Глава 19. Трепет

Между третьим и четвертым этажами Марин остановилась, как обычно, перевести дыхание, и порадовалась, что в Эксе ограничивались четырьмя этажами, а не строили до шести, как в Париже. В любимой мясной лавке Антуана она прихватила небольшой ростбиф – настолько маленькая лавчонка, что Марин обычно проходила мимо, и ей приходилось возвращаться, сворачивая в узенькую улочку Маршала Фоша. Мясник с ней не вел шутливых разговоров, как другие торговцы, – он относился к работе серьезно. Был вежлив, но не отпускал шуточек и не пускался в болтовню. Было видно, что мясо для него на первом месте, и постер на стене это подтверждал. На нем был изображен каменный сарай с крутой шиферной крышей и клумбами, под ним – фамилия, адрес и телефон фермера из округи Салер в Оверни. Посетителя лавки приглашали приехать и увидеть стадо крепких рыжих коров. Это приглашение всегда читалось как стихи, и Марин несколько раз его прочла, чтобы повторить Верлаку: «Venez-voir mes belles vaches aux poils frisés et aux cornes de lyre, et leur robes cerise et acajou…»

Ее охватывал мандраж, как бывало иногда за секунды перед свиданием с Антуаном. Она говорила себе, что это плохой признак: их отношения обречены. Марин хотелось думать, что это любовь, и после года свиданий она все еще волновалась перед встречей с ним. Ей все еще не наскучили эти отношения. Она именно так представляла себе великую любовь. Родители слушали песню шестидесятых годов Жана Константэна «Le Cha Cha du Couer», в которой был припев: «C’est un bon signe quand on a un couer qui bat…» Именно это с ней и происходило, le cha cha du couer, трепет сердца, и она соглашалась: да, когда сердце бьется сильнее, это хороший признак.

Дважды стукнув в дверь, Марин открыла ее и вошла, окликнув Верлака.

– Я в спальне, сейчас выйду, – ответил он.

В очаге горел огонь, рядом лежали дрова.

– А как ты сюда дрова принес? – крикнула она.

Верлак вышел из спальни в джинсах и синей футболке, босой, как обычно ходил дома в любую погоду.

– Договорился с Арно – это мальчик с первого этажа.

– Тощий такой?

– Скорее костлявый. Да, это он. Как-то вечером месяц назад он постучал ко мне в дверь и спросил, не нужна ли мне помощь в чем-нибудь. Собирает деньги на промежуточный год перед поступлением в университет. Ну, я стал ему поручать принести вещи из химчистки, купить что-нибудь в магазине… Да ладно, здравствуй!

Он обнял ее за талию и стал целовать в губы, пока не почувствовал, как она прижалась к нему.

– Ты не могла бы позвонить ради меня своей матери? – прошептал он.

Марин быстро подалась назад и засмеялась.

– Антуан!

– Я ее боюсь, – сказал он, подходя к холодильнику и доставая початую бутылку белого вина.

– Ты никого не боишься.

– Как и вы, профессор Бонне.

– Я боюсь тебя, – ответила она быстрее, чем собиралась.

– Лучше бы не боялась. – Налив вино, он протянул ей бокал. – Бояться меня совершенно нечего – обыкновенный человек. Почему ты при мне нервничаешь?

Марин нервничала, потому что очень сильно его любила, но не хотела признаваться ему в своих чувствах. Она не знала, чего он от нее хочет, надо было защитить себя, и потому она засмеялась:

– Не бери в голову.

Верлак улыбнулся и снова ее поцеловал. На языке, на губах у него был вкус сухого белого вина.

– Что тебе нужно от моей матери?

– Я на допросах выяснил не только, что многие преподаватели друг друга недолюбливают, но и что доктор Мут специализировался по богатому клюнийскому ордену, в то время как Бернар Родье занимается цистерианцами. Это же два крайних полюса? Я хотел узнать мнение твоей матери: не мог ли Родье не любить Мута за противоположность их направлений работы – это помимо зависти к его посту дуайена.

Марин отпила вина и оперлась на кухонный стол.

– Только за то, что цистерианцы жили аскетами, а в монастыре Клюни пили из золотых кубков? Тебе не кажется, что это натяжка?

