Глава 4
Высоко в ультрамариновом июльском небе одна за другой гаснут звезды – холодные игрушки космоса: вот их несколько миллионов, вот едва ли тысяча, вот лишь самые яркие упрямо мерцают, сопротивляясь наступлению утра. Я лежу на траве после бессонной ночи, глядя в ледяные глаза мироздания, и где-то рядом слышится ласковый, как пение флейты, голос:
– Матвей…
Я поднимаюсь на ноги и иду на звук, пробиваясь сквозь густое разнотравье. Иду минуту или, может быть, час и, уже потеряв надежду, выбираюсь на разбитую сельскую дорогу, что ведет в никуда из ниоткуда. Над мохнатой шкурой леса растекается золотое и алое, и в роще над ручьем прочищают горло утренние птицы.
– Где же ты? – кричу я.
Но ласковый голос стих навсегда, оставив лишь эхо, и я стою один посреди бескрайнего поля – с ног до головы в холодной утренней росе…
Сон это или явь, но я снова студент-первокурсник литературного института и провожу самые жаркие месяцы 1990 года в трудовом лагере в Воронежской области. Днем мы работаем в поле или бесконечных садах, раскинувшихся на высоком берегу Дона, а вечером, поплескавшись в реке, разводим костер на площадке за поселковым общежитием и поем под гитару песни. Дым щекочет ноздри, постреливают в полумраке алые угли. Пацаны приносят откуда-то самогон в бутылках из-под «Буратино»; вожатые борются с этим, но вяло.
С первого дня я не отрываю глаз от Тани. Высокая, грациозная, загорелая дочерна Татьяна – заместитель руководителя трудовой практики. У нее серые глаза и длинные, до пояса, каштановые волосы, а под обтягивающей белой футболкой с эмблемой пхеньянского Всемирного фестиваля молодежи – никакого нижнего белья. Татьяна такая взрослая по сравнению с нами, вчерашними школьниками! Ей двадцать семь или даже двадцать восемь, но отчего-то не однокурсницы (начинающие поэтессы и критикессы) интересны мне, а эта серьезная, даже грустная порой женщина. Я не замечаю сам, как всё чаще заговариваю с Таней, мы вместе сидим на крыльце после ужина и щелкаем семечки, вместе поем песню группы «Кино» про мягкое кресло, клетчатый плед и не нажатый вовремя курок. Я улыбаюсь ей, она улыбается мне – улыбка ее всегда немного печальная, и это гипнотизирует меня.
Уже не помню, как это вышло, но однажды на закате я целую ее в губы, чувствуя запах вина и легких духов. Мир кружится вокруг нас, а Таня шепчет: «В полночь приходи к столовой, только чтоб не видал никто».
И я прихожу. Я знаю, что сегодня произойдет то, о чем с определённого возраста постоянно думает каждый мальчишка. Немного страшно, но надо же когда-то начинать. К тому же Таня мне нравится.
Мы уходим в некошеные луга, и все происходит при свете звезд и сверкающих Персеид. Слегка влажные волосы Татьяны пахнут персиковым шампунем; в глубоких, как омут, серых глазах отражается водоворот Млечного Пути.
– Матвей, – говорит она тихим голосом, который я буду вспоминать в своих снах много лет, – не торопись. Расслабься, я все сделаю сама.
Когда небо начинает светлеть, и я падаю рядом с Таней без сил, мокрый от пота и счастливый, происходит странное. Губы моей подруги беззвучно шевелятся, она берет меня за руку – и мир вокруг исчезает в сером мельтешении полутонов, словно превращается в черно-белый размытый фильм. Пробирающий до костей холод быстро высушивает пот.
– Не бойся, – Таня с силой сжимает мою руку, обнимает за шею, – не бойся, все хорошо, так нужно.
– Какого дьявола? – Я пытаюсь вырваться, но Татьяна закрывает мне рот ладонью.
