Книга: Перед падением
Назад: Картина № 5
Дальше: Чарльз Буш 31 декабря 1982–26 августа 2015

История насилия

ГЭС ЕДЕТ В АНГАР, КОГДА У НЕГО ЗВОНИТ ТЕЛЕФОН.
– Ты это смотришь? – спрашивает Мэйберри.
– Что именно? – не понимает Франклин.
Непосредственно перед этим он проигрывал в памяти состоявшуюся встречу с прокурором штата, руководством ФБР и представителями комиссии по биржам и ценным бумагам. Все они говорили о том, что второй пилот, судя по всему, осознанно направил самолет в океан.
– Эта история превратилась в настоящую мыльную оперу, – поясняет Мэйберри. – Сначала Дуг, муж тетки мальчика, отправился на телевидение, чтобы рассказать, как его выгнали, а вместо него в доме поселился Бэрроуз. А теперь, говорят, в студию едет Бэрроуз, которому приспичило дать интервью.
– Господи, – потрясенно выдыхает Гэс. Он хочет позвонить Скотту и попробовать убедить его отказаться от своего намерения, но потом вспоминает, что у художника нет сотового. Франклин начинает притормаживать на красный сигнал светофора. В этот момент, не предупредив о маневре поворотником, его грубо подрезает такси, вынуждая резко затормозить.
– Что с расшифровкой второго самописца? – спрашивает Гэс.
– Ребята вот-вот закончат. Не исключено, что им потребуется еще каких-нибудь десять минут.
Гэс вливается в поток автомобилей, текущий в сторону моста, который ведет к Пятьдесят девятой улице.
– Как только будет результат, сразу позвоните мне, – говорит он. – Я скоро буду.

 

