Роберт Уильям Чамберс

Он был слишком болен, чтобы куда-то идти. Пронизывающая сырость в студии, нервное напряжение, бесконечные компрессы и примочки – все это не лучшим образом сказалось на нем. Но и просто лежать в постели, ничего не делая, он не мог – путаные от лихорадки мысли и свистящие хрипы в легких все равно не давали расслабиться. К тому же ему не хотелось огорчать хозяйку дома, не откликнувшись на ее приглашение. Так что он с трудом оделся, вызвал кэб и отбыл. Холодный ночной воздух освежил его разгоряченную голову, он открыл окошко экипажа и с удовольствием подставил лицо мягким снежинкам, парящим в темноте.

Когда он приехал, ему по-прежнему было плохо, но радушный прием Кэтрин несколько скрасил его состояние.

За обедом он оказался рядом с чьей-то женой и исполнил отведенную ему роль кавалера с обычной галантностью.

Когда дамы ушли из-за стола, мужчины закурили – кто сигары, кто сигареты, – и завязалась оживленная беседа о муниципальной реформе, перемежавшаяся веселыми анекдотами. А потом боснийский атташе перевел разговор на извечную тему, и граф Фантоцци выражал свое отношение к пассажам о женщинах, поднося к губам кончики сложенных пальцев с наманикюренными ногтями и посылая воздушные поцелуи в адрес раздраженного англичанина, что сидел напротив. Хелмер положил так и не закуренную сигару на стол и, нагнувшись, тронул хозяина дома за рукав.

– А, Филип! Вам что-то нужно? – любезно поинтересовался тот.

Хелмер, понизив голос, задал вопрос, обжигавший его уста с начала обеда.

– Какую даму вы имеете в виду? – спросил в ответ хозяин дома и наклонился поближе, чтобы лучше слышать.

– Ту, в воздушном черном платье, у которой плечи и руки цвета слоновой кости и глаза Афродиты.

Слова Хелмера вызвали у собеседника улыбку.

– Где же сидело это чудо? – справился он.

– Рядом с полковником Фарраром.

– Рядом с полковником? Дайте подумать… – Он глубокомысленно нахмурил брови, потом покачал головой. – Нет, не помню. Сейчас мы уже перейдем в гостиную, где вы, несомненно, найдете ее, и я буду…

Смех и гул вокруг заглушили конец фразы. Он ободряюще кивнул Хелмеру. Однако другие гости также требовали его внимания, он отвлекся на них и, когда все вышли из-за стола, совсем забыл о даме в черном.

Хелмер вслед за остальными направился в гостиную. Там он на каждом шагу натыкался на знакомых, с которыми не мог не перекинуться парой слов, хотя из-за прогрессирующей лихорадки сам себя не слышал. Ему было слишком плохо, чтобы оставаться в гостях; он хотел лишь найти хозяйку дома, узнать у нее имя дамы в черном и поскорее уйти.

В стерильно-чистых комнатах было жарко, душно и многолюдно. Пытаясь разыскать хозяйку, Хелмер столкнулся с полковником Фарраром, и они вместе стали пробираться сквозь толпу.

– Кто та дама в черном, полковник? – спросил Хелмер. – Та, которую вы сопровождали к столу.

– Дама в черном? Не думаю, что я видел ее.

– Она сидела рядом с вами!

– Рядом со мной? – Полковник на мгновение остановился, вопросительно посмотрел на своего более молодого спутника, а затем окинул взглядом набитую людьми гостиную. – Вы сейчас видите ее здесь? – спросил он.

– Нет, – после короткой паузы ответил Хелмер.

Какое-то время они молча стояли рядом, затем расступились, чтобы пропустить китайского министра – любезного господина в старинных шелках и с неизменной улыбкой, которая, казалось, сияла на его лице целое тысячелетие.

Министр прошел, опираясь на руку генерала, командующего войсками Острова Губернатора, и сделал знак полковнику Фаррару присоединиться к ним, так что Хелмер продолжил лавировать в толпе уже в одиночестве, пока чей-то голос несколько раз настойчиво не окликнул его по имени. Хозяйка дома, стоявшая в окружении блестящего общества, отделилась от своей компании и подошла к Хелмеру.

– Что с вами, Филип? У вас очень нездоровый вид, – сказала она.

