Глава 17. Поймать вора
Пол спальни был усыпан осколками стекла, будто конфетти. Полик инстинктивно протянул руку, загораживая мадемуазель Захари дорогу в комнату. Все трое молча смотрели на пол, пока Верлак не спросил:
– Мадемуазель Захари, сколько ваз здесь на полу?
– Я думаю, только одна, – ответила она, все еще оглядываясь. Указав на ночной столик, она сказала: – Вот та, что стояла здесь, была особенно высокой и толстой. Это она сейчас на полу. Доктор Мут именно поэтому собирался покрыть пол в спальне ковром. Ничто не выдержит падения на эти tommettes.
Верлак посмотрел вниз, на шестиугольные плитки, столь обычные в Провансе, и увидел, что они, в отличие от поцарапанной краски и отклеивающихся обоев, в идеальном состоянии.
– Остальные вазы целы, насколько я вижу, – сказал он, поднимая глаза и замечая еще две вазы, одна на ночном столике, другая на небольшом письменном столе у окна.
Все трое оглядывали спальню, смотрели на открытые ящики комода и письменного стола, на разбросанные бумаги.
– Такое впечатление, что преступник побывал только здесь, – продолжил он. – А как вообще можно было проникнуть в здание, когда у входа дежурит полицейский?
– Le toit, – ответил Полик.
– Ну да, по крыше, – вздохнул Верлак. – Квартира на верхнем этаже. – Он обратился к мадемуазель Захари: – Покажите нам комнаты, которые выходят во двор. Не думаю, что вор рискнул бы проникнуть через уличное окно. Кроме того, они все прочно заперты, мы проверили.
– А почему бы нам не вызвать горничную? – предложил Полик, глядя на секретаршу. – Она живет в этом здании?
– Да, верно. Я сейчас спущусь за ней… она уже несколько лет живет на первом этаже… в маленькой квартирке.
Верлак посмотрел на мадемуазель Захари и увидел, что она побледнела, зрачки расширились.
– Вам нехорошо? – спросил он.
– Простите? А, нет. Все в порядке. Просто потрясение.
– Я спущусь вниз, – предложил Полик.
– Спасибо, комиссар, – ответил Верлак. – А вы пока не присядете в гостиной?
Он проводил девушку в гостевую комнату и, когда она села в жесткое кресло, отметил про себя, что о бумагах Клода Оссара она будто забыла.
Оставив ее одну, Верлак вышел в холл, открыл первую попавшуюся дверь, на этот раз обернув руку носовым платком, и увидел, что это чулан с вениками и швабрами. Он прошел дальше по коридору, правой рукой открывая двери. Сначала была ванная, потом кладовая, обе без окон. Едва он вошел в кухню, построенную в те дни, когда ею пользовались только слуги, как появились Полик с горничной дуайена.
– Добрый день, мадам… – начал Верлак, протягивая руку.
– Мадам да Сильва, Роза, – представилась она, крепко пожимая судье руку.
Она была невысокого роста, несколько широка в талии. Волнистые черные волосы коротко подстрижены, на шее – золотая цепочка с крестиком, блестевшим на оливковой коже. Верлаку понравился ее вид – она напомнила ему горничную в родительском доме в Париже, всю жизнь работавшую на семью и умершую, когда ему было чуть за тридцать.
Роза да Сильва, не имея сама возможности заменить обои или починить гниющие оконные переплеты, вполне успевала держать полы чистыми и натертыми, что явно делала с гордостью и удовольствием.
– Порту или Лиссабон? – спросил он.
Мадам да Сильва улыбнулась и гордо вскинула голову.
– Порту! – воскликнула она.
Верлак помнил, как поразил его этот город пару лет назад, ошеломил своим скромным процветанием, заметным не только в центре, но во многих современных домах, построенных авангардными архитекторами.
– Да, Порту, – сказал он. – Работники Португалии.
– Вот именно, – улыбнулась она.
– Мы думаем, что преступник проник через окно на этой стороне дома, – перешел к делу Полик.
– По крыше.
Мадам да Сильва вскинула руки, потом вдруг потупилась на цветастый передник, вспомнив серьезность обстоятельств.
– Я слышала, что воры так делают – здесь, в Эксе, и в Париже. – Она подошла к кухонному окну. – Заперто. – Тут по ее лицу пробежала тень тревоги: – Кажется, я знаю, как они забрались. Через кафуч.
– Кладовую? – переспросил Верлак.