В шести милях севернее взятый напрокат автомобиль белого цвета, направляющийся в Нью-Йорк, проезжает через Уэстчестер. Здесь вдоль дороги высажены деревья. В отличие от маршрута, по которому едет Гэс, в Уэстчестере машин на дорогах немного, и Скотт перестраивается из ряда в ряд, не включая сигнала поворота.
Он старается жить настоящим, не задумываясь о будущем. Тридцать три дня назад он был песчинкой в бурном и беспощадном океане. Три года ранее – безнадежным пьяницей, проснувшимся на ковре в гостиной дома известного художника. Скотт помнит, как тогда, щурясь и пошатываясь, он вышел на улицу под лучи ослепительного солнца и увидел аквамаринового цвета плавательный бассейн. Из таких моментов, которые хранит наша память, и сплетается полотно человеческой жизни.
Полчаса тому назад, когда Скотт, выйдя из дома, направился к арендованной машине, Элеонора посоветовала ему никуда не ездить. Ей казалось, что он совершает ошибку.
– Если вы хотите рассказать свою историю, – сказала она, – позвоните на Си-эн-эн, в «Нью-Йорк таймс». Куда угодно – только не ему.
Только не Каннингему.
– Вы вернетесь? – спросила Элеонора, когда он сел в машину.
Скотт посмотрел на нее, на Джей-Джея, застывшего на крыльце позади Элеоноры. В глазах мальчика легко читалась тревога.
– Где-нибудь неподалеку есть бассейн? – спросил Скотт. – Мне бы хотелось научить Джей-Джея плавать.
– Да, – кивнула Элеонора и улыбнулась.
В гримерной Скотту пришлось довольно долго ждать Билла. Однако было бы ошибкой сказать, что он нервничал. Хотя, если рассуждать здраво, какую угрозу мог представлять Каннингем для человека, который побывал в открытом океане, был на волосок от смерти, но все же выжил? Прикрыв глаза, Скотт, чтобы отвлечься, погрузился в размышления.
Наконец появляется ведущий и здоровается со Скоттом. После этого Каннингем с полминуты растягивает губы и гримасничает перед зеркалом, делая комплекс упражнений для улучшения артикуляции. Наблюдая за ним, Скотт прислушивается к своим ощущением и пытается определить, что в них преобладает – страх или радостное предматчевое возбуждение боксера, уверенного в своей победе.
– Прежде всего, – говорит Билл, когда они со Скоттом усаживаются за стол перед объективами и камеры начинают работать, – спасибо за то, что вы пришли сегодня сюда.
Вопреки смыслу фразы, взгляд Билла враждебен, поэтому Скотт ничего не отвечает.
– Последние несколько недель были долгими и очень тяжелыми, – продолжает Каннингем. – Вероятно, мы оба мало спали. Что касается меня, то я все это время пытался найти ответы на целый ряд вопросов. Я искал правду.
– Я должен смотреть на вас или в камеру? – прерывает его Скотт.
– На меня. Как обычно во время беседы.
– Что ж, у меня в жизни было много бесед, – говорит Скотт, – но ни одна из них не была похожа на сегодняшнюю.
– Беседа как беседа, такая же, как и любая другая. Мы с вами просто разговариваем – вот и все.
– Но ведь это интервью. А чертово интервью – это не просто беседа.
Билл наклоняется вперед.
– Я вижу, вы нервничаете, – замечает он.
– Вы так считаете? Ничего подобного. Я просто хочу уточнить правила игры.
– Если вы не нервничаете, то какие чувства у вас сейчас? Мне бы хотелось, чтобы наши телезрители могли понять это по вашему лицу.
Скотт ненадолго задумывается.
– Знаете, чувство, которое я испытываю, очень странное, – произносит он наконец. – Вам, вероятно, приходилось слышать слово «лунатизм». Некоторые люди бредут по жизни, словно лунатики. А потом вдруг происходит что-то, вынуждающее их проснуться. Так вот, у меня ощущения совершенно другие. Скорее противоположные.
Скотт смотрит Биллу в глаза и понимает, что Каннингем пока не понял, каким образом Бэрроуз будет загонять его в ловушку.
– Все, что происходит со мной в последнее время, кажется мне сном, – продолжает Скотт, которому тоже очень хочется выяснить правду. Точнее, из двоих мужчин, сидящих в студии, этого, скорее всего, желает только он. – Мне кажется, что я заснул в том самолете и все еще не проснулся.
– Вы хотите сказать, что все происходящее кажется вам нереальным, – уточняет Билл.
Скотт снова задумывается.
– Нет, – отвечает он, покачав головой. – Наоборот, все реально. Даже слишком. Особенно то, как люди обращаются друг с другом. Я, конечно, взрослый человек и понимаю, что мы живем не в идеальном мире, где все обожают друг друга, но…
Билл снова наклоняется вперед. Жизненные наблюдения собеседника его не интересуют.
– Я бы хотел знать, каким образом вы оказались на борту самолета.
– Меня пригласили.
– Кто?
– Мэгги.
– Вы имеете в виду миссис Уайтхед?
– Да. Она попросила называть ее Мэгги, так я и делаю. Мы познакомились летом на Мартас-Вайнъярд. Кажется, это было в июне. Часто ходили в одну и ту же кофейню, и я много раз видел ее с Джей-Джеем и дочерью на фермерском рынке.
– Она бывала у вас в студии?
– Один раз. Я работаю во дворе дома, в котором живу, в старом сарае. Рабочие делали в кухне ее дома ремонт, и Мэгги сказала, что ей надо как-то провести время. Она пришла вместе с детьми.
– Вы хотите сказать, что в тот единственный раз, когда вы встречались с ней не в кофейне и не на фермерском рынке, она была с детьми?
– Да.
Билл сооружает на лице гримасу, показывая, что, по его мнению, собеседник лжет.
– Не кажется ли вам, что некоторые из ваших работ производят угнетающее впечатление? – интересуется Каннингем.
– На детей, вы имеете в виду? Да, пожалуй. Но мальчик уснул и ничего не видел. А вот Рэйчел хотела посмотреть на картины.
– И вы их ей показали.
– Нет. Это ее мать решила, что ей стоит на них взглянуть. Понимаете… это, скорее всего, лишь наброски, идеи.
– Что вы имеете в виду?
Скотт пытается выразить свою мысль яснее:
– Я задаю себе и другим вопрос: что есть окружающий нас мир? Почему происходят те или иные события? О чем они свидетельствуют? Я пытаюсь разобраться в этом, что-то понять. Да, я показал Мэгги и Рэйчел свои картины. Мы немного о них поговорили. Вот и все.
Билл ухмыляется. Скотт понимает, что ему меньше всего хочется беседовать об искусстве.
– Однако же вы испытывали по отношению к миссис Уайтхед определенные чувства.
– Не знаю, что вы имеете в виду. Она была хорошей женщиной, любила своих детей.
– Но не своего мужа.
– Понятия не имею. Откуда мне знать? О таких вещах вообще трудно судить. Мне кажется, она была довольна жизнью. Мэгги и дети все время шутили, смеялись. Он много работал – я имею в виду Дэвида. Мэгги и дети все время говорили о нем, о том, чем займутся, когда приедет их папа. – Скотт делает небольшую паузу, после чего добавляет: – Она казалась счастливой.