– Пустяки. Ничего серьезного. – Он приблизился к ней и, понизив голос, спросил: – Кэтрин, а кто была та дама в черном?

– Какая дама?

– Она сидела за обедом рядом с полковником Фарраром… или мне показалось, что сидела…

– Вы имеете в виду госпожу Ван Сиклен? Но ведь она в белом! С вами, и правда, что-то не так, Филип!

– Нет-нет, дама в черном.

Хозяйка озадаченно склонила свою хорошенькую головку и нахмурилась, пытаясь собраться с мыслями.

– Столько гостей… – пробормотала она. – Погодите… Странно, что я не могу вспомнить. Вы уверены, что та дама была в черном? Уверены, что она сидела рядом с полковником Фарраром?

– Минуту назад был уверен. Не беспокойтесь об этом, Кэтрин. Я найду ее.

Хозяйка, уже вновь оказавшаяся в окружении гостей, выразительно кивнула ему; Хелмер обвел воспаленным взглядом гостиную и направился в прохладную полутьму оранжереи.

Там собралось человек двенадцать, все приветствовали его, окликали по имени, но одного лишь общества Хелмера им было мало, они требовали от него полного и безраздельного внимания.

– Мистер Хелмер сможет объяснить нам глубинный смысл своей последней работы, – смеясь, заметила юная особа приятной наружности.

Очевидно, они обсуждали его скульптурную группу, которую он недавно закончил для нового фасада Национального музея.

В прессе и среди публики это оригинальное мраморное творение широко обсуждалось уже неделю – с момента его обнародования; критики ссорились по поводу толкования смысла. Скульптурная группа производила отталкивающее впечатление и в то же время казалась необыкновенно прекрасной и совершенной по части технического исполнения. На переднем плане располагалась фигура умирающего пастуха, который лежал между скал в каменной пустыне. Рядом с ним, подперев подбородок рукой, сидело изящное крылатое создание, чей спокойный взгляд был устремлен на отходящего в иной мир человека. То, что смерть близка, не вызывало сомнений – это отчетливо запечатлелось в искаженных ее дыханием чертах пастуха. И все-таки лицо умирающего не выражало ни мучений, ни агонии, ни ужаса – лишь удивление перед дивным крылатым существом, которое пристально смотрело в его уже почти безжизненные глаза.

– Наверное, – заметила хорошенькая девушка, – мистер Хелмер нашел бы общий язык с мистером Гилбертом; в его работе, безусловно, много ума, но, что все это означает, понять трудно.

– Полагаю, лучше сразу признать, что вы правы, – сказал Хелмер, проведя рукой по воспаленным глазам, и, улыбнувшись, двинулся к выходу, но громко выраженный протест помешал ему ретироваться.

Пришлось остаться. Он нашел среди пальм и папоротников стул, обессиленно рухнул на него и добродушно пояснил:

– Просто одна мысль так настойчиво преследовала меня, что я, дабы избавиться от наваждения, заключил ее в мрамор.

– Одержимость навязчивой идеей? – предположил очень молодой джентльмен, любитель декадентской литературы.

– Нисколько! – возразил Хелмер, улыбаясь. – Идея преследовала меня лишь до тех пор, пока не обрела воплощение. Как только я сумел выразить ее в своей работе, она больше мне не докучает.

– Вы обещали растолковать нам свою идею, – заметила хорошенькая девушка.

– О нет, я этого не обещал…

– Ну, пожалуйста, мистер Хелмер!

К первоначально окружавшей его группе присоединилось еще несколько человек, все напряженно ждали, что он скажет.

– В этой идее нет логики, – с трудом заговорил Хелмер. – Нет ничего достойного вашего внимания. Я просто поместил потустороннее существо…

Он резко замолчал. Среди других слушателей, внимательно наблюдая за ним, стояла дама в черном. Встретив его взгляд, она дружелюбно кивнула ему и, поскольку он приподнялся, чтобы встать, жестом попросила продолжить рассказ. Мгновение они неотрывно смотрели друг на друга.