Вскоре краски возвращаются, и она рассказывает мне о Сумраке, об уровнях Силы, о волшебстве, о борьбе Темных и Светлых.
– Теперь ты – Иной, Матвей. Светлый Иной, как и я, – говорит Таня, когда мы на рассвете возвращаемся в лагерь, держась за руки.
– Что ты сделала со мной?
– Это называется инициация. Не сделала бы я – сделал бы кто-то другой рано или поздно.
Пройдут годы, и все изменится – но в то утро первый секс мне кажется важнее и интереснее первого входа в Сумрак.
Позади на колхозной дороге раздаются тарахтенье, грохот и стук. Нас догоняет мотоцикл с коляской, в нем трое проспиртованных, голых по пояс мужчин. Кто они – не знаю, наверное, из поселка. Они свистят нам вслед и смеются.
– Понравилась телочка, малец? – сиплым голосом спрашивает тот, что за рулем. – Не поделишься с рабочим классом?
Его красные от загара грудь и плечи покрыты татуировками, во рту сверкает золотой зуб:
– Так кто кого трахнул, сопля? Ты ее – или она тебя?
Я сжимаю кулаки, но Таня останавливает:
– Не надо. Пусть едут.
Однако проспиртованные и не думают уезжать. Они продолжают изобретать оскорбления, затем один из мужчин соскакивает с мотоцикла и пытается обнять Таню за талию.
– Напросились, – шепчет она и делает несколько быстрых движений руками.
Мотоцикл исчезает. На его месте появляется телега на деревянных колесах. Дно ее выстлано соломой. Телега запряжена двумя низкорослыми пони с ошалевшими мордами; перед ними на дороге сидит, похрюкивая, вымазанный в грязи боров.
– Айда, залезай, – смеется Татьяна.
Мы едем в повозке по полю до самого шоссе, а боров, хрипя от ужаса, бежит впереди – и я чувствую себя персонажем повести Гоголя. Таня с улыбкой говорит о всякой ерунде… она и в самом деле спокойна, расслаблена. Неприятное приключение нисколько не выбило ее из колеи.
– Они так и останутся в образе ишаков и порося? – спрашиваю я.
– Это было бы слишком жестоко. К вечеру станут прежними уродами.
Улыбка сходит с лица Тани:
– Ты должен знать: применять магию к людям нужно очень осторожно. То, что я сделала сейчас, – простительно, потому что я защищалась. Но магическое вмешательство в судьбу людей под строгим запретом. Существует Великий Договор между Светлыми и Темными Иными…
Проходят дни, и Таня ведет себя как прежде. Она печально улыбается мне и поет под гитару у костра, но встреч под звездами больше нет. Через неделю мы разъезжаемся по домам. Таня снится мне каждую ночь. Я узнаю через деканат ее адрес и пишу письмо за письмом, на которые нет ответа. Начинается учебный год, мне не до лекций. Почему она не напишет мне в ответ хоть слово? В один особенно серый и слякотный день я беру билет на первую утреннюю электричку и еду к ней во Владимир. Я сажусь на лавочку во дворе ее дома и жду, жду, жду… Наконец, убедившись в моем упрямстве, она выходит и садится рядом – еще более прекрасная и волнующая, чем раньше.
– Почему? – тихо спрашиваю я.
– У меня семья, – она лукаво наклоняет голову, – муж, дочка-первоклашка.
Каждое ее слово – будто удар молотком по черепу.
– Прости, Матвей, – шепчет Таня с улыбкой и целует меня в щеку, – ты славный. Но наша с тобой история закончилась. Счастливо тебе.
Она поднимается и идет к подъезду.
– Но зачем, – говорю я ее спине, – зачем была та ночь?
Таня долго смотрит мне в глаза:
– Действительно хочешь знать правду? Что же… имеешь право.
Где-то далеко скрипят ржавые качели. Над куполами старинных владимирских храмов с криками носятся галки.
