Александра Зволинская
Клуб любителей жить
– Когда я сплю, мой ангел-хранитель играет на банджо, – сказала Бет в их самую первую встречу и изменила мир навсегда.
Ник потом долго расспрашивал: почему именно банджо? Странный все-таки инструмент для ангела, ему бы что повозвышенней – арфу там, флейту. На худой конец, гитару. Благородное что-нибудь.
– Банджо, – торжественно заявила Бет и отправилась доставать из серванта парадные чашки. – Потому что ему так нравится. И мне нравится. Если стану ангелом, обязательно тоже буду.
Когда Ник впервые попал в гости к Бет, она еще ходила сама.
Ленни привел его тогда практически за руку. Грузного, неопрятного, с потухшими глазами – развод, пустой дом, зима. Жить не хочется, хочется провалиться, куда – не суть важно.
– О, – присвистнул Ленни, с которым они тогда вместе играли легонький рок в любительской группе. – Ну-ка идем-ка, хочу тебе кое-что показать.
Дальше был контрольный звонок:
– Бет, к тебе можно? Да, у меня тут… Ну, как всегда. Да нигде не беру, сами приходят. Не иначе как тебя ищут, – усмехается, на несколько секунд замолкает. Смеется в голос, добавляет: – Да, сока прихвачу, а чего еще? Да, да, хорошо. Жди минут через сорок.
Ник ожидал увидеть кого угодно: девушку Ленни, какую-нибудь красотку, небесплатно утешающую пропащих, психотерапевта, гадалку, в конце концов. Но не это.
* * *
В квартире у Бет пахло цветами, в меру сладко, совсем не навязчиво. Очень легко.
Здесь и вообще все было легко, особенно сама Бет.
При росте метр пятьдесят пять и фигуре, крайне далекой от худобы, Бет умудрялась буквально летать по дому, почти не касаясь пола. Никаких шаркающих тапочек и тяжелых шагов, а чьи это костыли пристроены за дверью в прихожей так, чтобы их почти невозможно было заметить? Да кто же их знает. Точно не ее, факт. Все, что здесь есть тяжелого, – не ее.
– А вот его ангел, – Бет тыкает пальцем в Ленни, – предпочитает играть на трубе. Очень по-ангельски, ты доволен?
Ник оторопело кивает. Ленни заливается краской. Бет снимает с плиты засвистевший чайник.
– Бет, ну не так же сразу. Первое правило клуба, забыла?
– Никому не рассказывай, – смеется Бет, не сводя с Ника глаз. – Не забыла, конечно, но для чего бы еще были правила, если не для того, чтобы их нарушать?
И в этом вся Бет.
Ей семьдесят девять, и ее тело, очень долго державшее оборону, начинает сдаваться. Врачи говорят, возраст, сколько же можно летать? Бет говорит, что еще полетает, и провожает любой самолет жалобным взглядом, который никто не увидит, потому что, обернувшись, Бет опять улыбнется.
В пилоты Бет так и не взяли, хотя она очень хотела. Спохватилась поздно, ближе к пятидесяти, и, конечно, не прошла медкомиссию. Но обожала летать пассажиром, не пропускала ни одного летящего над ней самолета и время от времени звонила Майку, не без влияния ее беззаветной любви ставшему профессиональным пилотом. Майки, мол, возьмешь меня посмотреть? И Майки выпрашивал для нее пропуск на летное поле. Бет могла часами наблюдать, как прилетают, грузятся и улетают самолеты, пока Майк, бывший двоечник и балбес, любивший только Бет и ее уроки литературы, не приходил извиняющимся тоном сообщить, что начальство просит его убрать наконец с поля постороннюю тетку. Мол, погуляла и хватит.
– Значит, и правда хватит, – легко соглашается Бет, что-то тихонько шепчет и уходит следом за Майком.
Пока они едут домой, у Бет четырежды звонит телефон, и под дверью квартиры ее уже ждут: бывшие старшеклассники, давно уже здоровые лбы, а то и взрослые дядьки, их девушки, их друзья, их случайные встречные, которых почему-то невозможно стало не привести. Каждый день обязательно кто-нибудь явится и будет рассказывать.
Они сталкиваются друг с другом в дверях, невольно знакомятся, и в следующий раз некоторые приходят вместе. Или кивают друг другу, добрыми соседями расходясь каждый по своему делу. Их много, и когда-то в шутку они начали называть себя «клубом любителей Бет».
– Давайте, если уж так, у нас будет «клуб любителей жить», а? Мне как-то неловко, а так, по-моему, будет намного лучше.
