Для внешнего наблюдателя корабль не выплывает из устья нуль-канала, будто из дока, сперва нос, затем корма, – он проявляется в пространстве сразу весь, окутанный призрачным сиянием мягкого черенковского излучения, ни дать ни взять нарядная елочная игрушка, сработанная строгим, не терпящим чрезмерного декора дизайнером. Корабли красивы своей предельной функциональностью и ничем иным.

Первым на подступах к Астероидной системе проявился легкий крейсер военно-космических сил Новой Бенгалии в сопровождении нескольких катеров и судна снабжения. За ним устье нуль-канала выплюнуло устаревший, но все еще грозный корвет с Такуу, процветающей планеты двойной звезды, изящнейший фрегат с Эдема и десантный корабль с Тверди. После них настал черед террианского флота.

Один за другим в сумасшедшем сиянии возникли как бы из ничего два тяжелых крейсера и один линкор, возникли – и сразу же разошлись, выстраиваясь в боевой порядок. Менее яркое сияние возвестило о прибытии первого эсминца. И не будет, казалось, конца все новым и новым вспышкам…

Но так могло показаться лишь тем, кто впервые наблюдал такое зрелище.

На самом деле это была всего лишь одна эскадра – правда, усиленная. Первая эскадра Четвертого флота ВКС Терры.

То же самое повторилось возле устья другого нуль-канала, с той незначительной разницей, что вторая эскадра не имела средств усиления в виде кораблей союзников, прибывших обозначить коллективное решение о вторжении.

Она и без них была не слабее первой.

– Началось, – сказал Паоло Лонго, получив первые сообщения на пятикилометровой глубине под скалами Улисса.

– Началось, – согласился Итагаки, формулируя в уме приказ Москитному флоту.

– Началось! – выдохнул Томми, влетев без стука в каюту Эрвина, а тот только поморщился и посоветовал не мельтешить.

«Началось», – подумали многие и многие тысячи людей по бесполезной, но неистребимой человеческой привычке подчеркивать очевидное. Подумали на боевых постах кораблей, на планетах и планетоидах, как находящихся в Астероидной системе, так и далеко вне ее.

То, что должно начаться, когда-нибудь начинается.

Трактуется, правда, по-разному, чаще – крайне полярно.

Для кого вторжение и попрание, а для кого – восстановление законности, исторически сложившегося миропорядка, ответ на наглый вызов, справедливое возмездие преступникам и урок на будущее всем потенциальным смутьянам как в Астероидной системе, так и во всех владениях Лиги.

Почти каждый человек в отдельности любит жить мирно: непыльно работать, воспитывать детей, радоваться первому весеннему цветку, здороваться с соседями, брить газон перед домом и думать о лучшем завтра. Но стоит собрать людей в большую толпу, как толпа сразу же обретает структуру, а внутри ее, как в туче, начинает погромыхивать. Структуры не умеют жить мирно, они от этого чахнут. И структуры начинают драться между собой всеми средствами, и в первую очередь людьми, конечно же людьми.

Теми самыми людьми, которые при крике «наших бьют!» готовы бить в ответ, хотя бьют не их, а структуру, да и бьют ли еще? Может, просто щиплют, но какая разница! Стерпишь – покажешь слабину, и тогда сделают хуже. Размахнись и бей.

Как и куда бить – тебе скажут, тебя научат. А когда и с кем – прикажут. И ты пойдешь, человек, и ударишь такого же человека дубиной или ракетой, испытав разочарование разве что от промаха. Структура, в которую ты накрепко впаян, по возможности позаботится о тебе, если тебе станет плохо, наградит за храбрость и умение, накажет за трусость и стократ – за сомнение. Поэтому ты не струсишь и не усомнишься. Ты – ее часть. И ты с криком гнева вцепишься в глотку тому, кто вздумает доказывать тебе, что никакая ты не часть, а расходный материал.

Трудно придумать что-нибудь новое. Трудно уговорить человека делать не то, что делали его предки, начиная с волосатых обладателей маленьких черепных коробок и больших надбровных дуг. С тех пор коробки увеличились, дуги уменьшились, а склонность к агрессии осталась, закрепленная в генах. Кто-нибудь начитанный скажет: неспроста она закреплена, все правильно и обусловлено. Как могло быть иначе? Ведь те наивные и прекраснодушные, кто пытался вести себя иначе, давным-давно вымерли, не оставив потомства!

