Митрополит сидел в кресле и внимательно рассматривал опушенную соболем тафью, крытую сверху серебряными пластинами. Пластинки сходились на острие в середине шапочки, к небольшому кресту, отчего драгоценная тюбетейка напоминала скорее ратную ерихонку, нежели мирный головной убор. Работа была тонкая, изящная. Следовало признать, целый месяц мастера потратили на нее не просто так, заказ святителя исполнили на совесть.

– Здесь подождите! – распорядился за дверью юный голос. – Али вы исповедь мою слушать собрались?

Створка распахнулась, в горницу вошел любимый воспитанник Макария.

В этот раз государь был одет в шубу бобровую, дорогую, крытую малиновым атласом, да в шапку соболью. От молодого человека далеко веяло холодом, по подолу одежды сверкал иней. Москва готовилась встретить грядущее крещение крепкими, трескучими морозами.

– Доброго тебе здравия, отче Макарий, – поклонился Великий князь. – С праздниками поздравить тебя желаю, минувшими и грядущими. Сам я, как ты велел, хворал минувший месяц и к молебнам не приходил. Иные дни вовсе в постели провалялся. Чудится мне, князья ужо и рукой махнули, не приходят вовсе. Юрия, брата мого, к возведению на стол после кончины моей готовят. Но назначенные тобою дни, святитель, сочтены. Я здесь, отче, и готов выслушать твое пастырское слово!

– Шуйские князья, Трубецкие князья, Салтыковы князья, Воротынские князья. Хворостины вон землями не богаче обычных детей боярских, однако же тоже князья. И ты среди них первый! – поднял новенькую тафью выше, до уровня глаз, митрополит. – Первый, но все же князь. – Макарий опустил взгляд на юношу. – Един бог на небе, един властитель на земле. Дабы о власти своей, личной объявить, Иоанн, во первую голову ты должен от подданных своих званием отличаться. Не первым средь прочих быть, а собою единым над прочими склоненными головами. У схизматиков средь королей и герцогов император особый имеется, у османов – султан великий. На востоке сарацинском цари над эмирами, беками и мурзами вознеслись. Тако и тебе надобно звание высшее принять.

Патриарх положил драгоценную тафью на скамью возле расписных подсвечников.

– Какое? – Великий князь проводил взглядом головной убор, очень сильно напоминающий шапку Мономаха.

– О сем тебя хотел спросить, чадо, – ласково улыбнулся митрополит. – По отцу своему, Василию, ты есть потомок Рюрика, внука императора римского Октавиана Августа, и потому полное право имеешь на титул императорский и земли отчие римские. По матери ты Чингизид, потомок царя Батыя, наследник титула царского и земель сарацинских от Волги и до пределов восточных дальних. Какой из титулов тебе по душе более?

Юноша облизнул отчего-то пересохшие губы, расстегнул на шубе крючки. Медленно произнес:

– Земли западные нищие, схизматиками погаными порченные. Окромя вина и костров с бабами, ничем не известные. Бедняки оттуда что ни год сотнями к нам бегут… Кто на стройках камни кладет, кто колбасу крутит, кто вино варит, кто на службу нанимается, кровь свою и живот за серебро продавая. Восток же сарацинский трактатами научными богат, астролябиями и обсерваториями, шелками и скакунами резвыми, пушками и коврами. К чему мне титул нищего дикаря, святитель? Коли уж править, то мудрецами и мастерами искусными! Царем, подобно чингизидам великим, зваться куда как достойнее выйдет, нежели императором.

– Одобряю твой выбор, мой мудрый сын. Царь – значит царь, – кивнул седобородый старик, поднялся с кресла, положил ладони воспитаннику на плечи. – Вот и пришло твое время, возлюбленное чадо мое. Пора!

Шестнадцатого января митрополит Макарий повелел сообщить горожанам, что службы в Благовещенском соборе проводить не станет, ибо притомился и до праздника Крещения желает отъехать на отдых в великокняжеский дворец на Воробьевых горах.

К службе без патриарха потеряли интерес и большинство знатных бояр, а потому в Кремле в этот морозный бесснежный день редкие дорогие шубы князей да дьяков почти не встречались – а вот худородного служивого люда оказалось на удивление много, чуть не полные сотни, сбившиеся в небольшие компании у дворцовых дверей, у обоих крылец, у ворот и возле всех местных храмов.

При внимательном взгляде могло бы показаться, что худородных воинов в Кремле собралось уж слишком много супротив обычного – да токмо разве кто к ним приглядывается? Не басурмане, чай – свои, православные. Пришли и пришли.

События двигались обыденно и даже скучно, не предвещая нежданностей. Народ тянулся в Благовещенский собор, санный возок митрополита медленно полз к Боровицким воротам, воины в нарядных зипунах и простецких тулупах толклись без дела. С крыльца Великокняжеского дворца спустился юный государь Иван Васильевич, охраняемый двумя рындами и в сопровождении дородного князя Трубецкого со свитой из пяти бояр.

Возок остановился, приоткрылась дверца. Великий князь поспешил к патриарху, припал к его руке. Завязалась тихая беседа.