Возражений ни у кого не нашлось.
– Первое правило клуба – не рассказывать ничего о клубе, – снова смеется Бет. – А то на вас, троглодитов, чаю не напасешься.
Бет смеется всегда. Что совершенно не мешает ей пятьдесят с лишним лет быть строгой «училкой», требовательно влюбленной в слова и учеников. Ее дети неизменно делятся на два лагеря: те, кто боится Бет, как огня, придумывая обидные прозвища, но не смея произносить их громче, чем шепотом, и те, кто, закончив школу, начинают ходить к ней домой. Майки вон, пока учился в летном, забегал чуть ли не каждый день, благо, жил совсем рядом. Приходил уставший, понурый, сонный, рассказывал, что тяжело, что, наверно, ошибся, что не потянет. Бет гладила его по голове невесомой рукой и говорила, что пятиклашки сегодня нарисовали ей на классной доске огромный самолет. Нескладный, конечно, зато совершенно как настоящий, и Бет не удержалась: подрисовала в окошке кабины его, Майка, лопоухий анфас.
– Может, так тебе станет полегче.
Бет смотрит в окно на набирающий высоту самолет – до аэропорта от ее дома не так чтобы недалеко, но уже хватает. Майк смотрит на Бет, на ее морщины, на стопку тетрадей с диктантами на подоконнике, и запоминает этот момент навсегда. Чтобы, когда снова захочется ныть и жаловаться, что ничего не имеет смысла, вспоминать свой собственный самолет, нарисованный в кабинете у Бет, и ее стареющее лицо, всегда обращенное к небу.
* * *
Второе правило клуба гласит: к Бет следует обращаться на «ты». Поэтому школьников в клуб не берут, это для Бет закон.
– В школе я прежде всего учитель, поэтому никаких приглашений в гости, никаких фамильярностей – для всего этого у тех, кто захочет, найдется время потом. И вот потом, – ехидно добавляет она, – я с удовольствием наблюдаю, как все вы пытаетесь мне не выкать.
После того раза Ник увязывался за Ленни, как только мог. Он требовал водить его к Бет при любой возможности, изо всех сил цеплялся за дом, от которого опять захотел жить. Рассказывал Бет про жену, которую любил без памяти и которая бросила его через десять лет просто потому, что ей надоело. Про работу, где он довольно серьезный начальник, «все-таки уже тридцать пять»… На этом месте Бет иронически хмыкнула, а Ник покраснел до ушей и больше никогда не заговаривал про свой «солидный» возраст или про то, что ему что-нибудь поздно.
Еще он рассказывал про музыку и про их с Ленни группу, которая хоть и выступала хорошо если три раза в год, но была для обоих отдушиной.
– И чего я тогда музыку бросил, дурак? Если честно, даже не помню. Сначала родители надавили, потом жена квартиру побольше хотела – наверное, так? Все как-то смутно. Помню, что когда-то играл, а потом перестал. Деньги, видимо, пошел зарабатывать. Ну вот, заработал. Лежат. Дальше что? – сокрушался Ник, наблюдая, как Ленни помогает Бет сортировать в очередной раз перемешавшиеся на полках книги. Придет кто-нибудь, попросит что-нибудь почитать, и после него так повторится еще двадцать раз, а возвращая, книгу поставят куда придется, потому что так и так уже все перепуталось. Беспорядок в библиотеке быстро выводит Бет из себя, вот и приходится раз в иногда браться за сортировку.
– Но потом же вернулся.
Берет очередной том, листает, и на лице у нее такое спокойствие, что вдруг откуда-то знаешь: все хорошо. Ну правда, я же вернулся.
Вернулся.
– Ага, только мне теперь наверстывать и наверстывать, пальцы как деревянные стали.
– Ну уж, – хмыкает Ленни, звукач, басист и зануда. – Нормально у тебя все. Могло бы быть лучше, но в целом вполне.
Ник неопределенно вздыхает.
– Что? – тут же откликается Бет. – Третье правило клуба – рассказывай. Все свои.
– Да я вот все думаю…
– М?
Книжная пыль золотится в солнечном свете, заливающем комнату. У Бет, как всегда, пахнет цветами, которые ей все время приносят. Цветы, книги, фрукты, хороший кофе, привезенный со всех концов света, снова книги, конфеты, фрукты, цветы. Некоторые девчонки умудряются даже дарить Бет одежду: то на блошином рынке Парижа найдется идеальная шляпа, то где-нибудь в Лиссабоне, в крохотном магазинчике на холме обнаружится винтажное платье, то в секонде прямо около дома «случайно увидела шаль, ровно такую, как ты искала. Не смогла пройти мимо, это же для тебя, примерь!» И обе они, пожилая и юная, одинаково захихикав, запираются в спальне у Бет, примеряя то или это, радуясь, что очередной причудливый фрагмент мирового пазла попал в нужное для него место – одна подарила радость, другая ее приняла. Мир изменился к лучшему, все довольны.
