Эпилог

В одном ничем не примечательном пригороде на планете Твердь стоит одноэтажный дом, тоже ничем не примечательный. С двух боковых сторон он окружен точно такими же домами, фасад отделен палисадником от улицы, а с тыла к дому примыкает огород. Облупившаяся местами краска на фасаде свидетельствует об отсутствии мужской руки и скромном достатке обитателей дома. Их двое, и один из них как раз мужчина. Он из чужих мест и инвалид, получивший свои увечья вне Тверди, а потому не имеющий прав на социальное вспомоществование. Мужчина еще не стар, но трясет головой, передвигается с трудом и большую часть времени проводит на террасе в кресле-качалке. Он смотрит на солнце, жмурится и улыбается. Каждый скажет, что он немного не в себе, но каждый и согласится: ему по-своему хорошо.

Поболтать с ним невозможно: не исключено, что он понимает чужую речь, но еще ни разу не ответил впопад, а чаще вообще молчит. Уже давно он не вызывает интереса соседей, и никто не пытается выведать его прошлое. Соседи привыкли к нему, как к элементу ландшафта.

Его жена – во всяком случае, особа, называющая себя женой – служит в городском муниципалитете на небольшой должности и каждый день ездит на автобусе в город. Тогда мужчина остается один, но его это не тревожит, если только не хлынет ливень или не налетит из степи пыльная буря. Тогда он страдальчески морщится и, ковыляя, уходит в дом. Гроз он боится и при первом же раскате грома вздрагивает и старается сжаться в комок. Тогда женщина, если она дома, уводит его с террасы и закрывает ставни.

В положенный срок облетают листья с местных и завезенных с Земли древесных пород, мигрируют на юг существа, заменяющие на Тверди птиц и грызунов, а с севера начинает упорно дуть холодный ветер. Мужчина ежится, но не прячется, холод не пугает его. Не будь соседям все равно, они сделали бы вывод, что мужчина прожил первую половину отведенного человеку срока на не очень-то жаркой планете.

Затем приходит весна, зеленеет природа, и мужчину вновь можно увидеть блаженно жмурящимся на солнце. Он счастлив.

Проницательные соседи давно сделали вывод: вряд ли то же самое можно сказать о женщине. В любое время года она старательна, деловита и аккуратна. Никто не видел, чтобы она бежала на остановку автобуса, боясь опоздать на службу, и никто не видел, чтобы она вернулась со службы позже обычного. Развлечения ее не привлекают, поболтать с соседями о том о сем она не любит, подруг у нее нет, любовника, кажется, тоже. Никто не слышал смеха этой женщины, Анны-Кристины Шульц. Один бездельник утверждает, что однажды видел ее улыбающейся, но он наверняка врет.

Никто не знает, что происходит в ее доме, когда бушует гроза и по закрытым ставням свирепо бьют потоки дождя. А происходит там вот что: женщина усаживает дрожащего мужчину в кресло, кутает его в плед, а сама устраивается рядышком и говорит негромко:

– Я знаю, ты хотел спасти его. Не вини себя. Если бы в нас не попало, ты обязательно вернулся бы за Эрвином…

Она лжет и прекрасно знает это, зато мужчина не понимает ни того, ни другого. Он лишь кивает, соглашаясь: да, вернулся бы. Да, хотел спасти. Его обязательно надо было попытаться спасти, он был замечательный человек…

– Мы думали, что он вычислит себе идеальное будущее и пойдет к нему, спокойно перешагивая через людей, используя их… а он до конца остался на своем посту, – говорит далее Кристи. – Кто-то скажет, что остаться на посту до конца – это и была вычисленная им лучшая тактика, что она, мол, сулила ему сладкий пряник, если бы «Магог» уцелел… но я так не думаю. При его-то уме он мог бы избежать боя и смерти, но он был вычислителем, а не крысой…

Каин охотно кивает в ответ, а Кристи гладит его по черепу, где после лечения от лучевой болезни вновь понемногу отрастают волосы, и продолжает:

– Наверное, ему теперь поставили памятник… где-нибудь там, в Астероидной системе… Он заслужил.