Князь Трубецкой слегка замедлил шаг, однако останавливаться не стал – невместно родовитому боярину, равно слуге жалкому, выблядка какого-то ждать! Гордо постукивая посохом, он прошествовал мимо, величаво поднялся на ступени собора. Его свита поступила так же.

Рядом с юным государем остались только рынды.

И вот тут случилось неожиданное: опершись на руку Великого князя, митрополит Макарий выбрался из возка, бок о бок с воспитанником прошел через расступившуюся толпу к Успенскому собору и скрылся в приветливо распахнутых вратах.

Внутри храма было светло – многие из прихожан пришли именно сюда, в один из главных храмов православной державы, чтобы вознести молитвы, поставить свечи святым, испросить благословения, заказать службу. У каждого из образов стояло по несколько десятков свечей, и их ровный восковой свет заливал собор нежным, не дающим теней сиянием.

Нежданное появление святителя и государя заставило москвичей на время забыть о своих планах, потянуться к алтарной части. Там скинувший шубу на пол митрополит в драгоценной золотой фелони принял от подбежавшего священника подсвечники с длинными скрещенными свечами, поклонился на четыре стороны и начал молебен за здравие государя всея Руси Великого князя Иоанна Васильевича.

Пока он вел службу, несколько детей боярских принесли и поставили перед алтарем, спинкой к царским вратам, тяжелое деревянное кресло с высокими подлокотниками. По окончании пения псалмов Макарий указал воспитаннику на сей трон и торжественно провозгласил:

– Венчается раб божий Иоанн, волею Господа Великий князь и государь всея Руси и народа православного, земли святой, церкви кафолической! Ныне правителем державы великой становится наследник законный стола Московского, защитником рубежей земных и веры истинной! Ответь мне, раб божий Иоанн, каковой верой душа твоя спасается?

Юноша уже успел сесть в кресло, и двое служек, раскрыв на нужной странице, положили пред ним молитвенник.

– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, – срывающимся голосом объявил Великий князь, – Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша…

Едва он закончил чтение всех двенадцати постулатов веры, в Успенском соборе торжествующе ударили колокола, и очень быстро звон этот был подхвачен в ближних и дальних храмах.

– О еже благословитися царскому его венчанию благословением царя царствующих и господа господствующих, – торжествующе вскинул руки над юным правителем святитель, – о еже укреплену быти скипетру его десницею вышняго! О еже помазанием всесвятаго мира прияти иму с небес к правлению и правосудию силу и премудрость! О еже получити ему благопоспешное во всем и долгоденственное царствование; яко да услышит его господь в день печали и защитит его имя бога Иаковля…

Молитва текла и текла из уст патриарха, призывая на Иоанна благословение небес. Во дворе же и соседнем Благовещенском соборе прихожане уже поняли, что происходит нечто важное и непонятное. Люди потянулись в запевший первым Успенский собор, отчего в нем становилось все теснее и теснее. Когда сюда ворвался князь Трубецкой, то не смог двинуться дальше врат и оттуда наблюдал, как голову Великого князя митрополит Макарий помазал елеем и как юноша, взяв с красной подушки царский венец, самолично водрузил его себе на голову.

– Тебе, царь православный, святой животворящий крест вручаю, дабы веру истинную прославлял и преумножал! – Святитель вручил воспитаннику тяжелый золотой крест. – Тебе, царь православный, скипетр царский вручаю, дабы правил ты хоругвями Великого Русского царства во славу ратей православных!

Митрополит повернулся к прихожанам и громко объявил:

– Радуйся, люд православный! Государь наш Иоанн на царствие венчался! Един бог на небе, един царь на земле! Слава государю нашему, царю Иоанну Васильевичу!

– Слава! Слава! Слава! – Толстые каменные стены, казалось, качнулись от радостных выкриков сотен людей. – Слава царю Иоанну!

Иоанн поднялся и, как был, в царском венце, со скипетром в правой руке и крестом в левой, пошел через храм. Толпа отхлынула в стороны, освобождая проход – и князя Трубецкого служивые оттеснили в сторону наравне с оказавшимися здесь бабами и боярами.

Царь и святитель вышли на крыльцо, встреченные торжествующими возгласами москвичей и служивого люда, прошествовали к возку митрополита, сели в него. Лошади тронули тяжелые сани с места.

«Уезжает!» – обожгло князя Трубецкого. Он метнулся с крыльца, махнул рукой своей свите, указывая вперед… И злобно сплюнул. Прилюдно повелеть своим боярам хватать, вязать государя князь не мог. Никак не мог. Толпа худородных москвичей его самого после подобного приказа схватит и на клочки вместе с холопами порвет. Оставалась надежда лишь на то, что привратники без приказа великокняжеских опекунов мальчишку из Кремля не выпустят.

Однако и в воротах толпилось три десятка служивых людей, как бы случайно подпирая плечами тесовые створки. С десятком стражников, пусть даже те все с копьями и в броне, эти плечистые воины справились бы без труда.