Ты – потомок другой линии. Твои предки не погибли под ударами дубин и не были вытеснены в те края, где невозможно выжить. Дубиной, копьем, топором, а главное, боевой доблестью и бесстрашием они доказали свое право на жизнь. И потому в этом мире появился ты, а не кто-нибудь другой.

Вот и соответствуй.

Исправляй действительность в соответствии с идеями, в которых ты не усомнился, убивай и умирай за эти идеи, упрямо не замечай кукловодов, управляющих миллионами таких, как ты, и верь, что звучишь гордо.

Ныне и вовеки.

Почему в Астероидной системе нашлись мечтатели, вообразившие себе, что солдаты противника столкнутся с какими-то моральными проблемами при подавлении мятежа, – загадка. Но по неизвестной причине они всегда находятся, и грубая действительность эффективно лечит их от заблуждений.

Вредно верить в сказки.

На Каторжном астероиде в сказки отродясь никто не верил. Довольно большой, почти шарообразный астероид обращался далеко от Циклопа, во внешнем, почти не затронутом горными разработками астероидном поясе. Должно быть, это космическое тело было осколком ядра почти сформировавшегося крупного планетоида, распавшегося на миллион обломков еще на заре истории Астероидной системы. Астероид был массивен и заметно радиоактивен. В свое время специалисты пришли в восторг от его геологии, а полицейские власти нашли в нем то, о чем мечтает любая полицейская власть: жуткую гиблую дыру, идеальное место для устройства каторжных поселений. Куда отправить неисправимого преступника? Конечно, на Каторжный астероид. Как избавиться от горластого смутьяна? Не вопрос: подвести его под уголовную статью и этапировать туда же. Что заставит сброд на рудниках тридцать три раза подумать, прежде чем возмутиться? Естественно, страх перед наказанием, и в первую очередь – страх близко познакомиться с Каторжным астероидом.

От Саргассова болота правительству Хляби не было никакой пользы, кроме быстрой утилизации ненужного человеческого материала, – каторга в Астероидной системе убивала медленнее, зато приносила доход. Раз в два-три месяца грузовой корабль доставлял туда провизию, увозя взамен груз редких руд в просвинцованных контейнерах. Верхушка колонии – начальник, инженеры, охранники, нормировщики, старосты блоков – также состояла из проштрафившихся служак, мечтавших о возвращении в привычный мир «нормальной» Астероидной системы куда сильнее, чем их оставшиеся на свободе коллеги мечтали перебраться из этой системы в какой-нибудь приличный мир.

Порой чудеса и впрямь случались – истечение срока или амнистия могли выдернуть человека с Каторжного астероида раньше, чем его прикончит лейкемия. Надежда – великая вещь, вредно отнимать ее даже у того, кому по закону и логике надеяться не на что.

После успеха восстания надежды оправдались лишь для немногих: прилетел кораблик и забрал тех счастливцев, кто, по мнению Штаба, мог быть полезен на таких-то и сяких-то второстепенных постах. Оставшиеся каторжане не интересовали Штаб ни в какой мере. Правда, всем им была обещана эвакуация, но лишь потому, что лишенные надежды люди опасны, а кораблику надо было взлететь. Каторжный астероид не рассматривался Штабом как элемент системы обороны.

Может быть, зря, потому что командование противной стороны обратило на него самое пристальное внимание. Отделившись от основных сил, крейсер и два эсминца флота вторжения в течение двадцати часов подвергали Каторжный астероид сокрушительной бомбардировке. Пережил ли ее кто-нибудь из каторжан, сказать трудно. Да и велика ли радость человека, обнаружившего себя живым в намертво заваленной шахте? Лучше не изводить себя мыслями о некоторых вещах, приняв спасительную для психики гипотезу: все каторжане умерли быстро и без особых мучений.

И уж заодно заставить себя поверить в то, что там не осталось никого, кто по делам своим не заслужил подобной участи.

Вероятно, на крейсере и эсминцах ожидали, что с поверхности астероида будет открыт ураганный ответный огонь, причем одновременно с дерзкой атакой Москитного флота восставших, – однако не случилось ни того, ни другого. Нападавшие зря потеряли время, оборонявшиеся упустили шанс воспользоваться распылением сил противника. Астероид уцелел как космическое тело, став, правда, более радиоактивным.

И больше ничего – в чисто тактическом смысле.

