13

Матиас очнулся, когда Пайк и Макс вылили на него ведро ледяной воды. Он был связан по рукам и ногам, все тело ужасно болело. Пайк сидел на полу напротив него, но видел его Матиас одним глазом – второй заплыл от удара. Макс стоял у двери.

Ну вот, представление начинается. Он скажет америкашкам все, что они хотят знать, – утаивание информации не принесет ничего, кроме новых побоев и уж точно не поможет вывернуться, – если вдруг представится возможность. Давай свои вопросы, Пайк, не стесняйся, узнаешь много интересного, дорого не возьму! Это твой день, старина, за меня можно и повышение получить. Будешь сидеть сиднем в теплом подвале, пока другие умирают за свободу, никогда полковником не станешь! Получив сокрушительный удар в челюсть, Матиас понял, что думал вслух и разозлил Пайка. Не хотите начинать первым? Ладно, мы не гордые.

– Я задействован в операции «Гриф». Разработал ее оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени…

– Черт, только не он!

В голосе Макса прозвучали восхищение и ужас.

Невероятно, до чего популярен добрый старый Отто! Даже среди союзников. Настоящая легенда! Стоит подождать, пока великан Макс опомнится и продолжит. Пайк выглядел растерянным – ему имя Скорцени ничего не сказало.

– Этот ненормальный освободил Муссолини, прилетел за ним на планере, а улетел на самолете! Ты работал на него? – почти весело спросил темнокожий янки.

– Рядовой Дельгадо! – рявкнул Пайк.

Да, работал, но вышеупомянутый Дельгадо ничего об этом не узнает. А Пайку плевать. Они спасли дуче и стали для народа и фюрера полубогами. По чести говоря, отличились в той операции парашютисты майора Морса, а не люди Меченого.

– Парни Скорцени чокнутые, лейтенант. Все – на сто процентов – эсэсовцы, псы войны. Они внедряются к союзникам, возникают из ниоткуда, говорят на всех языках. Для них убить – все равно что вам помочиться. Они…

Макс не успел продолжить свой панегирик – Пайк увел его из подвала, – но довольно точно описал образ жизни Матиаса с весны 1943 года. Примерно такими же словами Скорцени убедил его в тот вечер в отеле «Адлон». Несколькими днями раньше высокопоставленный эсэсовец снова пришел посмотреть тренировку. Матиас вышел из душа, начал бриться, и тут из тени выступил и отразился в зеркале высокий силуэт Скорцени. Ему нравилось возникать «из ниоткуда», разыгрывая всемогущего мага.

– А вы упрямый, – холодно бросил Матиас.

– Не устаю вами любоваться. Завораживающее зрелище.

В холодном неоновом свете шрам на левой щеке Скорцени казался еще заметнее. Он, не скрываясь, изучал фигуру Матиаса:

– Худощавый, стройный, проворный, как борзая, прочный, как кожа, и крепкий, как сталь Круппа…

Фраза напоминала стих Гете. Только Усатый облекал свои фантазмы в одежды столь наивных сравнений, от них так и веяло подавленной гомосексуальностью, а Скорцени не очень подходил на роль интерпретатора подспудной сексуальности фюрера. Впрочем, еврейство Фрейда избавило немецкий народ от бессознательного – отвратительного порока низших рас. Странно, что нацистский режим, так приверженный неологизмам, не додумался провозгласить Германию «Unbewusstfrei» – свободной от бессознательного. Матиас спокойно закончил бриться. Человек со шрамом подошел ближе:

– Определение идеального арийца, сформулированное нашим фюрером. Но вы лучше, Матиас.

Он кинул цепкий взгляд на собеседника. Матиас смыл с лица пену.

– Вы свободны сегодня вечером? Приходите в «Адлон», там будут танцульки в честь Эмиля Яннингса. Жду вас к двадцати ноль-ноль. Договорились?

– Не люблю светские мероприятия…

– Вы так в этом уверены? – осклабился Скорцени.