Применять силу, впрочем, и не потребовалось. Боярам, сторожащим Боровицкие ворота, и в голову не пришло преграждать путь саням митрополита. Наоборот – они все склонились за благословением, скинув шапки и шлемы, торопливо перекрестились. А на набережной Неглинной к возку святителя примкнули с полсотни всадников, уже открыто опоясанных саблями. Из-под тулупов этих воинов и в запахе воротников холодно поблескивали кольца кольчуг и пластины юшманов. А чуть опосля сани нагнали еще три сотни бояр, что стояли на венчании и охраняли Успенский собор во время таинства.

– Кажется, обошлось, чадо, – облегченно перекрестился святитель Макарий, откидываясь на спинку кресла и поправляя медвежий полог, укрывающий ноги. – Венчанию опекуны твои не помешали, возможность упустили. Возвращать тебя силой князья не посмеют. Это ужо бунт открытый, люд русский сего безумия не поймет. Ополчение боярское, горожане московские, они ведь тебе присягали, а не Шуйским с Глинскими. Не так много холопов у опекунов твоих, чтобы супротив всей земли русской за свою корысть биться. Не посмеют. Хотя, знамо, караулы округ хором Воробьевских надобно выставить крепкие и службу сторожевую усилить. Захватить тебя князья, может, и не рискнут, но вот убийцу подослать – это легко. Тебя зарезать, брата твого юного на стол посадить, меня в монастырь дальний в погреб отправить, и тогда все опять к порядкам прежним вернется…

– Выходит, я теперь царь? – поежился юноша.

– Всевластный государь, чадо, – степенно кивнул митрополит. – Един бог на небе, един ты на земле. Привыкай.

– Так, – погладил пальцами подбородок царь всея Руси. – И с чего мне начинать свое царствие надобно, отче?

– Во первую голову, – начал рассказывать святитель, – надобно во все пределы русские грамоты отослать с известием о твоем венчании и о том, что все печати прежние со старым титулом отныне более недействительны. Они ведь у опекунов твоих и в Думе боярской остались. Князья воспользоваться сим способны, указов в свою пользу напридумывать. Дабы сего не допустить, воеводы на местах должны иметь пример твоей царской подписи и новой печати. Титул у тебя отныне иной, великий, так что прежний надлежит почитать за крамольный и оскорбительный.

– Но где взять новую печать, отче?

– Я еще месяц тому назад втайне заказал, – слабо улыбнулся митрополит. – И венец, и печати, и даже грамоты нужные верные писцы загодя составили. Однако же без подписи твоей не обойтись, кроме тебя, ее начертать некому.

– Твоя мудрость достойна восхищения, – покачал головой юный царь.

– У меня целый месяц в запасе имелся, Иоанн, и опыт управления церковного в три десятка лет, – не принял похвалы святитель. – У тебя тоже сей опыт скоро появится.

– Что еще мне надлежит сделать, отче?

– Собор созвать всенародный, чтобы каждое сословие со всех уголков земли русской своего представителя на него прислало. И сделать сие без промедления. Дума боярская, на твою юность и неразумность ссылаясь, твои указы многие оспорить или забыть попытается. Но если их не ты, если их Земский собор утвердит, тогда у Думы супротив тебя никакой опоры не останется. Не тебе они противостоять станут, всей земле русской. Ты же от имени всего мира православного вещать и править станешь. Народ державы нашей твой голос из уст твоих должен услышать, без пересказчиков и переписчиков. Услышать твою личную волю и твои личные указы.

– Какие указы? – неуверенно спросил юноша.

– А что бы ты хотел изменить в державе нашей, чадо? – повернулся к воспитаннику митрополит. – Что отменить, что добавить, что улучшить?

– Я? – Молодой царь ненадолго прикусил губу, потом выпалил: – Хочу, чтобы образование хорошее каждый ребенок в державе моей получал! Чтобы читать и считать все до единого умели! Чтобы сирот неприкаянных больше не появлялось. Чтобы все сыты были и счастливы – и знать, и люд простой, худородный. Чтобы за живот свой и добро люди русские нигде и никогда не боялись!

– Желания благие, похвальные, – усмехнулся святитель. – Отныне ты правитель земли русской пред богом и людьми, власть у тебя. Воплоти в жизнь желание свое, чадо. Добейся его исполнения.

– Как же мне осуществить сие, отче? – жадно спросил юный царь.

– Ну, не знаю… – пожал плечами Макарий. – Сие есть дела мирские, житейские. Вот соберется собор Земский, ты его о сем и спроси. А как с собором всерусским к общим помыслам придешь, волю единую утвердишь, то с родами знатными ты ужо не от себя, а от всей земли русской и народа православного говорить станешь. Волю всенародную никакая родовитость не перебьет.

– Собор, грамоты… – загнул пальцы юный царь. – Что еще, святитель?

– Людей верных на важные посты поставить. Тех, каковые живот свой за тебя положить готовы и ныне возок наш от недругов возможных охраняют. – Митрополит глубоко вдохнул, выдохнул. – Но это не сейчас. Недели две надобно во всеоружии выждать. Коли опекуны твои за это время никакой пакости не сотворят, то опасность первая, считай, миновала. Силой, стало быть, неудачу свою исправлять не станут.