– Идея, которая всегда привлекала меня, – медленно начал он, – базируется на инстинктах и эмоциях, а не на логике. Суть ее в том, что человек, обреченный на смерть, никогда не умирает в одиночестве, – для меня это было очевидно, сколько я себя помню. Почившие в своей постели окружены родственниками, рядом с солдатами, павшими на поле брани, их товарищи – так умирает большинство людей, никто не остается один на один со смертью. Даже жертва убийства испускает дух, как минимум, в присутствии своего убийцы, если нет других свидетелей.

Но как это происходит с теми, кто ищет уединения, кто оторван от мира? Одинокий пастух, найденный бездыханным в бескрайней пустыне, пионеры-первопроходцы, на костях которых создавались впоследствии оплоты цивилизации? Или те, кто ближе к нам, здесь, в нашем городе, в безмолвных домах, на пустынных улицах, на заброшенных солончаковых лугах и в глухих местечках городских предместий?

Дама в черном стояла неподвижно, пристально глядя на Хелмера.

– Хочется верить, – продолжал он, – что ни одно живое существо не умирает в полном одиночестве. И я думаю, что, когда человек обречен, например, в пустыне, когда шансов на спасение у него нет и надежда только на чудо, из эмпирей Вечности, сбросив покров невидимости, к нему спускается какой-нибудь крылатый хранитель, чтобы в свой последний миг он не оставался один.

Все вокруг молчали. По-прежнему не сводя глаз с дамы в черном, Хелмер продолжил:

– Возможно, тем, кто погибает среди мрачных скал, в безжизненной пустыне, в морских волнах, благодаря крылатым хранителям, на время обретшим зримую плоть, смерть не так страшна. Вот и все, что я пытался выразить в мраморе. Как видите, логики в этой идее нет.

В тишине кто-то тяжело вздохнул; затем, словно спало оцепенение, слушатели оживились, стали перемещаться, переговариваться приглушенными голосами, откуда-то из темноты донесся смех.

Но Хелмер уже пробирался в полутьме по направлению к даме в черном, которая медленно удалялась, сливаясь с глубокой тенью от листвы многочисленных растений. Как только она обернулась, он последовал за ней, раздвигая тяжелые ветви папоротников, пальм, скопления влажных цветов. И внезапно наткнулся на нее. Она будто поджидала его.

– Никто в этом доме не был столь любезным, чтобы представить меня вам, – начал Хелмер.

– Тогда, – с улыбкой ответила она, – любезность должна восторжествовать здесь и сейчас – как оправдание и перед вами, и передо мной. Я ждала вас.

– Вы действительно хотели познакомиться со мной? – запинаясь, спросил он.

– Зачем же я тут наедине с вами? – ответила она, склоняясь над благоухающим цветником.

– Нескромность может показаться демонстрацией доблести, но при этом является частью чего-то большего.

На фоне синего сияния беззвездного купола неба отчетливо выделялись ее белые плечи. Прозрачная тень скрывала очертания лица и шеи.

– За обедом, – пояснил он, – я не хотел смотреть на вас так пристально, но просто не мог отвести своих глаз от ваших.

– Это намек на то, что мой взгляд был направлен на вас?

Она коротко рассмеялась, и смех ее, словно крупица царящего вокруг таинственного полумрака и божественных ароматов, услаждал слух.

– Будем друзьями, – сказала она, грациозно протянув ему руку, и добавила: – После стольких лет… – Легким пожатием на мгновение задержала его кисть в своей, затем нежно коснулась цветов. – Ускоренное распускание, – заметила она, потупив взгляд. Ее белые, как и цветочные лепестки, пальцы будто утонули в их белизне. Потом она подняла голову и спросила: – Вы, правда, меня не знаете?

– Я? – Он был озадачен. – Откуда я могу знать вас? Неужели вы хоть на миг готовы допустить, что я бы забыл вас, если бы знал?

– О нет, вы не забыли меня! – воскликнула она, и в ее устремленном на него взгляде сверкнули веселые искорки. – Не забыли! Воспоминанием обо мне проникнута ваша крылатая фигура, высеченная из мрамора. Сходство не в чертах лица, не в густоте волос, не в линиях шеи или форме тела, а в глазах. Кто из живущих на земле способен, подобно вам, прочесть, о чем говорят эти глаза?

– Вы смеетесь надо мной?

– Ответьте мне, кто единственный в мире может понять заключенное в этих глазах послание?

– Вы можете? – спросил он, странно встревоженный.

– Да, я. И умирающий человек, запечатленный в мраморе.