Напоминание об Астероидной системе не беспокоит Каина. Если Кристи порой вскрикивает и просыпается по ночам, увидев во сне Саргассово болото или гибель «Магога», то для бывшего пахана прошлое – тоже сон, только совсем не страшный. Было и прошло. Было плохо, а стало хорошо… особенно когда мягкая женская рука гладит по голове. И о чем тут еще беспокоиться? О том, что им двоим чудом удалось выжить, в то время как другие погибли? Полно, да в реальности ли было все это? Вот гроза – это плохо, но она скоро кончится, и вновь станет как прежде…

Он засыпает, а Кристи еще долго не может изгнать прочь из головы ненужные мысли. Среди спасенных с «Магога» Эрвина не оказалось. Поначалу, еще не покинув больничную палату на Цирцее, она надеялась, что список спасенных не окончательный, что в него будут добавлены имена. Они и были добавлены, но в них все равно не числился Эрвин Канн. Он просто пропал, погиб вместе с тремя четвертями экипажа «Магога». И тут не о чем было бы долго думать, если бы не одно обстоятельство.

Кристи могла бы поклясться, что видела, прежде чем отключилась: среди мусора, высыпавшегося из расколотого «Магога», блеснула искорка, и не просто блеснула, а метнулась прочь, как метнулся бы малый скоростной катер, на форсаже уходя подальше от опасной зоны. Эрвин? О ком угодно Кристи подумала бы: скорее нет, чем да, – но об Эрвине приходилось думать: скорее да, чем нет. Спасся ли он? Очень возможно. Но лишь человек, во всем подобный ему, мог бы дать более определенный ответ, а второго такого человека нет ни на Тверди, ни где-либо еще.

И нет ответа.

Есть мысли, которые хуже всякой инфекции: возникнув однажды, они уже не дадут покоя. Кристи мучает мысль: неужели все то, что им пришлось пережить, было для Эрвина лишь многоходовым планом бегства с Хляби? Неужели все это, включая налет на Сковородку, бегство в Астероидную систему и командование «Магогом», было в общих чертах рассчитано Эрвином еще на берегу болота, когда заключенные строгали себе шесты, плели мокроступы и ужасались близкому будущему? Трудно поверить в такое, но… все может быть.

Ясно только одно: после гибели «Магога» Эрвин ни разу не дал о себе знать.

Это единственное, что вовсе не удивительно: на какое-то время судьба свела двух человек вместе, а затем случилось то, что должно было случиться. Были близкими – стали чужими. Закономерно. Понятно. Обыденно. И все же…

Например, что опустило ту плиту, отделившую Кристи от возвращавшегося в госпиталь кара, – сбой в системе живучести или Эрвин? Ведь все, кто находился в госпитале, погибли, разлом прошел прямо по нему. И кто погнал лифт не туда? Счастливый случай или невообразимый расчет дал шанс выжить некой недоученной медсестре?

Если второе, то что это – прощальный подарок?

Почему бы и нет. Эрвин никогда не был скупцом. Эгоистом был, а скупцом не был. Математически вычислил, что быть им вредно. Что ж, с его талантами он нигде не пропадет, он запросто найдет себе применение, хотя вряд ли это случится на какой-нибудь планете Лиги…

Что ж, остаются еще Уния и Земная федерация! Они на подъеме, и если не перегрызутся раньше срока, то со временем одолеют дряхлеющую Лигу. Эрвин был прав в своем предсказании: драка в Астероидной системе закончится вторжением эскадр Унии и Земли, беспорядки в колониях и доминионах не позволят Лиге решиться на большую галактическую войну, и Астероидная система получит новых хозяев, вряд ли менее эгоистичных, чем прежние.

Так и вышло. Этим-то хозяевам он и будет служить всей силой своего интеллекта, пока сам не станет хозяином. Возможно, он даже не лгал, уверяя Каина, будто бы замахнулся на такую цель, как разрушение Системы, но ему придется играть по ее правилам как минимум до тех пор, пока он не станет самым могущественным человеком Вселенной. Что у него заготовлено на этот случай? Неизвестно. В любом случае его путь – орбита для одного, сложная траектория, изобилующая головоломными поворотами, но единственно возможная для такого существа, как Эрвин Канн. Так он устроен, и разве у кого-нибудь повернется язык упрекнуть его в том, что он использует себя не по назначению? Хотя может статься, что когда-нибудь он вновь потеряет способность вычислять – теперь уже навсегда, – и однажды явится в рубище на Твердь, найдет ничем не примечательный дом и постучит в дверь…

Мечты, мечты… Кристи одергивает себя, смотрит на посапывающего в кресле Каина и качает головой.