В смысле же психологическом эффект получился для Терры обратным желаемому. Урок «смутьянам» был преподнесен и вызвал немалый эффект. Астероидная система содрогнулась – правда, не от страха, как, вероятно, рассчитывали на Терре, а от гнева и ярости. Восставшие – особенный народ, нельзя с ними так.

Особенно если планируется бунтовщиков проучить, а собственность все-таки вернуть, и по возможности не слишком поврежденной. Полное уничтожение всего живого и неживого в Астероидной системе не входило в планы Терры и даже превышало возможности вторгшегося флота.

Это давало шанс.

Томми жадно поглощал все новости, от приказов командования и официальных бюллетеней Штаба обороны до призывов недавно сформированного Временного гражданского правительства – структуры вполне бутафорской, но необходимой. Как и следовало ожидать, две вторгшиеся эскадры были атакованы с флангов тремя группами юрких малых судов Москитного флота восставших. В сущности, даже четырьмя, поскольку третьей группе, дислоцированной на биссектрисе пресловутого угла в восемьдесят восемь градусов, пришлось дробить силы. Опять-таки, как и следовало ожидать, отчаянные атаки пока не имели успеха, и уже появились первые потери. Эскадры противника продвигались вперед. В пределах внешнего астероидного пояса их продвижение замедлилось, чего, впрочем, следовало ожидать. Миллионы каменных, ледяных и каменно-ледяных глыб, пусть и рассеянных в громадном объеме пространства, – что может быть лучше для внезапных нападений из засад? И что может быть удобнее, когда надо рассеяться и затеряться после нанесения удара?

Тактика «бей и беги» напрашивалась здесь сама собой, да и не существовало иной разумной тактики для Москитного флота. Во внешнем астероидном поясе силы вторжения понесли первый урон. Потеряв управление, столкнулся с каменной горой и, взорвавшись, разлетелся на сто тысяч обломков эсминец Терры, вышел из строя и заковылял к устью нуль-канала корвет Такуу, в сумасшедшей свалке катеров среди разлетающихся обломков взорванного восставшими астероида с обеих сторон погибло несколько мелких суденышек. В специальном манифесте Штаб обороны расценил это как значительный успех и доброе предзнаменование. Сообщалось также об официальной просьбе о союзе и помощи, направленной правительству Унии. В энергичных выражениях разбивались в пыль все аргументы мрачных скептиков: помощь придет, надо лишь продержаться! Взрыв энтузиазма не заставил себя ждать.

Однако силы вторжения продолжали медленное, но неуклонное продвижение к Улиссу. Грозные туши линкоров плыли позади передовых групп и еще не вступали в бой.

– А нападения с тыла нет как нет, – ликовал Томми, искоса поглядывая на своего командира.

– Будет, – отрезал Эрвин.

– Ты уверен? – На Томми было забавно смотреть. Не до конца прирученный патриот все еще взбрыкивал, правда, лишь словесно. И то хлеб.

Пришлось осадить:

– Был уверен на девяносто восемь процентов, а теперь на сто. Штабисты Терры, к нашему счастью, не гении, но и не ослы. Они прекрасно знают, на что мы рассчитываем. Двум эскадрам противника еще предстоят бои во втором астероидном поясе, а ведь он плотнее внешнего. Там легче организовать оборону. Будет такая драка, что мясо полетит клочьями. Простое наращивание противником сил поведет лишь к потере авторитета Лиги в глазах Унии и Земной федерации и потере авторитета Терры внутри Лиги. Этот авторитет и без того уже порядком размыт. Следовательно, противник не пойдет на такой шаг. Если мы продержимся еще хотя бы десять суток – Лига проиграла. В Унии поймут, что самое время вмешаться, да и Земля подтянется. Тогда Лиге придется либо ввязаться в большую войну с очень сомнительными перспективами, либо утереться и отступить. Ставлю три к одному на то, что она утрется. Отсюда вывод: удар нам в тыл неизбежен. Сам видишь, все это очень просто.

– Таковы результаты твоих расчетов? – насупившись, пробубнил Томми.

– Да, примерно. Я просто перевел их для тебя в словесную форму. Не тешь себя иллюзиями, противника мы остановим – если остановим – на ближних подступах к Улиссу, не дальше. И не позднее, чем через пять суток.