– Что же вы в них читаете?

– Отпущение грехов. Бессознательно, воплощая собственные мысли, вы символически изобразили в своей скульптуре воскресение души. И только в этом истинный смысл вашего произведения.

Хелмер задумчиво стоял в звенящей тишине, пытаясь сквозь окутавшую разум пелену осознать то, что услышал.

– Глаза умирающего человека – это ваши глаза, – сказала она. – Разве нет?

Он продолжал размышлять, пробираясь по темным, затерянным закоулкам сознания к смутному воспоминанию, едва различимому в колеблющемся сумраке прошлого.

– Поговорим о вашей работе, – предложила она, отклонившись назад, к густой листве. – О ваших успехах и о том, какое это имеет для вас значение. – На ее губах заиграла веселая улыбка.

– Вы приоткрыли для меня призрачный мир забытых истин, которые одновременно кричали и таились во мне, – откликнулся он, уставившись в темноту. – Теперь скажите больше, скажите правду.

– Прочтите в моих глазах, не спешите, – ответила она, сопроводив свои слова приятным смехом. – Читайте и вспоминайте.

Измученный лихорадкой, Хелмер смущенно поглядел на нее.

– В моей мраморной скульптуре вам видится угроза ада? – спросил он.

– Нет, не погибель я вижу в ней, а воскресение и надежду на обретение рая. Смотрите на меня внимательнее.

– Кто вы? – прошептал он, закрыв глаза, чтобы привести в порядок спутанные мысли. – Когда мы встречались?

– Вы были очень молоды, – вздохнула она, – я еще моложе. От долгих дождей Канейдиан-Ривер вышла из берегов, янтарная вода закипала и бурлила в бродах. Я не могла перейти на другой берег!

На мгновение повисла оглушающая тишина, а потом снова раздался ее голос:

– Я ничего не сказала вам, ни слова благодарности, когда вы предложили мне помощь… Но я для вас не слишком тяжелая ноша… Вы быстро перенесли меня… Это было очень давно.

Поглядывая на него своими темными лучистыми глазами, она продолжила:

– Там, на берегу реки, под раскаленным добела солнцем вы познали вкус моих губ и нежность объятий. Только за каждый поцелуй, который мы дарили друг другу, нужно платить, даже за последний… Вы воздвигли памятник нам обоим, проповедуя воскресение души. Любовь так коротка и так незначительна, а наша длилась целый день! Вы помните? Впрочем, Творец, создавший ее, предполагал, что любовь будет длиться всю жизнь. Лишь ушедшим от нас дано ощутить это в полной мере.

Она слегка наклонилась к нему.

– Скажите, вы, проповедник воскресения душ умерших, вы боитесь смерти?

Ее тихий голос умолк. В листве, словно звезды, вспыхнули огоньки света: большие стеклянные двери в бальную залу открылись, и в ярком сиянии струи фонтана засверкали серебром. Сквозь звуки музыки и смеха, ворвавшиеся в оранжерею, откуда-то издалека отчетливо донеслось: «Франсуаза!»

«Франсуаза! Франсуаза!» – раздалось уже ближе. Дама в черном медленно обернулась, устремив взгляд в сторону света.

– Кто это звал? – осведомился Хелмер хриплым голосом.

– Моя мать, – ответила она, прислушиваясь. – Вы будете меня ждать?

Его пепельное лицо пылало как тусклые тлеющие угольки. Она качнулась к нему и взяла его за руку.

– В память о нашем последнем поцелуе ждите меня! – попросила она и слегка сжала своей маленькой ручкой его пальцы.

– Где? – еле вымолвил он пересохшими губами. – Мы не можем говорить здесь! Не можем говорить здесь то, что должны сказать.

– В вашей студии, – прошептала она. – Ждите меня.

– Вы знаете дорогу туда?

– Я обещала, что приду, значит, приду. Сейчас отлучусь ненадолго – не могу оставить без внимания зов матери, – и сразу к вам!

Их руки на мгновение переплелись, а в следующий миг она уже исчезла в толпе.

Хелмер с опущенной головой вошел в зал, ослепленный ярким светом.

– Вы больны, Филип, – заметил хозяин дома, увидев его. – У вас лицо как у вашего умирающего пастуха с той скульптурной композиции для фасада Национального музея. Черт, вы и правда похожи на него!