 

Когда звонит телефон снова, Гэс едет по скоростному шоссе Лонг-Айленда. Франклин слушает короткий доклад. Данные второго, звукового самописца получены. Запись не в идеальном состоянии, звук несколько искажен, но запись полностью сохранилась. Специалисты готовы приступить к ее прослушиванию. Хочет ли Гэс, чтобы они подождали его прибытия?
– Нет, – отвечает Франклин. – Нам надо выяснить все как можно скорее. Лучше приставьте микрофон телефона вплотную к динамику.
Сидя за рулем автомобиля коричневого цвета, принадлежащего ведомству, где он работает, Гэс прислушивается к шумам, которыми сопровождаются последние приготовления к изучению данных записывающего устройства. Еще немного – и тайное станет явным.
Гэс шумно вдыхает и выдыхает пропущенный через кондиционер машины воздух. По лобовому стеклу стекают капли. Раз в несколько секунд их смахивают работающие в прерывистом режиме дворники.
Запись начинается.
Сначала слышны два голоса. Разговор явно происходит в кабине пилотов. Командир экипажа, Джеймс Мелоди, говорит с едва заметным британским акцентом. В репликах второго пилота, Чарли Буша, слышны тягучие техасские интонации.
– Тормоза, – говорит Мелоди.
– Проверены, – секунду спустя отвечает Буш.
– Закрылки.
– Десять, десять, зеленый.
– Люфты.
– В норме.
– Дует небольшой боковой ветер, – говорит Мелоди. – Необходимо это учитывать. Навигационные приборы и световые табло?
– Да-да. В порядке.
– Тогда все. Контрольная проверка закончена.
На шоссе становится немного свободнее. Гэс чуть прижимает акселератор «форда», и машина послушно убыстряет ход до ста сорока километров в час. Однако вскоре поток автомобилей, сверкая красными тормозными огнями, снова начинает снижать скорость.
Следующую реплику произносит Мелоди:
– Диспетчерская, это «Галл-Уинг» шестьсот тринадцать. К взлету готовы.
После небольшой паузы из динамика раздается искаженный помехами голос дежурного диспетчера:
– «Галл-Уинг» шестьсот тринадцать, взлет разрешаю.
– Прибавить обороты. Разбег! – командует Мелоди Бушу.
Франклин слышит какие-то механические звуки. Точно определить их природу, слушая запись через телефон с включенной громкой связью, крайне сложно. Гэс, однако, не сомневается: техники уже делают все возможное, чтобы определить, связаны ли эти звуки с увеличением тяги двигателя или вызваны чем-то еще.
– Восемьдесят узлов, – слышится голос Буша.
Еще несколько секунд молчания.
– Отрыв, – говорит Мелоди. – Убрать шасси.
– «Галл-Уинг» шестьсот тринадцать, вижу вас, – возникает в динамике голос диспетчера. – Вираж влево, затем набирайте высоту. Сообщите в Тетерборо о вылете. Удачной посадки.
– Это «Галл-Уинг» шестьсот тринадцать. Большое спасибо, – говорит Мелоди.
– Шасси убрано, – докладывает Буш.
Итак, самолет в воздухе и направляется в сторону Нью-Джерси. Обычно перелет занимает всего двадцать девять минут. Через шесть минут лайнер окажется в зоне действия радаров аэропорта Тетерборо.
Стук в дверь.
– Командир, – слышится женский голос. Это стюардесса, Эмма Лайтнер. – Принести вам чего-нибудь?
– Нет, ничего, – говорит Мелоди.
– А как насчет меня? – интересуется второй пилот.
Пауза. Что произошло за эти секунды?
– Он тоже обойдется, – говорит Мелоди. – Полет короткий, поэтому не будем расслабляться.