Матиас явился в роскошный отель чисто выбритым, с набриолиненными волосами и Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Он с грацией леопарда прошел сквозь толпу гостей, произведя сильное впечатление не только на женщин, но и на мужчин. Несколько пар танцевали под скучное «нацифицированное» танго, и взгляды партнерш скользили по Матиасу со сладкой истомой – вполне в пандан музыке. Зрелище было гнетущее, но в тот вечер ему почти нравилась холодная и вялая атмосфера, типичная для вечеринок нового рейха. Марионетки в масках кривлялись, изображая веселость, желание, достоинство или скуку. Больше всего они напоминали роботов, лишенных даже намека на жизненную силу. Мрачное и декадентское зрелище торжества разврата. Скорцени сидел один за столиком в дальнем углу, окутанный голубоватым дымом от выкуренных без счета сигарет. Матиас устроился напротив него, появился официант и разлил по бокалам пенистое золотистое шампанское.

– За нас! – Скорцени поднял свой бокал.

Матиас молча последовал его примеру.

– Подул ветер перемен, – произнес оберштурмбаннфюрер. – Абвер лишился ореола святости. Гестапо ведет расследование. Через несколько недель или месяцев со знаменитыми брандербуржцами будет покончено.

Во главе абвера – органа военной разведки и контрразведки в составе Верховного командования вермахта, которой непосредственно подчинялись брандербуржцы, – стоял адмирал Вильгельм Канарис. Старый лис не любил, когда в его дела совали нос посторонние. Гестапо и СД, секретные службы СС, пытались развалить абвер. Ходили упорные слухи, что очень скоро будет дана отмашка на ликвидацию Канариса. Элитные отряды диверсантов распустят, они вольются в СС. Для Матиаса подобная перспектива была категорически неприемлема. Скорцени, весело скалясь, напомнил, что он рискует провести остаток войны в роли снайпера на русском фронте – если повезет, или в четырех стенах, за рацией – в том случае, если удача отвернется от него.

Ничего нового Матиас не услышал. Неужели у главного диверсанта рейха нет доводов поубедительнее? Он допил шампанское, бросил рассеянный взгляд на дорожку. Его внимание привлекла жгучая брюнетка с бледным лицом, танцевавшая с виновником торжества Эмилем Яннингсом. Они расслабленно вальсировали, толстяк что-то шептал ей на ухо, причмокивая губами, как слюнявый моллюск. Лицо дамы выражало смертельную усталость. Она поймала взгляд Матиаса и послала ему искусительную улыбку. Скорцени в третий раз наполнил бокалы, предложил Матиасу сигарету, щелкнул роскошной золотой зажигалкой с бриллиантовой инкрустацией в виде черепа и закурил сам.

– Паула фон Флошенбург, – прокомментировал он, заметив обмен взглядами. – Одна из богатейших вдовушек рейха. У меня на нее целое досье. Дамочка может быть нам полезна.

– Не только в постели? – поинтересовался Матиас.

Скорцени улыбнулся, бросил оценивающий взгляд на молодую женщину и пустился в объяснения:

– Я хочу создать новую расу воинов. Новый вид боевых авантюристов. Совершенных существ, идейных и умных, организованных интуитивистов. Людей, способных появляться из воды и с неба, умеющих затеряться, раствориться в толпе во вражеском городе… Стать своими среди чужих.

Ничего нового в этой идее для Матиаса не было. Вынырнуть из воды, выброситься с парашютом, стать другим человеком – он вел такую жизнь уже три года, глотая пыль военных дорог. Впечатление произвели не слова Меченого, а его тон. Музыка смолкла, красавица вдова направилась к своему столу и, проходя мимо Матиаса, коснулась спинки его стула легким ласкающим движением. Завораживающий голос Скорцени сопроводил этот жест:

– Для этого нового человека сама война станет анахронизмом, он будет над ней.