Томми вскочил – глаза широко открыты, рот наперекосяк. Помолчал, поглядел на Эрвина и сел, беззвучно бормоча что-то – наверное, формулы самовнушения: спокойно, Томми, это всего лишь слова, спокойно…

– Как ты, наверное, догадываешься, план обороны известен мне ровно в том объеме, в каком Штаб посчитал нужным довести его до нас, – мягко сказал Эрвин. – Плюс к тому кое о чем, разумеется, можно догадаться, кое-что можно подсчитать, но уже с несколько меньшей достоверностью. Самое главное: план обороны исходит из того, что Терра не применит против нас туннельное оружие. Нас собираются показательно выпороть, а вовсе не уничтожить вместе со всеми планетами и астероидами, а может быть, и со звездой.

– Как сам считаешь? – спросил Томми вмиг севшим голосом. Ясно было, что подобный сценарий не приходил ему в голову.

– Да. Это настолько похоже на правду, что ею и является. Астероидная система была довольно полезным придатком Терры, потерять ее насовсем противнику было бы жаль. Это первое, но не главное. Второе важнее: применив против нас самое убойное из имеющихся средств, Терра дала бы понять своим сателлитам, что уважает нас как равноправных противников. Этого она ни в коем случае не может себе позволить. Кто мы такие? Какие-то мятежники в богом забытой дыре, уважения отнюдь не заслуживающие. Мух бьют мухобойкой, а не дубиной…

Томми шумно перевел дух.

– Рано радуешься, – осадил его Эрвин. – Да, Терра не применит против нас туннельную бомбу и не бросит в бой свои основные флоты. Они понадобятся Лиге в других местах как сдерживающий фактор. Большая война назревает давно, это ни для кого не секрет. Начнется она здесь и сейчас или нет – пока неясно, но в данный момент Терра предпочла бы оттянуть ее насколько возможно. Против нас будут задействованы силы одного, всего-навсего одного флота Лиги. Правда, и эти силы превышают наши на порядок. И вот тут можно надеяться, что противник допустит ошибку, недооценив нас. Думаю, что действительно недооценит, но… – Эрвин вздохнул, – я не могу надежно просчитать это. Командование не посчитало нужным снабдить меня всей имеющейся у него информацией…

Томми деликатно промолчал. А Эрвин, улыбнувшись, слегка развел руками: что, мол, тут поделаешь? Командир самого мощного корабля – все-таки не более чем командир корабля, а не начальник оперативного отдела Штаба. Вдобавок чужак, еще не доказавший на деле свою преданность. Не нужно слов, никто здесь не страдает манией величия, прими мои слова как шутку…

Шутить легко. Остужать горячие головы несколько труднее. Томми рвался в бой со всем пылом революционера и патриота-неофита. Еще недавно он, вероятно, проклинал такую родину, как Астероидная система, теперь был готов без колебаний положить за нее жизнь, и, как водится, отнюдь не только свою. А Шпуля, порой ловивший чутким ухом обрывки разговоров, страдал от причуд Эрвина и не понимал: неужели этот непостижимый человек и впрямь собирается воевать с Лигой, сидя внутри железной горы? Ее ведь разнесут в мелкие дребезги! О мощи линкоров Терры мальчишка имел крайне смутное представление, твердо зная только одно: сильнее их никого нет. Ну и кем же, спрашивается, надо быть, чтобы затеять с ними бой? И главное, ради чего?

Родина, да? Это уж совсем глупость. Родина человека там, где ему хорошо, это Шпуля знал твердо и не верил, что в этой стылой железной горе, да и во всей этой несуразной системе, лишенной нормальных планет, кому-то может быть хорошо. Когда-то он воображал, что ему тесно на берегу Саргассова болота, теперь тосковал по веселым денькам сбора дани и грабежа. Сыро, холодно, опасно? Здесь не теплее, а скоро станет и намного опаснее. Чего хочет Эрвин, на что ему командование «Магогом»? У пахана об этом прямо не спросишь, дураков нет, а сам он молчит…

Понимай: расклад был таков, что не просматривалось иного выхода.

И сейчас его нет.

Скучно. С Барсуком особо не покалякаешь – пень он. Хотя боец, конечно, классный… Это правильно, что пахан держит его при себе. Только чем поможет Барсук, когда на поверхности дырявого астероида начнут рваться ядерные заряды?