 

Билл Каннингем, сидя в кресле, снова наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.
– Поговорим о полете, – говорит он. – Расскажите, что произошло?
Скотт кивает. Он несколько удивлен ходом интервью – пока беседа развивается так, словно Каннингема интересуют только события, непосредственно связанные с катастрофой. Ему казалось, что у них с телеведущим сразу начнется ожесточенная перепалка и обмен «любезностями».
– Понимаете, – начинает Скотт, – я опоздал. Вызванное такси не приехало, поэтому мне пришлось добираться на автобусе. Я был уверен, что к тому моменту, когда он доплетется до аэродрома, самолет уже улетит. Но я оказался не прав. Меня ждали. То есть самолет готовился к отлету – дверь уже начали закрывать. Но все же меня какое-то время дожидались. В общем, когда я поднялся на борт, часть пассажиров уже сидела в креслах – Мэгги и дети, миссис Киплинг. Дэвид и мистер Киплинг, кажется, еще стояли в проходе. Стюардесса принесла мне бокал вина. Я к таким вещам не привык. Понимаете, до этого мне никогда не приходилось летать в частных самолетах. Потом командир попросил всех занять свои места. Те, кто еще стоял, тоже сели в кресла и пристегнулись.
Скотт умолкает. Глядя на одну из ламп, он пытается вспомнить какие-то детали.
– В это время передавали бейсбольный матч. Играла бостонская команда, «Ред сокс». Комментатор все время что-то тараторил. Рядом со мной сидела миссис Киплинг. Мы с ней немного поговорили. Мальчик, Джей-Джей, спал. Рэйчел копалась в своем айфоне – наверное, выбирала музыку. Она была в наушниках. А потом мы взлетели.
Вместе с остальным потоком автомобилей Гэс проползает мимо аэропорта Ла-Гуардия. Над его головой с ревом проносятся садящиеся и взлетающие самолеты. Чтобы лучше слышать запись, Франклин поднимает боковые стекла и выключает кондиционер, хотя на улице стоит тридцатиградусная жара.
– Желтый индикатор загорелся, – раздается голос Джеймса Мелоди.
Пауза. Гэс, обливающийся потом, слышит звук, похожий на легкое постукивание. Затем снова голос Мелоди:
– Вы меня слышите? Горит желтый индикатор.
– Вижу, – отвечает Буш. – Погас. Похоже, все дело в лампочке.
– Сделайте пометку для техников, – говорит Мелоди.
Далее следуют звуки, природу которых Гэс определить не может.
– Черт! – внезапно восклицает командир экипажа. – Погодите-ка. У меня…
– В чем дело, командир?
– Возьмите управление на себя. У меня опять кровь носом пошла. Мне нужно привести себя в порядок.
Судя по звукам, Мелоди встает и идет к двери кабины.
– Говорит второй пилот. Беру управление на себя.
Слышно, как открывается и закрывается дверь. Чарли Буш остается в кабине один.

 