Верлак пожал плечами:

– Я пытаюсь не упустить ни одной возможности. Кроме того, твоя мать во время допроса нервничала, особенно когда я спросил ее про Дюма.

Марин кивнула:

– Она мне рассказывала и даже дала для тебя кое-что – оно у меня в кейсе. Можно мне спросить ее про твою теорию – клюнийцы против цистерианцев – завтра?

Верлак улыбнулся:

– Ты тоже ее побаиваешься.

Марин засмеялась и бросила в него кухонное полотенце.

– Мама сумела нагнать страху на всех! – Отпив еще вина, она взяла горсть орешков. – В ответ на твой вопрос: мне кажется, доктора Мута убили ради его должности и квартиры. В университете только и разговоров, что о ней. Увидеть ее интерьер – это незабываемое впечатление, тем более в ней жить. На что она похожа?

– Просторная. Как обычная буржуазная квартира в Мазарене. Большой сад и бассейн, не знаю, сколько там каштановых деревьев… пять, если не шесть.

Верлак улыбнулся, зная, что сады и плавательные бассейны – слабость Марин.

– Ты меня убиваешь!

Верлак посолил и поперчил ростбиф, потом острием ножа стал шпиговать его чесноком.

– Ночью туда кто-то проник, с крыши.

– Ты думаешь, это как-то связано с убийством? – спросила Марин.

– Не знаю. Разбита ваза Галле, но вроде бы ничего не пропало.

Марин доела последний орешек, Верлак с улыбкой смотрел на нее.

– Расскажи, что еще было на допросах, – попросила она.

– Похоже, что среди преподавателей много склок, а аспиранты запуганы. Обслуживающий персонал мы тоже допросили, но этих людей пришлось практически сразу исключить: мотивов нет, и у всех твердое алиби. После приема дуайену кто-то звонил по телефону, так что мы сейчас поручили проследить, откуда был звонок. Каждый отрицает, говорит, что не звонил. А что слышно у вас на юридическом?

– Как ни странно, стараются избегать этой темы. Почему-то она всех отпугивает. Упоминали мотив ограбления, но это же маловероятно?

– Да, ничего не пропало. Точно так же, как и в квартире.

Марин подошла к двери и нагнулась за кейсом.

– Мама нашла кое-какие новости о Дюма. У меня здесь документы.

Зазвонил домофон. Верлак удивленно посмотрел на Марин.

– Я забыла тебя предупредить! – сказала она, хватая его за рукав. – Я пригласила сюда Сильви!

– Что?

– Она тебе должна сказать что-то важное… про дуайена.

Верлак подошел и нажал кнопку, открывая дверь:

– Заходите, Сильви. – Он повернулся к Марин: – А что такое? Она его знала?

– Она была его любовницей, – быстро ответила Марин.

Верлак громко рассмеялся:

– Ты шутишь!

– Не смейся! И будь с ней подобрее.

– Привет, Сильви! – сказал Верлак, открывая дверь.

– Привет, Антуан. – Сильви подалась вперед, подставляя щеку для поцелуя.

– Ку-ку! – сказала Марин, обнимая подругу. – Заходи. У Антуана ростбиф на плите.

– Отлично, я ужасно хочу есть. Послушайте, Антуан, судя по вашему смеху – кстати, он был слышен еще на первом этаже, – я догадываюсь, что Марин сообщила вам, что я спала с Жоржем Мутом. Сразу внесу ясность: это было всего три раза. – Сильви поднесла к его лицу три пальца. – И я собиралась с ним порвать. Предвосхищаю ваш вопрос: в его квартире и у него на работе я не была.

Верлак налил Сильви вина и подал бокал.

– А о чем вы беседовали? Он не говорил о своей отставке или ее отмене? О своей коллекции стекла?

– О своей коллекции он пытался говорить, но когда он сообщил, что это декоративное искусство позапрошлого – прошлого веков, я его прервала. Собирай он коллекцию фотографий Роберта Мэпплторпа – мое внимание было бы ему гарантировано.

Марин вздрогнула, а Верлак закатил глаза, невольно улыбнувшись.

– Отставку или ее отмену, как вы это назвали, он тоже не упоминал, – продолжила Сильви.