– Да у меня один коллега уже полгода пытается сдать помещение под музыкальный клуб. Маленькое и в неудобном месте, очень дешево, но…
Бет и Ленни смотрят на него с выражением, которое вокалист их группы обычно называет «растяжением брови»: и что, мол, ты еще думаешь?! У каждого в руках по открытой книге, а в волосах солнечные зайцы, и Ник ясно слышит, как из этих пяти мгновений молчания прямо здесь и сейчас заново рождается его сердце.
– Понял, да?
– Понял, – кивает Ник. Хмурится, вспоминая, а вспомнив, назидательно поднимает указательный палец и произносит так, чтобы получилось как можно больше похоже на Бет. – Четвертое правило клуба – не упусти.
* * *
– Помнишь, я к тебе как-то приводила свою подругу Мэгги? – спрашивает Шарлотта, усаживаясь на край кровати.
Бет может только кивнуть, и то через силу.
У нее ничего не болит, ее ничего не тревожит, просто с каждым днем ей все меньше нужно дышать. Полгода назад ее мягко выставили из школы: сколько можно, мол, пора уже на покой. Живите в свое удовольствие, отдыхайте, еле ходите, мол, вон как устали. От покоя у Бет окончательно отказали ноги, и в доме ее вместо цветов поселилась настырная липкая тяжесть. Всем желающим зайти в гости Бет говорила, что со дня на день уезжает жить в санаторий. «Собираюсь, ни до чего. Вернусь месяца через три, тогда заходите».
Правду знала только Шарлотта, двоюродная сестра на пятнадцать лет младше Бет, единственная родня. С мужем и детьми у Бет не сложилось, был ранний брак, но продержался недолго. Родных братьев и сестер тоже нет, только маленькая Шарлотта, храбрая и седая, одна за всех.
– Так вот Мэгги недавно переехала к морю и просила тебе его показать.
Шарлотта достает смартфон и начинает размазывать по нему воздух. Она на удивление легко освоила технологии, от которых Бет наотрез отказалась, еле уговорили на самый простой мобильник. В смартфоне Шарлотты начинает странно гудеть, и перед глазами Бет расстилается море. Видеозапись с дурацким шипящим звуком и какими-то возгласами на фоне, которые не получается разобрать.
Но – море. Бет и забыла, что где-то очень далеко от нее оно все еще есть.
– Мэг просит передать, что каждый вечер ходит сидеть у моря и думает о тебе. Я ей сказала, что у тебя не очень… – Шарлотта осекается под тяжелым взглядом: зачем ты кому-то что-то сказала?!
Бет отворачивается и снова смотрит на море. Море смотрит на Бет. Где-то очень далеко Мэг становится легче.
«Закрой глаза и дыши. А теперь открой и останься», – когда-то сказала Бет, когда Мэг плакала, сидя у нее на кухне и рассказывая, что жизнь закончилась. Потеряла работу, рассорилась с сыном так, что он хлопнул дверью и уже три дня прячется по друзьям. «И ничего уже не исправить, и все бессмысленно, и…»
– Закрой глаза и дыши, – мягко сказала Бет, взяв Мэгги за руку. Рука у нее была невесомой и теплой, и Мэг обнаружила, что действительно может дышать. Не срываться на крик, не захлебываться слезами. Просто дышать. – Ты сейчас пытаешься думать, а ты не думай. Дыши и не уходи. Ты здесь.
– Я здесь, – не открывая глаз, повторяет Мэг и начинает различать звуки. Вот на плите у Бет закипает суп, вот оглушительно колотится сердце. С улицы слышно, как дворник сгребает лопатой снег и лопата скребет по асфальту. Воображение сразу рисует темный заснеженный двор, полный приглушенного собачьего лая, и чьи-то уверенные шаги, наверняка под веселую песню в плеере, и щекочущий холод снежинок, приземлившихся на носу.
– А теперь открой и останься.
Мэг открывает глаза и смотрит в окно: так все и есть. Темнота, полные улицы снега, уютно до легкого звона в ушах, такого, про который знаешь, что он оттого, что все тихо и правильно.
Когда она сломя голову бежала сюда, ничего этого не было.