– Я смотрел в окно самолета и все время думал о том, что все происходящее как-то нереально, – говорит Скотт. – Так бывает – человек вдруг чувствует, что словно переносится в другую жизнь.
– Что, по-вашему, стало первым признаком сбоя в полете? – спрашивает Билл. – С чего все началось?
Скотт вздыхает:
– Трудно сказать. Все произошло совершенно неожиданно. В салоне было шумно. Дэвид и Киплинг орали и хлопали. И вдруг все закричали от ужаса.
– Кричали и хлопали?
– Ну да. Я же говорю, по телевизору показывали бейсбольный матч, и Дэвид с Киплингом его смотрели. Что-то такое там происходило на экране и привлекало их внимание. Кажется, это был какой-то игрок по фамилии Дворкин. Я помню, как Уайтхед и Киплинг отстегнули ремни и встали. И вдруг самолет резко нырнул вниз, так что они едва смогли снова забраться в кресла.
– Ранее вы в беседе с членами следственной группы сказали, что тоже отстегнули ремень.
– Да. Разумеется, это была глупость. Я держал в руках блокнот для набросков. Когда самолет клюнул носом и начал падать, я уронил карандаш и решил его поднять. Поэтому и отстегнулся.
– И это спасло вам жизнь.
– Да. Наверное, вы правы. В тот момент все люди в салоне кричали. И еще я слышал какой-то сильный стук. А что было потом…
Скотт пожимает плечами, давая понять – больше ничего толком не помнит.
Билл кивает:
– Значит, такова ваша история.
– Моя история?
– Ваша версия события.
– Я рассказал то, что сохранилось в моей памяти.
– Значит, вы уронили карандаш, отстегнули ремень, чтобы поднять его, и благодаря этому спаслись.
– Понятия не имею, благодаря чему я спасся. Сомневаюсь, что на то была какая-то особая причина, скорее всего, действие законов физики.
– Физики?
– Да. Сказываются законы физики. В результате я был выброшен из самолета, а из пассажиров каким-то образом выжил только мальчик.
Каннингем держит долгую паузу, словно хочет сказать: «Я мог бы продолжить беседу на эту тему, но не стану этого делать».
– Давайте поговорим о ваших картинах, – предлагает он.
В любом фильме ужасов есть момент, когда напряжение нагнетает тишина. Персонаж выходит из комнаты, но камера не следует за ним, а остается на месте. Ее объектив может быть направлен на что угодно – на дверной проем, на детскую кроватку. Какое-то время ничего не происходит, и это, как и давящая тишина, вызывает у зрителя ощущение безотчетной тревоги. Затем он начинает искать в интерьере комнаты что-то необычное, продолжая до звона в ушах прислушиваться к тишине. Из-за того, что комната совершенно обычная, тревога только усиливается и превращается в чувство, которое Зигмунд Фрейд называл страхом перед необъяснимым. Настоящий ужас возникает тогда, когда человеку начинает казаться, что даже самые обыкновенные предметы и явления могут таить в себе нечто зловещее. Наше воображение само порождает страхи, не имеющие логического объяснения.
Подобное ощущение возникает у Гэса Франклина, который медленно едет по шоссе в потоке машин. Люди, сидящие в окружающих его автомобилях, возвращаются с работы домой. Кто-то из них собирается отправиться на пляж и провести там остаток жаркого дня. Тишина на записи, которую прослушивает Гэс, кажется почти полной – если не считать едва слышного механического шипения. Гэс с помощью кнопки на корпусе телефона прибавляет звук до максимума, и шипение становится громче.
И вдруг на его фоне отчетливо звучит произнесенное шепотом слово. Затем еще раз и еще.
«Сука».

 