– Так о чем же…

– О чем нам было говорить? О винах. У него огромный запас знаний, а пить вино любили мы оба. Еще об Италии – он обожал о ней говорить.

– Ага. Он упоминал Джузеппе Роккиа? – спросил Верлак.

– Роккиа? Нет. А кто это?

– Один из возможных преемников. Живет в Перудже, – пояснила Марин.

– Перуджа? Про нее он говорил. Ему нравился этот город, и, похоже, он хорошо его знал.

Верлак посмотрел на Марин и поднял брови.

– И что он рассказывал о Перудже, Сильви?

Сильви допила вино, и Верлак быстро налил ей снова.

– Дайте подумать… Кажется, это как-то относилось к еде. Да, точно. Помнишь, Марин, как мы ездили в Перуджу? Тот средненький обед на центральной площади?

– Да. Переплатили, но мы неграмотно подошли к выбору. Главная площадь – это была наша первая ошибка.

– Ну так вот, я его спросила, где в Перудже надо есть. Он мне ответил, что у него в городе есть любимый ресторан, но не в историческом центре, а в отеле шестидесятых годов. Мне это показалось интересным. Декор шестидесятых и совершенно убойный список вин.

– Он не сказал его название? – спросил Верлак, моя под краном рукколу.

– Да, он говорил, но вряд ли я сейчас найду. Я тогда записала на клочке бумаги и положила в сумку, но не помню в какую. Посмотрю. Может, записка в розовой «фенди». – Сильви подмигнула Марин. Она своими художественными фотографиями зарабатывала очень неплохо, выставлялась в галереях Парижа и Берлина. Деньги Сильви откладывала для Шарлотт. Еще одной ее страстью были сумочки.

Верлак не рассказал гостьям о телефонном разговоре с Джузеппе Роккиа. Комиссар Полик спросил его, не виделся ли он в последнее время с Жоржем Мутом, и итальянец ответил, что они вообще встречались лишь раз в Мюнхене. Но если Мут хорошо знал Перуджу, то очень вероятно, что они встречались там с Роккиа. А мать Марин сообщила, что оба коллекционируют стекло. Как бы там ни было, Роккиа сейчас на пути в Экс – по просьбе Верлака.

– Кстати, Сильви, воры бегают по крышам Экса, так что закрывай окна на ночь и когда уходишь, – предупредила Марин.

У Сильви была квартира на последнем этаже, за углом от Верлака.

– Черт! Шарлотт же сегодня с новой няней! Сейчас я ему позвоню.

– Ему? – хором спросили Верлак и Марин.

– Ага. Он сунул мне в почтовый ящик флаер, насчет подработки. Собирает на путешествие по следам великого Че, по Южной Америке.

– Арно! – вскрикнули одновременно Верлак и Марин.

– Ох, какие же вы зануды. – Сильви налила себе красного вина, которое только что открыл Верлак. – Вау! – сказала она, глядя на этикетку «Шатонеф-дю-Пап» 1998 года. – Знаете, мне очень жаль Жоржа.

Марин с Верлаком переглянулись, но промолчали.

– Нет, правда! – настойчиво сказала Сильви. – У нас было мало общего, но он со мной вел себя мило, иногда глупо.

– Кто же тут был глуп? – спросил Верлак.

Сильви и Марин посмотрели на него с удивлением.

– Не поняла? – произнесла Сильви, ставя бокал на стол.

– Вы меня слышали, – настаивал Верлак. – Спать со стариком…

– А это не ваше дело! – крикнула Сильви.

Верлак сохранял спокойствие, несмотря на то что порой (например, сейчас) не мог выносить Сильви Грасси.

– Теперь мое, потому что его убили.

– Он хотя бы был добрым! – огрызнулась Сильви, глядя на Марин.

Верлак вздохнул и тоже посмотрел на Марин:

– Да, я злобная сволочь. Но вы всегда возвращаетесь.

Сильви схватила сумочку, Марин последовала ее примеру, подхватив с пола кейс. Увидела желтый конверт, который дала ей мать, и сунула обратно в кейс.

– Я ухожу вместе с Сильви, – объявила она.

Верлак не успел и слова сказать, как женщины уже были на площадке и спускались по лестнице. Хлопнула входная дверь, и тут же зазвенел таймер плиты.