– Я сделала то, что должна. От того, в каком состоянии Иной впервые входит в Сумрак, зависит, какую сторону он выберет. Я видела твою ауру с первого дня – ты должен был стать Темным. Только Темным, и никак иначе.
Таня смеется:
– Но я сумела все изменить. Без всякого пошлого колдовства. Просто инициировала тебя в тот момент, когда ты был очень счастлив…
Я открыл глаза. В окно лился мягкий солнечный свет.
Не сразу сообразил, где нахожусь, – а когда вспомнил, резко сел на кровати… и услышал тихое пение за стеной.
Может быть, Нелли так подавала мне знак – пора просыпаться. И пусть знакомая песня в ее аранжировке звучала совсем негромко, напевно, словно лирическая баллада – под печальный и тихий перебор струн, но мой обострившийся слух ловил каждое слово:
Кусок не по зубам, не по Сеньке вина,
Не по росту потолок, не по карману цена,
Не по вкусу пряник, не по чину мундир,
Пуля виноватого найдёт, пуля виноватого найдет.
Прятались вены – искала игла,
Ликовали стрелы – порвалась тетива,
Колесом в огонь – щекой в ладонь,
Пуля виноватого найдёт, пуля виноватого найдет.
Я вышел в коридор и встал у двери в ее комнату, чувствуя, как от звука голоса начинает быстрее биться сердце.
Славный урок – не в глаз, а в бровь,
Калачиком свернулась, замурлыкала кровь,
Стала кровь хитра – а только мы похитрей,
Пуля виноватого найдёт, пуля виноватого найдет.
Проверим чемоданы – всё ли в порядке,
Пошарим по карманам – всё ли на месте,
Покашляем, покурим, посидим на дорожку.
Всё ли понарошку?..
Гитара смолкла.
– Любишь подслушивать?
– Не хотел портить песню, – кашлянул я в кулак, – она очень вдохновляет в моем положении.
– Хорошую песню ничем не испортишь. Как ты насчет завтрака?
Я толкнул дверь и зажмурился от ярко-оранжевого январского солнца:
– Доброе утро.
В комнате было тепло. На столе меня дожидались чайник, бутылка молока, хлеб, сыр и масло на тарелке, накрытой стеклянной крышкой. Нелли сидела на диване, скрестив по-турецки ноги в полосатых гольфах, тихонько перебирая струны. Светлые волосы рассыпались по плечам. Рукава блузки девушка закатала по локоть, чтобы легче было играть.
– У тебя очень красивый голос, – искренне сказал я.
– Редко кто-то слышит, как я пою. Как твоя коленка?
– Хм, – я согнул и разогнул ногу, – я бы и не вспомнил о ней, если бы ты не сказала. Твоя работа?
– Вот бы все проблемы со здоровьем решались так просто…
– Спасибо, Нелли.
По-человечески я чувствовал к своей соседке по двору симпатию и благодарность. Как Иной я по-прежнему не доверял ей.
Просторная комната служила Нелли сразу спальней, кабинетом и гостиной. Здесь пахло девичьим уютом. Над письменным столом в углу нависали книжные полки в три ряда. На умело расписанной вручную стене дремала над морем Фудзияма – в кремово-розовом тумане цветущих сакур. Я заметил в дальнем углу, рядом с видеомагнитофоном, стойку с тремя японскими мечами, и мое недоверие укрепилось. Юная целительница, значит…
– Ты не пошла на учебу? – намазывая бутерброд, спросил я.
– Сегодня суббота.
– Не боишься проблем с Ночным Дозором из-за меня?
– Плохо ты знаешь Дозоры, – Нелли вздохнула, отложила гитару в сторону, – они заняты лишь вечной склокой между собою.
– И что же мне делать дальше? – словно бы в пространство проговорил я, краем глаза наблюдая за реакцией девчонки. Если она привела меня сюда с неким умыслом, следующим ее шагом будет подтолкнуть к какому-то действию.
– Можешь оставаться здесь сколько нужно, – пожала плечами девушка (на груди качнулся янтарный амулет), – больше я тебе ничем помочь не могу.