– Нашли свою даму в черном? – с любопытством поинтересовалась хозяйка.

– Да, – ответил Хелмер. – Доброй ночи!

Когда он вышел на воздух, нестерпимый как дыхание смерти холод пробрал его до костей. Фонари многочисленных экипажей таинственно мерцали в темноте, пока он спускался по заснеженной лестнице, и как только тяжелая дверь захлопнулась за ним, замерли вырвавшиеся наружу звуки музыки. Ежась от озноба, он направился на запад. Видимость была ограничена длинным снопом света, поскольку его путь пролегал по грязному проходу под железнодорожным мостом, который уже начал вибрировать и содрогаться в ожидании приближающегося поезда. С грохотом пронеслись вагоны. Он поднял глаза и сквозь перекрестия балок увидел освещенный циферблат башенных часов. Оттого что сознание его было затуманено лихорадкой, все представлялось ему в искаженном виде, даже узкая кривая улочка, на которую он свернул, хватая ртом воздух, как утопающий.

– Что за безумие! – громко воскликнул он, останавливаясь в темноте. – Все это бред моего воспаленного жаром мозга. Откуда она может знать, куда идти?

У пересечения двух глухих переулков, ведущих к центру от бульвара и Десятой улицы, он снова остановился, нервно теребя пальто.

– Это все лихорадка, бред! Ее там не было.

На погруженной во мрак улице лишь тускло горел красный фонарь на углу да через дорогу мерцал свет в таверне «Виноградная лоза». Но Хелмеру казалось, что тьма вокруг то и дело озаряется слабыми всполохами огней, которые освещают ему путь сквозь черноту ночи. Старые дома безмолвно глядели друг на друга и словно поджидали его. Наконец он открыл какую-то дверь и вошел в сумрачный коридор, где маленький язычок пламени газовой лампы, как всегда, отбрасывал на стены причудливые тени, и создавалось впечатление, будто призрачный свет исходит из самых недр темноты.

– Ее там не было! Никогда не было!

Едва дыша, Хелмер запер дверь и опустился на пол. Поскольку в его мыслях царил хаос, он поднял голову и обвел взглядом большую пустую комнату, в которой, с каждой секундой все сильнее и сильнее, из блуждающих огоньков разрасталось нереально белое сияние.

– Всё будет гореть, как горю я! – сказал он нарочито громко, чтобы усмирить сжигающих его изнутри фантомов.

Внезапно он засмеялся, и пустая студия ответила ему эхом.

– Что это? – шепотом спросил он самого себя и напряг слух. – Кажется, стучали?

Кто-то стоял за дверью. С огромным трудом ему удалось подняться и отодвинуть задвижку.

– Вы? – хрипло выдохнул он.

Она торопливо вошла, волосы ее были в беспорядке, черное платье припорошено снегом.

– Кто, если не я? – прошептала она, напряженно замерев на месте. – Слышите? Моя мать опять зовет меня. Слишком поздно… Но она была со мной до конца.

В тишине, из бесконечной дали, донесся безутешный крик отчаяния: «Франсуаза!»

Хелмер упал в кресло, окруженный роем мельтешащих огоньков, и комната снова начала наполняться белым сиянием, сквозь которое он молча наблюдал за своей гостьей. Она тихонько сидела рядом, не тревожа его ни словом, ни дыханием.

Один за другим шли часы, вплетая нити времени в полотно ночи.

Словно порывы жарких ветров пустыни, меняясь как в калейдоскопе, на Хелмера накатывали грезы. Он погрузился в сон, но его безжизненные, ничего не видящие глаза по-прежнему были устремлены на нее. И так час за часом, пока белое сияние не стало угасать и не перешло в мерцание.

Когда Хелмер очнулся, вокруг царил беспросветный мрак, но сознание его прояснилось, и он слабым голосом произнес ее имя.

– Я здесь, – тихо сказала она.

– Это смерть? – спросил он, обессиленно смежив веки.

– Да. Смотрите на меня, Филип.

Он открыл глаза, на его изменившемся лице застыло глубокое удивление: перед ним на коленях стояло странное создание с широкими трепетными крыльями и пристальным взглядом, пронизывающим насквозь – и дальше, дальше…