– Он же тогда вернулся? – спрашивает Бет у Шарлотты, не отводя глаз от моря.
– Кто?
– Ее сын.
– Э, – пауза, выдох, пауза. – А, да, конечно. Вернулся, и все у них давно уже хорошо. Переехал вот к морю и Мэгги с собой забрал, такой молодец.
Прямо сейчас где-то на берегу теплого моря улыбается Мэг. Бет возвращает сестре смартфон и тянется за своим телефоном, который зазвонил две секунды назад. Не глядя на экран, жмет на зеленую кнопку.
– Привет! – радостно орет в трубке Ник. – Как ты там, как санаторий? Я вот прохожу мимо твоего дома, смотрю, у тебя свет горит. Ты уже вернулась?
– Вернулась, – отвечает Бет охрипшим от долгого молчания голосом. – Заходи, если хочешь. Только к чаю чего-нибудь прихвати, у меня пусто.
Шарлотта, хмыкнув, идет ставить чайник и заодно набирать сообщение Мэг, долго и вдумчиво. На ходу, как это сейчас принято, у нее не выходит: все-таки уже не девчонка.
* * *
До похорон они видели ее еще дважды.
Бет была почти такая же, как всегда, только все время лежала, и теперь уже им было в радость готовить ей чай. Все старательно делали вид, что ничего не случилось, и дом снова запах цветами и легкостью, почти такой, как была. Только Ник и Шарлотта на всякий случай обменялись телефонными номерами, ну так, мало ли, что.
– Мы на днях открываем клуб! – перебивая друг друга, рассказывают Ник с Ленни. – Если хочешь, давай что-нибудь придумаем, чтобы тебя отвезти. Машина есть, кресло найдем удобное, посадим тебя в уголке, посмотришь, как мы там все устроили… Знаешь какой крутой у нас будет первый концерт?!
Бет качает головой, «мальчишки» скисают, но вида не подают. Нельзя.
– Тогда устроим тебе интернет-трансляцию. Будешь смотреть прямо из дома!
Бет смеется, вспоминает море и соглашается.
– А назвали-то как?
– Ну-у-у… – загадочно тянет Ник. Его распирает от предвкушения, но для пущего эффекта нужно чуть-чуть потерпеть. – Вывеска еще не готова, вот-вот должны привезти. Когда установим, сфотографирую и покажу. Тебе понравится.
* * *
– Слушай, у меня чудовищно неуместный вопрос.
Стоять становится холодно, но уйти пока невозможно. Шарлотта кутается в любимую Бетину шаль и неслышно плачет.
– Давай.
– Помнишь, я присылал тебе фотографию с вывеской клуба. Ты успела?..
От слез у Ника смешно покраснел нос, и Шарлотта, не удержавшись, легонько хмыкает. Бет была бы рада даже такой улыбке.
– Ага. Она уже почти не разговаривала, но, кажется, поняла.
– Хорошо.
«Как же все-таки хорошо, что успели».
Ленни вынимает из кармана маленький томик стихов и кладет его на краешек камня.
– Хотел вот ей принести, только все забывал…
Вдох. Выдох. Пауза. Даже тех, кто прожил долгую и счастливую жизнь, ужасно тяжело отпускать.
Бет бы сейчас сказала, что он чертов эгоист и что, вместо того, чтобы ныть, пусть бы шел делать музыку. Вот ее ангел-хранитель играет на банджо каждую ночь, в этом деле без практики никуда.
– А мой, между прочим, на контрабасе, – неожиданно произносит Ник, ввязываясь в как никогда сейчас нужную перебранку. На плечо ему ложится окончательно невесомая ладонь, и он наклоняет голову, чтобы коснуться ее щекой. – И ничуть не хуже.
Ленни отвечает сдавленным всхлипом и, не в силах еще говорить, молча изображает себя играющим на трубе.
– Именно. Интересно, что получается, когда они собираются вместе? Я бы послушал.
* * *
Говорят, по ночам в клубе «Летящая Бет» едва различимо бренчат на банджо. Иногда – еще на трубе и, бывает, на контрабасе. Ник отмахивается, мол, не может такого быть, я всегда ухожу последним, и никаких ночных репетиций у нас отродясь не случалось, хотя время от времени кто-то из музыкантов просится, мол, ну что тебе, жалко?
– Не жалко, но я вас пасти не буду, я тоже человек, мне вообще-то спать надо. А без присмотра я сюда никого не пущу, и не просите.
Не говорить же, что ночное время под репетиции у них уже давно и накрепко занято. Первое правило клуба, да.