Браво. Или она очень хитра, или я параноик.
Я подошел к окну. Девочка в хитоне по-прежнему была на детской площадке, бесплотной тенью замерла посреди наметенного за ночь сугроба. Мне показалось, или она теперь подобралась ближе к нашему подъезду? Проходящие мимо люди, конечно же, не видят ни девчонку, ни ее ручного монстра, разлегшегося в Сумраке, – но на детской площадке в это прекрасное утро ни одного малыша.
В кармане затрезвонил телефон. Номер не определился.
– Слушаю.
– Привет, вор, – незнакомый голос, – как спалось?
Странно, но я совсем не испугался:
– Полагаю, вы ошиблись.
– Ошибся ты, Гордеев, и как бы эта ошибка не стала последней в твоей жизни.
– Кто вы такой?
– С тобой, воришка, говорит Дневной Дозор. Выходи на улицу с поднятыми руками, и на суде это будет зачтено. Мы все видим во дворе девчонку в ночной рубашке и ее сумеречного глиста, а это значит – ты у себя в доме или где-то по соседству. Теперь найти тебя – вопрос времени, и удрать ты не…
Я отключил телефон и вынул батарею. Никаких больше звонков, пока я сам не захочу.
Посмотрел через Сумрак вдаль. Они были там. Темные огоньки аур окружали район по периметру редкой цепью. Среди них попадались и Светлые, но немного – обозначали присутствие. Западня.
Густо-синий купол неба потемнел, будто на город пала исполинская тень. Из-за пазухи у облака испуганно выглядывало маленькое солнце. Оно казалось нарисованным. Я видел, как на том берегу затона, где белели вмерзшие в лед речные суда, ветер закручивал высокие смерчи из сверкающего снега, но вокруг нашего дома царил ледяной покой.
И вот теперь удушающей волной накатил страх. Да что же я украл, если такие мощные силы пришли в движение? О чем думал старик Омогой, когда подряжал меня, малоопытного мага-самоучку, на этот грех? Я вдруг ощутил себя летящим в крошечной лодочке в центр бушующего урагана; даже слегка закружилась голова.
Особенно угнетало, что в охоте на меня участвуют Светлые. Как часто я слышал пафосные речи о вечной благородной войне и недопустимости компромиссов с Тьмой. Добро не может ужиться со злом, говорили они. Но как легко в погоне за мимолетной выгодой добро принимает сторону зла!
– Бедный, – сказала тихо Нелли за моим плечом, – бедный мой, ты же ни в чем не виноват.
Я обернулся и вдруг увидел близко-близко ее льдисто-синие глаза, и светлую челку, и пушистые ресницы. Девушка встала на цыпочки, приобняла меня и поцеловала в губы. Я хотел что-то сказать, но нахалка едва заметно покачала головой: молчи.
Тонкие губы Нелли были сухими от волнения. И страх исчез, словно снятый этим неожиданным поцелуем. Я по-прежнему не понимал, что здесь происходит, но решил принять правила странной игры.
– Видишь их? – задал я риторический вопрос.
– Вижу. Они пришли на рассвете.
– Они могут добраться до нас?
– Пока нет.
– Пока? Мило! Я мог убежать из города вчера ночью, но послушал тебя, и теперь все пути к отступлению перекрыты. Нелли, что мне делать?
– Они приходят на рассвете, когда сон особенно глубок, – прошептала девушка, глядя на снежные смерчи вдали, – они нападают стаей, большими силами… и не оставляют в живых никого.
Все ясно. Я махнул рукой:
– Ладно, попробую уйти по крышам.