Нацисты жили фантазиями, они были одержимыми и почти всегда казались… бесноватыми, но иногда превращались в искусителей. Скорцени переживал один из таких моментов. Его улыбка напоминала волчий оскал, глаза с расширенными зрачками словно бы вглядывались в иную, вагнеровскую реальность, хотя на самом деле следили за Матиасом. Он был сейчас тем самым новым, совершенным, вдохновенным, идеальным воителем, пребывающим «над схваткой». Это казалось нелепым, но и… заразительным. И Матиас сдался. Ладно, он уступит нелепому детскому желанию Меченого, грезящего о совершенном человеке. Теперь он слушал Скорцени с почти физическим удовольствием:

– Ты и понятия не имеешь о том, что я предлагаю. Это будет невиданное приключение! Воплощение мечты, равной тебе.

Матиас допил пятый по счету бокал. Оркестр покончил с вальсами и заиграл проникновенное танго. Он протянул руку Меченому – в знак согласия, встал и направился приглашать вдову на танец. В постели она оказалась менее «зажигательной», чем на танцевальной дорожке, и на рассвете Матиас сбежал. Эта женщина была такой же унылой, как нацистское танго.

Неделю спустя он вступил в ряды СС, и под левой рукой у него появилась татуировка – матрикулярный номер. «Пометили, как евреев в лагерях», – подумал он тогда. С элитой нужно обращаться как с отбросами общества, – такова неумолимая логика Третьего рейха. В идеальной (читай: уравновешенной) игре «хорошие» и «плохие» существуют как зеркальные отражения друг друга, следовательно, необходимо, чтобы и те, и другие существовали. Нацисты мечтали уничтожить евреев, однако их исчезновение неизбежно повлекло бы исчезновение нацистов, ибо смыслом существования последних было истребление ненавистного народа. Чистый, так сказать «беспримесный», нацист может быть определен только своим антиподом – евреем. Без него нацист падает в небытие. Безумие? Конечно! Но оно объясняет, почему в качестве знака принадлежности к сливкам общества и к подонкам человечества была избрана столь безобразная, болезненная, бесчестящая человеческое достоинство вещь, как татуировка.

Пайк вернулся в винный погреб, немного помолчал, потом спросил:

– Кто эта девочка? Какого черта вы делаете вместе?

– Может, лучше поговорим об операции «Гриф»?

– Отвечай на вопрос!

Пайк заставил себя успокоиться и присел на деревянный ящик.

– Вам доверили этого ребенка, так?

– Да, когда я был… американцем.

– Вы должны были убить ее – как любого другого еврея?

– Да.

– Но не сделали этого. Почему?

Матиас хотел бы ответить искренне, сказать правду – показать себя в выгодном свете – и не мог.

– Не знаю…

Он ждал взрыва негодования, но американец смотрел на него… да-да, с сочувственным интересом. Этот Пайк не создан для того, чтобы быть солдатом, пусть бы жил себе спокойно в Миннесоте, преподавал в колледже, или чем там он занимался на гражданке…

– Ладно, переходи к операции «Гриф», – вздохнул лейтенант.

Матиас выпрямился и начал излагать: количество засланных диверсантов, приказ занять мост через Маас, чтобы облегчить продвижение регулярных частей, которые должны оказаться в Антверпене и захватить топливные склады. Он показал на карте три дороги.

– Сколько шансов на успех у этой операции?

– Ни одного. – Матиас усмехнулся. – Жест отчаяния, не более того.

Пайк зябко поежился и закурил, сделав несколько затяжек.

– Спасение малышки тебе не поможет.

– Да неужели? А я рассчитывал на медаль.

Американец хмыкнул:

– Большинство ваших запираются на допросах, информацию из них приходится выбивать. Чего ты хочешь?

Матиас напрягся. Чего он хочет? На него навалилась невыносимая усталость. Он сыт войной по горло, она перестала забавлять его. Во время последнего внедрения в ряды французского Сопротивления ему пришлось убить восемнадцатилетнюю девушку и двух совсем молодых парней на глазах у их матери. Эта невероятно храбрая женщина прятала его и кормила много недель. В тот день он подумал, что ему все равно, жить или умирать. Беда в том, что машину для убийства, каковой он себя считал, непросто уничтожить. Все изменила встреча с Рене. Ему снова захотелось жить – ради нее и ради себя. Ради того, чтобы не расставаться. Он сказал об этом Пайку. Лейтенант в ответ сокрушенно улыбнулся – увы.