Вдобавок эта унылая мымра, Кристи… Повинуясь приказу, Шпуля плелся к ней в госпиталь – проведать, передать привет, вернуться и доложить, как она там. Шепотом ругался, смачно харкал в указатели на стенах туннелей, а шел. Добро бы еще пахан спал с ней, так ведь нет! Ну на что ему эта баба? Не родственница, не любовница, а непонятно что. Если она знает об Эрвине что-то такое, чего другим знать не следует, то чего проще – мигнул тому же Барсуку, и никто уже ничего не разболтает. Он хоть и пень, а на такие дела понятливый. Эх…

Шпуля вытянул за ремешок из кармана свинцовую гирьку, раскрутил, шибанул в сердцах о стену. Хоть бы звон пошел, хоть бы гул… Тупой звук – и только. «Магогу» хоть бы хны, он весь железный. И не на ком злость сорвать. Попробуй тронь кого-нибудь – вмиг окажешься в здешней тюряге, где который уже день кукуют остальные с Каином и ждут: расстреляют их или нет? Насчет дисциплины пахан строг, построже Каина. Ну и ясное дело: ординарец Самого должен подавать пример достоинства, послушания и исполнительности. Вот навязали жизнь!..

С таким настроением Шпуля вошел в приемную госпиталя. С важным видом кивнув дежурной тетке, проследовал мимо, подумав: кое-какие преимущества в должности ординарца все же есть. Ходи где хочешь, никто не остановит, никто не спросит, куда, мол, прешься, сопляк… Всякий понимает: ординарец послан по делу.

Кристи нашлась в операционной. Оттуда Шпулю могли бы и погнать, раз обстановка не боевая, но как раз сейчас ничего серьезного там не происходило: какой-то раззява умудрился сломать ногу в голени, и пожилой фельдшер вдевал эту ногу в специальный аппарат, а Кристи наблюдала за процессом и слушала фельдшерские пояснения. Училась, значит.

Насвистывая, Шпуля вышел за дверь. Все равно где терять без толку время. Пускай учится… фельдшерица. Подождем.

Ждать пришлось недолго – женщина вышла, прикрыв за собой дверь.

– Ну?

Спросила весело, даже с каким-то вызовом. Шпуля посмотрел на нее озадаченно.

– Чего пришел? Привет передать?

– Ага.

– И, наверное, спросить, как я тут жива-здорова?

– Ага…

– Передай, что чувствую себя замечательно. Бодра и весела, чего и ему желаю. Пусть он так справляется со своими обязанностями, как я справляюсь… – Она засмеялась. – Тогда, может, сдохнем не сразу.

– Чего развеселилась? – насупившись, спросил Шпуля.

Еще одна порция смеха предварила ответ:

– А умирать надо весело. Надоело бояться. Тосковать мне, что ли? Отчаиваться, заламывать руки? Я уже пробовала – мне не понравилось. Не однажды пробовала, и всякий раз получалась одна гадость. Нет уж… лучше весело.

Уж чего-чего, а бабских истерик Шпуля навидался предостаточно. Обычно братство не обижало селян на берегах Саргассова болота, но порой приходилось отнимать и последнее, просто выхода иного не было… Однако нет – то, что творилось с Кристи, не было бабской истерикой. В глубине души Шпуля понимал эту женщину: в самом деле, чего зря хныкать? Последние дни жизни слишком ценны, чтобы их портить. А может, еще и не последние… Новый пахан – непостижимый человек, вдруг он как-нибудь вывернется, да еще и других спасет? Тогда тем более незачем киснуть. Шпуля не раз видел смерть, но, как всякий мальчишка, считал, что уж его-то она не должна коснуться. Почему? Да очень просто: это было бы слишком несправедливо!

– Погоди помирать, – буркнул он. – Может, у Эрвина есть план.

Тряхнув рыжей гривой, Кристи захохотала в голос, да так, что фельдшер из-за двери операционной рявкнул, что нельзя ли, мол, тише.

– Отойдем, – сказала она, отсмеявшись. – План? План-то у него точно есть, у него всегда есть план, да еще и не один. А если вдруг так случится, что плана не будет, то он составит его в один миг. Он такой. Вычислитель. С холодной головой, холодным сердцем. Не потому, что от рождения замороженный, а потому, что так ему проще. Он играет людьми, как игрушками, и думает, что он выше их. А он не выше и не ниже, он просто вовне. Пришел ребенок, переставил кубики, как ему понравилось… построил из них башню, потом разрушил… Мы и есть эти кубики. – Кристи вздохнула. – Однажды мне показалось, что он сам почувствовал: быть кубиком – это ведь не так плохо… Нет… Только показалось…

Чего у подростка не отнять никакими силами, так это желания поспорить.