– Нет, давайте не будем говорить о моих картинах, – возражает Скотт.
– Почему? Что вы пытаетесь скрыть?
– Ничего. Это просто картины – и все.
– Однако же вы их прячете.
– То, что картины не представлены на суд широкой публики, вовсе не означает, что я их прячу. Сейчас все они находятся в распоряжении ФБР. Эти работы видели очень немногие люди – только те, кому я доверяю. Однако картины не имеют к нашему разговору никакого отношения.
– Я хочу прояснить одну вещь. Есть некий человек, который пишет картины, где изображены сцены катастроф, в том числе катастрофа самолета. И вот такой человек сам попадает в авиакатастрофу. Вы хотите сказать, что это всего лишь совпадение?
– Я не знаю. В мире полно всевозможных совпадений, порой самых невероятных. Никто из нас не застрахован от таких вещей, как авиакатастрофа или крушение поезда. Подобные трагедии происходят каждый день, и их жертвой может стать кто угодно. Вероятно, настал мой черед – вот и все.
– Я говорил с вашим агентом, – говорит Билл. – Оказывается, теперь каждая из ваших работ стоит сотни тысяч.
– Пока что ничего не продано. Все эти расчеты – чисто теоретические. В последний раз, когда я проверял баланс своего банковского счета, там было всего шестьсот долларов.
– Вы по этой причине переехали к Элеоноре и ее племяннику?
– О чем вы?
– Вы сделали это из-за денег? Ведь мальчик теперь стоит добрых сто миллионов долларов.
Скотт изумленно смотрит на ведущего.
– Вы всерьез это спрашиваете?
– Еще как.
– Ну, прежде всего, я не переехал.
– А муж Элеоноры рассказал мне, что именно это вы и сделали. Более того, из-за вас она выгнала его из дома.
– После этого – не значит вследствие этого.
– Я не обучался в элитарных университетах, поэтому вам уж придется объяснить мне, что вы имеете в виду.
– Я хочу сказать, тот факт, что Элеонора с Дугом разъехались – если это на самом деле произошло, – не имеет никакого отношения к моему визиту в их дом.
Билл выпрямляется в кресле.
– Позвольте сказать вам, кого я вижу перед собой, – говорит он. – Несостоявшегося художника, неудачника, пьяницу, который профукал лучшие годы, болтаясь, как дерьмо в проруби, и вдруг получил от жизни подарок.
– В виде авиакатастрофы и гибели людей?
– Он оказался в центре внимания. Его называют героем. Внезапно люди начинают проявлять к нему интерес. И он, воспользовавшись этим, тут же принимается трахать наследницу огромного состояния, которой двадцать с чем-то лет. Его мазня вдруг становится модной…
– Никто никого не трахает, как вы выражаетесь…
– А потом этот человек вдруг в приступе алчности думает: почему бы мне не воспользоваться тем, что мальчик, выживший в авиакатастрофе, ко мне тянется? Ведь он теперь тоже владеет целым состоянием, и к тому же у него есть весьма привлекательная тетя и дядя-неудачник. Как все прекрасно складывается!
Пораженный Скотт качает головой:
– В каком же отвратительном мире вы живете.
– Это реальный мир, только и всего.
– Пусть так. В ваших словах есть по меньшей мере дюжина неверных утверждений. Как мне лучше их опровергнуть – по очереди или…
– Значит, вы отрицаете, что спали с Лейлой Мюллер?
– Вы хотите знать, находимся ли мы с ней в интимных отношениях? Нет. Она просто позволила мне пожить какое-то время в пустующих апартаментах.
– А потом сняла с себя одежду и забралась к вам в кровать.
Скотт озадаченно смотрит на Каннингема, не понимая, откуда ему известны такие подробности. Или это всего лишь догадка?
– Я ни с кем не занимался сексом уже пять лет, – говорит он.
– Речь идет не об этом. Я спросил вас, правда ли, что Лейла Мюллер разделась и запрыгнула к вам в постель.
Скотт вздыхает. Ему некого винить в том, что он оказался в подобной ситуации, кроме самого себя.
– Я не понимаю, почему вы придаете этому такое значение.
– Ответьте на вопрос.
– Нет, лучше вы объясните мне, почему, если взрослая женщина проявляет ко мне внимание, это так важно для вас. Расскажите, зачем нужно публично обсуждать то, чем она занималась, находясь у себя дома, – при том, что сама мисс Мюллер, по всей вероятности, предпочла бы никому об этом не рассказывать.
– Значит, вы признаете?
– Нет. Я хочу понять, почему для вас так важен ответ на заданный вопрос. Какое отношение имеет то, о чем вы спрашиваете, к авиакатастрофе? Разве это поможет облегчить горе родственников тех, кто погиб? Или все дело в вашем любопытстве?
– Я просто пытаюсь выяснить, до какой степени вы лжец.
– Думаю, в этом смысле я не лучше и не хуже любого среднего гражданина. Но только когда речь не идет о важных вещах. Я дал самому себе слово не врать в серьезных делах и стараюсь его держать.
– В таком случае ответьте на мой вопрос.
– Нет, я не стану этого делать, потому что вас это не касается. Я не собираюсь идти у вас на поводу. Мне интересно знать, какое отношение данный вопрос имеет к теме, которую мы обсуждаем. Если вам удастся убедить меня, что моя личная жизнь после авиакатастрофы хоть как-то связана с причинами, вызвавшими крушение самолета, и вы расспрашиваете об этом не потому, что, будучи телестервятником, привыкли бесцеремонно лезть туда, куда не следует, – тогда я с радостью отвечу на любые ваши вопросы.
Билл с озадаченным выражением на лице долго молча смотрит на Скотта. А затем запускает магнитофонную запись.
* * *
«Сука. Проклятая тварь».
Гэс невольно задерживает дыхание. Услышанные им слова шепчет себе под нос Чарльз Буш, второй пилот, находящийся в кабине в полном одиночестве.
Затем Чарльз, уже несколько громче, говорит:
«Нет».
И отключает автопилот.
Назад: Картина № 5
Дальше: Чарльз Буш 31 декабря 1982–26 августа 2015