– Они пришли на рассвете, – Нелли взяла меня за руку, – они убили мою маму и тетю на глазах у дяди и бросили его умирать, искалеченного. Они дали слово чести, что выпустят их живыми, но солгали и ударили ему в спину. Дядя не инициировал меня до того утра, хотел подождать моего совершеннолетия. Но когда они окружили дом – понял, что ждать больше нельзя. После инициации он превратил меня в мраморную статую и спрятал среди других, настоящих изваяний. Дом сожгли, но я уцелела, хотя до сих пор помню опаляющий жар раскаленных углей и шелестящий пепел. Прошло несколько дней, прежде чем я вновь обрела свое тело. Я даже не простилась с мамой.
– Я… сожалею. Когда это случилось?
– Давно. Я была еще крохой.
– Это сделал Дневной Дозор?
– Просто банда Темных в маленьком степном городке… какие уж там Дозоры.
– Все это очень интересно, Нелли, но не понимаю, как это относится к…
– Поговори с дядей. Сейчас. Он поможет тебе.
Я прикусил губу. По-прежнему не понимал, что творится, но решил использовать любой шанс. Кстати, теперь ясно, почему квартира так серьезно защищена.
– Хорошо, веди к нему.
В дальней комнате было темно, тихо и пахло больницей. Я ждал услышать старческий скрипучий голос, увидеть инвалидное кресло, но ошибался.
Тонкий и маленький, как десятилетний мальчик, старый Иной на огромной кровати казался мертвым. Сперва я увидел его большие бесформенные руки, обтянутые тонкой желтой кожей, грубые, высохшие. От левой руки тянулась трубка к капельнице с прозрачной жидкостью. Новенькая пижама контрастировала с глубокими складками морщин, в них лениво пульсировали голубые вены. Высокий благородный лоб окружали седые, как октябрьский туман, вьющиеся волосы; с левой стороны лоб был как будто вбит внутрь, и я понял, что мозг старика необратимо поврежден. Ясно, зачем Нелли ходит на курсы целителей в Ночной Дозор, но тут дело совсем плохо. Случаются увечья, которые не под силу излечить даже Великим.
– Ты сама ухаживаешь за ним? – тихо сказал я. – Столько лет?
– Сиделкам он не доверяет. – Девушка с нежностью провела рукой по щеке старика.
– Он говорит?
– Если посчитает нужным.
– И этот парализованный, годами прикованный к постели старичок может дать мне совет, как спастись из дома, окруженного десятками боевых магов, каждый из которых сильнее меня?
– Спас же он меня в такой ситуации.
Я смирился:
– Что нужно делать?
– Возьми его за руку.
Я опустился на колено перед кроватью и взял сухонькую ладонь инвалида.
– Ищи в Сумраке… Когда-то он был молод, силен и красив; он проводил дни и ночи над летописями – и получил прозвище Книжник. Не буду мешать.
Я слышал, как Нелли вышла из комнаты, шурша тапочками. Поискал на полу свою тень, осторожно заглянул в Сумрак. В бесцветном мельтешении мягко засветилась аура старика… и снова мои ожидания были обмануты. Я привык видеть ауры больных бурыми или темно-серыми, с яркими алыми вкраплениями, неровными и поблекшими – у Книжника аура оказалась хоть и тусклой, но мягкого желто-зеленого цвета, словно спелое яблоко. Да, он сильно пострадал, и не столько телом, сколько душой. Связь его сумеречного облика с физическим очень слаба. Мог ли бы ему помочь даже самый сильный из целителей? Сомневаюсь. Печальная судьба. Прожить такую яркую жизнь и завязнуть в конце между мирами беспомощным калекой. Для чего Нелли длит его мучения? Не лучше ли дать бедняге уйти в глубину Сумрака навсегда?
Я мысленно потянулся к нему через серое мерцание.
«Книжник».
В ответ – только ледяное дыхание Сумрака и тишина.
«Книжник, пожалуйста, помоги мне».
Я опустил голову, вслушиваясь в неторопливое биение сердца лежащего передо мной полутрупа. Ничего. Почему Нелли была уверена, что он будет со мной разговаривать?
