, что боишься, не побежать. На мгновение девочка встретилась взглядом с немцем, непохожим на остальных, он был не в каске, а в кепи, наверное, офицер, командир. Рене уверенно пересекла двор и встала рядом с остальными.

– Твои дружки явились… – прошептал Альбер и тут же получил удар ногой по голени. Эсэсовец с крыльца холодно смотрел на перепуганных людей. У старухи Марсель подкосились ноги, и она рухнула на землю. Берта кинулась было помочь, но один из солдат что-то рявкнул, и она вернулась в строй. Офицер заговорил по-французски:

– Даю вам пять минут, чтобы покинуть ферму. Оставшиеся будут расстреляны.

Люди оцепенели от ужаса. Эсэсовец посмотрел на часы. Вернер поднял руку, шагнул вперед.

– Здесь дети и старики, – по-немецки сказал учитель, – а в подвалах места хватит всем. Разрешите нам остаться.

Грамотный немецкий сделал свое дело. Надо же, даже в этом глухом бельгийском углу есть несколько германофилов… Эсэсовец ощупывал взглядом лица. Красивая молодая гордячка, крепкий мужик, видимо, ее отец – сходство определенно есть; темноволосая девочка с бархатисто-черными глазами. Это она вышла из конюшни… Решение, нужно принять решение. Расстрелять всех, как на том хуторе с непроизносимым названием. Прафонди… Пардрон… Парфонди… Или оставить в живых, как перепуганных тараканов? Что лепетал тот жалкий человечек? Подвалы большие, места всем хватит. Его люди много часов не отдыхали, а холод стоит такой, что околеть недолго, во всяком случае, ноги он вот-вот отморозит. Офицеру было скучно – он столько раз видел трясущихся от страха людишек, – но и убивать гражданских не хотелось. После стольких лет на войне лишь ощущение всевластия могло взбодрить его. Убить. Сохранить жизнь. Все равно что щелкнуть переключателем: вправо – свет, влево – темнота. Ну что же, пусть тараканы еще поживут.

– Ладно, – высокомерно бросил он, – вы остаетесь. При одном условии: будете готовить еду и не попадаться мне на глаза.

Дальше все пошло как с американцами. А до них – с другими немцами. Пока боши обыскивали ферму, мужчины мерзли на улице, а женщины на кухне готовили из «ничего». Большой подвал заняли эсэсовцы, забрав почти все одеяла и матрасы, остальным пришлось довольствоваться той частью, где недавно обретались люди Пайка.

Рене третий раз так близко видела врагов, считая день в Стумоне. Она воспринимала безликие силуэты в касках и сапогах как щупальца чудовища с одной – невидимой – головой, выкрикивающей отрывистые команды. На сей раз «голова» проявилась: офицер отдавал приказы, глядя на окружающих со смесью скуки и презрения. Большинство солдат выглядели измотанными, все были на взводе, говорили слишком громко, но смеялись как-то невесело. Рене внимательно прислушивалась: этот язык вызывал в душе отклик, даже успокаивал. Так же было, когда Матиас в лесу говорил по-немецки.

В подвале появилась встревоженная Жанна.

– Офицер… Он требует, чтобы дети поднялись.

Франсуаза пронзительно вскрикнула. Ребятишки прижались к женщинам.

– Зачем? – спросила Сидони.

– Он хочет их накормить, – ответила Жанна.

Глаза у детей округлились. Есть хотелось всем, и неважно, что ничего вкусного им в тарелки не положат. Взгляды взрослых обратились на Рене. Ничего не поделаешь. Пусть идут.