– Да. Там окно уже несколько месяцев заедало, и чтобы его закрыть, надо было хлопнуть как следует – с виду оно было заперто, а на самом деле нет.
Она направилась прочь из кухни, уводя судью и комиссара за собой, миновала ванную и небольшую гостевую комнату – куда они наскоро заглянули, но окна там были закрыты.
– Вот здесь вторая ванная.
Горничная открыла дверь, давая возможность туда заглянуть. Домашний халат дуайена висел на торчащей из стены вешалке, туалетные принадлежности еще теснились на розовом умывальнике шестидесятых годов. Над самой ванной находилось окошко, слишком маленькое, чтобы человек мог пролезть, и слишком прочно закрытое. Горничная огляделась и, перед тем как выйти, сотворила крестное знамение.
– Вот здесь, – сказала она, открывая последнюю дверь в коридоре.
«Кафуч», увешанный по обе стороны полками, где громоздились коробки, имел в дальнем конце окно, выходящее в сад, и оно было широко открыто. Горничная вздохнула и печально поцокала языком, а Верлак выглянул в окошко. Он увидел крышу соседнего дома с северной стороны – единственного, у которого была общая стена и крыша с номером одиннадцатым на площади Четырех дельфинов. Взобраться по стене было бы невозможно – ни лесов, ни балконов. Верлак посмотрел вниз, на большой прямоугольный бассейн, укрытый на зиму, на идеальный зеленый газон, которым, скорее всего, никто не мог воспользоваться. Полик и горничная что-то говорили, но он не различал их слов, а услышал только: «Антуан, иди сюда». Лица не было видно под большими темными очками, которые она часто носила даже зимой. Он знал, что сейчас лето, потому что чувствовал запах кокосового масла, вечное напоминание о том лете в Сен-Тропе и о том, почему он туда больше ни ногой.
– Господин судья?
Верлак оторвался от окна, захлопнул его и с нажимом повернул ручку.
– Да, Бруно, прошу прощения.
– Мадам да Сильва пришлось уйти… у нее пирог в духовке. Она подтверждает, что разбита всего одна ваза. По ее словам, комод всегда стоял неустойчиво и она часто повторяла Муту, чтобы не ставил туда вазу. Видимо, вор ее случайно уронил. Тем не менее я позвоню в управление, пусть пришлют бригаду.
– Спасибо, – сказал Верлак, потом, понизив голос, прошептал: – Вы видите связь? Зачем Мут поставил ценную вазу на шаткий комод?
– Потому что не дорожил ею? – ответил Полик тоже шепотом. – Я когда-то так поступил с подарком одного из моих братьев. Он на шатком столе продержался неделю.
– Так почему же дуайен ею не дорожил? Он же собирал такие предметы?
Полик поскреб лысину.
– Ему не нравился этот конкретный узор? Или цвет? Или… Ну ладно, судья, подскажите.
Верлак улыбнулся:
– Я недоумеваю не меньше вас. Он так любил эту вазу, что держал ее у себя в спальне?
Верлак знал, сильно переплачивая за картину Пьера Сулажа, что висеть она будет у него не в гостиной, а в спальне – собственной, личной радостью.
– Возможно, – ответил Полик. – Может быть, он собирался стол починить, но руки не дошли. И все же это кажется огромным риском.
Верлак кивнул, опасаясь, что мадемуазель Захари слышала их обсуждение. Потом сказал:
– Мне очень, очень трудно себе представить, чтобы наши подозреваемые, преподаватели в особенности, шли по крутой черепице крыши и на руках опускались в это узенькое окошко.
– Согласен. Этот взлом может быть совпадением – чем я и объяснил бы, что ничего крупного не взяли. Воры-крышники ищут мелочи: сотовые телефоны, золото, ювелирку, наличные. Может быть, они держали дом под наблюдением и как-то узнали, что дуайена сейчас нет.
– А почему только в спальне? – спросил Верлак.
– Либо их спугнули и времени хватило только на спальню, либо они знали: то, что они ищут, именно там. Люди часто хранят ценности в спальне. Как правило, в ящиках с бельем.
– Пойдемте к мадемуазель Захари, – предложил Верлак. – Я ее оставил в гостиной.
Они направились по длинному темному коридору – как и кухня, он предназначался только для слуг, – и оказались у больших двустворчатых дверей гостиной. Снизу, с площади, донесся смех, прогудел клаксон автомобиля – чем старше становился Верлак, тем сильнее раздражал его этот шум. Но кресло, на котором сидела мадемуазель Захари, было в данный момент пустым.