«Книжник… Темные пришли за мной. Они окружили дом, и если я не сдамся – атакуют. Тьма меня забери, если я знаю, что делать, но сдаться им – самоубийство. Я перешел дорогу каким-то жутким силам… не знаю, что может спасти меня».
И отклик пришел.
Серое мельтешение понемногу померкло, и я неожиданно увидел себя сидящим на белых истертых временем ступенях. Где-то высоко в облаках скользило неяркое солнце – камни были теплыми.
«Как твое имя?»
Я обернулся. Среди обломков мраморных колонн появилась рослая фигура. Да, это он… те же черты лица, но – высокий, с темными вьющимися волосами, широкоплечий, в белой свободной одежде. Ничего общего с племяшкой.
«Матвей».
«Друг Нелли?»
«Сосед».
«Единственный сосед, который знает о нас, – алкоголик Кеша, что все время клянчит деньги на опохмел…»
«Иной сосед».
Черные, как две крупные маслины, глаза внимательно изучали мое лицо. Книжник никуда не спешил. У него в распоряжении была вечность.
«Расскажи мне все, не забывая ни одной детали», – проговорил он. Его голос был глубоким и звучным, привыкшим повелевать.
Рассказ получился долгим, хоть я и торопился. Солнце стало припекать сильнее, и я услышал в траве стрекот цикад. Конечно, в Сумраке подобное невозможно. Это лишь морок, иллюзорный мирок, в котором Книжник коротает годы, предаваясь размышлениям и воспоминаниям на пороге небытия.
«Значит, ты даже не видел своего заказчика? Очень скверная складывается картина, мальчик».
Я промолчал в ответ. Лучший мой критик все равно я сам.
«Что тебе пообещали за артефакт? Кроме денег, конечно».
«Разрешение на вмешательство в судьбу. Третьего уровня».
«Кто-то умирает?»
Книжник и в самом деле проницателен.
«Мой отец. Рак в терминальной стадии».
Он кивнул:
«Хорошо. Принеси артефакт сюда и вложи его в мою руку».
«Извини, Книжник. Я вложу его только в руку заказчика».
«Ты у меня в доме, мальчик. Я могу заставить тебя отдать его».
«Нелли поклялась Светом, что в ее доме мне ничего не угрожает».
«Я не давал клятвы», – он слегка усмехнулся.
Приехали. Я почувствовал, как лбу выступила испарина.
«Ты можешь заставить меня отдать тебе ларец, в котором лежит артефакт. Но без моего добровольного согласия он не откроется. Всякий, кто попытается вскрыть его, уничтожит содержимое».
В зеленоватом сиянии по лицу старого мага пробежала легкая гримаса, и в ауре проступили алые нити.
«Ты молод и дерзок, но не глуп. Успокойся. Тебе ничто не угрожает в этих стенах. Гость моей племянницы – мой гость. Если верить твоему описанию – ты украл Перст Энлиля. Маклер, по твоим словам, бывает на Ближнем Востоке, а этот артефакт там видели сравнительно недавно, меньше века назад. Я думаю, Маклер – посредник, промежуточное лицо, так же, как и ты. Настоящий хозяин только готовился вступить во владение этой вещью; он не хотел, чтобы кто-то знал о ней, – потому и хранил артефакт не у себя. Скорее всего ты украл краденое. Скажи Нелли, чтобы нашла у меня в сундуке книгу легенд Эолиды и Трои авторства Эфора Кимского. Там есть страница-другая преданий о шумерском колдовстве… Когда меня искалечили, сожгли и большую часть книг, уцелели лишь те, что были в подвале, в том числе эта. Если заказчик обещает остановить Дозоры и уберечь тебя от суда – остается только избавиться от Стражей артефакта. Может быть, в книге найдешь что-то полезное».
«Спасибо за совет».
«Не благодари. У нас с тобой общий враг».
Неяркое зеленоватое сияние солнца поблекло. Книжник исчез. Камни исчезли. Я стоял на коленях в полутемной комнате и смотрел на холодную морщинистую ладонь на краешке одеяла.