– И Каин тоже кубик, что ли? – насупился он. – Глупостей-то не болтай. Ни хрена он не кубик ни для кого. Сволочь, но не кубик.

– Каин – человек, – вздохнула Кристи. – А только для Эрвина он все равно не более чем набор параметров. Как все мы. Как ты, как я. Такой же кубик, только, может, не совсем кубик, а какой-нибудь параллелепипед или призма. Либо Эрвин приладит его туда, куда ему нужно, либо избавится от него.

– Ага! – презрительно выкрикнул Шпуля. – Призма! То-то Каин едва не сбежал со всеми! И с тобой тоже!

– Эрвин заранее знал, когда Каин сбежит, – равнодушно сказала Кристи. – Он это высчитал, и сам подтолкнул его к этому шагу. Для чего Эрвин отправился тогда на «Гог»? Молчи, я знаю, что ты скажешь. Переговоры о боевом взаимодействии и все такое прочее. А я редко видела, чтобы Эрвин извлекал из каждого своего действия только одну выгоду, а не две. Теперь призма лежит в коробке и не знает, пригодится ли еще на что-нибудь. Кроме Эрвина этого никто не знает. И призма будет счастлива, если еще пригодится ему, а не отправится в утиль!

Глядя на ошеломленную физиономию Шпули, она опять рассмеялась.

– Иди, иди. Скажи ему, что я в порядке. Занята увлекательным делом, тоска не заедает, на комету больше не медитирую. Спасибо за привет. Иди.

Шпуля ушел, оглядываясь, а Кристи закусила губу, чтобы не завыть. Вот ведь мелкий пакостник, разбередил душевные раны… Или сама? Наверное, сама. При чем тут малолетний убийца? Нет, надо кончать со слабостью, надо опять вживаться в роль… Умрем весело! Чертям тошно станет, как погибнет «Магог»! Песни об этом сложат! А что глупо умирать вдали от родины в чужой войне – ну какая разница? Никто тут не знает, за что ему придется умереть, и не задается этим вопросом. Свобода? Новая счастливая жизнь в достатке и благоденствии? Мечты… Не будет у них ни свободы, ни благоденствия. Ненависть к Терре – вот за что они готовы драться и умирать, уверенные, что этой причины достаточно!

Кристи бесцельно прошла стылым коридором, заглянула в первую попавшуюся палату. Здесь было почти тепло, градусов пятнадцать. Единственный больной, страдающий пневмонией, сейчас спал, дыша с хрипом. Из-под одеяла торчали только нос и жилистая голая рука со шлангом капельницы. Молоденькая медсестра фальшиво улыбнулась, увидев, кто вошел. Для Кристи не было тайной: здесь ее не любят. Привилегированная персона, женщина командира, фу-ты ну-ты… За что любить такую? Наплевать им на то, что после побега Эрвин и сам не явился, и к себе не вызвал – велел только отделить ее от прочих беглецов и приставить к делу… И ведь не пеняют командиру «Магога» за то, что держит на корабле, как они думают, любовницу. Это они ему как раз простят, вернее, уже простили, и в Штабе знают, знали с самого начала, и никто не возразил. Ему простят, а ей – нет. Ох, люди…

Ничего у них нет – ни настоящей военной дисциплины, ни субординации, ни флотских традиций, ни мощи. Есть только дырявый астероид и жгучее желание победить. Навалять Лиге и, может быть, отстоять себя… чтобы потом отдаться другому хозяину. Они дерутся за свободу, которой не бывает. И не могут не драться. Многие верят в победу. Они – люди, а значит, чудовищно нелогичны.

Один Эрвин не такой, как все. Правда, он тоже по-своему нелогичен – математика заменяет ему логику. Она строже, точнее и гораздо безжалостнее. Как раз его стихия.

Но ведь бывал же он иным! Там, на болоте… Сейчас Кристи как никогда хотелось разреветься, наплевав на то, что она здесь не одна. Пусть видят, каково это – считаться женщиной такого мужчины. Да, Эрвин Канн умел быть человеком – либо на краю гибели, либо полностью утратив свой уникальный талант. Никак иначе.

Отвернувшись, Кристи смахнула слезу. Вот черт, этого еще не хватало! Ладно… переживем. Благо недолго осталось. Случится чудо – подивимся чуду, а если не случится…

Сказано ведь уже: умирать надо весело.